Онлайн чтение книги Тайна академика Фёдорова
Заключение.

Дождь не стихал. Пётр Николаевич взглянул на часы. Гроза продолжалась уже более получаса. Нет! Дальше пережидать невозможно – нет времени. И хотя Олялин знал, что грозы в этих краях – большая редкость, а о таких затяж­ных ему вообще слышать не доводилось, он решил, что на этот раз буря затянется. Поэтому Пётр Николаевич включил фары, ходовой аккумулятор и медленно двинулся вперёд.

Туман с сиреневым отливом полностью охватил его маленькую машину. Но, странное дело, едва он миновал дачу академика, как на мгновение почувствовал сильное голово­кружение. Перед глазами всё поплыло. Правда, длилось это недолго. Он даже не успел дотянуться до рычажка выклю­чателя ходового аккумулятора. "Пчела" продолжала медлен­но двигаться вперёд. Тут столь же внезапно плотный туман как будто стал реже, и перед глазами возникла странная, зыбкая и совершенно фантастическая картина: дорога представилась Олялину неровной, сплошь покрытой выбои­нами и вроде бы многолетним слоем мелкого мусора; дома, едва различимые по сторонам дороги, казались старыми, обветшалыми и неухоженными; впереди, на перекрёстке, сквозь редеющий сиреневый туман виднелся бронетранспор­тёр чуждых очертаний, вроде бы с американским флагом, намалёванным на борту, а рядом с ним – группа солдат в непривычной, явно иностранной форме.

"Что за мираж?!" – подумал Пётр Николаевич, выключил фары и резко затормозил. Увиденная им зыбкая и нечёткая картина посёлка, запущенного до крайности, до состояния разрухи, с иностранным блокпостом вызвала двойное чувство тревоги. Видение, его смысл были страшны сами по себе. Но помимо этого возникло опасение и за собственное психическое здоровье. Он точно знал, что галлюцинации – верный признак психического расстройства, в отличие, скажем, от иллюзии – ошибочного восприятия. "Может быть, – подумалось ему, – всё это лишь иллюзия, вызванная грозой, изменением плотности воздуха и влиянием близких электрических разрядов? Возможно, что всё уви­денное – результат воздействия на мой мозг, по-видимому, необычайно сильных электромагнитных полей?" Олялин крепко зажмурился и стал медленно и глубоко дышать, чуть задерживаясь на каждом вдохе.

Совершив десять таких вдохов, он открыл глаза. Так и есть! Это была иллюзия! Туман за эти две минуты в значительной степени рассеялся. Дома по сторонам дороги стали видны более отчётливо. Они уже не казались донельзя запущенными и обветшалыми. А от миража с иностранным блокпостом не осталось и следа. Перекресток, хотя и в редеющем тумане, достаточно хорошо просматривался и был совершенно свободен как от людей, так и от какой бы то ни было техники, тем более – иностранной.

Пётр Николаевич снова включил фары, ходовой аккумулятор и уже быстрее двинулся вперёд. На душе стало спокойнее, хотя пережитое видение со всеми деталями отложилось в памяти. Поскольку ни одно из окон дачи академика не освещалось, Олялин решил, что известный ученый скорее всего на работе – в филиале НИИ медико– биологических проблем. Пётр Николаевич неторопливо добрался сквозь редеющий туман до перекрёстка и свернул направо, в сторону маяка и соснового леса, в центре которого и располагались корпуса НИИ. К нему от следующей развилки (возле маяка) вела узкая, едва ли шире трёх метров, идеально прямая и ровная дорога с резиновым покрытием. Имея допуск к государственной тайне категории "Б", как, впрочем, и все руководители такого высокого ранга, он знал, что филиал имеет существенное оборонное значение и что его пропустят лишь за первую из трёх зон оцеплений. Нечего было и думать, чтобы попасть дальше. Зато оттуда, из уютного домика приёмной можно связаться с руководством филиала по телефону, пригласить Фёдорова, договориться с ним о встрече. В крайнем случае, не сегодня, так в ближайшие дни. Хотя, по правде говоря, Олялин расчи­тывал ещё и попробовать уговорить академика принять учас­тие в праздновании столетия Октября в качестве лектора.

