Онлайн чтение книги Корабль мертвых The Death Ship: the Story of an American Sailor
XLVI

– Что это такое, на чем мы? – спросил Станислав.

– Я сам не знаю. Я даже не знаю, как я очутился здесь. Это, вероятно, переборка рулевой рубки. Здесь везде шлюпбалки.

– Правда. Это от рубки, – подтвердил Станислав.

– Хорошо, что эти ослы не все делают из железа, а оставляют иной раз несколько кусочков дерева. В старых книгах всегда можно увидеть матроса, ухватившегося за мачту. С этим теперь покончено. Мачты теперь тоже из железа, и если ты вздумаешь ухватиться за них, то с таким же успехом можешь повесить себе камень на шею. Если увидишь такую картину, можешь с чистой совестью сказать, что художник обманщик.

– Откуда у тебя такое красноречие при этих проклятых обстоятельствах? – сказал с раздражением Станислав.

– И осел же ты. Что же мне – хныкать? Как знать, смогу ли я рассказать тебе через четверть часа о том, как опасно полагаться на мачты. А это тебе необходимо знать, это очень важно.

– Черт побери, мы опять благополучно отделались.

– Да замолчи ты, черт тебя возьми, придержи свой язык. Накличешь опять на нашу голову всю эту ораву. Если сидишь на сухом, радуйся про себя, но не кричи об этом во всю глотку. Я стараюсь молчать или, если говорю, то только в почтительном тоне, а ты орешь об этом, как одержимый.

– Брось, Пиппип. Теперь уже все равно, ведь все пошло к…

С этим Станиславом ничего не поделаешь. Его разнузданный язык еще заставит меня избегать его общества.

– Все равно? – переспросил я. – Я и не думаю об этом. Все равно – это ерунда. Никогда не может быть все равно. Теперь только и начинается настоящее удовольствие. До сих пор мы бились из-за бумаг, потом за крысий корм, затем с проклятыми решетками. Теперь наконец дело идет о последнем вздохе. Все остальное, чем может обладать человек, ушло от нас. Все, что нам осталось, – это наша жизнь. И я не отдам ее без боя.

– Ну, удовольствие я представляю себе иначе, – заметил Станислав.

– Не будь неблагодарным, Лавский. Я говорю тебе, это дьявольское удовольствие – драться с рыбами за лакомый кусок, если этот лакомый кусок ты сам.

Станислав был, разумеется, прав. Это не было удовольствие. Приходилось держаться за шлюпбалки, напрягая последние силы, чтобы не очутиться в море. На плывущей стене волны ощущались с меньшею силой, чем на корабле, потому что они подхватывали ее с собой, а не ударялись о нее. Но топило нас не раз, чтобы мы не позабыли, где находимся.

– Нам надо, кажется, что-то предпринять, – сказал я. – Мои руки одеревенели, я уже не могу долго продержаться.

– Давай укрепимся, – сказал Станислав. – Я дам тебе мой канат, а возьму твою бечевку. Я лучше сумею удержаться. Бечевка достаточно длинна, ее можно взять втрое.

Станислав привязал меня; я уже не мог сделать это своими помертвевшими руками. Потом он привязал себя. И мы стали выжидать событий.

Ни одна ночь не бывает такой длинной, чтобы не кончиться и не уступить место дню.

С наступлением дня буря немного стихла, но волны не унялись.

– Ты не видишь земли? – спросил Станислав.

– Нет. Я знаю ведь, что не так-то легко открыть новую часть света. Если перед носом нет ничего, то я ничего не увижу.

Вдруг Станислав сказал:

– Друг, у меня ведь есть компас. Как хорошо, что ты его нашел.

– Да, Лавский, компас – хорошая штука. Всегда можно узнать, в каком направлении лежит африканский берег. Но парус был бы милее десяти компасов.

– Что бы ты сделал с парусом на доске? Ничего.

– Как ничего? Если бриз подует к берегу, мы пошли бы вместе с ним.

– Мы, кажется, пойдем в другое место, Пиппип.

После обеда небо опять затянуло тучами, и легкий туман опустился над морем. Он действовал успокаивающе на волнующиеся волны.

Бесконечная морская ширь становилась все меньше и меньше. Можно было подумать, что мы находимся на озере. Потом и озеро стало уменьшаться, и, наконец, нам уже казалось, что мы плывем по реке. Казалось, что берег можно достать руками, и, прежде чем уснуть, Станислав и я попеременно радостно сообщали друг другу:

– Вот уже берег, давай спустимся с доски и переплывем этот маленький кусочек. Уже ясно виден берег, не осталось и ста шагов.

Но мы слишком устали, чтобы отвязать себя и переплыть эти сто шагов.

