Онлайн чтение книги Тайный агент The Confidential Agent
I

Чайки парили над Дувром. Они выплывали, как хлопья тумана, и разворачивались к невидимому городу. К их крикам присоединилась пароходная сирена, другие пароходы откликнулись, и вот уже заголосили все суда на рейде. Чью смерть они оплакивали? Корабль шел на малой скорости сквозь горечь осеннего вечера. Он напоминал Д. катафалк, который шофер медленно и бережно ведет к «саду вечного покоя», стараясь не растрясти гроб, как будто покойник стал бы возражать против пары-другой толчков; а над гробом пронзительно завывают истеричные плакальщицы.

Бар для пассажиров третьего класса был битком набит — команда регбистов возвращалась домой, парни в полосатых галстуках затеяли шумную возню у стойки. Д. не мог разобрать, что они кричат, — возможно, это был спортивный жаргон или какой-то местный диалект. Потребуется немного времени, чтобы английский полностью восстановился в памяти. Когда-то он владел им свободно, теперь помнил больше книжный язык, чем живую речь. Человек средних лет, с густыми усами и шрамом на подбородке, с нахмуренным лбом, придававшим лицу выражение глубокой озабоченности, он старался держаться подальше от людей. Но в баре было слишком тесно: чей-то локоть угодил ему в ребро, кто-то дыхнул в лицо пивом. Эти люди изумляли его. Глядя на их окутанную табачным дымом дружную компанию, никто бы не сказал, что идет война. А война шла, и не только в стране, откуда он прибыл, но и здесь, в полумиле от дуврского мола. Он нес войну с собой. Где был Д., там шла война. И он не мог понять, как люди этого не замечают.

— Пасуй сюда, сюда пасуй! — заорал бармену один игрок, но кто-то перехватил его кружку с пивом и крикнул:

— Офсайд!

— Вбрасывание! — завопила вся ватага.

— Позвольте, позвольте, — сказал Д., выбираясь из бара.

Он поднял воротник макинтоша и вышел на холодную туманную палубу. Чайки, скорбно крича, неслись над его головой к Дувру. Опустив голову, он принялся расхаживать взад-вперед вдоль поручней, чтобы не замерзнуть. Палуба расстилалась под его ногами как карта — он видел пунктир окопов, образующих линию фронта, причудливо изломанную клиньями прорывов. Там бушевала смерть. Бомбардировщики, казалось, вылетали у него прямо из глаз. Горы сотрясались от разрывов артиллерийских снарядов. Он не чувствовал себя в безопасности, прогуливаясь по палубе английского корабля, так буднично скользящего к Дувру. Постоянное ощущение опасности стало частью его бытия. Опасность не сбросишь, как пальто, страх въедается в кожу. С ним и умираешь, только тлен освобождает от страха. Доверять можно лишь себе. У одного его друга нашли под рубашкой церковную медаль. Другой, как выяснилось, состоял в организации не с нашим названием.

Он ходил туда и обратно, по холодной открытой палубе третьего класса, до кормы и назад — до деревянных воротец с табличкой: «Только для пассажиров первого класса». Было время, когда напоминание о классовых различиях выглядело оскорбительным, но теперь, когда в классах появилось столько подклассов и прослоек, само деление уже потеряло всякий смысл. Он взглянул на палубу первого класса — там, на холодном ветру, стоял, как и он, в одиночестве пассажир с поднятым воротником. Держась за поручни, он смотрел в сторону Дувра.

Д. зашагал обратно к корме. И снова, в такт его походке, один за другим взлетали бомбардировщики. Никому, кроме себя, нельзя верить, а порой и не знаешь, можно ли доверять самому себе. Начальство тебе не верило, как и тому другу с церковной медалью. Тогда они оказались правы, а кто может гарантировать, что они не ошибутся в тебе? Ты сам? Но ты сторона заинтересованная, а идеология — дело сложное, ересь заползает в душу незаметно... Он допускал, что за ним и сейчас следят, — что ж, их тоже можно понять — в конце концов есть кое-какие аспекты экономического материализма, с которыми он, если покопаться в душе, не согласен. Ну а за соглядатаем тоже приглядывают? Он представил себе бесконечную цепочку недоверия, и на миг ему стало страшно. Во внутреннем кармане, который оттопыривался на груди, лежали его так называемые удостоверения, но «удостоверять» в наше время не значит доверять.

Он медленно пошел назад, словно невидимая цепь не пустила его дальше. Сквозь туман донесся молодой женский голос, резкий и отчетливый: «А я хочу еще одну, и я выпью». Раздался звон — били рюмки. Кто-то там плакал за спасательной шлюпкой — как странно все нынче в этом мире... Он осторожно обогнул корму и увидел ребенка, забившегося в угол. Д. остановился. Он не понимал, что происходит, — словно перед ним лежала неразборчивая рукопись, не поддающаяся расшифровке. Интересно, мелькнула мысль, сумеет ли он когда-нибудь снова понимать чужие чувства? Он сказал ребенку положенным в таких случаях ласковым тоном:

— Что случилось?

— Головой ударился.

— Ты здесь один?

— Папа меня сюда поставил.

— За то, что ты ударился головой?

— Он сказал, не надо было шалить.

Ребенок перестал плакать, он закашлялся — туман попал ему в горло. Темные глазенки глядели из укрытия между лодкой и фальшбортом, прося о заступничестве. Д. повернулся и снова зашагал. Он подумал, что заговаривать с ребенком не следовало — за ним наверняка наблюдали отец или мать. Он подошел к табличке «Только для пассажиров первого класса» и заглянул поверх воротец. Тот, другой, приближался сквозь туман — его цепь была длиннее. Д. увидел сперва тщательно отутюженные брюки, затем меховой воротник и, наконец, лицо. Они вглядывались друг в друга поверх барьера. От удивления оба не знали, что сказать. Кроме того, они никогда друг с другом не разговаривали. Названия их партий начинались с разных букв — их разделяли и эти буквы, и великое множество смертей. Давным-давно они встретились на вернисаже, однажды — на вокзале и еще как-то раз в аэропорту. Д. не мог даже вспомнить его имени.

Тот отвернулся первым. В зимнем пальто, тощий как корешок сельдерея, высокий, нервный и подвижный, он быстро удалялся на прямых и твердых, как ходули, но достаточно упругих ногах. Вид у него был решительный и целеустремленный. Д. подумал: «Наверное, попробует ограбить меня, а не исключено, что постарается организовать убийство. У него-то наверняка побольше помощников, денег и друзей. Отправится со своими рекомендательными письмами к пэрам и министрам — он и сам-то, помнится, носил какой-то титул до провозглашения республики, не то граф, не то маркиз». Какое невезение, что оба они оказались на одном корабле, да еще заметили друг друга, два тайных агента, выполняющих, быть может, схожие задания.

Снова взвыла пароходная сирена, и вдруг из тумана, словно лица из окон, выглянули другие суда, засверкали огни, вырисовался нос волнолома. Их корабль медленно, сквозь скопление судов, прокладывал себе путь к причалу. Машины сбавили скорость и вскоре застопорились. Д. услышал, как вода плещет о борт — шлеп, шлеп, шлеп. Очевидно, подваливали боком. Кто-то невидимый крикнул что-то будто из самого моря. Судно еще подалось бортом, и они причалили просто и буднично. Поток ринувшихся пассажиров с чемоданами был остановлен матросами. Команда как будто вознамерилась разобрать корабль на куски — матросы сняли кусок фальшборта. И тогда все пассажиры с чемоданами, обклеенными ярлыками швейцарских отелей и пансионатов Биаррица, ринулись к трапу. Д. пропустил толпу мимо себя. Весь его багаж состоял из кожаного портфельчика, содержащего гребешок, зубную щетку и другие мелочи. Пижаму Д. носить отвык — да и что в ней проку, если два-три раза в ночь тебя будит грохот бомбежки и надо бежать в убежище.

