Онлайн чтение книги Пение под покровом ночи Singing in the Shrouds
Глава 4. Гиацинты

1

Проводив Аллейна глазами до самого трапа, Джемайма Кармайкл вернулась в свое маленькое убежище на корме и погрузилась в чтение.

Она все утро пребывала в трансе. Ей ничего не хотелось: ни плакать, ни вспоминать о своей несостоявшейся свадьбе и сопутствующих разрыву сценах, ни даже чувствовать себя несчастной. Казалось, сам факт отъезда, это ночное путешествие по устью Темзы и дальше по Каналу превратили все случившееся с ней в прошлое. Она долго бродила по палубе, наслаждаясь привкусом соли на губах, читала, вслушивалась в похожий на разряды эфира гомон чаек, следила за их таинственными маневрами в тумане. Наконец проглянуло солнце, и девушку сморил сон.

Открыв глаза, она увидела, что неподалеку стоит, облокотившись о перила, доктор Тим Мейкпис. Она почему-то заметила, что у него красивая шея. Доктор что-то насвистывал себе под нос. Все еще пребывая в каком-то расслабленном состоянии, Джемайма смотрела куда-то сквозь него. Вдруг он обернулся и с улыбкой спросил:

— Все в порядке? Никаких признаков морской болезни?

— Нет, только жуткая сонливость.

— Говорят, на некоторых море навевает сон. Вы видели, что лоцман уже сошел со сцены, а его место занял красивый таинственный незнакомец?

— Видела. Может, он опоздал на свой корабль?

— Все может быть. Вы будете у Обина Дейла?

— Только не я.

— А я надеялся, что увижу вас там. — Он подошел и заглянул в ее книгу. — Поэзия елизаветинских времен? Итак, вам нравятся антологии. Кто же ваш любимый поэт, кроме, разумеется, Барда?[3]Бардом в Англии называют Шекспира.

— Наверное, Майют Дрейтон, если это его «И покуда нет помощи…»

— Я восхищаюсь мелкими вещами Барда. — Он взял книгу и, открыв ее наугад, стал декламировать: — «О, да, о, да, и если дева, Которую предал коварный Купидон…» Вам нравится? Однако я делаю именно то, что пообещал себе не делать.

— А именно? — без особого интереса спросила Джемайма.

— Не навязываться вам.

— Какое чопорное выражение.

— Тем не менее очень точное.

— Вы разве не идете в эту вашу компанию?

— Да надо бы, — уныло ответил Тимоти. — Признаться, я не сторонник возлияний в середине дня. Плюс к тому же не поклонник Обина Дейла.

— Да что вы говорите?

— Я еще не встречал ни одного его поклонника среди мужчин.

— Вероятно, их всех гложет чувство ревности, — сказала Джемайма, как бы размышляя вслух.

— Возможно, вы правы. Что ж, серьезная причина для неприязни. Ведь тот, кто считает ревность недостойным чувством, глубоко заблуждается. Ревность лишь обостряет восприятие жизни.

— Что вы тогда скажете об Отелло?

— То, что ревность до предела обострила его восприятие жизни. Он видел все через призму своего обостренного восприятия.

— Я с вами не согласна.

— Вы просто не даете себе труда задуматься. Поймите, он видел, как этот утонченный венецианец Кассио чудодействовал над рукой его Дездемоны. Он видел его за этим занятием уже после того, как Кассио запятнал свою репутацию. Любое проявление любезности к его жене со стороны Кассио Отелло воспринимал патологически обостренно.

— Что ж, если вы воспринимаете патологически обостренно любое проявление внимания к Обину Дейлу со стороны его многочисленных поклонниц, мне вас искренне жаль.

— Один ноль в вашу пользу, красавица. — Тим улыбнулся. — Однако что вы скажете насчет этой дейловской программы «Несите ваши беды»? Другими словами, приходите ко мне все, у кого болит живот, я посажу вас перед моей публикой, и вы почувствуете себя счастливыми. Будь я религиозен, я бы назвал это богохульством.

— Я вовсе не в восхищении от его программ.

— Иной раз он довольно-таки ловко делает из себя осла. Помните этот апофеоз его глупости в Молтон-Медбери?

— Не знаю толком, что там произошло.

— Ну как же. Он был явно в подпитии. Вместе с леди Агатой Пэнтинг он вел передачу о цветах. Он сказал, что первую премию на конкурсе получил умбиликус глобулар леди Агаты, что значит круглый пуп леди Агаты, вместо агапантус умбеллатус глобосус, — пояснил Тимоти. — Думаю, на него это очень сильно подействовало. Как бы там ни было, с тех пор он порой начинает безбожно переставлять звуки. Так может продолжаться неделями. На днях прыгая как попрыгунчик вокруг массы гиацинтов, он сказал, что для того, чтобы составить из них букеты, нужно обладать «вонтким ткусом».

— Бедняга. Какой позор.

— И вот он сбрил свою сексуальную бородку времен испанских грандов и, видимо желая развеяться, предпринял морское путешествие. Мне кажется, его здоровье находится в довольно-таки плачевном состоянии.

— И что же с ним?

— Скорей всего, один из видов невроза.

