Онлайн чтение книги Портрет А
Стихи

Горе, мой старый трудяга,

Горе, присядь,

Передохни,

Передохнем немного — и я, и ты,

Передохни,

Ты меня обнаружишь, накажешь, свое превосходство докажешь.

Я пепелище твое.

Мой старый театр, моя привязь и пристань,

Мой погреб добра,

Мое грядущее, мой горизонт, мой верный друг,

В твоих раскатах, в твоих разливах, в твоих кошмарах

Я растворюсь.

В девическом влажном тумане дыхания я отыскал свое место.

Я ушел, я исчез, я не тронулся с места.

Руки ее невесомы. Коснешься их — будто вода.

В ее взгляде увядшее тает. Одни остаются глаза.

Гибкие травы, цветы молодые на лугу поднимались у нас.

На груди моей легкая тяжесть — это ты на нее оперлась.

Всею тяжестью ты оперлась — теперь, когда ты испарилась.

На пути к Смерти

Мать столкнулась с ледовой глыбой-горой;

Слово молвить пыталась,

А слов не осталось;

С ледовой, в охлопках, горой.

Тут она посмотрела на нас, — я был с братом,—

И прослезилась, узнав.

Мы сказали ей — чушь, разумеется, дикая,—

что, мол, чувствуем и сознаем.

И она тогда вдруг так прелестно, такой нежной

зарделась улыбкой —

Вся, как девочка, в ней расцвела;

Такой детской улыбкой, почти шаловливой;

Потом ее скрыла Тьма.

Вечера! Вечера! Сколько их от единственной зорьки!

Обломки, тлеющие струпья, по ветру клочки!

Лег на ночь — легион залег, фатальная разруха!

Старость, заводь, воспоминанья: пристанища тоски!

Беспомощные снасти, неспешная разборка…

Итак, ты лишний, упираться не к чему!

Взашей! На дно — взашей!

Свинец паденья, шлейф туманный позади…

И струйка бледная несбывшегося Знания.

У меня есть скрипка, скрипка-жирафа;

играю на ней — карабкаюсь вверх,

подскакиваю от хрипов ее,

галопом по чутким струнам, по брюху, жадному

до простецких страстей,

брюху, которого никто никогда не насытит,

по большому и грустному деревянному сердцу,

которого никто никогда не поймет.

У моей скрипки-жирафы в характере тягостный стон,

полный важности, словно в туннеле,

озабоченный вид, погруженность в себя,

как у толстых прожорливых глубоководных рыб,

но в посадке головы все-таки есть надежда

на возможность взлететь стрелой — и уже никогда

не упасть.

В сердцах погружаюсь в пучину стонов ее, гнусавых

раскатов

и нежданно-негаданно извлекаю

вопли паники, обиженный плач младенца,

так что сам оглянусь тревожно,

и нахлынет раскаянье, безнадежность,

и еще что-то горькое, что нас сближает и тут же

разводит.

Слушай, когда Ты придешь?

Однажды, простерши длань

над домом моим и кварталом,

где я как раз дозрел до кромешной тоски,

с раскатом грома

рванешь меня властно и жутко —

и прочь из плоти моей и заскорузлой плоти

моих картинок-мыслей, дурацкой вселенной;

воткнешь в меня твой пугающий зонд,

страшный нож Твоего прихода,

и вмиг возведешь над моими соплями

Твой светлый необоримый храм,

отправишь меня в вертикальный путь

не человеком — снарядом,

ТЫ ПРИДЕШЬ.

Ты придешь, если ты есть,

разобраться с кашей в моей голове,

с моей клятой свободой,

из Эфира явишься, да мало ли мест,

может, ты у меня внутри, в потрохах,

мою спичку смахнешь в Твою глубину —

и прощай, Мишо.

Или как?

Совсем никогда?

Скажи, Главный Приз, где тебя ждать?