Поток пассажиров перед паспортным контролем разделился на два: в одном — иностранцы, а в другом — британские подданные. Иностранцев было немного; в нескольких шагах от Д. стоял высокий пассажир первого класса и зябко дрожал в своей шубе. Бледный и изящный, он смотрел с отвращением на распахнутые двери расположенного у самого причала и продуваемого всеми ветрами барака контрольно-пропускного пункта. Но его быстро, словно ветром, пронесло через контроль. Оказалось, легко опознают, как предмет антиквариата. Музейный экземпляр, беззлобно подумал Д. Все они по ту сторону фронта казались ему музейными экспонатами — жизни их проходили в больших холодных особняках, похожих на городские художественные галереи, увешанные унылыми полотнами старых мастеров, с инкрустированными шкафами Буля в коридорах.

Д. добрался до стойки паспортного контроля. Отменно любезный человек с золотистыми усами спросил:

— Вы полагаете — это ваша фотография?

— Конечно, — ответил Д.

Он посмотрел на снимок. Давно ему не доводилось заглядывать в собственный паспорт — годы, наверное. Он увидел лицо незнакомца, человека более молодого и явно более счастливого, чем он, — незнакомец улыбался в объектив.

— Это старый снимок, — сказал Д.

Должно быть, он снимался до тюрьмы, и до того, как убили его жену, и до воздушного налета двадцать третьего декабря, когда он отсидел пятьдесят шесть часов в подвале под обломками дома. Но все это вряд ли можно было объяснить офицеру паспортного контроля.

— Ну, что значит старый?

— Приблизительно двухлетней давности.

— Но вы сейчас совершенно седой.

— Разве?

— Будьте добры, отойдите в сторону. Дайте другим пройти.

Чиновник был вежлив и нетороплив — это была Англия. Там, на родине, вызвали бы солдат, немедленно заподозрили бы в нем шпиона, допрашивали бы громко, возбужденно и долго. Рядом с Д. вырос детектив.

— К сожалению, вынужден задержать вас. Не пройдете ли вот сюда на минутку?

Он отворил дверь в какую-то комнату. Д. вошел. Стол, два стула, застекленная фотография на стене — король Эдуард VII на церемонии присвоения скоростному поезду имени Александры. Сообразно чрезвычайному событию над высокими белыми воротничками — улыбающиеся лица, машинист в котелке.

— Вы уж извините, — сказал детектив, — паспорт в полном порядке, да вот фото... Вы сами взгляните.

Д. посмотрелся в стекло фотографии — это была единственная вещь в кабинете, способная заменить зеркало, — труба паровоза и борода короля Эдуарда изрядно искажали отражение, но надо признать, что у детектива были серьезные основания для сомнения. Д. действительно выглядел теперь иначе.

— Мне, признаться, и в голову не приходило, что я так сильно изменился.

Детектив пристально в него вглядывался. Теперь Д. вспомнил — он фотографировался всего три года назад. Ему было тогда сорок два, но молодых сорок два. Жена пошла с ним в ателье. Он собирался взять в университете отпуск на полгода, поехать за границу, с женой, разумеется. Ровно через три дня разразилась гражданская война. Шесть месяцев его продержали в военной тюрьме, жену расстреляли — по ошибке...

— Война, видите ли, меняет людей, — сказал Д. — Это довоенный снимок.

Он рассмеялся тогда какой-то шутке, что-то там насчет ананасов. Впервые за долгое время они отправлялись в отпуск вместе. Женаты они были пятнадцать лет. Припомнилась допотопная фотокамера и фотограф, нырнувший под покрывало. Жена ему виделась смутно. Она была его страстью, а чувство трудно вспомнить, когда оно мертво.

— Какие-нибудь другие документы у вас есть? — спросил детектив. — Или, может быть, кто-нибудь в Лондоне вас знает? В вашем посольстве, например?

— О нет, я — частное лицо, совсем незначительная персона.

— Вы совершаете туристическую поездку?

— Нет. У меня несколько поручений делового характера. Есть рекомендательные письма. Впрочем, может быть, поддельные. — Д. улыбнулся.

Как он мог сердиться — седые усы, тяжелые морщины у рта, которых прежде не было, как и шрама на подбородке. Он потрогал шрам.

— Поймите, у нас идет война.

Интересно, а что тот, другой, сейчас поделывает? Уж он-то, наверное, зря время не теряет. Скорее всего, его ждала машина, так что до Лондона он доберется намного раньше, а это плохо. Надо полагать, у него есть приказ помешать представителю противника закупить уголь. До того как люди открыли электричество, уголь называли черным золотом. Сейчас в его стране уголь стал дороже золота, а скоро будет такой же редкостью.

— Конечно, ваш паспорт в полном порядке, — сказал детектив. — Может быть, сделаем так — вы мне скажете, где остановитесь в Лондоне, и этого будет достаточно.

— Понятия не имею.

И вдруг детектив подмигнул ему. Д. с трудом поверил глазам своим.

— Ну, хоть какой-нибудь адрес назовите.

— А-а, тогда, допустим, отель «Ритца», кажется, есть такой.

— Есть, но я предпочел бы какой-нибудь подешевле.

— «Бристоль». В любом городе есть отель «Бристоль».

— Но не в Англии.

— Хорошо, тогда скажите, где, по-вашему, может остановиться такой человек, как я?

— В «Стренд-паласе».

— Прекрасно.

Детектив с улыбкой вернул ему паспорт.

— Мы вынуждены проявлять осторожность. Вы уж извините... И поторопитесь, а не то свой поезд упустите.

«Осторожность!» — подумал Д. И это они в Англии называют осторожностью. Как он завидовал их уверенности.

Из-за этой задержки Д. оказался в хвосте очереди к таможеннику. Шумные молодые люди были уже, вероятно, на платформе, где их ждал поезд; что касается его земляка, то этот наверняка обошелся без поезда. «Ой, у меня целая куча всего, что надо вносить в декларацию», — произнес девичий голос. Он уже слышал в баре этот резкий голос, тогда она заказывала еще одну рюмку. Он взглянул на нее без особого интереса, он был в таком возрасте, когда влюбляются без памяти или вообще равнодушны к женщинам. А эта грубиянка по возрасту годилась ему в дочери.

— Вот у меня бутылка коньяка, только откупоренная, — сказала она.

Поменьше бы ей пить, промелькнула у него мысль, голос не соответствовал ее облику. Интересно, почему она пила в баре третьего класса? Одета она превосходно, как манекенщица на демонстрации модной одежды.

— И вот еще бутылка кальвадоса, но тоже початая.

Д. это надоело, скорее бы они с ней закончили и пропустили ее. Совсем молоденькая блондинка и неизвестно почему такая задиристая. Она была похожа на ребенка, которому не дали игрушку, и тот в отместку стал требовать все подряд, что нужно и ненужно.

— Да, а у меня еще есть, — сказала она. — Я сама хотела вам сказать, но вы же мне рта не даете раскрыть. Вот, полюбуйтесь, и эта тоже початая.

— Боюсь, что все-таки придется взыскать с вас пошлину, — сказал таможенник, — по крайней мере за несколько бутылок.

— Не имеете права.

— Прочтите инструкцию.

Перепалка затягивалась до бесконечности. Какой-то другой таможенник заглянул в портфель Д. и пропустил его.

— На лондонский успеваю? — спросил Д.

— Уже ушел. Придется дожидаться поезда семь десять.

Часы показывали без четверти шесть.

— А мой отец — владелец этой железной дороги! — яростно доказывала девица.

— Железная дорога никакого отношения к таможне не имеет.

— Его фамилия лорд Бендич.

— Если вы хотите забрать с собой ваши напитки, извольте уплатить двадцать шесть шиллингов и шесть пенсов.

Значит, она — дочь Бендича! Д. стоял у выхода, наблюдая за ней. Он думал, как бы ему не пришлось с Бендичем так же трудно, как таможеннику с его дочкой. Очень многое зависело от Бендича — если он согласится продать им уголь по сходной цене, они продержатся еще несколько лет. Если нет, война может завершиться еще до весны.

Дочь Бендича, кажется, победила, судя по гордому виду, с каким она вышла из дверей, направляясь к виднеющейся в тумане платформе. Рано стемнело, тускло светила лампочка над книжным киоском. Дальше второй платформы ничего не было видно. Этот железнодорожный узел при крупном морском порте — так называл его про себя Д. — мог быть и маленьким захолустным полустанком, мимо которого проносятся скорые поезда.

