Онлайн чтение книги Факелоносцы The Lantern Bearers
12. Две сестры

«Крадок явно преувеличил богатство своей долины», — думал Аквила, спускаясь на лошади с низкой седловинки на тропу, которую ему указал человек с переправы. Все вокруг поросло папоротником-орляком, уже начавшим желтеть, однако там, где папоротник скосили на выстилку пола и еще не успели убрать, он горел яркими пятнами, глянцевито-золотыми, как лепестки лютика. Внизу в излучине реки мелькнул дом с тесно обступившими его хижинами, ничем не примечательный, приземистый, крытый вереском, — дом мелкого вождя, хозяина нескольких горных долин, нескольких сотен голов скота и нескольких десятков копий. Но может быть, любому человеку родная долина, когда он вдали от нее, кажется богаче и краше всех других и, может, нет слаще яблок, чем те, что растут в твоем собственном саду? Вот и его, Аквилы, родная долина в Стране Холмов… Он резко осадил нахлынувшие воспоминания, как осадил бы перед неожиданной ямой на дороге свою рыжую кобылу Инганиад.

Почти год прошел с той поры, когда лекарь Эуген привел его к правителю Британии. За этот год он худо-бедно залатал свои душевные раны, нашел какое-то место для себя в окружении Амбросия и даже заработал себе имя, хотя — он знал это — имя было не очень-то лестное. Мрачный человек со шрамом на лбу и хмурой складкой между бровями, он не имел друзей. Казалось, он носит непроницаемый панцирь, а это не располагает к дружбе. Одни звали его Дельфин, как некогда звал его старый Бруни из-за татуировки на плече. Другие — Одинокий Волк… Жалко, нет Феликса. Он бы порассказал, каким был Дельфин в прежние времена. Как весело они хохотали и как хорошо им было стрелять диких птиц на Танатских болотах! Но Феликса, наверное, давно нет в живых, скорее всего он пал, защищая Рим, и теперь лежит где-нибудь в болотах у берегов Пада.[25]Река По в Италии. А вандалы, по слухам, снова наступают на Италию…

Привычным движением Аквила успокоил лошадь, прежде чем пустить ее вниз по каменистой тропе, и мысли его вернулись к прошлому лету. Тогда вслед за Молодыми Лисами к ним пришли вожди многих кланов, и Аквила все лето обучал людей, как до этого объезжал лошадей зимой, пытаясь вбить в головы диких горцев, привычных к седлу, понятие о том, что такое регулярная кавалерия. Странно было снова оказаться в роли декуриона конницы.

Но несколько недель назад до них докатилась весть, что Вортигерн, покинутый сыновьями и большинством сторонников, бежал на север, в земли, захваченные Октой и его разбойничьими бандами, и Амбросий решил сразу же двинуться на юг, чтобы обсудить случившееся со своими новыми союзниками. Вот почему Аквила этим тихим осенним днем спускался с гор во владения Крадока — его выслали вперед предупредить вождя о том, что Амбросий прибудет с наступлением сумерек и что он просит дать приют ему и его спутникам.

Жилище вождя и лепившиеся вокруг хижины все приближались, и наконец Аквила увидел дым от очага, ползущий к вершине ржаво-коричневой горы, прямо за домом, и несколько человек, копошащихся возле огородов и коровников. Тропа свернула вправо к деревне в обход небольшого фруктового сада. Спелые яблоки висели на клонящихся к земле ветках полудиких низкорослых яблонь, и из памяти, как тени, вдруг выплыли звонкие строчки песни:

Но яблоки здесь были совсем не серебряные, а обыкновенные, желтые с красным, да и ветра в ветвях не было. Косые лучи неяркого осеннего солнца прорезали сад, бросая тень от каждого дерева к подножию соседнего. Неожиданно Аквила почувствовал в саду какое-то движение, раздался девичий смех — и среди листвы замелькали яркие краски: темно-красная, шафранная, коричневая, а затем густо-синяя, глубокая, точно оперение зимородка, и он понял, что это стайка девушек собирает урожай.