Беспорядочно затрезвонил гонг.

— Господи помилуй! Да ведь это уже к ленчу! — воскликнул Тимоти.

— И что вы скажете в свое оправдание? — поинтересовалась Джемайма.

— Скажу, что меня срочно вызвали к одному из кочегаров. Ну, мне пора. Простите, что заставил вас скучать. Разрешите откланяться, — сказал Тим, имитируя кавалера елизаветинских времен.

К своему удивлению и даже некоторому негодованию, Джемайма почувствовала, что она зверски проголодалась.

2

Компания «Кейп» специализировалась на перевозке грузов, и тот факт, что шесть ее судов были снабжены всеми необходимыми удобствами для перевозки пассажиров — девяти человек каждое — ни в коей мере не влиял на основное занятие компании. Для этого потребовалось лишь незначительное переоборудование помещений, старший стюард, стюард, обслуживающий пассажиров, бар и еще один служащий, которого в самый неожиданный момент можно было застать за чисткой кранов в пассажирских каютах. Размещение пассажиров по каютам, их стол, а также досуг — все это входило в многочисленные обязанности капитана.

В целом капитан Бэннерман предпочитал не брать на борт пассажиров, которых считал потенциальными нарушителями спокойствия. Однако стоило на судне появиться кому-нибудь калибра миссис Диллинтон-Блик, его реакция была такой же, как и реакция девяноста процентов мужчин, которым доводилось с ней встречаться. Он отдал распоряжение, чтобы ее посадили за его столик (к счастью, перед ее фамилией стояло «VIP», что значит «очень важное лицо», поэтому здесь все было в порядке) и до прибытия Аллейна не без наслаждения думал о предстоящем плавании, надеясь, что оно будет изобиловать приятными интерлюдиями. Капитан Бэннерман считал, что для своего возраста вид у него моложавый.

Обина Дейла он тоже пригласил за свой столик — тот был знаменитостью, капитан же чувствовал, что, сделав миссис Диллинтон-Блик сюрприз в лице звезды первой величины, несколько повысит в ее глазах свои акции. Скрепя сердце он решил, что Аллейн будет довольно-таки впечатляющим дополнением к их столику. Размещение остальных пассажиров он поручил старшему стюарду, который посадил супругов Кадди и мистера Дональда Макангуса за столик первого помощника (он его недолюбливал), Джемайму Кармайкл и доктора Мейкписа ко второму помощнику и офицеру связи (к ним он относился доброжелательно), мисс Эббот, отца Джордана и мистера Мэрримена к главному механику, к которому не испытывал никаких чувств.

Таким образом, первый ленч на борту судна был для пассажиров к тому же еще и первой возможностью познакомиться со всем командным составом судна, за исключением тех, кто нес вахту. За длинным столом в углу с глуповатым видом восседало несколько поколений молодых людей. То были механики, электрики и их помощники.

Аллейн прибыл первым из своих товарищей по столику, и капитанский стюард проявил о нем максимум заботы. Супруги Кадди, которые, как правило, ни на шаг не отходили друг от друга, долго и пытливо смотрели в его сторону. Мистер Макангус тоже, правда не столь откровенно. В невозмутимых взглядах миссис Кадди, которые она время от времени бросала в сторону объекта своего интереса, сквозило острейшее любопытство. Ее маневры напоминали сигналы, посылаемые с берега маяком и хорошо видимые в море именно благодаря их прерывистости.

Мистер Кадди прятал любопытство за рассеянной улыбкой, а мистер Макангус косил глаза в сторону волнующего его объекта, при этом стараясь не поворачивать головы.

Мисс Эббот удостоила Аллейна одним-единственным внимательным взглядом и больше в его сторону не смотрела. Мистер Мэрримен взъерошил волосы, вытаращил на Аллейна глаза и набросился на меню. Отец Джордан одарил его дружелюбным взглядом и с улыбкой повернулся к своим сотрапезникам.

В эту минуту на сцене появилась миссис Диллинтон-Блик, вся исходящая косметикой и пышущая женственностью. За ней шли капитан, Обин Дейл и Тимоти Мейкпис.

Капитан представил Аллейна в качестве «мистера Бродерика, который присоединился к нам только сегодня».

Мужчины обменялись соответствующими для данного случая любезностями. Миссис Диллинтон-Блик, казалось, и так уже распустившая все свои лепестки, позволила распустить их еще несколько. «Постойте же, — говорила она всем своим видом. — Вы еще не знаете, на что я способна. О, вы придете от меня в восторг».

Она сосредоточила внимание на Аллейне. Ее глаза сияли, губы блестели, маленькие ладошки, завершавшие по-рубенсовски пышные руки, весело порхали.

— А ведь я вас выследила! — воскликнула она. — Это был такой ужас — вы карабкались на борт. По той страшной лестнице! Скажите, это на самом деле страшно или же я себе просто нафантазировала?

— На самом деле страшно, — кивнул Аллейн. — Ничего вы не нафантазировали. Я буквально трясся от страха.

