Онлайн чтение книги Смерть и семь немых свидетелей
5

Янда на мгновение замер, как замирает экскурсант перед картиной или скульптурой, превзошедшей все его ожидания. «Насколько, наверное, легче жить таким красавцам, — мелькнуло у него в голове. — А может, наоборот, сложнее? Но в любом случае это — капитал».

У Рудольфа Гакла и движения были изящны. Он непринужденно сел и неторопливо поднял голову, придав позе горделивый вид.

«Надо посмотреть картины в замке Клени, — вспомнил капитан. — Петр утверждал, что Гакл похож на какого-то гранда со старинного испанского полотна. Скорее всего это правда. Узкое лицо и бледноватая для брюнета кожа. Волосы иссиня-черные, блестящие. Ровный, узкий нос, классический рисунок губ, подбородок слегка выдвинут. Но прекраснее всего, конечно, глаза… Бедняга Квазимодо Рафаэль! Если этот на кого-то обратит внимание!.. А на нас смотрит свысока, как инфант на своих нерадивых слуг».

Коварж равнодушно и безучастно выполнил необходимые формальности. «Словно он не имеет чести, — подумал, забавляясь, Янда, — беседовать с доном Родольфом, герцогом из Аламеды».

— Пан Гакл, задаю вам те же вопросы, что и всем. Когда вы видели в последний раз Марию Залеску, при каких обстоятельствах и что вы делали вечером и ночью двадцать второго мая?

— Отвечу на все вопросы, но не думаю, что как-то смогу помочь вам пролить свет на эту неприятную историю.

«Убийство он называет неприятной историей», — с неприязнью отметил Янда.

— Марию Залеску, — продолжал Гакл, — в последний раз я видел вечером двадцать второго. Встретил ее на лестнице между вторым и третьим этажами. Она шла на прогулку. Было около половины девятого.

— Вы хотели присоединиться к ней?

— Да. Видимо, вам все уже известно. На втором этаже к нам подошла экскурсовод Лудвикова, а вслед за ней и архитектор Яначек. Речь шла о программе представлений во дворе замка. Потом экскурсовод сказала, что управляющий Седлницкий в ресторане, и Залеска отправилась за ним. Дело в том, что Седлницкий — известный пьяница…

— Кто из вас ее сопровождал?

— Яначек. Они, кажется, вместе вышли только во двор. Впрочем, в окно я не смотрел. А также Альтманова. Она появилась, когда Залеска уходила, спросила ее, куда та идет, я, не получив ответа — они не ладили менаду собой, но об этом вы, наверное, тоже знаете, — отправилась вслед. Мне неизвестно, догнала ли. Я из замка больше не выходил… до следующего утра, когда все мы узнали…

— Понятно. Вечер и ночь вы провели со своей невестой?

— Это… — начал было Гакл, глаза его забегали, а на бледных щеках появился румянец. — Можно назвать и так, — допустил он неохотно.

— С некоторой долей условности, — дополнил Янда. — Ведь вы женаты?

— Это мое сугубо личное дело, — ответил он, — и оно совершенно не связано с расследованием.

— Ошибаетесь, — покачал головой капитан. — Мы расследуем убийство. Здесь что угодно может быть связано с чем угодно. По нашим сведениям, убита ваша интимная приятельница. Или она была таковой, пока вашим расположением… хм… не завладела барышня Лудвикова…

— Клевета, — бросил Гакл презрительно. — Мария Залеска действительно много лет была моим другом и сотрудницей и, если бы не погибла трагически, наша дружба продолжалась бы.

— Значит, между вами были давние дружеские отношения, на которые ваша новая связь не повлияла?

— Конечно.

— Вы были с Залеской в интимных отношениях?