У нас едва хватило сил сказать друг другу еще несколько слов, и мы уснули.

Когда я проснулся, была уже ночь.

Туман все еще низко стоял над морем. Но высоко над нами я увидел звезды. По обе стороны тянулся берег реки, по которой мы плыли. Иногда на одном берегу туман редел, и я видел тысячи сверкающих огней близкого порта. Это был большой порт. Там были высокие небоскребы, окна которых были ярко освещены.

А за окнами сидели люди в уютных квартирах, не зная о том, что здесь по реке плыли два мертвеца.

И небоскребы росли и росли. Какой величественный город был перед нами! Все выше и выше росли небоскребы, пока наконец не достигли неба. И тысячи сверкающих огней портового города, небоскребов и уютных жилых домов, в которых ничего не знали о мертвецах на реке, были как звезды на небе. Вверху, прямо над моей головой, небоскребы сходились своими крышами, я видел их освещенные окна и желал только одного, – чтобы эти здания рухнули и погребли бы меня под собой. Это была великая, вечная тоска мертвеца, желание быть похороненным и не странствовать больше.

Мне стало страшно, и я крикнул:

– Станислав! Это большой порт. Похож на Нью-Йорк. Посмотри, сколько огней.

Станислав проснулся, оглянулся по сторонам, взглянул сквозь редеющий туман на берега реки, протер глаза, потом поднял их вверх и сказал:

– Тебе снится, Пиппип, огни большого города – это звезды. Да тут никакого берега. Мы в открытом море. Разве ты этого не чувствуешь по длине волн?

Он не мог убедить меня. Мне все же хотелось поплыть к берегу, к горящему огнями городу. Но когда я попробовал развязать веревку, руки мои бессильно повисли, и я уснул.

Жажда и голод разбудили меня. Был день.

Станислав взглянул на меня опухшими глазами. Мое лицо покрылось струпьями от соленой воды. Я заметил, как Станислав давился, словно намереваясь разжевать свой собственный язык, словно он мешал ему, заграждая собой дыхательное горло.

В его глазах вспыхнула ненависть, и он резко сказал:

– Ты всегда говорил, что вода на «Иорикке» воняет. Это неправда. Там была ключевая вода, чистейшая ключевая вода из соснового леса.

– Вода никогда не воняла, – подтвердил я. – И была холодна, как лед. И кофе тоже было превосходно. Я никогда его не ругал.

Станислав закрыл глаза. Спустя некоторое время он вздрогнул и закричал:

– Без двадцати пять, Пиппип, вставай! Иди за завтраком. Вынеси золу. Но сначала завтрак. Картофель в мундире и копченые селедки. И кофе. Много кофе. И прихвати с собой воды.

– Я не могу встать, – ответил я. – Я устал, сломился. Тебе придется сегодня одному таскать золу. А где же кофе?

Я слышал, как кричал Станислав, но он был в двух милях от меня.

Потом распахнулись дверцы трех топок, и стало нестерпимо жарко. Я побежал к вентилятору, чтобы глотнуть воздуха. Но кочегар-испанец закричал мне: «Пиппип, закрой дверцы, пар падает!» Весь пар собрался в кочегарке, и становилось все жарче и жарче. Я подбежал к корыту, в котором стояла вода для тушения шлака, чтобы утолить жажду, но вода была соленая и противная на вкус. Я задыхался и снова пил эту воду; топка была широко распахнута над самой моей головой, высоко в небе, и это было солнце, и я пил морскую воду.

Потом я снова уснул, дверцы топок были закрыты, а кочегар залил кочегарку водой из корыта, – я был в открытом море, и огромная волна захлестнула нашу доску.

– Это «Иорикка»! – закричал Станислав где-то далеко-далеко от меня. – Это корабль смерти. Гавань. Вон стоит норвежский корабль. На нем есть питьевая вода. Разве ты не видишь, Пиппип?

Обеими руками, сжатыми в кулаки, Станислав указывал в далекое море.

– Где «Иорикка»? – крикнул я.

– Разве ты не видишь ее, Пиппип? Вон она. Шесть решеток вывалилось опять. Проклятие. Теперь уже восемь. Черт тебя возьми, где же кофе, Пиппип? Вы опять весь выдули? Это тебе не замазка, собака ты, это масло. Давай в таком случае чай, будь ты проклят!

Станислав метался, показывая то в одном, то в другом направлении, и спрашивал, не вижу ли я «Иорикку» и гавань.

Но меня это уже не трогало. Мне было больно повернуть голову к гавани.