Миссис Диллинтон-Блик разразилась каскадом смеха:

— Значит, все так, как я думала. И у вас хватило смелости? Если бы передо мной стоял выбор: идти на дно или же карабкаться по этой ужасной лестнице, я бы предпочла броситься в пасть акуле. И не смотрите на меня с таким превосходством, — изрекла она, обращаясь к капитану.

Такой он ее себе и представлял: очаровательная женщина, позволяющая в разговоре невинного рода шалости. И хоть на сердце у капитана скребли кошки, он тем не менее приосанился.

— Мы заставим вас карабкаться по лестнице как заправского матроса, — поддразнил ее капитан. — Когда вы пожелаете сойти на сушу в Лас-Пальмасе.

Обин Дейл улыбнулся Аллейну, а тот ему подмигнул. Да, конечно же, миссис Диллинтон-Блик ждал грандиозный успех. Трое мужчин, один из которых знаменитость, а два других весьма и весьма интересны — все трое одаривают ее своим вниманием. Они хотят сказать, что в Лас-Пальмасе ее, правда, заставят?.. Ну да, так она им и поверила!

Перед глазами Аллейна промелькнул целый ряд образов эпохи рококо.

— Не волнуйтесь, — сказал он, улыбаясь миссис Диллинтон-Блик. — Помнится, мне кто-то говорил, что, если море неспокойно, вниз спускают сетку. Такую, какой пользуются работающие на трапециях циркачи, если у них пошаливают нервишки.

— И вы туда же.

— Однако, уверяю вас, таков обычай. Не правда ли, сэр? — обратился Аллейн к капитану.

— Истинная правда.

— Нет, это неправда! Мистер Дейл, они меня обижают.

— Не волнуйтесь, я с вами, — сказал Дейл.

Этой фразой он обычно подбадривал у камеры робких. С миссис Диллинтон-Блик Дейл разговаривал так, будто они давнишние друзья, правда, с той особой почтительностью, которая отличала все его программы и вызывала у Аллейна, как и у восьмидесяти процентов телезрителей мужского пола, непреодолимое желание дать ему коленкой под зад. За капитанским столиком то и дело звучал смех. Миссис Кадди так часто и так подолгу смотрела в ту сторону, что один раз даже пронесла мимо рта вилку.

У остальных пассажиров возникло ощущение, будто они не принимают участия в чем-то очень важном. Две женщины кипели негодованием на миссис Диллинтон-Блик: мисс Эббот из-за того, что та морочила голову трем мужчинам одновременно, а миссис Кадди за то, что трое мужчин потеряли из-за нее голову. К тому же в улыбке мистера Кадди появилось нечто странное. Джемайма Кармайкл удивилась, как это миссис Диллинтон-Блик может быть столь легкомысленной, но тут же обозвала себя притворщицей. Новый пассажир, призналась она самой себе, принадлежит к разряду мужчин, способных любую девушку заставить городить чепуху. Она почувствовала, что на нее смотрит доктор Мейкпис, и, к своему величайшему негодованию, покраснела. Остальное время ленча она посвятила вежливой беседе со вторым помощником, который оказался очень застенчивым уэльсцем, и с офицером связи — тот всех без исключения дичился, что, как утверждают, свойственно почти всем людям этой профессии.

После ленча Аллейн направился в свое жилище. Один из иллюминаторов, а также дверь лоцманской рубки выходили на мостик. Отсюда Аллейну был виден нос судна, как стрела нацеленный в пространство, и покрытая серповидными волнами поверхность моря под этой стрелой. При иных обстоятельствах он мог бы получить от путешествия огромное наслаждение. Аллейн распаковал чемоданы, подмигнул фотокарточке жены и спустился вниз, где ознакомился с расположением пассажирских кают. Они были на одном уровне с салоном и располагались по обе стороны коридора, соединяющего правый борт с левым. Сейчас все двери, за исключением одной, в крайнюю с левого борта каюту, были закрыты. Эта крайняя каюта напоминала цветочный магазин. Среди моря цветов стоял Деннис, сосал палец и был явно занят решением каких-то проблем. Аллейн понимал, что Деннис, которого он видит впервые, в дальнейшем очень может ему пригодиться. Он задержался у этой двери.

— Добрый день. Лоцманскую рубку обслуживаете вы?

Разумеется, Деннис уже знал об Аллейне. Он поспешил к двери, приветливо улыбнулся и сказал:

— Вообще-то нет, но буду иметь удовольствие обслуживать вас, мистер Бродерик.

Аллейн дал ему пять фунтов.

— Что вы, сэр, не стоит, — сказал Деннис и положил ассигнацию в карман. Затем сказал, указывая на цветы: — Все никак не могу решить, сэр. Миссис Диллинтон-Блик просила расставить цветы в столовой и в салоне, а я не знаю, какие куда поставить. Такое богатство коричневых тонов. Что вы скажете по поводу салона, сэр? Там грязно-розовая обивка.

Аллейн так долго стоял в нерешительности, что Деннис даже хихикнул.

— Вот эти, — наконец указал своим длинным пальцем Аллейн. — Я бы на вашем месте поставил вот эти.

Он повернулся и направился по проходу в салон.