— Позвольте! — взорвался Гакл. «Темные очи инфанта мечут молнии, — продолжал забавляться Янда, — теперь полетят головы». — Если я скажу «нет», вы не поверите. Потому что этому принято не верить. А хотя бы и так, — он опять повысил голос, — разве бросает это на меня какое-нибудь подозрение? В таком случае у нее, — подчеркнул он, — была бы причина ненавидеть меня и покушаться на мою жизнь. Но ничего подобного, разумеется, и близко не было. Она была, — добавил Гакл с достоинством, — благородной личностью.

— В этом никто не сомневается, — заверил его Янда. — Значит, свою… хм… замену барышней Лудвиковой она вам простила полностью, и вы остались друзьями.

— Выражаетесь вы не слишком-то изящно.

— Что делать, — вздохнул капитан, — запущенное воспитание в старости не исправишь. Послушайте, а не знала она какую-нибудь вашу тайну, которыми обычно делятся интимные друзья?

— А я ее убил, чтобы меня не выдала, так? — Гакл вскочил и встал посреди комнаты в величественной позе.

— Этого никто не утверждал, пан Гакл. Сядьте, пожалуйста, и постарайтесь взять себя в руки, — проговорил спокойно капитан.

— Простите, — Гакл опустился в кресло. — Нервы. В последнее время я несколько взвинчен… Знаете, я ее любил. — Он потер пальцами веки, и Янда обратил внимание на прекрасный перстень старинной работы с голубым лазуритом.

— Тем более, — заметил он успокаивающим тоном, — вы должны быть заинтересованы в том, чтобы преступник был найден.

— Да… конечно… я постараюсь…

— Ваша… приятельница Ленка, кроме всего прочего, сообщила, что Марию Залеску ненавидела Эмила Альтманова, хотя, казалось, наоборот, должна быть ей за многое благодарна. Она сказала, что вы можете объяснить нам это с помощью какой-то теории.

— Я просто знаю, — Гакл иронически улыбнулся, — почему Эмила не любила Марию. Из зависти. Мария всегда превосходила Эмилу. Во всем. Ее это унижало, а еще приходилось терпеть постоянную помощь подруги. Но она не могла не принимать эту помощь, потому что самостоятельно из своих неприятностей никогда бы не выкарабкалась. О гордости духа это, конечно, не свидетельствует, скорее о трусости и даже зависти. Эмила завидовала всему, в чем сама не преуспела, — красоте Марии, ее способностям, успехам в работе. Иногда от зависти просто зеленела! Поэтому, кстати, и написала ту грубую, вульгарную критическую статью. Не понимаю, как такое могли опубликовать.

«Интересно, кусала ли Эмила руки, как тот водяной в барбакане», — подумал Янда.

— Значит, по-вашему, можно допустить, — спросил он Гакла, — что болезненная зависть могла привести…

— Нет. Я так не думаю. Хотя… это тоже нельзя исключить. Не хочу вам советовать, но на вашем месте…

— Пожалуйста, советуйте.

— Прежде всего я обратил бы внимание на то, где произошло преступление. Если, скажем, в магазине, то любовь, ненависть, другие чувства я отодвинул бы на задний план и в первую очередь поручил провести ревизию, обратив главное внимание на дорогие и дефицитные товары. В девяноста процентах именно здесь я нашел бы мотив преступления. Замок, — подчеркнул оп, — тоже весьма специфическое рабочее место. Дорогих и дефицитных вещей в нем намного больше, чем в магазине и во всех других местах, где можно украсть. Тут я и искал бы мотив, потому что возможность легкого обогащения притягивает определенных индивидуумов. В замке идет инвентаризация, об этом вам, наверное, известно. Но вы не знаете, как она ведется. Черепашьими темпами. Все предметы, а их более двадцати тысяч, занесены в так называемый предварительный список. Лучше вам с ним не знакомиться! В результате настоящей инвентаризации на каждый предмет будут заведены карточки с точным профессиональным описанием и фотографиями. Но знаете, когда это будет? При наличии двух-трех человек, выполняющих к тому же еще и другую работу? Через два года. Очень Удобное время, прекрасная возможность для ловкачей, которым хорошо известна обстановка, а также план замка. Мария помогала проводить инвентаризацию. Интеллигентная, знающая, она могла гораздо быстрее обнаружить возможную крупную махинацию, чем несколько медлительная Эмила. Преступнику грозило разоблачение. А потому на вашем месте, — поучал он, словно с кафедры, — я прежде всею провел бы ревизию. Списки, количество предметов, инвентарные номера. Уверен, что после этого до раскрытия дела будет рукой подать.