Машину Олялина, приблизившуюся ко входным решетчатым воротам первой зоны оцепления, похоже, уже ждали. Исходя из знаний, доставшихся ему благодаря допуску второй степени, Олялин догадывался, что шоссе вероятно оборудовано датчиками под покрытием. Они сигна­лизируют охране и о факте, и о размерах, и о массе, и о ско­рости приближающегося транспорта. Пётр Николаевич остановил машину перед воротами и едва успел прочитать вывеску (Светлогорский филиал НИИ МБП МЗ СССР, Лаборатория № 10 МО СССР), как к "Пчеле" подошёл дежурный – молодой, стройный капитан государственной безопасности с умным и располагающим выражением лица.

Олялин подал дежурному свои документы, предста­вившись и сообщив, что ищет академика Фёдорова. Дежур­ный молча кивнул, посветил на документы ультрафио­летовым фонариком, за какую-то секунду убедившись в наличии всех должных признаков подлинности. Затем вернул бумаги с приветливой улыбкой:

-          Извините, Пётр Николаевич, не узнал вас сразу в лицо! Пожалуйста, проезжайте вон туда (он указал направ­ление рукой), на стоянку рядом с домиком!

Ворота сами собой открылись, и Олялин, оставив "Пчелу" в положенном месте, прошёл в домик – приёмную. Не прошло и минуты, как телефон, стоявший рядом с журнальным столиком, зазвонил. Мелодичный голос секретарши произнёс:

-          Пётр Николаевич? Соединяю вас с академиком Фёдоровым!

Услышав в телефонной трубке чуть глуховатый голос Фёдорова, Олялин, ценя дорогое время академика, коротко и чётко изложил причины, по которым хотел бы с ним встретиться, если это возможно. Несколько суховатым, деловым тоном Фёдоров ответил:

-          Ну, что же. Минут двадцать у меня есть. Подождите. В течение пяти минут буду!

Минуты через три послышался негромкий рокот бензинового мотора. Имея такой ранг и вес – и в Академии наук, и в Правительстве, Фёдоров получил редкую приви­легию пользоваться личным автомобилем с двигателем внутреннего сгорания. Это была старинная французская машина с отдельно торчащими фарами и складным тентом, выпущенная, по всей видимости, ещё до социалистической революции. Вскоре входная дверь, ведущая ко второй линии защитного оцепления, открылась, и появилась чуть погрузнев­шая, но всё ещё стройная и подтянутая фигура академика. На вид ему было не больше шестидесяти. Олялин, знавший Фёдорова лишь по двум или трём мимолётным встречам в гражданской коллегии областного суда, поспешил подняться и сделал шаг навстречу, невольно вытянувшись. К этому побуждала энергичность, внутренняя сила, исходившая от академика. Впрочем, и рост – около 190 сантиметров – тоже.

-          Здравствуйте! – произнёс Фёдоров одновременно с крепким рукопожатием. – Прежде всего, скажите, как вы здесь очутились? Меня это, по правде говоря, удивля­ет. Мы ещё позавчера предупредили всех местных жителей, чтобы с семи до девяти носа на улицу не высовывали, так как по всем прогнозам должна была прийти редкая по силе и продолжительности гроза! Опасная для жизни ввиду возможности близких разрядов! Вы что, не застали грозы?!

Олялин коротко, но толково и точно описал, когда и где застал грозу. Помедлив немного, счёл нужным расска– 326

зать академику и о странном видении. При этом рассказе лицо Фёдорова стало как будто каменным. Он неподвижно, почти гипнотически смотрел в глаза Олялина, не пропуская ни одного слова. После окончания рассказа, весьма далёкого от той цели их встречи, которую намечал Олялин, Фёдоров молчал около десяти секунд. Лицо его, оставаясь непроница­емым, смягчилось, и он почти приветливо задал вопрос, тоже, казалось бы, не связанный с целью встречи и темой рассказа Петра Николаевича:

-          Скажите, пожалуйста, Пётр Николаевич, а какой у вас коэффициент интеллекта?