— Ах, черт, ушел! — сказала девушка.

— Будет другой, — сказал Д. — Через полтора часа.

Он чувствовал, что язык возвращается к нему с каждым произнесенным словом; он впитывал английский вместе с туманом и запахом дыма.

— Мало ли что они вам сказали! На самом деле в таком тумане поезд опаздывает на несколько часов, — сказала она.

— Мне нужно быть в городе сегодня вечером.

— А кому не нужно?

— Дальше от моря, возможно, туман не такой густой.

Но она уже не слушала, торопливо шагая по холодной платформе, и скрылась за книжным киоском. Однако очень скоро она вернулась, жуя на ходу булочку. Другую она протянула ему, будто сунула сквозь решетку камеры.

— Хотите?

— Благодарю вас.

С серьезным видом он взял булочку и принялся есть, показывая, что воздает должное английскому гостеприимству.

— Возьмем напрокат машину. Я не намерена часами дожидаться поезда в этой дурацкой дыре. Действительно, там подальше, наверное, не так туманно.

Значит, она расслышала его слова.

Она швырнула недоеденную булочку в сторону рельсов. Получилось что-то вроде фокуса — была булочка, нет булочки.

— Поедете со мной? — И, видя, что он колеблется, добавила: — Я трезва как стеклышко.

— Благодарю вас. Я об этом и не думал. Просто прикидываю, как будет быстрее.

— Быстрее всего будет со мной.

— Тогда поехали.

Внезапно на уровне их ног странным образом обрисовалось человеческое лицо — оказывается, они стояли у самого края платформы. Лицо было рассерженное.

— Леди, я ведь не в зверинце.

Она глянула вниз, ничуть не изумившись.

— А разве я это утверждала?

— Вы кинули в меня булку.

— Не городите ерунду, — сказала она нетерпеливо.

— Оскорбление действием, — сказал человек. — На вас можно подать в суд, леди. Вы кидаетесь тяжелыми предметами.

— Неправда. Это всего-навсего булочка.

На уровне их ног появились рука и колено, лицо чуть придвинулось.

— Так вот, имейте в виду...

— Булку бросила не леди, а я, — сказал Д. — Судиться можете со мной. Адрес запишите: отель «Стренд-палас», фамилия — Д.

Он взял девушку под руку — ее-то как зовут? — и повел к выходу. Тип в тумане взревел от злости, как раненый тюлень: «У-у, иностранец проклятый».

— А знаете, — сказала девушка, — зря вы за меня заступились.

— Зато вы узнали мою фамилию.

— О, а моя, если вам интересно, — Каллен. Роз Каллен. Жуткое имя, но мой папаша, понимаете ли, свихнулся на розах, он вывел — так говорят? — сорт «Маркиза Помпадур». И еще он любит фруктовые пирожные. Такие подают при дворе. А наш особняк называется Гвин-коттедж.

С машиной им повезло. Гараж рядом со станцией был хорошо освещен, свет проникал сквозь туман ярдов на пятьдесят. В гараже нашелся старый «паккард», которым они могли воспользоваться.

— А у меня дело к лорду Бендичу. Какое странное совпадение.

— Не вижу ничего странного — у всех встречных-поперечных есть к нему дело.

Она медленно вела машину, полагая, что держит направление на Лондон. Машину потряхивало на трамвайных рельсах.

— Когда по рельсам едешь, с дороги не собьешься.

— Вы всегда путешествуете третьим классом? — спросил он.

— Всегда, — ответила она. — Люблю выбирать общество по собственному вкусу. Там хоть нет папочкиных деловых знакомых.

— Однако я же там оказался.

— Вот черт! — сказала она. — Надо же — в гавань заехали.

Она резко переключила скорость и развернула машину. В тумане завизжали тормоза, послышалась чья-то ругань. Теперь они неуверенно двигались в обратном направлении, машина пошла в гору.

— Ну конечно, — сказала она, — были бы мы скаутами, то знали: под гору идешь — к воде придешь.

На вершине холма туман несколько рассеялся, проглянуло холодное серое небо, поблескивали сталью колючки живых изгородей. Все дышало покоем. Ягненок на обочине дороги то скакал, то тихо щипал траву. Вдали, ярдах в двухстах, внезапно засветился огонек. Здесь был мир.

— Наверное, вы тут очень счастливы, — сказал Д.

— Счастливы? — спросила она. — С чего вы это взяли?

— Ну, у вас тут как-то... безопасно.

Он вспомнил, как дружески подмигнул ему детектив, и его слова: «Мы должны проявлять осторожность».

— Нет, по этой части у нас не очень-то, — сказала она своим еще не окрепшим девчоночьим голосом.

— Видите ли, мы два года воюем. — Он решил ей объяснить. — Я бы по такой дороге ехал очень медленно, чтобы при звуке самолета тут же остановиться и броситься в канаву.

— Ну, я думаю, что вы там сражаетесь не просто так, у вас есть какая-то цель, верно?

— Я уже не помню какая. Опасность, помимо всего прочего, со временем убивает в человеке все чувства. Мне кажется, что, кроме страха, я уже никогда ничего не почувствую. Все мы уже больше не можем ни любить, ни ненавидеть. Вы знаете, что статистикой установлено: рождаемость у нас близка к нулю.

— Но война-то идет. Значит, есть причина.

— Чтобы кончить воевать, нужно что-то почувствовать. Порой я думаю, что мы держимся за войну только из страха. Страх — последнее оставшееся у нас чувство. Никому из нас мир не доставит удовольствия.

Впереди, как островок, показалась деревушка. Старая церковь, маленькое кладбище, гостиница. Он сказал:

— Живя в таком раю, я бы на вашем месте нам не завидовал. — Он имел в виду безмятежный покой этих мест, странную призрачность дороги, убегающей за горизонт, в бесконечность.

— Чтобы вогнать в тоску, необязательно нужна война. Деньги, родители и еще много чего — это не хуже войны.

— Тем не менее вы такая молодая, очаровательная...

— Черт возьми, вы, никак, собираетесь за мной приударить?

— О нет, безусловно не собираюсь. Я ведь сказал вам... Я утратил все чувства. К тому же я уже старик.

Раздался оглушительный выстрел, машину отбросило в сторону, руки Д. взметнулись, прикрывая лицо. Машина замерла.

— Дрянную камеру подсунули, — сказала она.

Он опустил руки.

— Простите, во мне все еще сидит страх. — Руки его дрожали.

— Здесь бояться нечего, — сказала она.

— Не уверен.

Он нес войну в своем сердце. Дайте мне время, подумал он, я все здесь заражу войной, даже эту деревушку. Мне бы надо колокольчик на шею нацепить, как прокаженному старику.

— Не устраивайте мелодраму, — сказала она. — Я этого терпеть не могу.

Она нажала на стартер, и машина, подскакивая, покатила дальше.

— Скоро должен быть пост дорожного мастера или автомастерская, — сказала она. — Слишком холодно, чтобы менять эту рвань на улице. Да и поздновато — опять туман нанесло.

— Вы полагаете, что можно ехать дальше на спущенном колесе?

— Не бойтесь.

Он сказал виновато:

— Видите ли, меня ждет в Лондоне довольно серьезное дело...

Она обернулась к нему с недовольным выражением на худощавом, до смешного юном лице, похожая на ребенка, которому стало скучно в гостях.

— Ну зачем вы строите из себя загадочную личность? Хотите произвести на меня впечатление?

— Ничуть.

— Старый трюк.

— И многие его пытались проделать с вами?

— Я их не считала.

До чего же печально, подумал он, что люди смолоду уже знакомы с обманом. С высоты его лет молодость представлялась ему, если так можно сказать, временем светлых надежд.

— Ничего загадочного во мне нет. Я — обыкновенный бизнесмен, — сказал он мягко.

— Обыкновенный бизнесмен, битком набитый деньгами?

— Что вы! Я представляю довольно бедную фирму.

Она внезапно улыбнулась ему, и он равнодушно отметил, что, пожалуй, кому-то она могла бы показаться красивой.

— Вы женаты?

— В каком-то смысле да.

— Живете врозь?

— Да. Жена погибла.