«Теперь он напоминает артиста, который хорошо сыграл роль испанского вельможи и ждет аплодисментов, — продолжал мысленно комментировать поведение Гакла Янда. — Не буду его разочаровывать».

— Пан Гакл, — произнес он торжественно, — в своей профессии вы, безусловно, на своем месте, и мне по-своему жаль. Потому что в ином случае я предложил бы вам стать членом нашего коллектива. Правда, мероприятия, предложенные вами, я уже организовал, но вы не могли об этом знать. Я уверен, что из вас семерых… хм… заинтересованных такая идея пришла на ум только вам. Хотя управляющий замком мог бы подумать об этом. Но пан Седлницкий, видимо, слишком потрясен…

— Отсюда прямиком направился в «Рай», — ухмыльнулся Гакл. — Если не «лечится» за ближайшим углом.

— Такие способности, как у вас, грешно не использовать, — продолжил капитан, — поэтому дайте нам еще один совет. Вы знаете своих коллег, работающих в замке. Кто из них… возможно… при определенных обстоятельствах… был бы способен на такое преступление? Разумеется, мы не арестуем его на основании одного только предположения.

— Учитывать особенности характера — это очень правильно, — великодушно оценил Гакл. — Не хочу никого чернить. Но расскажу вам, если позволите, один случай. Было это почти год назад. — Он уселся поудобнее. Янда бросил взгляд на часы и обреченно вздохнул. — Наш институт, помимо всего прочего, занимается покупкой старинных художественных предметов. Для этого существует закупочная Комиссия. Однажды пришел к нам некий гражданин по фамилии Новак. Принес картину, написанную на доске, — довольно старую, кстати, серьезно поврежденную, где чувствовалось византийское, а возможно, и итальянское влияние. Территория нынешней Югославии, подумал я. Новак подтвердил. Картину якобы вывез как трофей с первой мировой войны его дедушка. Из Далмации. Главным мотивом был крест с распятым Христом, центральную сцену обрамлял ряд маленьких фигур святых. Предположительно пятнадцатый или шестнадцатый век… Я не стал называть Новаку какую-либо цену, сообщил ему лишь время заседания закупочной комиссии. Про себя же подумал, что стоить картина будет около десяти тысяч. Но что произошло дальше! — Гакл сделал драматическую паузу. — Начал там крутиться Яначек. Я видел, как он разговаривал с Новаком, но, к сожалению, не придал этому значения. Остальное же узнал гораздо позже. От Новака. Яначек сказал ему, что мы — несолидная организация, а он по случаю может помочь ему выгодно продать картину. Как раз сейчас у него гостит родственница из Соединенных Штатов. Она с ума сходит по любому антиквариату. Заплатит гораздо больше, чем наш институт, деньги у нее есть. Договорились о встрече у Новака. Яначек пришел с молодой дамой, которая плохо говорила по-чешски и после каждой фразы произносила о'кэй. Одета во все заграничное и так же безвкусно, как настоящая американка в туристической поездке. Яначек играл роль знатока и советчика. Заявил, что это народное творчество конца восемнадцатого века, но картина серьезно повреждена, поэтому оценил ее в две тысячи. Женщина из Оклахомы немного поломалась, но в конце концов согласилась заплатить.

Гакл огляделся и, видимо, остался доволен явным интересом слушателей.

