— Слушайте внимательно! — сказал Г. М., крепче сжимая телефонную трубку. — И отвечайте «да» или «нет», как предписывает ваш старик! Значит, Мастерс сторожил Чашу Кавалера, и кто-то стукнул его по башке. Когда это произошло?
— Не знаю.
— Не знаете?
— Точно не знаю. В одиннадцать…
— Погодите. Вы говорили, что собираетесь показать Мастерсу какой-то фильм. Вы сделали это?
— Нет. Спор из-за Дженнингса продолжался так долго, что нам не хватило времени. — Вирджиния заколебалась; ее голос звучал еще более обеспокоенно. — Если вы приедете сюда, сэр Генри, все будет в порядке. Папа сначала хотел перерезать вам горло, но теперь уже не хочет.
— За каким чертом ему было хотеть перерезать мне горло?
— Это моя вина. Я не сплетница, но это сорвалось у меня с языка. Я рассказала ему о мисс Чизмен и о том, почему она хочет засадить вас в тюрьму.
— Ох, куколка моя! Рано или поздно он все равно бы об этом узнал! Но Билл Харви тоже думает, что меня следует упечь в каталажку?
— Нет.
— Почему?
— Он говорит, что мисс Чизмен не должна выглядеть нелепо, а так произойдет, если она подаст на вас в суд из-за падения в люк на сцене. Но именно это бесит папу. Он утверждает, что такой старый… я не могу повторить слово, но он говорит, что вы как раз на это и рассчитывали. — Вирджиния снова сделала паузу и добавила почти жалобно: — Пожалуйста, поддержите меня, сэр Генри! Я так волнуюсь из-за папы! Эта ужасная женщина…
— Илейн Чизмен?
— Да.
Г. М. отодвинул от себя трубку и некоторое время смотрел на нее, перед тем как снова заговорить в микрофон.
— Что с вами, куколка? Разве вы не современная дочь?
— Надеюсь, что да.
— Разве вы не хотите, чтобы ваш папа имел возможность расширить свои познания в этой области?
— Конечно хочу! — горячо ответила Вирджиния. — Меня всегда радует, когда папе удается… э-э… расширить познания. Но сейчас другое дело.
— Почему?
— Во-первых, мне не нравятся статные блондинки. А во-вторых, я всегда знала, что в один прекрасный день это станет серьезным. Вчера вечером, когда папа не спорил с Томом или не объяснял мистеру Мастерсу разницу между демократами и республиканцами, он только и делал, что бормотал: «О, лилия Астолата![43]«Лилией Астолата» в «Королевских идиллиях» А. Теннисона именуется Илейн, возлюбленная Ланселота и мать сэра Галахада. Меня перенесла сюда любовь, ее не останавливают стены!»[44]Шекспир У. «Ромео и Джульетта». Пер. Б. Пастернака.
— Это скверно! Он смешивает Теннисона с Шекспиром!
— Да, но это не самое страшное. На публике папа всегда заявляет, что у истинного американца нет времени для поэзии и что любого, кто знает какие-нибудь стихи, кроме патриотических, следует расстрелять. А эта ужасная женщина…
— Не могу понять, что вы имеете против Илейн Чизмен!
— Сэр Генри, неужели у вас нет никакого чувства последовательности или логики? Вы уже забыли, как называли мисс Чизмен и что сделали с ней?
— Этой женщине пойдет только на пользу, если на нее обрушится торнадо вроде вашего старика. К тому же я способен прощать, как подобает христианину. Черт возьми, я же говорил вам, что подлинным злодеем на этом политическом собрании был его председатель — злокозненный тип, которого зовут профессор Хируорд Уэйк. А теперь перестаньте болтать о вашем отце и Илейн Чизмен! Что произошло с Мастерсом?
— Мы поместили его в Дубовую комнату в одиннадцать часов…
— Мастерс пил кофе?