3

Салон совмещал в себе функции бара, курительной комнаты и зала для игры в карты. Здесь же подавали кофе. Пассажиры под действием каких-то удивительных пружин человеческих симпатий и антипатий уже разбились на группки. Мистер Макангус, очутившись во время ленча за одним столиком с супругами Кадди, теперь снова присоединился к ним, но, казалось, чувствовал себя не очень ловко в их обществе. Возможно, потому, что миссис Кадди не спускала глаз с его волос, которые, как обратил внимание Аллейн, были необычного орехово-коричневого цвета и ниспадали чуть ли не до самых плеч единой, неделимой массой. Мистер Макангус достал пачку травяных сигарет и закурил, объяснив при этом, что страдает астмой. Он поведал, что совсем недавно оправился после операции; мистер Кадди отблагодарил его за откровенность тем, что дал детальный отчет о дуоденальной язве, которую у себя подозревал.

Отец Джордан и мистер Мэрримен обнаружили, что оба очень любят читать детективные романы, и теперь улыбались друг другу из-за чашек с кофе; Аллейн подумал о том, что из всех пассажиров у отца Джордана наиболее впечатляющая внешность. Он гадал, что заставило этого человека надеть сутану англиканского священника. У него было очень умное и живое лицо, пытливый взгляд, крупно очерченный рот, чувственность которого подчеркивала необычайная бледность, присущая людям духовного сана, короткие мускулистые руки, густые и блестящие каштановые волосы. Он был куда подвижней своего товарища по столику, чье капризно-детское лицо могло быть всего лишь маской, за которой прятался обычный школьный тиран. Обычный ли? Был ли мистер Мэрримен, размышлял Аллейн, тем уж слишком знакомым всем педантом, который, пытаясь хоть как-то компенсировать скуку привычной школьной рутины, делается эксцентричным? Аллейн упрекнул себя за потворство не относящимся к делу размышлениям и занялся изучением остальных.

Доктор Мейкпис стоял подле Джемаймы Кармайкл с глуповатым видом молодого англичанина, лишь вступающего в пору расцвета. Аллейну бросилась в глаза решительная линия его подбородка, взглянув на его руки, он был поражен длиной пальцев молодого человека.

Мисс Эббот одиноко сидела на угловом диване. Она читала аккуратно обернутую книгу, которую держала в своих мускулистых ручищах. Ее лицо, подумал Аллейн, было бы даже красиво, не напоминай оно застывшую маску. И еще это выражение… жестокости, что ли, в уголках ее рта.

Что касается Обина Дейла, то тот восседал на высоком табурете возле небольшой стойки бара рядом с миссис Диллинтон-Блик. Последняя, увидев Аллейна, весело ему кивнула. Она явно пеклась о создании своего кружка. Когда Аллейн подошел к ним, Обин Дейл положил большую выхоленную руку на маленькую ручку миссис Диллинтон-Блик и разразился слишком уж заразительным смехом.

— Что за очаровательная вы женщина! — воскликнул он по-ребячьи озорно и обратился к Аллейну: — Ну, скажите, разве она не очаровательна?

Аллейн с удовольствием это подтвердил и предложил им выпить.

— Вы предвосхищаете мои слова, старина! — воскликнул Дейл.

— Мне не надо, — запротестовала миссис Диллинтон-Блик. — Я на инквизиторской диете. — Она опустила глаза вниз на свои пышные формы, а потом подняла их на Аллейна. — Господи, неужели вы не видите, что мне никак нельзя.

— И все-таки вы выпьете, — сказал Аллейн, кивая на бокал, наполненный вездесущим Деннисом.

Миссис Диллинтон-Блик, бросив многозначительный взгляд в сторону Дейла, сказала, что, если она прибавит еще хотя бы одну унцию в весе, ей ни за что не влезть в купальник от Джолиона, после чего оба пустились в разговоры о знаменитых дейловских передачах по коммерческому телевидению. Оказалось, когда Дейл был в Америке и вел там устроенную в его честь получасовую передачу, его приветствовала целая толпа прелестных манекенщиц в купальниках от Джолиона. Его руки красноречиво описали их формы. Он наклонился к миссис Диллинтон-Блик и зашептал ей что-то на ухо. Аллейн обратил внимание на небольшие припухлости у него под глазами и отвисшую складку кожи под выступающей вперед нижней челюстью, которая была незаметна под бородой. «Неужели в честь человека с такой наружностью гремят тысячекратные „ура“?» — терялся Аллейн.

— А вы не забыли про цветы? — спросила миссис Диллинтон-Блик Денниса.

— Как только у меня выдастся свободная минутка, я побегу за ними. — Он заговорщицки улыбнулся Аллейну. — Я их уже отобрал.

Так как разговор Обина Дейла и миссис Диллинтон-Блик принимал все более конфиденциальный характер, Аллейн почувствовал себя свободным. В дальнем углу салона мистер Мэрримен что-то возбужденно доказывал отцу Джордану, который уже начинал проявлять явные признаки беспокойства. Он поймал взгляд Аллейна и вежливо ему кивнул. Миновав супругов Кадди, мистера Макангуса и мисс Эббот, Аллейн направился было в дальний конец салона, где приметил небольшой диван, но отец Джордан нарушил его планы.