— Но Новаку, — продолжал он, — что-то показалось подозрительным. Его друг сфотографировал картину, и на следующий день с фотографией в руках они отправились собирать информацию. В центре города направились в ближайший крупный антикварный магазин, к сожалению, не знаю, в какой. Друг ждал в магазине, а Новак направился в кабинет. Там спиной к нему сидела длинноволосая дама в потрепанном рабочем халате и попивала кофе. «Заведующего нет, будет после обеда», — бросила она через плечо, потом повернулась. И… вытаращила глаза — Новак тоже, открыла рот — и Новак за ней. Не надо вам объяснять, что перед ним была «американка». Но представьте себе, что этот олух Новак сбежал из магазина вместе с приятелем, вместо того, чтобы позвать… кого-то из вас. Видимо, был в шоке.

— Иногда такое бывает, — кивнул Коварж, — когда человек неожиданно сталкивается с подлостью.

— Новак рассказал мне все только после заседания закупочной комиссии.

— За сколько вы купили картину?

— За десять тысяч. Она действительно была серьезно повреждена.

— Насколько я знаю, Яначек — ваш подчиненный, — вмешался капитан. — Сделали вы из этой истории какие-то выводы?

— Я совершил ошибку, — суверенный вельможа опустил голову. — Вместо того, чтобы наказать Яначека, я откровенно поговорил с ним наедине. Он поклялся, что больше никогда в жизни ни о чем подобном и не подумает.

— А он, возможно, подумал. Это вы хотели сказать нам своим рассказом?

— Вы же спрашивали о подходящем характере.

— Конечно. Благодарим за помощь. Петр, пан Гакл позвонит тебе сюда и сообщит адрес бывшего владельца картины, думаю, что он есть в протоколе закупочной комиссии. Новак опишет нам чехо-американку и сообщит, в каком антикварном магазине произошла встреча.

— Вы хотите этим заняться? — удивился Гакл.

— Нет. Но такие связи не мешает знать.

На мгновение наступила тишина. Коварж рисовал в блокноте, Чан посматривал на магнитофон.

— Ну, — обратился к ним капитан, — есть у кого-нибудь еще вопросы к пану Гаклу? Тогда у меня, — продолжил он, когда никто не отозвался, — личный. Что пишете? Чем хотите нас удивить?

— Я вас, кажется, не понимаю, — потряс головой Гакл, но глаза его загорелись, щеки слегка порозовели, и весь он оживился.

— Не буду говорить, — произнес Янда, — какое впечатление произвела на меня ваша книга, иначе вы решите, что это неуклюжая лесть. Но я, наверное, не единственный, кто пытался высказать вам свое восхищение.

— Все рецензии были благожелательными, и сейчас готовится новое издание, — Гакл словно стал выше.

— А можете сказать, над чем сейчас работаете?

— На этот раз тема гораздо сложнее. Она традиционна, но живопись…

Зазвонил телефон.

— Слушаю, — отозвался Петр и затем передал трубку Янде: — Тебя. Городской отдел.

— Да… да… — повторял время от времени капитан. — Директор Горчиц Яромир… да… Петр, бумагу и ручку…

Он схватил блокнот, поданный ему поручиком, и стал делать пометки на странице, частично заполненной экспрессивными рисунками кикимор. На миг его глаза выразили удивление, но сразу же взгляд снова стал невозмутимым.

— В замке Клени остались только тени, — с улыбкой произнес он в рифму, когда повесил трубку. — Свидетели, как всегда, ничего не знают. Большое спасибо, пан Гакл, протокол на подпись вам пришлем.

На уходящего Гакла никто не обращал особого внимания, только поручик Чап бросил тихую и, в общем-то, ненужную реплику в адрес людей с раздутым самомнением.

— Рады вас видеть, пан Яначек, в нашем уютном интерьере, — сказал капитан новому посетителю после выполнения необходимых формальностей.

— Интерьеры — мой хлеб, пан капитан, — моментально отреагировал Яначек, — поэтому могу с полной ответственностью заявить, что ваш — один из самых уютных.