Впереди туман стал бледно-желтым. Она сбавила скорость, и машина, подскакивая, подъехала туда, где краснело множество автомобильных стоп-сигналов и звучали голоса.

— Я предупредила Салли, что мы будем здесь, — прозвенел женский голос.

Блеснула длинная витрина, донеслась тихая музыка.

Низкий голос пел с фальшивым надрывом: «Да, я тогда была печальна, одинока, но появился ты, и ожил мир вокруг».

— Ну вот, вернулись в цивилизованный мир, — хмуро сказала она.

— Нам тут сменят камеру?

— Хотелось бы...

Она открыла дверцу, вышла и сразу растворилась в тумане, среди огней и прохожих. Он остался в машине. Мотор не работал, холод пробирал Д. Он попробовал обдумать свои дальнейшие действия. Прежде всего ему предписывалось поселиться в квартире на Блумсбери-стрит. Надо полагать, жилье было выбрано с таким расчетом, чтобы держать его под наблюдением. На послезавтра назначена встреча с лордом Бендичем. Они не попрошайки, они в состоянии уплатить хорошую цену за уголь и проценты с прибыли, когда окончится война. Многие шахты Бендича закрылись, так что обе стороны получали свой шанс. Его предупредили, что появляться в посольстве нежелательно. Посол и первый секретарь не внушали доверия, хотя второй секретарь считался лояльным. Ситуация безнадежно запутанная — вполне возможно, что как раз второй секретарь работал на мятежников. Как бы то ни было, действовать надо осмотрительно, никто не мог предвидеть осложнений, которые возникнут теперь в результате встречи на корабле. Теперь может произойти все, что угодно, — от установления конкурентных цен на уголь до убийства. Да, тот уже обогнал его в тумане. Где-то он сейчас?

Д. погасил свет в машине. В темноте вытащил документы из нагрудного кармана и после некоторого колебания засунул их в носок. Дверца машины резко распахнулась, и девушка сказала:

— Какого черта вы погасили свет? Я намучилась, пока нашла вас. — Она включила свет и сказала: — Сейчас у них все мастера заняты, но обещали прислать кого-нибудь чуть позже.

— Придется ждать?

— Я хочу есть.

Он осторожно вылез из машины, прикидывая, не должен ли он пригласить ее пообедать. Он берег каждый пенс, избегал лишних расходов.

— Здесь можно пообедать? — спросил он.

— Конечно. А денег у вас хватит? Я истратила последнее су на машину.

— О да, да. Надеюсь, вы не откажетесь пообедать со мной?

— На это я и рассчитывала.

Он проследовал за ней в дом, не зная, как назвать это заведение — придорожным рестораном, гостиницей или еще как-нибудь. В те дни, когда он молодым человеком приехал в Лондон для занятий в библиотеке Британского музея, таких заведений не существовало. Это было что-то новое. Старый дом в стиле Тюдоров — он не сомневался, что это подлинный тюдоровский стиль, — был набит креслами и диванами, а в том месте, где он рассчитывал увидеть библиотеку, расположился коктейль-бар. Человек с моноклем принялся трясти девушке левую руку.

— Роз, ну конечно это Роз! — воскликнул он. — О, извините, я, кажется, вижу Монти Крукхема. — И с этими словами владелец монокля исчез.

— Ваш знакомый? — спросил Д.

— Да, это администратор. Я и не знала, что он перешел сюда. Прежде он работал на Вестерн-авеню. — И добавила с усмешкой: — Премиленькое местечко, вы не находите? Вам тут сразу расхочется возвращаться на вашу войну.

Но возвращаться не было необходимости. Он нес войну с собой. И эта зараза уже давала о себе знать. Через вестибюль он увидел за крайним столиком в ресторане сидящего к нему спиной другого агента. Рука его затряслась, как это всегда бывало перед воздушным налетом. Нельзя просидеть полгода в тюрьме, ежедневно ожидая расстрела, и не выйти оттуда трусом. Он сказал:

— Не пообедать ли нам где-нибудь в другом месте? Здесь слишком многолюдно.

Бояться, конечно, было нечего, но, увидев в ресторане эту сутулую, тощую спину, он почувствовал себя беззащитным, будто стоял в тюремном дворе у голой стены, перед взводом солдат, взявших его на прицел.

— Тут поблизости больше ничего нет. А чем вам здесь-то плохо? — Она взглянула на него с подозрением. — Много народа? Ну и что? По-моему, вы все-таки собираетесь что-то устроить.

— Ничего я не собираюсь устраивать. Мне просто кажется...

— Я пойду помою руки, а вы ждите меня здесь.

— Хорошо.

— Я на минутку.

Едва она ушла, он оглянулся в поисках туалета — ему требовалась холодная вода и время, чтобы поразмыслить, как действовать дальше. Нервы его стали пошаливать, на пароходе он чувствовал себя куда увереннее. Здесь его пугали даже такие мелочи, как хлопóк прохудившейся камеры. Он поискал глазами администратора. В вестибюле было полно народу. Заведение явно процветало, вопреки, а может быть, благодаря туману. То и дело тявкали гудки машин, подкатывавших из Дувра и Лондона. Наконец он высмотрел администратора, тот беседовал с пожилой седовласой дамой.

— Вот такой высоты, — говорил администратор. — Да у меня есть снимочек, не желаете ли взглянуть? Я сразу вспомнил, что ваш муж просил меня подобрать...

Болтовня его звучала неубедительно, глаза бегали, он не упускал из виду никого вокруг. Его задубелое лицо с резкими рублеными чертами выдавало в нем солдафона с изрядным стажем армейской службы за плечами. Эмоций на его физиономии было не больше, чем у чучела на витрине зоомагазина.

— Одну секундочку. Извините, пожалуйста... — начал Д.

— Конечно, первому встречному я такого пса не продам. — Администратор круто повернулся к Д. и включил улыбку, словно щелкнул зажигалкой. — Позвольте, где-то мы с вами встречались? — В руке у администратора был снимок жесткошерстного терьера. — Отличная родословная, а стойка какая, а зубы!..

— Простите, я хотел спросить...

— Извините, старина, я вижу, к нам Тони пожаловал. — И человек с моноклем испарился.

— Бесполезно о чем-нибудь его спрашивать, — сказала седовласая дама и добавила без церемоний: — Если вам нужен туалет — вниз по лестнице.

Туалет был явно не в стиле Тюдоров — сплошь стекло и черный мрамор. Д. снял пиджак и повесил на крючок. В туалете было пусто. Он наполнил раковину холодной водой. Нужно было привести нервы в порядок — прикосновение холодной воды к темени обычно действовало на него как электрический разряд. Нервы были настолько напряжены, что он молниеносно обернулся, когда кто-то вошел в туалет — судя по внешности, шофер одной из машин. Д. окунул голову в холодную воду и выпрямился. Вода стекала на рубашку. Он нащупал полотенце и прежде всего протер глаза. Стало легче. Рука его совсем не дрожала, когда, обернувшись, он произнес:

— Что вы там делаете с моим пиджаком?

— О чем это вы? — спросил шофер. — Я вешаю свой пиджак. Вы на меня не наговаривайте.

— А мне показалось, что вы собираетесь что-то взять у меня из кармана, — сказал Д.

— Тогда зови полицейского, — ответил шофер.

— У меня нет свидетелей.

— Зови полицейского или проси прощения. — Шофер был здоровенный мужик под два метра. Он с угрожающим видом двигался к Д. по сверкающему полу. — Я тебя сейчас хорошенько проучу, мозги вон вышибу. Инострашка паршивый, шляются тут, жрут наш хлеб, думают, что им все можно...

— Возможно, я ошибся, — сказал Д. примирительно. Он и впрямь засомневался. Может быть, этот тип — заурядный карманник, к тому же он еще ничего не успел украсть.

— Возможно , он ошибся. А я вот, возможно , из тебя сейчас душу вытрясу. Так не извиняются.

— Я готов принести извинения в любой форме, в какой вам будет угодно, — сказал Д. Война уничтожает в людях чувство стыда.

— Что, драться, значит, кишка тонка? — сказал шофер.

— Зачем мне с вами драться? Вы и сильнее и моложе.

— Да я справлюсь с дюжиной таких паршивых латиносов...