Они, очевидно, тоже заметили его. Смех оборвался, и на мгновение воцарилась тишина, а затем две девушки, оставив подруг, побежали к дому вождя, должно быть, сообщить о появлении незнакомца. Аквила ехал по деревне медленно, опустив поводья на шею Инганиад. Где-то совсем рядом слышался звон кузнечного молота. Когда он проезжал между крытыми папоротником хижинами, из-под навеса, где стоял ткацкий станок, вышла женщина с перекинутым через руку куском только что снятой со станка ткани. Она обернулась и проводила Аквилу взглядом, когда он проезжал мимо; рядом у ее ног маленький мальчик и щенок вырывали друг у друга ветку дикой сливы, с еще не опавшими коралловыми и алыми листочками. Выехав на открытую площадку перед домом Крадока, Аквила снова увидел тех двух девушек — они дожидались его в дверях, и он решил, что девушки, вероятно, из домочадцев Крадока, поэтому-то они и сбежали из сада, чтобы встретить гостя, как подобает, на пороге дома.

Более высокая из девушек держала в руках чашу, и, лишь только он осадил лошадь и спрыгнул на землю, она подошла к нему и протянула чашу со словами:

— Да благословит тебя Бог, путник. Испей и забудь про дорожную пыль. — Голос у девушки был удивительно тихий и нежный.

Аквила взял чашу и пригубил, как того требовал обычай. В старинной чаше, усаженной кусочками обожженной бересты, отделанной золотом и черненым серебром, был мед, жидкий мед с острым пахучим привкусом вереска. Сделав глоток, Аквила передал чашу обратно в руки девушке и впервые взглянул на нее: золотые волосы горели на солнце ярче, чем золотые пряжки на плечах ее темно-желтого платья, и он подумал — но как-то безразлично, — что девушка очень красива.

— Да осенит милость Божья этот дом. Я уже забыл о дорожной пыли, — ответил он согласно ритуалу. — Крадок, здешний вождь, у себя? Могу я поговорить с ним?

— Крадок, мой отец, на охоте, и все мужчины с ним, — ответила девушка. — Входи, пожалуйста, и располагайся, как тебе удобно.

— Войти-то я войду, но дело мое не ждет. Однако мне кажется, я могу сказать о нем и тебе. Амбросий, правитель Британии, находится на пути сюда. Он послал меня вперед предупредить Крадока о том, что прибудет к его порогу с наступлением сумерек и просит дать пристанище на ночь ему и восьми его спутникам.

Глаза девушки широко раскрылись.

— С наступлением сумерек? — испуганно переспросила она. — Тогда надо заколоть свинью.

— Так уж необходимо? Прими мое сочувствие. — В голосе Аквилы послышался презрительный смешок.

Лицо девушки стало пунцовым, он видел, как она собирает все свое достоинство, чтобы укрыться за ним, как за расшитым плащом.

— И вправду надо. Но это уж наша забота. А ты заходи в дом, я сейчас принесу тебе теплой воды — смыть пыль и дорожную усталость.

— А как быть с лошадью? — спросил он.

— Я позабочусь о ней, — ответил ему другой голос, более резкий, чуть хрипловатый, и, оглянувшись, Аквила увидел вторую девушку. Она стояла у самой головы Инганиад.

Он совсем забыл про эту вторую — маленькое, сердитое создание, смуглое, как орех, а темно-голубое платье цвета перышек зимородка еще больше подчеркивало ее смуглоту. Заметив его удивленный взгляд, она улыбнулась, но в глазах был вызов.

— Я привыкла ухаживать за лошадьми, я тебе обещаю, все будет в порядке. Можешь мне доверить свою лошадь.

Рука Аквилы сжала поводья. Предложить ему гостевую чашу, пригласить в дом и пообещать принести теплую воду, чтобы он мог смыть дорожную пыль, — все это для золотоволосой сестры было не более чем простой долг гостеприимной хозяйки перед путником, но вот в том, что предлагала эта смуглянка — отвести его лошадь в конюшню и почистить, — было что-то превышающее обычное гостеприимство.

— А это не может сделать кто-нибудь из мужчин? — спросил он.

— Ты разве не слышал? Раянид, моя сестра, ведь сказала тебе, что наш отец вместе со всеми на охоте.

— И что же, с ним все мужчины деревни?

— Да, все, кто не занят по какой-либо причине. Но может, позвать тебе Килвина? Он у себя, тачает башмаки. Или же сходить за Враном — он сидит в своей хижине с больной ногой?