— Да, да, — кивал головой Янда, — а вы еще не знаете другие наши помещения. С ночлегом и обслуживающим персоналом.

— Излишества портят людей, поэтому совсем не обязательно мне все знать, — улыбнулся, обнажив великолепные зубы, маленький человечек в очках. «Природа так милосердна, — размышлял про себя Янда, — что каждому дает хоть что-то. Вот и этому коротышке расщедрилась на роскошные челюсти».

— Пан архитектор, мы здесь каждому задаем одни и те же вопросы: когда и при каких обстоятельствах видел Марию Залеску в последний раз и что делал вечером и ночью двадцать второго? Нас это даже начинает утомлять.

— А за дверью ждут еще трое, — с пониманием заметил Яначек.

— Вот именно. Поэтому я сейчас скажу за вас то, что знаю. Двадцать второго вечером, около половины девятого, вы подошли к небольшой группе, которая стояла в коридоре второго этажа замка. Там были Мария Залеска, Ленка Лудвикова и Рудольф Гакл. Вы говорили о драмах Шекспира и о возможности их инсценировки во дворе замка. Потом Ленка Лудвикова сказала что-то о ресторане, где управляющий замком заливает свою хандру. Мария Залеска направилась туда, а вы пошли с ней. Теперь можете продолжать. Куда вы проводили пани Залеску?

— Только до дверцы, ведущей со двора в барбакан. Постояли немного и разошлись. Это может подтвердить Ленка, которая все время пялилась на нас из окна.

— О чем вы разговаривали?

— Да ни о чем особенном. Пани Мария жаловалась мне, что в последнее время очень нервничает, что все ее раздражают. Этим она объяснила ссору с Седлницкий — вечером они крепко поцапались во дворе. Ей, видимо, это было неприятно, она всегда вела себя как воспитанная дама, а тут вдруг раскричалась, как на базаре. Ей хотелось, очевидно, как-то оправдать свое поведение в моих глазах.

— Вы слышали тот разговор во дворе?

— Это был такой «разговор», что не услышать его было невозможно.

— Можете пересказать его содержание?

— Трудно. Они не говорили ничего конкретного, лишь сплошные оскорбления. С той только разницей, что Кваша пользовался своими обычными ругательствами, а пани Мария выступила, так сказать, в оригинальном жанре. Такой я ее еще никогда не видел.

— Подождите. Какими ругательствами пользовался Ква… пан Седлницкий?

— Ну, например, называл свою собеседницу дурехой, пустой головой и шутом короля Филиппа Арагонского. Но он подобными и еще более красочными выражениями пользуется повседневно и говорит их любому. Знаете, — Яначек стыдливо опустил за очками глаза, — это страшно грубый человек, но к его грубости все привыкли.

— Значит, пани Залеска, как его многолетняя приятельница, должна была привыкнуть к его «дурехам» и «королевским шутам»?

— Конечно, — блеснул образцовыми зубами Яначек.

— Почему же в тот раз они ее так разозлили?

— Такая мелочь не могла разозлить ее. Должно было случиться что-то более серьезное.

— У вас есть предположения?..

— Она выбежала из его квартиры прямо во двор, он — за ней, и тут началось… Пани Мария обзывала Седлницкого противным горбачом, тварью и уродом, бессовестным развратником, которого вытерпит только… словом, падшая женщина. Прошу прощения, но я всего лишь повторяю.

— Выбежали из квартиры управляющего… — повторил капитан. — А не сложилось у вас впечатления, что Седлницкий позволил там себе лишнее с Залеской?..

— Не сложилось, — прервал его Яначек. — Это было невозможно, потому что в квартире они были не одни.

— Кто же там был еще? — поспешно спросил Янда.

— Это знаю, наверное, только я, — тоненькие веки за очками замигали лукаво. — Дело в том, что за той сварой я наблюдал из окна напротив, откуда видна дверь в квартиру управляющего. Во время ссоры она открылась, оттуда выскользнула Ленка Лудвикова и шмыгнула под аркаду главного здания. Ее никто не мог видеть, только я имел это удовольствие.