— Ничуть не сомневаюсь, что это в ваших силах.

— Издеваешься, да? — сказал шофер. Один его глаз косил в сторону, казалось, что он все время поглядывает на каких-то зрителей. Возможно, подумал Д., там и впрямь есть зрители.

— Если вы считаете, что я над вами издеваюсь, то я еще раз готов принести вам извинения.

— На черта мне твои извинения, захочу — ты мне подметки лизать будешь.

— Ничуть не удивлюсь.

Пьян он или кто-то подучил его затеять скандал? Д. стоял спиной к раковине. Его слегка подташнивало от надвигающейся беды. Он ненавидел физическое насилие. Одно дело — убить человека пулей или самому быть расстрелянным — это был механический процесс, который противоречил лишь воле к жизни или вызывал страх перед болью. Другое дело — кулак. Кулак унижает, быть избитым — значит вступить в постыдные отношения с насильником. Д. испытывал к этому такое же отвращение, как и к связям со случайными женщинами. Он ничего не мог с собой поделать, то и другое его ужасало.

— Опять хамишь?

— И в мыслях не имел ничего подобного.

Его педантично-правильный английский язык, казалось, приводил шофера в бешенство. Он сказал:

— Говори по-английски, а не то я расквашу твою паршивую морду.

— Я — иностранец.

— А я сделаю из тебя мокрое место.

Шофер был уже рядом. Его опущенные сжатые кулаки напоминали два куска непрожаренного бифштекса. Видимо, он нарочно доводил себя до бешенства.

— Ну, где твои кулаки? Сейчас выясним, трус ты или герой.

— Я не собираюсь с вами драться, — сказал Д. — Будьте добры, разрешите мне пройти. Меня наверху ждет дама.

— Она получит то, что от тебя останется, — рявкнул шофер. — Я тебе покажу, как обзывать честных людей ворами.

Он, видимо, был левшой, так как отводил левый кулак для удара. Д. прижался к раковине... Ну вот, он снова был в тюремном дворе, и к нему подходит охранник, размахивая дубинкой. Будь у него сейчас пистолет, он бы им воспользовался, он был готов на все, лишь бы этот человек не прикоснулся к нему. Он закрыл глаза и откинулся к зеркалу. Он был беззащитен. Он не знал даже элементарных основ бокса.

Раздался голос администратора:

— Послушайте, старина, вам дурно?

Д. выпрямился. Шофер отходил от него с видом самодовольного праведника. Не сводя с него глаз, Д. сказал как можно любезнее:

— Со мной иногда это бывает, как у вас говорят? Головокружение, да?

— Мисс Каллен попросила меня отыскать вас. Может быть, послать за доктором?

— Да нет, ничего серьезного.

Они вышли из уборной. Д. спросил:

— Вам знаком этот шофер?

— Впервые вижу. Да и не упомнишь всю обслугу, старина. А что такое?

— По-моему, в туалете его интересовали главным образом карманы моего пиджака.

Глаз холодно блеснул за стеклом монокля.

— В высшей степени маловероятно, старина. Не сочтите меня за сноба, но у нас, знаете ли, бывает только самая лучшая публика. Вы наверняка ошиблись. Мисс Каллен подтвердит вам мои слова. — И добавил с наигранным безразличием: — Вы что, старые друзья с мисс Каллен?

— Нет, не сказал бы. Она весьма любезно согласилась подвезти меня из Дувра, и только.

— О, понимаю, — ледяным тоном одобрил администратор и проворно взбежал на верхнюю ступеньку. — Вы найдете мисс Каллен в ресторане.

Д. вошел в зал. Какой-то мужчина в свитере под горло играл на пианино, и женщина пела низким, полным тоски голосом. Деревянной походкой Д. прошел мимо стола, за которым сидел тот, другой.

— Что случилось? — спросила Роз. — Я уж решила, что вы от меня сбежали. Вид у вас такой, как будто вы повстречались с привидением.

С того места, где он сидел, был виден Л. — фамилия всплыла наконец в памяти. Он сказал негромко:

— На меня сейчас напали. Точнее говоря, пытались напасть... В туалете.

— Ну что вы все сказки рассказываете? — не выдержала Роз. — Напускаете на себя таинственность. Лучше закажите бутылочку «Три медведя».

— Пожалуйста. Но ведь я должен чем-то объяснить свое отсутствие.

— Да вы сами-то верите своим басням? — спросила она раздраженно. — Вы случайно не контуженый?

— Нет, не думаю. Просто я не очень приятный попутчик.

— Отчего же! Если бы вы только не чудили и не устраивали мелодраму. Я ведь вас уже предупреждала — терпеть не могу мелодрам.

— Тем не менее они иногда происходят в жизни. Видите: там сидит мужчина, за первым столиком от дверей. Пока что не смотрите на него. Я готов заключить с вами пари, что он смотрит на нас. Ну, как?

— Да, смотрит, но что из этого?

— Он следит за мной.

— А я могу объяснить это иначе. Он не сводит глаз с меня.

— Почему именно с вас?

— А потому, мой милый, что мужчины всегда на меня глазеют.

— Ах да, — сказал он торопливо. — Ну конечно, понятно.

Он откинулся в кресле и внимательно взглянул на нее: полные губы, нежная тонкая кожа. Он почувствовал неприязнь к лорду Бендичу — будь он ее отцом, он бы приструнил ее. Женщина на эстраде красивым низким голосом пела какую-то чушь о безответной любви:

Публика, отставив рюмки, жадно слушала, словно внимала настоящей поэзии. Даже Роз на минуту перестала есть. Их жалость к самим себе раздражала его — такой слабости давно уже не могли позволить себе его соотечественники по обе стороны фронта.

Песенка, очевидно, выражала дух времени в их понимании. Лично он предпочел бы тюремную камеру, руины после авианалета и врага у порога, чем такой «дух». Он задумчиво наблюдал за девушкой. Будь он помоложе, он бы сочинил в ее честь стихи, и, право, получилось бы получше этих.

— Песенка — дрянь, но почему-то трогает, верно? — сказала Роз.

К их столику подошел официант.

— Джентльмен, сидящий у дверей, просил передать вам вот это, сэр.

— Для человека, который только что сошел на берег, вы довольно быстро заводите друзей, — сказала Роз.

Он прочитал записку, короткую и деловую, хотя по ней невозможно было судить о подлинных намерениях ее автора.

— Вероятно, вы опять не поверите, — сказал Д., — но мне только что предложили две тысячи фунтов.

— Конечно не поверю; если бы предложили, вы бы мне рассказывать не стали!

— Я говорю правду. — Он подозвал официанта. — Скажите, не знаете ли вы, есть у этого джентльмена шофер, такой рослый детина, у которого что-то не в порядке с одним глазом?

— Сейчас выясню, сэр.

— Здорово вы играете, — сказала Роз. — Браво! Человек-загадка.

Не иначе как она уже опять перебрала.

— Если вы не будете проявлять умеренности, мы так никогда не доберемся до Лондона.

Официант вернулся и сказал:

— Да, сэр, это его шофер.

— Он левша, не правда ли?

— Ну, хватит, — сказала она. — Прекратите.

— Я не рисуюсь, — кротко сказал он. — И отнюдь не пытаюсь произвести на вас впечатление. События развиваются с такой быстротой, что я должен быть уверенным в правильности своих подозрений. — Он дал официанту на чай. — Верните джентльмену его записку.

— Будет какой-нибудь ответ, сэр?

— Ответа не будет.

— Почему не написать по-джентльменски: «Благодарю за предложение»? — спросила Роз.

— Не хочу давать ему образец моего почерка, он может его подделать.

— Сдаюсь, — сказала она. — Вы победили.

— И все-таки больше не пейте.

Певица испустила протяжный стон и смолкла, как выключенное радио. Несколько пар начали танцевать. Он сказал:

— Нам предстоит еще немалый путь.

— А куда торопиться? Мы всегда можем остаться здесь ночевать.

— Вы, конечно, можете, — сказал он, — но я так или иначе должен быть сегодня в Лондоне.

— Зачем?

— Мое начальство не поймет причины задержки в пути.