— Нэсс, как ты можешь? — упрекнула ее вконец расстроенная старшая сестра, но Нэсс даже ухом не повела.

— Я сам отведу ее и все сделаю, если ты скажешь мне, где найти конюшню, — сказал Аквила.

— А потом все будут говорить, что в доме моего отца гость сам должен ставить свою лошадь в конюшню после долгой дороги? Нет уж! Пусть у нас тут бедное глухое место и пусть мы должны зарезать свинью, чтобы накормить правителя Британии, хотя свиней, смею думать, для него закалывали и до нас, зато никто не упрекнет нас, что гостю здесь приходится самому ухаживать за своей лошадью.

Аквила понял: девушка злится на него из-за того, что он смеялся над ее сестрой, вернее, даже из-за того, как он смеялся, — и, странное дело, именно за это она ему понравилась. Рука его лежала на оголовке уздечки рядом с ее рукой, и ему ничего не оставалось, как убрать ее.

— Кажется, единственное, что я могу сделать, — это поблагодарить тебя и уступить твоему желанию, — сказал он сухо.

Какое-то мгновение он стоял и смотрел, как она уводит лошадь, а потом повернулся к Раянид. Щеки девушки все еще рдели, словно маков цвет, и он подумал, что она попытается извиниться за сестру. Но она этого не сделала, а только сказала с тихим достоинством:

— Войди в дом и отдохни, а мы пока приготовим все для Амбросия.

«Что ж, сестры, очевидно, очень преданы друг другу», — решил Аквила.

Когда коров ставили на ночь в коровники, прибыли Амбросий и охотники. В этот вечер в доме Крадока было устроено пиршество, а наутро все отправились на волчью охоту. Крадок был горд тем, что в его владениях всегда хорошая охота. Вот и сейчас они привезли домой три серые туши, их сначала показали женщинам, а затем вывесили в качестве трофеев в большой комнате, перед тем как освежевать и отдать мясо собакам.

А ночью, лишь окончился пир и пришло время сна, Амбросий послал за Аквилой, чтобы он прислуживал ему вместо оруженосца, который, будучи молодым и невоздержанным, без меры возгордился тем, что участвовал в охоте на волков и по этому случаю выпил слишком много жидкого верескового меда, а теперь спал сном младенца тут же в зале под скамейкой.

Комната для гостей напомнила Аквиле каморку в доме брата Нинния, где он спал с кровавой ссадиной от обруча на шее, причинявшей ему боль при каждом движении. Только здесь, у Крадока, на постели лежали тонкой выделки оленьи шкуры и набитые перьями подушки из синей и лиловой ткани. Кто-то поставил на низком стульчике возле ложа вазу с яблоками. И запах золотистых плодов с нежными коралловыми крапинками и жилками мешался с ароматом благовонных трав, сжигаемых на белой восковой свече.

Амбросий, сидящий на постели, взял из вазы яблоко и повертел его в пальцах, разглядывая прозрачную кожицу.

— Какое чудо, это яблоко! И как редко мы это замечаем… — Он вдруг внимательно посмотрел на Аквилу. Тот, прислонившись к столбу посреди комнаты, полировал бронзовый шишак плетеного охотничьего щита, с которым его повелитель весь день не расставался.

— Послушай, Дельфин, тебе эта жизнь в горах не кажется странной? — спросил Амбросий.

— Кажется, но меньше, чем год назад.

— А для меня она привычная. Ведь с девяти лет другой я не знаю. — Он снова начал разглядывать яблоко, то и дело поворачивая его в руке. — Но сначала она мне тоже казалась странной. Я был приучен носить римскую тунику и учился читать под руководством наставника-грека. Я помню бани в Венте и квадратные комнаты с высокими потолками, помню и фракийскую конницу: как они скакали по улице с таким видом, будто весь окружающий мир — дурно пахнущая свалка. Знаешь, Дельфин, это необычное ощущение — жить одновременно в двух мирах.

— Но может, именно в этом спасение Британии, — сказал Аквила. Дохнув на бронзовый шишак щита, он принялся тереть его с удвоенной силой, чтобы избавиться от пятна волчьей крови. — Вождю, будь он чистокровный британец или же чистокровный римлянин, пришлось бы туго. Ему не управиться с такой разношерстной командой, как мы, когда дело дойдет до битвы.