— Из окна напротив, хм… То есть из правого крыла замка. С какого этажа? — невинно спросил Янда.

— Со второго. Оттуда был идеальный обзор, — довольно хихикнул Яначек.

— Остается выяснить, что вы там делали, — голос капитана зазвучал холодно. — Там — хранилище самых ценных предметов. Кроме тех, кто занимается инвентаризацией, и, Разумеется, управляющего замком, туда по инструкции никто не смеет входить.

— Такая инструкция существует, — невозмутимо кивнул Яначек, — но на практике все иначе. Если придерживаться всех инструкций, то выставку мы будем готовить год. Я ходил туда с рулеткой, чтобы измерить несколько картин: мне нужно было распланировать их размещение в интерьере. Просить каждый раз из-за этого разрешение в институте, согласитесь, было бы невозможно. В конце концов, Мария Залеска помогала группе инвентаризации каждую свободную минуту. Просто так, из интереса, и у нее тоже не было разрешения.

— Ошибаетесь, было. Она занималась инвентаризацией как первоклассный специалист. А вам там абсолютно нечего было делать. Представьте себе такую ситуацию. — Янда наклонился, оперевшись локтями о стол. — Ревизия, которую проведут в замке в ближайшие дни, не обнаружит некоторых ценных предметов, указанных в списке. Вам, единственному постороннему человеку, заходившему в хранилище без разрешения, это сулит большие неприятности.

— Не думаю, — улыбнулся Яначек. — Вы правы, ревизия определенно выявит какую-нибудь недостачу. У Беранека там такой кавардак! Но ведь надо еще доказать, что именно данный человек похитил. Иначе не избежать осложнений.

— В нормальной ситуации — возможно. Но в замке совершено убийство. В замке, пан Яначек, который доверху набит ценными произведениями искусства. Одним из первых здесь возникает мотив…

— Ошибаетесь, — прервал его Яначек. продолжая улыбаться. — Вы не знаете, да и не можете знать, атмосферы замка Клени. Поэтому в тот вечер я говорил о драмах Шекспира.

Но Янда и не подумал расспрашивать архитектора об атмосфере.

— Как вы попали в хранилище? — спросил он сухо. — Где вы взяли ключ? Или у кого?

— Ключ торчал в замке, — ответил Яначек спокойно, — но я к нему даже не прикоснулся, было не заперто. Там, наверное, где-нибудь шлялся Беранек — возможно, убирался или торчал у другого окна. Спросите его, это было примерно в половице седьмого. Я за той ссорой наблюдал до самого конца, потом измерил, что мне надо, и ушел. Спросите, куда? В свою конуру, ужинать. Питаюсь скромно, я человек небогатый. Потом вернулся в выставочные залы и работал почти до темноты. Закончив, бродил в одиночестве и размышлял. Пока мое внимание не привлек тот крик,

— Крик? — не сдержался Янда.

— Вам, пан капитан, скорее всего рассказывали о мирной беседе в сумеречном коридоре. Прекрасный Рудольф меня уже уговаривал говорить с вами только о моем любимом Шекспире и «забыть» обо всем остальном. Но я на это не пойду. Убийство, сказали вы, — происшествие чрезвычайное, поэтому правда и ничто, кроме правды, будет моим щитом.

— И той правдой является?.. — нетерпеливо вмешался Коварж.

— Прежде всего то, — повернулся к нему Яначек, — что те трое страшно ссорились. Я был в зале недалеко от места, где они стояли, подошел к дверям и увидел, что началась склока. Представьте себе, взрослые люди, а сцепились, как школьники на перемене. Неприятно было наблюдать за этим, поэтому я и вмешался. Они сразу прекратили и стали по-глупому притворяться, что ничего не произошло.

— Вот об этом подробнее, — распорядился Янда. — Кто? С кем ссорился? Из-за чего?