— Нет. Он пил и ел только то, что мы все. Перед тем как мистер Мастерс пошел в Дубовую комнату, Том налил нам всем виски с содовой. Как только мы прибыли в Телфорд, старший инспектор осмотрел комнату, и она ему не понравилась. Он обследовал запоры на двери и окнах, камин, стены и Чашу Кавалера, признав, что она действительно сделана из золота и драгоценных камней. Перед ночным дежурством мистер Мастерс запер чашу в сейф, положил ключ в карман брюк и в сотый раз поклялся, что ничего не может произойти. Тогда Том сказал: «Только не позволяйте призраку сэра Бинга Родона обнаружить, что вы заснули», и я испугалась, что старшего инспектора хватит удар. Когда мы вышли, то слышали, как он запирает дверь. Бедный Том по-прежнему не мог заснуть. А когда мужчина не спит, он не дает заснуть никому. Если он не отправляется в царство сновидений, как только его голова прикасается к подушке, то злится и не желает оставаться в постели. Том вскочил и начал расхаживать по комнате, куря сигареты. Потом он кое-что сказал, и это ужасно меня напугало, так как я никогда не слышала подобного раньше…
Голос Вирджинии смолк.
— Что же он сказал, куколка? — поторопил Г. М. — Почему вы колеблетесь?
— Он сказал… — Вирджиния судорожно глотнула. — «Джинни, еще сто лет назад люди говорили, что Брейсы безумны. Это не шутка. Но я не хочу тебя беспокоить. Спи, а я спущусь в библиотеку и почитаю». Конечно, после этого я тоже не могла заснуть. Том надел халат и отправился в библиотеку. Она расположена в южном крыле — не слишком близко от Дубовой комнаты. Окна выходят в голландский сад. Том включил только настольную лампу у кресла…
— Минутку, куколка. Сколько тогда было времени?
— Думаю, около часу ночи. Во всем доме свет уже потушили, кроме Дубовой комнаты, где дежурил мистер Мастерс.
— Угу. Ваш муж заглянул к Мастерсу?
— Нет. Том и не думал этого делать. Он взял книгу и сел, но внезапно понял, что это детективный роман о запертой комнате. По его словам, он швырнул книгу через всю библиотеку и зажег очередную сигарету. А приблизительно без четверти два мы все дважды услышали грохот.
— Дважды?
— Возможно, это нельзя назвать грохотом, но звуки были очень громкими. Я не спала и сразу поняла, что в Дубовой комнате опрокинули стол и стул. Потом раздался какой-то стук, который я не могла распознать.
Через две или три минуты мы все уже были у двери Дубовой комнаты, которая оставалась запертой. Том стал колотить в дверь и звать мистера Мастерса, но ответа не последовало. Тогда Том сказал, что надо взломать дверь. «Какой в этом смысл? — возразил папа. — Разве только тот, что так всегда делают в книгах». Некоторое время они спорили, потом папа велел нам оставаться здесь, а сам выбежал из дома и заглянул в одно из окон.
— Полагаю, Мастерс лежал на полу, а рядом валялась рапира с рукояткой-чашкой?
— Да!
— Стол и стул были опрокинуты, дверца сейфа открыта, а золотая чаша тоже свалилась на пол?
— Да, сэр Генри. Папа окликнул старшего инспектора через окно. Должно быть, мистер Мастерс очень крепок. Через несколько секунд он застонал и пошевелился, а вскоре пришел в себя — по крайней мере, частично. Он даже смог подняться и открыть нам дверь. Когда Том спросил, что произошло, и кто ударил его по затылку, у нас сложилось неправильное впечатление.
— Что вы имеете в виду?
— Мы подумали, что это сделали вы.
— Я?!