— Идите к нам, — пригласил он Аллейна. — Эти кресла куда удобнее, к тому же мы будем рады с вами познакомиться.

— С огромным удовольствием.

Знакомство состоялось. Мистер Мэрримен пристально посмотрел поверх своих очков на Аллейна и сказал:

— Здравствуйте, сэр. — И, помолчав, добавил: — Насколько я понял, вы бежали из нестерпимой ситуации.

— Я? Что-то я не совсем понимаю…

— Вид этого хлыща, распустившего вон там, у стойки, свои сомнительного характера перья, необычайно противен мне и, вне всякого сомнения, непереносим для вас, — сказал он не таким уж и тихим шепотом.

— О, позвольте, позвольте, — запротестовал отец Джордан.

— Ну, вы это слишком, — сказал Аллейн.

— Надеюсь, вам известно, кто он таков?

— Да, да, мы знаем, — заверил его отец Джордан. — Тише, прошу вас.

— А вам не приходилось видеть его еженедельные выставки непристойностей по телевидению? — не унимался мистер Мэрримен.

— Я не из ревностных зрителей.

— Ага! Это только говорит о том, что у вас хороший вкус. Поскольку мне не хватало учебных часов, моим ужасным уделом было каждый божий вечер во вторник сидеть среди юношей средней прослойки и низкого интеллекта и «созерцать» (мерзкое слово!) фиглярства этого типа. Позвольте, сэр, ознакомить вас с тем, что он там вытворяет. В одной своей программе он рекламирует женские купальные костюмы, а в другой подстрекает публику нести ему беды. И, представьте себе, идиотки идут! Представляете? Вот перед вами эта простофиля. Она не в фокусе, поэтому она останется вам неизвестной. Обратившись лицом к несчастной и к вам в одно и то же время, залитый светом, на вершине своего еретического (я умышленно использую это прилагательное, ибо перед нами духовное лицо), я повторяю, еретического превосходства, стоит эта личность, которую вы имеете счастье лицезреть сейчас, только добавьте еще косматую растительность, которая якобы придавала его физиономии какую-то там индивидуальность.

Аллейн смотрел на мистера Мэрримена и думал о том, как много потерял сей господин от того, что по его наружности нельзя сказать, что злоба кипит у него внутри. Ведь своей внешностью он напоминает всего лишь капризного ребенка.

— А теперь, представьте себе, начинается этот ужасный процесс обсуждения, — сердитым шепотом продолжал мистер Мэрримен. — Подопытный кролик сообщает этому субъекту и тысячам телезрителей одновременно интимные подробности из ее (это, повторяю, как правило, бывает женщина) личной жизни. Он предлагает свое разрешение проблем, его благодарят, ему аплодируют. Он прихорашивается и приступает к новой жертве. Ну, и что вы думаете обо всем этом? — вопрошал мистер Мэрримен.

— Тут просто нет слов, — сказал Аллейн.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом, — взмолился отец Джордан и изобразил комически отчаянную гримасу. — Мистер Мэрримен, вы, помнится, говорили, что убийца, страдающий шизофренией…

— Безусловно, вы слышали о том, как он опозорился во время одной из своих последних передач, — бесцеремонно прервал священника мистер Мэрримен. — «Умбиликус Глобулар леди Агаты», — торжественно процитировал он и разразился неприятным смехом.

— Послушайте, я в отпуске, поэтому мне, честное слово, не хотелось бы взывать к своему авторитету священника. — Прежде чем мистер Мэрримен успел что-нибудь вставить, отец Джордан сказал, слегка повысив голос — Вернемся, как, кажется, говорил какой-то толстячок из сказки, к нашему предпоследнему разговору. Меня весьма заинтересовало то, что вы мне рассказали о преступниках-одиночках. Какую книгу вы мне посоветовали прочитать? Если не ошибаюсь, вы сказали, что ее автор — американский психиатр, не так ли?

— Не помню, — закапризничал мистер Мэрримен.

— Случайно не «Выставка насилия» Фридерика Уэртама? — подсказал Аллейн.

— О, так вы тоже знаток этого дела. — Отец Джордан с явным облегчением повернулся к Аллейну. — И, надо сказать, знаток образованный.

— Нет, я всего-навсего любитель. Кстати, почему всех так интересует насилие? — Он взглянул на отца Джордана. — Что вы думаете по этому поводу, сэр?

Отец Джордан пребывал в нерешительности, его опередил мистер Мэрримен.

— Убежден, что перед людьми стоит выбор: либо читать об убийствах, либо совершать их самим, — сказал он.

— Спасительная раковина?

— Мимикрия. Так называемое антисоциальное побуждение находит себе прибежище в социально допустимом русле. Мы совершаем наши преступления, находясь от них на безопасном расстоянии. Все мы в душе дикари. — Мистер Мэрримен беззаботно сложил на животе руки. Казалось, к нему снова вернулось хорошее настроение.

— Вы согласны с этим? — спросил Аллейн у отца Джордана.

— Мне кажется, мистер Мэрримен имеет в виду так называемый первородный грех. Если это так, я с ним полностью согласен.

Внезапно над маленьким обществом нависло молчание, и реплика Аллейна была похожа на брошенный в лужу камень.