Он знал наверняка, что у них есть график его движения, и они заподозрят именно это — встречу с Л. и попытку подкупа. И никакие его завтрашние подвиги не переубедят их, что где-то на каком-то этапе он не продался врагу. В конце концов, всем есть своя цена, печально признал он. Неспроста вожди продают и перепродают свой народ. Но если единственная философия, которая вам осталась, — это чувство долга, то даже мысль о всеобщей продажности не собьет вас с пути.

Администратор, помахивая моноклем, пригласил Роз танцевать. Ну, теперь это на всю ночь, мрачно подумал Д., ее уже не удастся отсюда вытащить. Они медленно двигались под музыку. Администратор крепко прижимал Роз, растопырив пальцы на ее спине. Другую руку он засунул себе в карман, что Д. расценил как оскорбительный жест по отношению к партнерше. Администратор что-то доказывал Роз, то и дело поглядывая в сторону Д. Когда они приблизились, Д. уловил слово «осторожно». Девушка слушала внимательно, хотя ноги уже плохо ей подчинялись. Она была пьянее, чем он предполагал.

«Интересно, сменили ли колесо?» — подумал Д. Если машина готова, может быть, после этого танца он убедит ее ехать дальше.

Он встал и зашагал к выходу. Л. склонился над ломтем телятины, не отрывая глаз от тарелки, он резал мясо тонкими ломтиками — вероятно, скверно с пищеварением. Теперь Д. нервничал меньше, будто, отказавшись от денег, он получил весомое преимущество над своим противником. А шофер? Вряд ли он теперь еще раз полезет к нему.

Туман немного рассеялся. Во дворе было шесть машин: один «даймлер», один «мерседес», пара «моррисов», их старый «паккард» и красная малолитражка. Колесо заменили.

Д. подумал: «Вот сейчас бы и уехать, пока Л. обедает». И тут же услышал сзади на своем родном языке:

— Извините, я хотел бы переговорить с вами...

Д. почувствовал легкую зависть — даже в такой обстановке, во дворе среди машин, Л. держался абсолютно уверенно. За этим человеком стояли пятьсот лет безупречной родословной. Он обладал тем, что называется происхождением. Но при всей его врожденной непринужденности он — жертва, его преследуют пороки его предков. Он связан по рукам и ногам их обветшалыми взглядами. Д. сказал:

— Я думаю, нам не о чем разговаривать.

Но он не мог не оценить обаяния этого человека — словно некий великий деятель удостоил его своим вниманием, избрав единственного из толпы для личной аудиенции.

— Мне остается думать, что вы не понимаете сложившейся ситуации. — Л. скептически улыбнулся, понимая, что его заявление звучит как дерзость после двух лет войны. — Я хочу сказать, что на самом деле вы — наш человек.

— В тюрьме я этого как-то не почувствовал.

Л. был в некотором роде цельной натурой и производил впечатление человека правдивого. Он сказал:

— Вероятно, вы пережили нечто ужасное. Я посещал некоторые наши тюрьмы. Сейчас они меняются к лучшему. Но начало войны — всегда самое тяжелое время. И вообще, нет смысла сваливать друг на друга жестокости войны. Надеюсь, вы видели и ваши собственные тюрьмы. И вы и мы — не безгрешны. Так будет и впредь, пока кто-то из нас не победит.

— Ну, это очень банальный довод: если мы не сдадимся, значит, мы будем продолжать войну. И вообще, не лучший аргумент для человека, который потерял жену.

— Да, это был страшный случай. Вы, вероятно, слышали — мы расстреляли за это коменданта. Я вам вот что хочу сказать. — У Л. был длинный хрящеватый нос старинной лепки, как на старинных потемневших портретах, которые висят в картинных галереях, этому человеку пошла бы шпага, такая же узкая и длинная, как он сам. — Если вы победите, какая жизнь выпадет на долю людей вашего круга? Вам все равно не будут доверять — ведь вы буржуа. Я не думаю, чтобы они вам и сейчас верили. А вы не доверяете им. Неужели вы серьезно думаете, что среди тех, кто разрушил Национальный музей и уничтожил картины З., найдется хоть один человек, заинтересованный в вашей работе? — Он говорил с пафосом, словно сам президент Государственной академии признавал заслуги Д. — Я имею в виду Бернскую рукопись.

— Я борюсь не ради себя, — сказал Д. Ему пришло в голову, что, если бы не война, они, пожалуй, могли бы стать друзьями с этим человеком. Иногда аристократическое происхождение пробуждает в людях, вот в таких, как это тощее существо, интерес к наукам, искусству, желание меценатствовать.

— Я и не предполагал, что вы сражаетесь за себя, — сказал он. — Вы еще больший идеалист, чем я. Я понимаю, что мои мотивы кажутся вам подозрительными. Мое имущество конфисковано. Уверен, — он грустно улыбнулся, давая понять, что не сомневается в сочувствии, собеседника, — что мои полотна сожжены вместе с моей коллекцией старинных рукописей. Конечно, у меня не было ничего ценного в вашем понимании, не считая одной из первых рукописей «Божьего града» Августина.

Этот дьявол-искуситель умел быть очаровательным и проницательным. Д. не нашелся что ответить. Л. продолжал:

— Но я не жалуюсь. Такие ужасы неминуемо происходят во время войны с тем, что дорого нашему сердцу. С моей коллекцией и вашей женой.

Поразительно, как он не заметил своего промаха! Этот высокий поджарый человек с длинным носом и чувственным ртом явно ждал, что Д. с ним согласится. Этот дилетант не имел ни малейшего представления о том, что значит любить другое человеческое существо. Его дом, который сожгли, был, вероятно, похож на музей: старинная мебель, вдоль стен картинной галереи, наверно, натягивали шнуры в те дни, когда туда допускали публику. Весьма вероятно, он знал цену Бернской рукописи, но где ему было понять, что эта рукопись ничего не значит, если рядом нет любимой женщины. Следуя дальше по ложному пути, Л. добавил:

— Мы оба пострадали.

Трудно было поверить, что этот человек на секунду показался ему другом. Лучше вообще уничтожить цивилизацию, чем допустить, чтобы власть над людьми попала в руки вот таких «цивилизованных» господ. Мир в их руках превратился бы в кунсткамеру с табличками: «Руками не трогать». Вместо искренней веры — нескончаемые грегорианские псалмы и пышные церемонии. Чудотворные иконы, кровоточащие или покачивающие головами по определенным дням, были бы сохранены — предрассудки занимательны. Существовали бы великолепные библиотеки, но новых книг бы не выпускали. Нет, лучше недоверие, варварство, предательство, даже хаос. Уж он-то как специалист знает, что такое средневековье. Д. сказал:

— Действительно, проку от нашего разговора не будет. Нас ничто не объединяет. В том числе и рукописи.

Вероятно, Л. прилагал отчаянные усилия, чтобы спасти свою коллекцию рукописей, ради них воевал и убивал. Тонкий вкус, эрудиция — опасные вещи, они могут погубить в человеке душу.

— Вы послушайте... — пытался настаивать Л.

— Мы напрасно тратим время.

Л. подарил ему улыбку:

— По крайней мере, я рад, что вы успели завершить вашу работу о Бернской рукописи еще до начала этой мерзкой войны.

— По-моему, это не имеет большого значения.

— О, — протянул Л. — А это уже измена своим идеалам.

Он грустно улыбнулся. В нем война не убила эмоций, поскольку их и было-то в нем не больше, чем требуется для внешнего лоска в великосветском обществе. Его место было на свалке. Он проговорил высокопарно:

— Ну что ж, я вас отпускаю. Надеюсь, вы не будете винить меня?

— За что?

— За то, что сейчас произошло.

Высокий, тонкий, вежливый, он, не сумев убедить собеседника, теперь умывал руки. Он был похож на мецената, который покидает выставку художника, обманувшего его ожидания, — слегка опечаленный, но с затаенным раздражением.

Д. подождал с минуту и вернулся в гостиную. Сквозь двойные стеклянные двери ресторана ему была видна узкоплечая фигура, вновь склонившаяся над телятиной.