— Потому что, — объяснила Вирджиния, — мистер Мастерс, будучи еще не в себе, тряс кулаком и говорил, как он хочет с вами расправиться. Вы уже знаете его историю. Он заснул, но его разбудили шаги или какой-то звук. Когда он начал вставать, то увидел на столе перед собой золотую чашу. Потом что-то ударило его по затылку, и стул, стол и чаша упали вместе с ним. Это все.
— Но, по вашим словам, его ничего не могло огреть по башке, кроме, возможно, рукоятки этой рапиры?
— И лютни XVII века. Она обычно лежит на крышке клавесина. А теперь мы нашли ее в очаге камина.
— В очаге камина?
— Да. Но уже многократно доказано, что никто не мог спуститься через дымоход. Так больше не может продолжаться! Пожалуйста, приезжайте в Телфорд и объясните, как такое могло произойти!
Ее призыв мог растопить любое сердце. Г. М., чьи жалкие остатки волос стояли торчком над ушами, окинул взглядом спальню в поисках вдохновения.
Каждый, кто хорошо его знал, сказал бы, что старый маэстро не полностью озадачен, что многие факты, которые он видел, слышал или помнил, начинают складываться в его голове в определенный рисунок — к сожалению, далеко не полный. Но следует также признать, что сэр Генри Мерривейл далеко не в любой момент был способен брать на себя инициативу.
— Куколка моя, вы знаете, сколько сейчас времени? — осведомился он.
— Боюсь, что нет. А вы?
— Я только знаю, что должен поспать! Вам известно, что произошло со мной прошлой ночью? Этот тиран, мой учитель музыки, заставил меня репетировать до часу ночи!
— Неужели синьор Равиоли так жесток?
— Ох, девочка моя! Он в тысячу раз более жесток! Когда выбираюсь из его когтей, каждый нерв в моем теле вопиет о сне, а вы тут же будите меня… Нет, я не говорю, что отказываюсь вам помочь! Но я прибуду к вам завтра утром. Не столько из-за проблемы — она не составляет труда. Возможно, я дам вашему сыну еще один урок стрельбы из лука. А сейчас у меня голова идет кругом от недосыпа, и я умру, если мне не удастся вздремнуть. Пока!
И Г. М., которому никогда в жизни не хотелось спать меньше, чем сейчас, аккуратно положил трубку, откинулся на переднюю доску кровати, сложил руки на красно-золотой полосатой пижаме и стал грызть нижнюю губу.
Хотя внутренние мыслительные процессы сэра Генри Мерривейла отличаются крайней изощренностью, его внешние эмоции можно назвать простыми и даже примитивными. Его разбудили до рассвета и погубили весь сон. Следовательно, он должен был проделать то же самое с кем-то еще.
Когда взгляд Г. М. вновь устремился к телефону, можно было догадаться, что при обычных обстоятельствах его выбор остановился бы на старшем инспекторе Мастерсе. Однако он повернулся и посмотрел на внутренний телефон, висящий на стене неподалеку от изголовья кровати.
Со стонами маневрируя своим брюхом, Г. М. нажал на одну из эмалированных кнопок внутреннего телефона и продолжал давить на него, пока в трубке не послышался голос, достойный высокой трагедии:
— Это Луиджи Равиоли. Что вы хотеть?
— Сынок, вам должно быть стыдно! В Телфорде снова имела место грязная работа, куда хуже первой. Слушайте!
Г. М. начал рассказывать, но был прерван в середине повествования.
— Corpo di Вассо! — завопил синьор Равиоли. — Вы знать, сколько сейчас времени? Вы будить меня, только чтобы рассказать мне это?
— Заткнитесь и слушайте!
Несмотря на протесты, учитель музыки сосредоточенно внимал рассказу Г. М. Серые окна понемногу начали светлеть. Издалека, в курятнике, послышался знакомый звук, усиленный тишиной рассвета.
— Ха! — с облегчением произнес синьор Равиоли. — Теперь все в порядке. Вы слышать?
— Слышать что?
— Крик петуха! Теперь призраки возвращаться назад.