— Возьмем в качестве примера хотя бы этого душегуба, что ли, который, как пишут в газетах, сопровождает убийство розами. Как вы думаете, что за всем этим кроется?

Молчание продолжалось секунд пять.

— Не розами — гиацинтами, — поправила Аллейна мисс Эббот. — Цветами, которые имеют несколько разновидностей. — Она подняла голову от книги и устремила взгляд на миссис Диллинтон-Блик. — Тепличными цветами. Ведь дело было зимой. Правда, в первый раз, по-моему, это были подснежники.

— А во второй — гиацинты, — подхватил мистер Мэрримен.

Обин Дейл кашлянул.

— Ну, теперь я вспомнил! — воскликнул Аллейн. — Конечно же, это были гиацинты.

— Ужасно, ужасно, — со смаком твердила миссис Кадди.

— Кошмарно просто, — кивал головой ее супруг. — Подумать только — гиацинты!

— Бедняжки! — вырвалось у мистера Макангуса.

— По-моему, я что-то слышал об этих цветах по телевизору, — сказал мистер Мэрримен с наигранной наивностью собирающегося напроказничать ребенка. — Что-то очень забавное. Вы помните, что это было такое?

Все старались упорно не смотреть в сторону Обина Дейла, даже отец Джордан не нашелся что сказать.

В эту самую секунду в салон ввалился Деннис с огромной корзиной цветов, которую он взгромоздил на столик в центре.

— Гиацинты! — вырвалось у миссис Кадди. — Ну и совпадение!

4

Цветы — это один из тех даров природы, который либо доставляет нам удовольствие, либо вызывает аллергию. Гиацинты покачивались над своим мшистым ложем и слегка подрагивали, источая неуместную в данной ситуации нежность и хрупкость и наполняя комнату ароматом, вызывающим в памяти роскошные магазины, рестораны, образы красивых женщин.

Деннис отошел на шаг полюбоваться цветами.

— Спасибо, Деннис, — сказала миссис Диллинтон-Блик.

— Не стоит, мадам. Ах, ну разве они не великолепны?

Он зашел за стойку бара. Пассажиры не спускали глаз с цветов, которые постепенно наполнили все помещение сладковатым благоуханием.

— У меня в каюте не хватает места для цветов, — поспешила объяснить миссис Диллинтон-Блик. — Вот я и решила, что мы будем любоваться ими все вместе.

— Какой очаровательный жест, — сказал Аллейн. Мужчины поддержали его глухим бормотанием.

— Они восхитительны! — воскликнула Джемайма. — Огромное вам спасибо.

— У вас очаровательные манеры, бабуся, — едва слышно пробормотал Тим Мейкпис.

— Надеюсь, их аромат никому не покажется чересчур сильным, — сказала миссис Диллинтон-Блик. — Что касается меня, то я просто в нем купаюсь. — Она повернула голову к Обину Дейлу.

— Само собой разумеется. Ведь вы — экзотическая женщина, — промурлыкал он.

Мистер Мэрримен хмыкнул.

— Боюсь, мы испортим вам удовольствие, — громко сказала миссис Кадди. — Мистер Кадди не может находиться в комнате, где стоят цветы с тяжелым запахом. У него на них аллергия.

— Какая жалость! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Тогда пускай их унесут. — Она беспомощно замахала руками.

— Это вовсе ни к чему, — возразила миссис Кадди. — Мы никому не станем мешать. Мы еще раньше решили прогуляться по палубе. Ведь правда, дорогой?

— Так вы, мистер Кадди, страдаете сенной лихорадкой? — спросил Аллейн.

— Это не то чтобы сенная лихорадка, — ответила за мужа миссис Кадди. — Правда, дорогой? Просто у него начинается недомогание.

— Иной раз это доставляет некоторые неудобства.

— В особенности, должно быть, на свадьбах и на похоронах.

— Знаете, в нашу серебряную свадьбу один из джентльменов из ложи мистера Кадди преподнес нам огромный букет самых разных тепличных цветов. Мой муж, разумеется, был вынужден сказать, что очень польщен, но ему все время было не по себе. Когда все разошлись, он сказал: «Прости, мамочка, но либо я, либо этот букет». Мы живем напротив больницы, поэтому он взял и отнес их туда, а после ему пришлось погулять, чтобы проветрить голову. Правда, дорогой?

— Ваша серебряная свадьба, говорите? — Аллейн улыбнулся миссис Кадди. — Не хотите ли вы сказать нам, что живете вместе двадцать пять лет?

— Двадцать пять лет и одиннадцать дней. Правда, дорогой?

— Правда, дорогая.

— Глядите, он меняется в лице! — победоносно воскликнула миссис Кадди, указывая пальцем на мужа. — Пошли, дорогой. Ножками, ножками.

Казалось, мистер Кадди не в состоянии оторвать взгляд от миссис Диллинтон-Блик.

— Я не нахожу запах слишком тяжелым, — возразил он жене. — Он меня не раздражает.

— Ты всегда так говоришь, — спокойно, но с угрозой в голосе сказала миссис Кадди. — Ну-ка, дружок, пойдем подышим свежим воздухом.