Девушки не оказалось на месте. Она пересела за другой столик к какой-то компании. Монокль поблескивал у ее уха: администратор что-то нашептывал ей по секрету. До Д. доносился их смех и резкий девичий голос, который он впервые услышал в баре для пассажиров третьего класса: «Я хочу еще одну. А я все равно буду». Да, она засела тут на всю ночь. Доброта ее не много стоила: угостила булочкой на холодном перроне, подвезла на машине, а после этого бросила на полпути. Взбалмошный характер, типичный для людей ее класса, — подадут нищему фунт и начисто забудут о несчастном, как только он скроется из виду. Впрочем, что удивительного: она принадлежит к тому же кругу, что и Л. Он вспомнил своих — сейчас они стоят в очередях за хлебом или пытаются согреться в нетопленых комнатах.

Он резко повернулся на каблуках. Неправда, что война уничтожает в людях все чувства, кроме страха: сейчас он испытывал разочарование и злость. Он вернулся во двор и распахнул дверцу машины. Сторож обогнул капот машины и поинтересовался:

— А разве леди не...

— Мисс Каллен остается ночевать, — сказал Д., — можете передать ей, что машину я завтра оставлю у лорда Бендича.

Он ехал осторожно, не слишком быстро. Не хватало еще, чтобы его остановили и арестовали за вождение машины без шоферских прав. Дорожный указатель сообщал: «Лондон — 45 миль». Если все будет благополучно, он поспеет на место задолго до полуночи. Он начал раздумывать, в чем могло заключаться задание, полученное Л. Записка ничего не поясняла: «Желаете ли вы принять две тысячи фунтов?» — и все. С другой стороны, шофер обыскивал его пиджак. Если они искали удостоверение и рекомендательные письма, значит, им было известно, ради чего он приехал в Англию. Без этих бумаг английские шахтовладельцы не рискнули бы подписать с ним контракт. Но только пять человек на родине знали о характере его задания — и все они были министрами. Да, вожди продают свой народ. Кто же из пяти его продал? Старый либерал, который однажды протестовал против казней? Или молодой и энергичный министр внутренних дел, который, возможно, мог рассчитывать на более широкие перспективы при диктатуре? Да любой из них мог. Там никому нельзя доверять. Но в то же время он твердо знал, что повсюду в мире есть люди вроде него, которых невозможно купить. Без них жизнь была бы просто немыслимой, так же как и без единого слова правды. Неподкупность для этих людей — даже не вопрос морали, это закон их бытия.

Дорожный указатель показывал 40 миль.

Но зачем здесь оказался Л. — для того лишь, чтобы помешать сделке, или потому, что «те» так же остро нуждаются в угле? У них есть шахты в горах, но, быть может, верны слухи о том, что шахтеры отказываются спускаться в забой?

В кабине стало светлее от фар машины, идущей сзади. Он высунул руку и сделал знак, чтобы его обогнали. Они поравнялись. Это был «даймлер». Д. увидел водителя. Тот самый шофер, который пытался обокрасть его в уборной.

Д. нажал на акселератор. «Даймлер» отказался пропустить его вперед. Очертя голову мчались они бок о бок сквозь редкий туман. Неужели они хотят убить его? В Англии это казалось невероятным, но за два года он привык ко всему. Нельзя пробыть пятьдесят шесть часов погребенным под развалинами, а затем выбраться из-под обломков, продолжая считать насилие над личностью невозможным.

Гонка продолжалась лишь несколько минут, стрелка спидометра дошла до шестидесяти, потом он выжал из машины шестьдесят две, шестьдесят три, на какое-то мгновение даже шестьдесят пять, но старый «паккард» не мог тягаться с «даймлером». Тот чуть замедлил ход, давая «паккарду» выйти вперед, а затем, как борзая, прижавшая уши, рванулся со скоростью восемьдесят миль в час. Обойдя «паккард», «даймлер» почти скрылся в тумане, но внезапно развернулся и, заскользив по шоссе боком, стал поперек дороги. Д. резко затормозил. Возможно это или невозможно, но дело, кажется, все-таки шло к убийству. Сидя за рулем и ожидая, пока они подойдут, он напряженно размышлял, как сделать, чтобы они не ушли от ответственности — огласка обернулась бы для них плачевно. Его смерть могла бы принести больше пользы делу, чем вся его жизнь. Когда-то он опубликовал со своими комментариями одну старофранцузскую поэму. Теперь ценность ее наверняка возрастет.

Голос из тумана произнес: «Вот он, этот прощелыга». К удивлению Д., голос принадлежал не Л. и не его шоферу, который стоял у машины, а администратору. Но Л. там был тоже — Д. видел его тощую, как сельдерей, фигуру, колеблющуюся в тумане. Значит, и администратор с ними заодно? Ситуация не из веселых. Он сказал:

— Что вам нужно?

— Что мне нужно? Это машина мисс Каллен.

Нет, в конце концов, он в Англии — произвол здесь невозможен, он в безопасности. Просто предстоит неприятное объяснение. Чего Л. думает этим добиться? Не намереваются ли они сдать его в полицию? Девушка-то наверняка не заявит на него. Так что в худшем случае предстоит задержка на несколько часов. Он стал объяснять миролюбивым тоном:

— Я оставил записку для мисс Каллен, я написал, что она найдет машину у своего отца.

— Ах ты, мерзавец! — бросился к нему администратор. — Неужто ты действительно думаешь, что можешь вот так просто взять и укатить с багажом доверчивой девушки, да еще прихватив ее драгоценности?

— Я забыл о багаже.

— Но я бьюсь об заклад, что ты не забыл о драгоценностях. А ну, вылезай.

Делать было нечего. Он вышел из «паккарда». Две или три машины отчаянно сигналили где-то сзади. Администратор крикнул:

— Эй, старина, дай им дорогу. Мерзавец в моих руках. — Он схватил Д. за отворот пальто.

— Это излишне, — сказал Д. — Я готов дать объяснения мисс Каллен или полиции.

Машины проехали мимо них. За спиной управляющего возникла фигура шофера. Л. стоял рядом с «даймлером», разговаривая через окно с кем-то, кто был в машине.

— Думаешь, ты очень хитрый, — сказал администратор. — Ты рассчитывал на то, что мисс Каллен, при ее доброте, не станет подавать на тебя в суд.

Монокль бешено раскачивался на шнурке. Администратор приблизился к Д. и прохрипел ему в лицо:

— Не думай, что тебе удастся воспользоваться ее добротой.

Один его глаз был странно мертвенный, голубоватый, как глаз рыбы, в нем нельзя было прочесть никаких чувств. Он продолжал:

— Знаю я вашу породу. Втерся к ней в доверие еще на пароходе. Я тебя сразу заприметил.

Д. сказал:

— Я тороплюсь. Дайте мне возможность встретиться с мисс Каллен или доставьте меня в полицию.

— Ездят сюда всякие иностранцы, — не унимался администратор, — пристают к нашим девушкам. Пора вас проучить...

— Ваш приятель, который там стоит, по-моему, тоже иностранец...

— Он джентльмен.

— Не понимаю, — сказал Д., — что вы собираетесь делать?

— Будь моя воля, я бы засадил тебя в тюрьму. Но Роз — мисс Каллен — не хочет заявлять на тебя в полицию.

Он основательно выпил — от него здорово несло виски.

— Мы поступим с тобой лучше, чем ты того заслуживаешь, — просто зададим тебе взбучку.

— Вы хотите драться со мной? Но вас же трое.

— О, тебе будет предоставлена возможность защищаться. Снимай пальто. Ты назвал этого парня вором? Сам ты ворюга. Он тебе сейчас за это вмажет.

Д. ощутил ужас:

— Если вы хотите драться, тогда нельзя ли на пистолетах — один на один?

— У нас так не дерутся.

— Вы просто хотите воспользоваться чужими кулаками.

— Ты же знаешь, — сказал администратор, — что у меня протез. — Он вынул руку из кармана и поводил ею перед лицом Д. Затянутые в перчатку неподвижные, негнущиеся пальцы напоминали руку куклы необыкновенных размеров.

— Я не буду драться.

— Это уж твое дело.

Шофер подошел сбоку. Он был без шапки и без пальто, в тесноватом грубом синем пиджаке, снимать который он посчитал излишним. Д. сказал:

— Он на двадцать лет моложе меня.