– Мы сбились с пути! Мы сбились с пути! – заревел Станислав. – Мне надо на «Иорикку»! Решетки все выпали. Кочегар лежит в котле. Где вода? Разве вы не оставили мне кофе? Мне надо на «Иорикку», на «Иорикку». – Он ухватился за бечевку, стараясь ее развязать. Но он не мог развязать узлов. Он рвал, как безумный, и затягивал их еще туже. – Где лопата? – крикнул он. – Я должен разрубить веревку.

Но бечевка держалась недолго. Станислав рвал и дергал ее с таким ожесточением, что постепенно освобождался от нее. Последний узел он разорвал.

– «Иорикка» уйдет. Скорей. Пиппип. На «Норвежце» есть питьевая вода. Видишь, нам машут кружкой. Я не останусь на корабле смерти.

Станислав ревел все ожесточеннее.

Он висел еще на одной ноге, но вот он и там разорвал бечевку.

Все это я видел на расстоянии многих миль, как на картине или в зрительную трубу.

– Вот «Иорикка». Шкипер взял под козырек.

Станислав крикнул это и посмотрел на меня остекленевшими глазами.

– Пойдем со мной, Пиппип. Чай и сладкие пироги с какао. И вода, Пиппип.

Да, это была «Иорикка». Я видел ее ясно. Я узнал ее по ее пестрому сумасшедшему наряду и по ее мостику, который висел в воздухе, словно не принадлежал к кораблю.

Это была «Иорикка», и теперь они сидели за завтраком или ужином или ели сливы в синеватой крахмальной жиже. Чай был недурен. Чай был хорош и без сахара и молока. И вода для питья не воняла.

Я начал развязывать узел моего каната. Но я не мог его развязать. Тогда я позвал Станислава, чтобы он мне помог. Но ему было некогда. Он не мог высвободить свою ногу и работал, как безумный. В довершение всего у него открылись раны на голове, оставшиеся после побоев.

Кровь текла у него по лицу, но он не обращал на нее внимания.

А я дергал и дергал свой канат. Но он был слишком толст и не поддавался. Я не мог ни перетереть его, ни высвободить своего тела и запутывался в нем все больше и больше. Тогда я стал искать топор, нож или лопату, которую мы выправили со Станиславом, чтобы сделать из нее деревянную мачту, но компас опять попал в воду, и приходилось вылавливать его перегоревшей решеткой. Канат не поддавался. Узел затягивался все туже и туже. Это приводило меня в неизъяснимое бешенство.

Станислав наконец высвободил ногу.

Он обернулся вполоборота ко мне и воскликнул:

– Пойдем, Пиппип! Тут всего только двадцать шагов. Решетки все выпали, уже без двадцати пять, да, да. Вставай, скорей. Таскать золу.

Но лебедка визжала: «Это не «Иорикка», – и я кричал вслед за ней так громко, как только мог:

– Это не «Иорикка»! Это не «Иорикка»! Здесь нет никакой «Иорикки».

Я ухватился за канат в смертельном страхе, потому что «Иорикка» ушла, и я видел только море, море и однообразные гребни волн.

– Стасинковзлов, не прыгай! – Я крикнул это, охваченный ужасом; я не мог вспомнить его имени, выскользнувшего у меня из памяти. – Станислав, не прыгай! Нет! Нет! Останься здесь.

– Она спускает якорь. Я не пойду на корабль смерти. Я лучше вернусь на «Иорикку». Вернусь, вернусь! Иди за мной!

И он прыгнул. Он прыгнул. Тут не было гавани. Тут не было корабля. Тут не было берега. Одно море. Одни волны.

Он взмахнул несколько раз руками. И скрылся навсегда.

Я посмотрел на дыру, в которой он исчез. Я видел ее где-то в бесконечной дали. И я воскликнул:

– Станислав! Лавский! Брат! Дорогой, дорогой товарищ, сюда! Сюда! Гой-го! Гой-го! Сюда! Сюда!

Он не слышал. Он не вернулся. Он не вынырнул из воды. Здесь не было корабля смерти. Здесь не было гавани. Здесь не было «Иорикки». Он не выплыл больше, нет, сэр.

И это было непостижимо. Он не выплыл больше, и я не мог понять, как это произошло.

Он ушел в плавание, он ушел в дальнее плавание. Но как его принял капитан? Ведь у него не было корабельного паспорта. Его должны сейчас же спустить с корабля.

Но он не выплыл. Великий капитан принял его, принял доверчиво, без бумаг:

– Иди ко мне, Станислав Козловский, – сказал великий капитан, – я беру тебя с собой в дальнее плавание. Оставь свои бумаги. Мне они не нужны. Я доверяю тебе. Ты на верном, честном корабле. Иди в свой кубрик, Станислав. Ты можешь прочесть, что написано над дверью?

И Станислав сказал:

– Да, капитан. «Вошедший сюда избавлен от всех страданий».