-          Что-то около ста сорока. Чуть больше.

-          А сколько баллов по моральным шкалам?.. Хотя да, о чём я спрашиваю! При вашей-то должности!

-          Шесть или выше, Алексей Витальевич! – всё же, не без гордости, ответил Олялин, впадая во всё большее недоумение.

-          Допуск "Б" или "А"?

-          "Б", Алексей Витальевич . Но, простите, какое это имеет отношение?..

-          Поймите меня правильно, товарищ Олялин. О некоторых, да что там! – О многих вещах, касающихся нашей рабо­ты здесь, в лаборатории, я просто не вправе с вами, пока что не вправе, говорить! Это во-первых. Во-вторых, я намеревался предложить вам работу у нас. Ну, а в– третьих, потрудитесь, пожалуйста, детально, но коротко (Фёдоров украдкой взглянул на часы) изложить ваши соображения, о которых вы упомянули мне сегодня здесь по телефону.

Олялин, досадуя на свою скованность, растерян­ность, непонятно почему овладевшие им, чувствовал себя глупцом. Но, умея прекрасно контролировать себя, всё же овладел собой и рассказал академику о тех вопросах и идеях, которые возникли у него здесь, в Кёнигсберге, за последние год – полтора. Для Фёдорова, внимательно слушавшего его, важным в этом рассказе было несколько моментов: то, что пытливый партийный работник увлекался работой в архивах; то, что при этом он поставил под сомнение естественный характер некоторых вроде бы несущественных событий новейшей истории страны; то, что самодеятельный исследо­ватель проследил связь этих выкопанных в архивах данных с событиями планетарного масштаба. Но, главное, он выска­зывал гипотезу о теоретической возможности контроля влияния ответственных решений, принимаемых руководс­твом страны, на будущее развитие. Он обосновывал разум­ность и даже необходимость поиска возможностей такого контроля. Более того, Олялин спрашивал Фёдорова, а не может ли оказаться полезной в поиске таких методов контроля (Олялин, как кибернетик, называл этот контроль контуром обратной связи) хронотроника. При этом Олялин извинялся за своё невежество, говорил, что по причинам чрезвычайной секретности знает об этой науке не более, чем любой другой советский гражданин, а к Фёдорову обратился со своими догадками, лишь будучи убеждённым в потенци­альной значимости своих ещё недостаточно чётких гипотез, а также зная, что академик как раз и является основателем хронотроники и главным специалистом.

Закончив свой рассказ, Олялин пожалел, что вообще пришёл сюда. Он чувствовал себя полным болваном, кем– то вроде школьника, который явился на экзамен совершенно не подготовленным, невеждой, взявшимся за исследования, не имея при этом ни знаний, ни должных навыков. Пауза затянулась. И Олялин всё больше досадовал на себя, полагая, что после проявленной им глупости он никогда больше не сможет показаться на глаза знаменитому учёному. Где уж теперь уговаривать академика прочесть популярную лекцию в программе празднования Столетия Великой Октябрьской социалистической революции!… Но ответ Фёдорова, который тот, судя по продолжительности паузы, хорошо обдумал, оказался совершенно неожиданным:

– Сделаем так, Пётр Николаевич! Сейчас у меня времени нет более ни минуты. Мы с вами и так вместо двадцати минут потратили в полтора раза больше! Седьмого вече­ром, скажем, к девятнадцати, вы приедете ко мне домой, захватив с собой все, вы поняли? – ВСЕ свои записи и заметки на тему, о которой мы говорили. Кроме того, возьмите с собой все свои личные документы. И, главное, найдите формы на участие в конкурсе кандидатов для работы в сфере хронотроники. Заполните эти формуляры. И последнее: подготовьте и принесите с собой всё необ­ходимое для получения допуска к секретности … по форме "0". А сейчас, пожалуйста, зайдите к дежурному и оформите подписку, что вы уведомлены: всё, о чём мы с вами здесь сегодня говорили, все затронутые вопросы являются государственной тайной СССР наивысшей степени. Легенда для прикрытия причин нашей встречи…– Фёдоров улыбнулся и бросил на Олялина проницательный, с хитрецой взгляд – Предсто­ящее празднование столетия Октября и моё участие в вашей программе праздника. Спасибо, что пришли! То, о чём вы мне сообщили, действительно было очень интересным и очень важным для меня! От души поздравляю вас с наступающим праздником!

Академик ещё раз улыбнулся, пожал Олялину руку и, не дожидаясь ответа, пошёл к двери, ведущей к НИИ. Тут он приложил большой палец к сканнеру замка и исчез. По дороге в лабораторию он размышлял о том, что никакая секретность не может полностью предотвратить утечку информации, что всегда найдётся человек, который путём умозаключений нащупает истину – хотя бы и в форме смутной догадки. Он не мог пока что даже намекнуть Олялину, что как раз сегодня и был осуществлён седьмой опыт такой обратной связи, о необходимости которой пусть недостаточно чётко и довольно сумбурно говорил Олялин, что сегодня здесь побывал с коротким визитом бывший грозный председатель КГБ СССР, маршал госбезопасности Шебуршин. Маршал явился сюда прямо из предгрозового 1990 года и увидел две реальности – наступившую благодаря его с Фёдоровым усилиям (ту, где Олялин был партийным деятелем) и иную, предотвращённую – с американской, НАТОвской оккупацией, разрушением страны и уничто­жением более половины населения (где Олялин был убитым американцами необразованным патриотом-партизаном). Фёдоров не мог сказать Олялину, что сейчас его телефон­ного звонка с нетерпением ожидает пенсионер, трижды Герой Советского Союза Шебуршин. Не вправе он был намекнуть и на то, что условия конкурса для работы в области хронотроники разрабатывались под руководством всё тех же Фёдорова и Шебуршина, что вначале последний из них, а по выходе его на пенсию, первый из названных, как раз и есть бывший и нынешний председатели конкурсной комиссии, что правовое и документальное обеспечение этой комиссии ведёт Виктория Петровна Фёдорова.

Не мог Фёдоров сказать и о том, что уже несколько лет пока что безуспешно ищет для себя преемника. В так называемой лаборатории № 10, которая на самом деле и является НИИ хронотроники, было немало преданных делу, компетентных и абсолютно надёжных людей, но. Система строжайшего отбора привела к тому, что здесь не оказалось человека с яркой новаторской изюминкой. Той, которая бы сочеталась со способностью к риску и одновременно – с продуманной расчётливостью и осторожностью. Присматри­ваясь ко всем, с кем доводилось хотя бы раз встретиться, Фёдоров зачислил в разряд таких кандидатов и самого Олялина. Сегодняшний его неожиданный визит лишь ускорил дело. И последнее: никто другой не смог заметить того, что привиделось Олялину. Люди, специалисты-хронотронщики, расставленные в пятикилометровой зоне от института в специально оборудованных постах ещё до прихода Олялина, уже сделали предварительные доклады: НИКТО ничего странного не заметил. А ведь все они были опытными, специально обученными сотрудниками института, знавшими, чего и в какой форме можно ожидать. Так что, "галлюци­нация" Олялина говорила о его высокой чувствительности. И раз уж он способен на такое при устойчивой, совершенно здоровой психике, при его пытливости, изобретательности и моральных качествах, то лучшего работника, лучшего кандидата в преемники и искать не стоит. А седьмого ноября, после торжеств он познакомит с Олялиным и своего старого, надёжнейшего товарища, друга и соратника: Леонид Иванович Шебуршин собирался прибыть экранопланом сразу после основной программы празднеств в Москве.

2004 – 2006 гг.