Она взяла мужа за руку и потащила к стеклянным дверям. В душное помещение ворвался холодный соленый воздух, шум моря и стук машин. Супруги Кадди вышли. Закрывая за собой дверь, мистер Кадди буквально влип в стекло, не в силах уйти. Жена его с трудом оттащила. Когда они шли по палубе, ветер шевелил их седые волосы.

— Они замерзнут! — воскликнула Джемайма. — Ведь они без пальто.

— Господи, все из-за меня, — сетовала миссис Диллинтон-Блик. Мужчины бормотали ей в ответ какие-то утешения.

Мистер Макангус выглянул в коридор.

— Все в порядке, — доложил он. — Кажется, они пошли к себе в каюту. — Он робко понюхал цветы, улыбнулся своей извиняющейся улыбкой, неуклюже подался в сторону миссис Диллинтон-Блик, потом снова назад. — Думаю, вы всем нам доставили огромное удовольствие, — наконец нашелся он и направился на палубу, на ходу надевая шляпу.

— Бедняга красит волосы, — как ни в чем не бывало отметил мистер Мэрримен.

— Перестаньте же! — воскликнул отец Джордан и посмотрел в сторону Аллейна. — Что за странное наблюдение.

— Вы настоящий проказник. — Миссис Диллинтон-Блик шутливо погрозила мистеру Мэрримену пальчиком. — Ведь правда, он проказник? — обратилась она к Обину Дейлу.

— Честно говоря, я считаю, что если он и красит волосы, то это его личное дело. — Обин Дейл обворожительно улыбнулся мистеру Мэрримену. — Верно?

— Полностью с вами согласен, — ответил тот, гримасничая как обезьяна. — Приношу свои извинения. Я вообще питаю отвращение к публичному обсуждению личных слабостей.

Дейл побелел как мел, но промолчал.

— Давайте лучше поговорим о цветах, — с сияющей улыбкой предложил мистер Мэрримен и обвел взглядом всех присутствующих.

Миссис Диллинтон-Блик тотчас уцепилась за эту тему. Неожиданно ее поддержала мисс Эббот. Обе оказались опытными садовницами. Дейл слушал их с застывшей улыбкой. Аллейн видел, что он заказал себе вторую порцию бренди.

— Наверное, у каждого из нас есть свой любимый цветок, — как бы невзначай заметил Аллейн.

— Еще бы! — весело воскликнула миссис Диллинтон-Блик и села так, чтобы ей был виден Аллейн. — Я, к примеру, больше всего люблю магнолии.

— А вы? — спросил Тим Джемайму.

— К сожалению, всего лишь розы.

— Лилии, — улыбнулся отец Джордан. — Что тоже весьма тривиально.

— На пасху? — отрывисто спросила мисс Эббот.

— Вы угадали.

— А как насчет вас? — спросил Аллейн у Тима.

— Хмель, — весело ответил тот.

Аллейн усмехнулся:

— Это все связано с нашими ассоциациями. Я, например, больше всего люблю сирень, что уносит меня в детство. Но если бы вас тошнило от пива, или моя няня, которую я не выносил, прикалывала бы к своей нанковой груди веточку сирени, или для отца Джордана лилии ассоциировались бы со смертью, каждый из нас ненавидел бы один вид и запах всех этих благородных цветов.

Мистер Мэрримен сочувственно посмотрел на Аллейна.

— Не совсем удачное толкование весьма примитивной теории, но, как мне кажется, возразить нечего.

Аллейн отвесил ему поклон:

— А вы, сэр, имеете какие-либо пристрастия?

— Нет-нет. И вообще должен вам признаться, эта тема меня не трогает.

— Я считаю, это просто божественная тема! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Обожаю узнавать о людях и их пристрастиях. — Она повернулась к Обину Дейлу, на губах которого тотчас же заиграла его обычная улыбочка. — Скажите мне, какие цветы вы любите, и я вам скажу, каких вы любите женщин. Только честно. Итак, ваш любимый цветок? Что, мне самой угадать?

— Агапантас? — громко спросил мистер Мэрримен.

Дейл со стуком поставил свой бокал на стойку и выскочил вон.

— Послушайте, мистер Мэрримен! — Отец Джордан даже вскочил от негодования.

Мистер Мэрримен широко раскрыл глаза и изобразил полную невинность.

— В чем дело? — спросил он.

— Вы отлично понимаете, в чем дело. Вы очень язвительный человек, и хоть это не мое дело, считаю своим долгом сказать вам об этом.

Казалось, это публичное обвинение не только не смутило мистера Мэрримена, а, напротив, лишь доставило ему огромное удовольствие. Он хлопнул в ладоши, уронил руки на колени и засмеялся злым смехом гнома.

— Если вы последуете моему совету, то сию минуту попросите у мистера Дейла прошения, — сказал отец Джордан.

Мистер Мэрримен встал, поклонился и напыщенно произнес:

— Разрешите откланяться, ибо я должен сейчас же погрузиться в свой послеобеденный сон.

Он направился к двери, задержавшись на полпути рассмотреть жемчужное ожерелье на шее у миссис Диллинтон-Блик.