— Гаклу, видимо, очень нужно было поговорить с Марией наедине, и он пытался увести ее на улицу. Ленка противилась этому. Вначале казалось, что дамы сумеют договориться. Они дружно называли его лгуном или обвиняли в аморальности, точно не помню. Потом Ленка перегнула палку — сами понимаете, юность иногда безрассудна, — сказала, что Гакл несет ей всякую чушь или что-то в этом роде. Он надулся, отвернулся от нее и хотел увести Марию. А та вдруг стала грозить, что может кое-что рассказать о пашей крошке. Скорее всего имела в виду ту сцену у Рафаэля. Лейка подскочила к Марии как тигрица. Гакл с большим трудом оттащил ее. В этот момент я и заговорил о Шекспире.

— Хм… — покрутил головой Янда, — расскажите все еще раз, сначала.

Яначек повторил все, добавляя подробности и используя яркие метафоры.

— Пан капитан, — завершил он торжественно, — Шекспиру фантастически подходят стены замка Клени, но с таким же успехом там можно играть и античные драмы, поскольку речь в них идет, как правило, о семейных трагедиях. Ведь и в пашей истории, поверьте мне, — его голос зазвучал еще торжественней, — все дело в семейной трагедии. В определенном смысле. Здесь действует genius loci — гений места, злой искуситель, атмосфера, традиции места. Не хочу сегодня отнимать у вас время, но когда-нибудь расскажу хотя бы некоторые эпизоды из истории замка Клени. Это была хмурая крепость, и не проходило столетия, чтобы там не разыгрались две-три страшные трагедии… всегда, так сказать, на семейной почве. Как вы думаете, почему такой прекрасный замок его хозяева сдали в аренду монахиням? Потому что не могли там жить. Боялись тех стен, пропитанных уносом и страданиями, боялись, что все может повториться. Не-ет, в данном случае не годятся обычные, привычные версии — кража, спекуляция и подобные пороки. Темные инстинкты, любовь, переходящая в ненависть, уродливые страсти — вот символы замка Клени! В любом другом месте садовник остался бы садовником, не смог бы стать подлинным художником, чьи произведения являют собой как иллюстрацию этого проклятого, дьявольского места. Ни в каком другом месте в его сознании…

— С пани Залесной, — вклинился Янда, — вы расстались во дворе. Что делали потом?

Потребовалось некоторое время, чтобы Яначек, разгоряченный монологом, среагировал на этот простой вопрос.

— Пошел прогуляться, — ответил он вяло.

— Куда? Ведь ворота уже были заперты. Вы пошли вместе с Залеской через барбакан?

— Нет… Должен вам признаться в одной мелочи. Дело в том, что я умею открывать ворота. Чтобы справиться с этими допотопными запорами, много умения не надо. До того вечера об этом никто не догадывался. Но едва я… ну, немного отогнул засов, — появился этот недоношенный паршивец Бенеш. Хитро ухмыляясь, он попросил, чтобы я и его выпустил наружу. Что мне оставалось делать… Он направился вниз, к деревне, а я в другую сторону. Там над заказником есть горка, с которой открывается красивый вид… Словом, небольшая вечерняя прогулка. Ведь я романтик по натуре.

— Когда вы вернулись?

— Примерно через полчаса. После девяти. Сразу же отправился в свою конуру, которую делю с Беранеком. Моего соседа не было дома. Я немного почитал и уснул.

— Знаете, когда вернулся Беранек?

— Когда он пришел, то разбудил меня. Но сколько было времени, не имею понятия.

— Больше никого вы не видели, ничего не слышали?.. А когда стояли у дверцы, не заметили пани Альтманову?

Яначек отрицательно покачал головой.

— Благодарим. Мы с вами еще встретимся.

— Я очень огорчусь, если этого не произойдет, — очкастый человечек поклонился, прощаясь.

— Когда Седлницкий говорил о шуте, — заметил после его ухода Коварж, — то он определенно имел в виду этот хилого романтика.