— Здесь не Национальный спортивный клуб. Мы не собираемся устраивать соревнования, — буркнул администратор. — Мы собираемся тебя проучить.

Он потянул Д. за воротник.

— А ну раздевайся.

Шофер дожидался, опустив сжатые кулаки. Д. медленно снял пальто. Как тогда в тюрьме, когда взлетела дубинка и он увидел лицо охранника, его вновь объял ужас перед физической расправой, перед человеческой деградацией. Вдруг он заметил, что сзади подъезжает машина. Он метнулся на середину шоссе и замахал руками.

— Ради бога... эти люди...

За рулем маленького «морриса» сидел худощавый мужчина, рядом с ним — седая дородная дама. С видом самодовольным и презрительным она рассматривала странное сборище на дороге.

— Послушайте, — сказал мужчина, — что здесь происходит?

— Пьяные, — ответила его жена.

— Все в порядке, старина, — сказал администратор. Он снова водрузил монокль на свой рыбий глаз. — Меня зовут капитан Кэрри. Вы знаете, из клуба «Тюдор». Этот человек украл машину.

— Вы хотите, чтобы мы сообщили в полицию? — спросила дама.

— Нет, не стоит. Владелица — милейшая девушка, добрейшее существо на свете, она не хочет жаловаться на него. Мы сами его проучим.

— Ну, значит, мы вам не нужны, — сказал человек за рулем. — Я не хотел бы вмешиваться...

— Он, знаете, из тех иностранцев, — объяснял администратор, — которые слишком распускают язык.

— Ах, иностранец. — Женщина поджала губы. — Поехали, дорогой...

Муж включил сцепление, и машина скрылась в тумане.

— А теперь, — спросил администратор, — ты будешь драться? — И презрительно добавил: — Не трусь. Все будет по справедливости.

— Отойдем-ка лучше в поле, — сказал шофер, — тут слишком много машин.

— Я не двинусь с места.

— Ладно, тогда так.

Шофер ударил его легонько по щеке, и рука Д. инстинктивно поднялась, чтобы прикрыть лицо. В тот же миг шофер нанес ему удар в зубы. При этом он одним глазом косил куда-то в сторону, и поэтому казалось, что бьет как-то небрежно, между делом, вполсилы. Дрался он, что называется, «не по науке» и, кажется, совсем не стремился побыстрее разделаться с противником. Наоборот, он старался разбить ему в кровь лицо и причинить побольше боли. Д. не знал, что делать со своими руками, он не пытался нанести ответный удар — мысль о том, чтобы прикоснуться к этому человеку, внушала ему ужас и отвращение. Кроме того, он и понятия не имел, как нужно защищаться. Шофер молотил его. Д. думал с отчаянием: «Он скоро перестанет, они же не хотят меня убить». После очередного удара он упал. Администратор сказал:

— Вставай, вонючка, не притворяйся.

Когда он поднялся на ноги, ему почудилось, что Л. держит в руках его бумажник. Слава богу, подумал он, что я спрятал свои бумаги в носок, туда они не доберутся. Шофер подождал, пока он встанет, и нанес ему удар такой силы, что он отлетел в сторону и врезался в живую изгородь. Шофер отступил на шаг и ждал, ухмыляясь. Д. видел с трудом, рот его был полон крови, сердце прыгало в груди, и он думал с непонятной радостью: «Идиоты, они действительно меня убьют. В конце концов, это было бы неплохо. Пусть убивают». Из последних сил он выбрался из ветвей и ударил шофера в живот. Он услышал, как администратор закричал:

— Ах ты, свинья! Бить ниже пояса! Давай кончай его!

Он снова рухнул наземь от удара кулаком, который показался ему твердым, как кованый каблук. Странно, но ему послышалось, будто кто-то считает: «Семь, восемь, девять».

Один из них расстегнул его пиджак. На какой-то миг ему показалось, что он опять лежит в подвале, заживо похороненный под грудами битого кирпича, рядом с мертвой кошкой. Потом он ощутил прикосновение чьих-то пальцев, которые шарили по его рубашке, что-то отыскивая. Вернулось зрение, и он увидел очень близко и крупно лицо шофера. Чувство торжества охватило его — он выиграл этот раунд. Он презрительно усмехнулся в лицо шоферу.

Администратор спросил:

— Как он — в порядке?

— Да, сэр, дышит.

— Ну, — обратился администратор к Д., — надеюсь, это послужит тебе уроком.

Д. с трудом встал на ноги. Ему бросилась в глаза явно озадаченная физиономия администратора. Он напоминал школьного учителя, который высек ученика розгами и убедился, что тот неисправим. Администратор повернулся спиной к Д.

— Ну, поехали. Я сам поведу машину мисс Каллен.

— Вы меня подвезете? — спросил Д.

— Подвезем? Конечно нет, черт тебя возьми. Можешь топать пешком.

— В таком случае ваш приятель, быть может, вернет мне пальто?

— Сам возьмешь.

Д. подошел к кювету, в котором валялось его пальто. Он не мог припомнить, оставлял ли он пальто именно здесь, рядом с машиной Л. Тут же лежал бумажник. Он наклонился за вещами и, когда, превозмогая боль, распрямился, увидел Роз. Все это время она сидела на заднем сиденье «даймлера» — машины Л. Снова он заподозрил весь мир в вероломстве — неужели она тоже заодно с Л.? Нет, это абсурд, конечно. Она пьяна и обо всем происшедшем имеет еще более смутное представление, чем этот идиот капитан Кэрри. Застежка-молния на его бумажнике была раскрыта; она всегда заедала, и тот, кто только что лазил в бумажник, не смог его застегнуть. Он поднес бумажник к окну машины:

— Посмотрите, эти люди очень старались. Но они не нашли того, что им нужно.

Она взглянула на него сквозь стекло с отвращением — наверное, лицо его было в кровоподтеках.

Администратор сказал:

— Оставь мисс Каллен в покое.

Д. продолжал:

— Всего-навсего выбили несколько зубов. Ну что же, в моем возрасте так или иначе их приходится терять. Возможно, мы с вами увидимся в Гвин-коттедже.

Она смотрела на него с безнадежно озадаченным видом. Он хотел приложить руку к шляпе, но шляпы не было, должно быть, он потерял ее где-то. Он сказал:

— А сейчас вы должны меня извинить. Мне предстоит долгий путь. Но я хочу вас серьезно предостеречь: будьте осторожны с этими людьми.

Он зашагал в сторону Лондона и услышал, как в темноте, позади него, капитан Кэрри негодующе воскликнул: «Вот дьявольщина». Ему подумалось, что день был длинным, но в общем успешным.

События этого дня не были для него неожиданными — в такой атмосфере он прожил последние два года. Окажись он на необитаемом острове, и там бы он ожидал, что насилие каким-то образом вторгнется в его жизнь. Он не ушел от войны, покинув свою страну, изменились только средства: кулаки — вместо бомб, воровство — вместо артиллерийского обстрела. Только во сне он освобождался от насилия. Наверное, в науке это как-нибудь именуется — компенсацией или исполнением подсознательных желаний. Но тайны собственной психики его теперь мало занимали. Снились ему обычно университетские аудитории, его жена, иногда — вкусная еда, вино и очень часто — цветы.

Он шел по обочине дороги, чтобы не попасть под машину. Мир был окутан густой тишиной. Порой из темноты выступали коттеджи с пристроенными к ним курятниками, изредка меловые откосы дороги вспыхивали, как киноэкраны, под лучами фар. Интересно, каков будет следующий ход Л. У него мало времени, и сегодня он ничего не добился, кроме разве того, что узнал о предполагаемой встрече Д. с Бендичем. Неосторожно было говорить дочери Бендича о назначенном свидании с ее отцом, но разве он мог предположить, что мисс Каллен встретится с Л. Мысли о делах настолько поглотили его, что он забыл об усталости и боли. Он шел, как автомат, не замечая времени, быстрой, странно подпрыгивающей походкой. Наконец, словно очнувшись после долгих размышлений, он вдруг увидел свои шагающие ноги и подумал, что хорошо бы остановить попутную машину. И тут же услышал позади натужный звук мотора. Грузовик взбирался в гору.

Немолодой, основательно помятый человек вышел на дорогу и поднял руку.