— Ради бога, скажите мне, что все это значит? — спросила она, когда мистер Мэрримен вышел. — Что произошло? Что с Обином Дейлом? Почему агапантас?

— Разве вы не знаете о круглом пупе леди Агаты и тонком вкусе? — поинтересовался Тим Мейкпис и рассказал о несчастьях Обина Дейла.

— Как ужасно! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик, смеясь до слез. — Как трагически ужасно! Какой же мистер Мэрримен проказник!

— Он ведет себя очень недостойно, — заметила Джемайма. — Вы видели, как болезненно прореагировал на его замечание Обин Дейл? И что это вселилось в нашего мистера Добрячка?

— Школьные учителя на склоне лет часто становятся раздражительными, — заметила мисс Эббот, не отрывая глаз от своей книги. — Это вполне закономерно. — Она так долго не вступала в разговор, что о ней уже забыли. — Верно, святой отец? — обратилась она к священнику.

— Вы, вероятно, правы. Но это его ни в коей степени не оправдывает.

— Наверное, будет лучше, если я выброшу свои прекрасные гиацинты за борт, — захныкала миссис Диллинтон-Блик. — Как вы думаете, а? — обратилась она к отцу Джордану. — Ведь они подействовали не только на бедного мистера Дейла.

— У мистера Кадди от одного их вида закружилась голова, — сказала Джемайма.

— У мистера Кадди в самом деле закружилась голова, но только, мне кажется, не от гиацинтов, — заметила мисс Эббот и в упор посмотрела на миссис Диллинтон-Блик.

— О господи! — воскликнула та и расхохоталась.

— Ладно, пойду посмотрю, что творится на палубе, — сказал отец Джордан с видом человека, не желающего видеть у себя под носом слона.

Миссис Диллинтон-Блик стояла между ним и стеклянными дверями на палубу. Она улыбалась ему своей лучезарной улыбкой. На какое-то мгновение отец Джордан застыл на месте — Аллейн видел его лишь со спины. Миссис Диллинтон-Блик сделала шаг в сторону, и священник вышел.

— Дорогая, я раскусила этого человека! — воскликнула миссис Диллинтон-Блик, обращаясь к Джемайме. — Он в прошлом повеса.

Со стороны коридора в салон вошел мистер Макангус в шляпе. Он застенчиво улыбался собравшимся.

— Ну как, все на своих местах? — сказал он, повинуясь необходимости хоть что-то сказать.

— Как птички в своих гнездышках, — отозвался Аллейн.

— Ну разве не радостно сознавать, что день ото дня становится все теплее и теплее? — заметил мистер Макангус, ободренный этим ласковым ответом.

— Очень радостно.

Мистер Макангус делал замысловатые па перед корзиной с гиацинтами.

— Какие опьяняющие, — сказал он. — Это мои любимые цветы.

— Да что вы говорите? — воскликнула миссис Диллинтон-Блик. — Тогда, прошу вас, возьмите их себе. Деннис отнесет их в вашу каюту. Мистер Макангус, будет просто прелестно, если вы их возьмете.

Он смотрел на нее в восхищенном недоумении.

— Я? Но почему? Простите, это слишком любезно с вашей стороны. Я не могу поверить, что вы это всерьез.

— Но ведь я говорю абсолютно серьезно. Пожалуйста, возьмите их.

— Я… я просто не нахожу слов благодарности, — мямлил мистер Макангус. — Я… о да, я так польщен. — Он хихикнул и дернул головой. — А вы знаете, мне впервые в жизни дарит цветы дама, причем по собственному желанию. К тому же мои любимые. Спасибо. Огромное вам спасибо.

Аллейн почувствовал, что миссис Диллинтон-Блик тронули его слова. Она искренне улыбнулась ему, а Джемайма весело рассмеялась.

— Я сам их донесу, — заявил мистер Макангус. — Я поставлю их на свой столик, и они будут отражаться в зеркале.

— Счастливчик! — сказал Аллейн.

— Да-да, вы правы. Так мне на самом деле можно их взять?

Миссис Диллинтон-Блик ободряюще кивнула. Мистер Макангус приблизился к столу и схватил своими красными ручищами корзинку с цветами. Аллейн отметил, что он очень тощ и гораздо старше, чем это можно сказать по его странным, орехового цвета волосам.

— Позвольте вам помочь, — вызвался Аллейн.

— Нет-нет, я ведь очень сильный. Жилистый.

Он поднял корзинку и, шатаясь от тяжести, направился на полусогнутых ногах к двери. Дойдя до нее, обернулся: чучело в упавшей на самый нос фетровой шляпе, отделенный от всего мира колышащимся морем гиацинтов.

— Я тоже придумаю вам подарок, — пообещал он миссис Диллинтон-Блик. — После Лac-Пальмаса. Ведь я должен вас отдарить.

Он нетвердой походкой вышел вон.

— Я бы посоветовала ему красить волосы анилиновой краской, — сказала миссис Диллинтон-Блик. — Он такой душка.

— Однако давайте подождем, чем он вас отдарит, — раздался откуда-то из-за обложки книги отнюдь не музыкальный голос мисс Эббот. — После Лас-Пальмаса.