— «Когда дело дойдет до битвы…» — задумчиво повторил Амбросий. — Ждать до весны уже недолго.

Он замолчал. Аквила поднял голову и поглядел на него.

Бледность и выражение озабоченности на лице Амбросия не на шутку встревожили его. И все это после пения под арфу и бесшабашного веселья в чертоге Крадока!.. От волнения Аквила даже перестал тереть щит.

— Следующей весной? — переспросил он.

— Да. Раз уж саксы зажужжали, как растревоженный улей, мы не посмеем дольше тянуть с наступлением.

Аквила почувствовал, как у него вдруг сильнее забилось сердце. Наконец, наконец грядет то, чего они так долго ждали.

Однако что-то в словах Амбросия озадачило его, и он нахмурился:

— Не посмеем? А почему ты хочешь тянуть еще?

— Тебе, вероятно, моя речь кажется слишком осторожной, будто речь старика. — Амбросий снова взглянул на него. — Дельфин, я жажду добраться до глотки саксов не меньше, чем самые отчаянные головорезы среди нас. Но я должен быть уверен в успехе. И если бы Этий прислал нам из Галлии хотя бы один легион, мы бы справились. Видишь ли, когда Рим нас подвел, я понял — пройдут годы, прежде чем мы окрепнем настолько, чтобы сражаться в одиночку… Да, я должен быть уверен в успехе. Я не могу позволить себе проиграть, ибо у меня нет ничего в запасе, ничего, что помогло бы мне обратить поражение в победу.

— А Молодые Лисы? Разве не улучшилось наше положение с их приходом? — спросил Аквила после короткой паузы.

— Да, конечно, если бы только я мог на них положиться. В самих-то Лисах, в их преданности, пожалуй, я уверен. Что же касается остальных — не знаю. Я редко доверяю даже моим соплеменникам. Мы слишком много грезили, и грезы разъединяют нас. Вот почему мы должны завязать более тесные связи с нашими новыми друзьями.

— Какого рода связи?

Амбросий положил яблоко обратно в вазу с видом человека, который решился на важный шаг.

— Дельфин, — сказал он, — возьми в жены одну из дочерей Крадока.

Сперва Аквила решил, что Амбросий шутит, но потом понял, что тот говорит серьезно. Во время пира Аквиле, как и всем остальным из свиты Амбросия, прислуживали дочери Крадока, он даже перекинулся с ними несколькими словами… но это было все.

— Я вообще не думал брать женщину от отцовского очага, — сухо сказал он.

— А ты подумай.

Наступило продолжительное молчание. При свете свечи двое спокойно смотрели друг другу в глаза.

— Почему Крадок согласится отдать дочь от своего очага? — прервав наконец молчание, спросил Аквила. — У меня нет земли, нет имущества, только лошадь и меч, что дал мне ты.

— Крадок отдаст тебе дочь, если попросишь, потому что ты из моего окружения и потому что он погиб бы в Абере, не отведи ты удар, предназначенный ему.

«Что ж, если Амбросию кажутся полезными такие вот связи между его народом и народом Вортимера, то самое правильное — ему самому взять в жены дочь какого-нибудь местного князя, но, конечно, познатнее Крадока», — мелькнуло в голове у Аквилы.

Амбросий медленно поднял голову, и Аквиле почудилось, что глаза его видят что-то важное в недоступной другим дали.

— Управлять Британией — достаточно тяжкая ноша, — проговорил Амбросий. — Она потребует от человека всех его сил и отказа от всех других привязанностей.

Аквила молчал. Из-за Флавии он не хотел иметь дело с женщинами ни сейчас, ни потом. Они таили в себе опасность и могли сильно ранить. Но он знал: попроси его сейчас Амбросий отправиться из этой освещенной комнаты прямо на смерть, сказав, что она каким-то образом может сплотить Британию и загнать варваров в море, он пошел бы не колеблясь. Так имеет ли он право отказать ему в менее значительной просьбе?

Амбросий слегка улыбнулся и посмотрел ему прямо в глаза:

— Раянид очень красивая — сливки с вересковым медом!

Аквила аккуратно повесил охотничий щит на гвоздь, вбитый в опорный столб. Он так никогда и не мог понять, что заставило его сказать:

— Сливки с вересковым медом приедаются, и, если уж я непременно должен выбрать одну из сестер, я выбираю смуглую.