— В последний раз напоминаю, Карузо,[45]Карузо, Энрико (1873–1921) — знаменитый итальянский тенор. забудьте о призраках! Что романтического было бы в том, если бы сэр Бинг Родон огрел Мастерса по башке рукояткой рапиры?
— Тогда что еще он использовать?
— Я как раз думал о том, кто что использовал, сынок. Если стукнуть кого-то рукояткой-чашкой, держа рапиру за клинок, удар вряд ли получится настолько сильный, чтобы свалить парня вроде Мастерса. Меня беспокоит лютня. Девочка говорит, что та обычно лежит на крышке клавесина. Но кто-то положил лютню в камин. Почему, черт возьми? Я много читал о лютнистах, но не уверен, что смогу разгадать музыкальный трюк. Может, вы попробуете?
В голосе синьора Равиоли послышалось презрение.
— Ба! Лютня — струнный инструмент вроде гитары. Ее можно использовать, чтобы играть «О sole mio», но не чтобы бить по башка невежественный коп. Она разлетаться на куски.
Г. М. задумался.
— Между нами говоря, сынок, я не могу выбросить это из головы. Кто-то перенес лютню с привычного места. Почему? Этого не произошло, когда наш преступник в первый раз возился с чашей. Я спрашиваю себя, не был ли во второй раз кто-то другой…
— Сэр Генри! Вы спать у телефона?
— Нет, я просто сижу и думаю. Утром мы с вами отправимся в Телфорд для кое-какой детективной работы.
Синьор Равиоли оживился:
— Я буду доктор Ватсон?
— Да, что-то вроде того. Только запомните, сынок, мы не скажем, что пришли для этого. В случае чего объясним, что хотим дать мальчику еще один урок стрельбы из лука.
— Стрелять кому-то в штаны? — с энтузиазмом осведомился синьор Равиоли.
— Нет! Больше никакой стрельбы в штаны! Конгрессмен Харви никогда бы так не поступил, значит, и мы не должны.
— О'кей. Scusa.[46]Извиняюсь (ит.).
— А тем временем, — продолжал Г. М., слегка массируя пальцами горло и издавая угрожающие пробные звуки, — мне кажется, что сегодня я в голосе. Одевайтесь, сынок. Я позвоню Бенсону и миссис Флаэрти, и они позаботятся о завтраке. А мы спустимся и порепетируем несколько песен.
— Нет!
— Я не собираюсь торопить вас, сынок. Можете побриться и принять ванну.
— Нет! Нет! Нет!
— Кстати, о призраках. Вы обещали мне тридцать новых куплетов для песни «Он мертв, но не хочет лежать». Надеюсь, вы уже сочинили большую часть. И постарайтесь разыскать ноты песни Грейси Филдс[47]Филдс, дама Грейси (Грейс Стэнсфилд) (1898–1979) — английская певица. об аспидистре. Не спорьте, сынок. Пока!
День обещал быть погожим и теплым.
Пока еще бледное солнце начало окрашивать ландшафт, когда констебль Фредерик Джон Хоршем, величественно восседая на своем велосипеде, ехал по главной дороге из деревни Голивог домой в Черритон.
У его племянницы Энни и ее мужа Берта Стивенса родился сын весом восемь фунтов. Все прошло хорошо.
Слева от него появилась ограда Крэнли-Корт. Констебль Хоршем со снисходительной улыбкой посмотрел на нее. Однако, когда он проезжал мимо ворот, его правая нога соскользнула с педали, и он едва не перелетел через руль в канаву.
Ибо услышанный им голос не принадлежал сэру Генри Мерривейлу. Это был прекрасный сильный тенор, который, возвышаясь над лужайкой и дубами, распевал, как жаворонок в утреннем небе:
Однажды призраку встретился коп,
Что чашу златую стерег.
Когда коп захрапел,
Его шпагой огрел.
Он призрак, но сбил его с ног!
Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления