ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Онлайн чтение книги Маг The Magician
ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сюзи не могла убедить себя, что раскаяние Хаддо было искренним. То, как принял он свое унижение, вызывало подозрения. Не удавалось изгладить из памяти и его фальшивую улыбку, сменившую страшный оскал, полный смертельной ненависти. Воображение рисовало ей различные тайные пути, с помощью которых Оливер Хаддо мог бы отомстить своему врагу, и она постаралась убедить в этом Артура. Но тот в ответ только рассмеялся.

— Хаддо трус, — заявил он. — Разве иначе позволил бы он мне бить себя, даже не пытаясь обороняться?

Трусость Хаддо усиливала его отвращение к нему. Страх Сюзи забавлял.

— Ну что он может мне сделать? Не сбросит же на голову кирпич? Если застрелит, его приговорят к смертной казни, а он не такой осел, чтобы рисковать.

Маргарет была рада, что этот инцидент избавил их от общества Оливера. Спустя несколько дней, столкнувшись с ним на улице, она совсем успокоилась, поскольку он прошел мимо, лишь приподняв шляпу.

Они с Артуром уже обсуждали, когда назначить день свадьбы. Девушка считала, что взяла от Парижа все, что он мог ей дать, и теперь жаждала скорее начать новую жизнь. Ее отношение к Артуру стало вдруг еще нежнее, сердце сжималось от восторга при мысли о том счастье, которое она может ему дать.

В эти дни Сюзи получила телеграмму. Текст гласил:

«Прошу встретить на Северном вокзале в 14:40.

Нэнси Кларк.»

Нэнси была ее старинной приятельницей. Ее фотография с размашистой надписью стояла на каминной полке, и Сюзи принялась внимательно ее разглядывать. Не виделись они с Нэнси давно, и эта срочная телеграмма очень удивила мисс Бойд.

— Как некстати, — поморщилась она. — Придется ехать на вокзал.

В этот день они с Маргарет собирались на чай к друзьям, а поездка на вокзал должна была занять так много времени, что после встречи Сюзи уже не имело смысла возвращаться домой. Поэтому она договорилась с Маргарет, что явится туда, куда они были приглашены, прямо с вокзала. Около двух пополудни она покинула студию.

А у мисс Донси в этот день были занятия, и она вышла на несколько минут позже. Едва очутившись во дворе, она вздрогнула: мимо прошел Оливер Хаддо. И как будто не заметил ее. Вдруг он остановился, приложил руку к сердцу и тяжело повалился на землю. Консьержка, единственный человек, видевший это, с криком подбежала к нему. Присела возле и с ужасом огляделась вокруг. Тут она увидела побледневшую Маргарет.

— О, мадемуазель, — взмолилась она, — идите скорее сюда!

Девушка была вынуждена подойти. Ее сердце бешено колотилось. Посмотрела на Оливера. Ей показалось, что он мертв, и, забыв о своем отвращении, она инстинктивно опустилась около распростертого тела на колени. Расстегнула воротничок сорочки. Хаддо открыл глаза. Лицо его исказила гримаса страдания.

— Ради всего святого, внесите меня в дом, — простонал он. — Боюсь умереть на улице.

Ей стало жаль его. Тащить умирающего в душную, дурно пахнущую каморку консьержки было нельзя. С ее помощью Маргарет поставила Оливера на ноги, и вдвоем они отвели его в студию. Хаддо тяжело опустился в кресло.

— Дать вам воды? — спросила Маргарет.

— Достаньте, пожалуйста, коробочку из жилетного кармана Он проглотил белую таблетку, которую девушка достала из коробочки, прикрепленной к цепочке часов.

— Прискорбно, что доставил вам столько беспокойства, — с трудом проговорил Хаддо. — Я страдаю болезнью сердца и иногда очень близок к смерти.

— Я рада, что смогла помочь вам, — ответила она. Теперь он задышал как будто свободнее. Девушка на некоторое время отошла, чтобы дать ему возможность прийти в себя. Взяв книгу, Маргарет попыталась читать. Вскоре, не вставая с кресла, Хаддо заговорил.

— Вы должны ненавидеть меня за неприятности, которые я вам доставил.

Голос совсем окреп. И ее жалость, по мере того, как ему становилось лучше, таяла. Она процедила с ледяным безразличием:

— Я не могла сделать для вас меньше того, что сделала. Я бы и бродячего пса принесла к себе, если бы он так страдал.

— Чувствую, вам хочется, чтобы я поскорее покинул ваш дом.

Поднялся и направился к двери, но споткнулся и со стоном упал на колени. Маргарет подбежала к нему, внутренне упрекая себя за свои презрительные фразы. Человек чуть не умер, а она так безжалостна!

— О, пожалуйста, оставайтесь, сколько угодно, — воскликнула она. — Извините, я не хотела вас обидеть.

Он с трудом добрался до кресла, и она, мучимая совестью, беспомощно стояла над ним. Налила и протянула стакан воды, но он отстранил его, словно не хотел быть обязанным ей даже такой малостью.

— Могу ли я что-нибудь сделать для вас? — спросила она со слезами в голосе.

— Ничего, просто позвольте мне немного посидеть в этом кресле, — прошептал Оливер.

— Пожалуйста. Отдыхайте. Я не гоню вас.

Он не ответил. Маргарет вновь отошла, села и притворилась, что читает. Вскоре Хаддо заговорил. Голос его доносился как бы издалека.

— Вы никогда не простите меня за то, что я на днях натворил?

Не глядя на него, даже не повернув головы, Маргарет пожала плечами.

— Не все ли вам равно, прощу я вас или нет?

— У вас нет никакой жалости. Я же еще тогда сказал вам, что сожалею, что внезапная острая боль заставила меня сделать то, в чем я сразу горько раскаялся. Думаете, легко мне было при сложившихся обстоятельствах признать свою вину?

— Давайте не будем говорить об этом. Не хочу вспоминать тот ужасный инцидент.

— Ах, знали бы вы, как я одинок и несчастлив, нашли бы в своем сердце хоть крупицу жалости ко мне.

Голос звучал нежно и проникновенно. Маргарет не сомневалась, что Хаддо говорит искренне.

— Вот вы считаете меня шарлатаном, потому что я стремлюсь к тому, что вам неведомо. Не хотите понять меня. Не испытываете никакого уважения к тем великим целям, которых я хочу достичь всей душой.

Она вновь пожала плечами. Некоторое время они помолчали. Когда зазвучал его голос, он уже был другим — вкрадчивым, как бы обволакивающим.

— Вы смотрите на меня с отвращением и презрением. Скорее предпочли бы оставить меня на улице, чем протянуть руку помощи? А ведь если бы, почти вопреки своему желанию, вы не проявили ко мне милосердия, я бы умер.

— Какое значение имеет для вас то, как я к вам отношусь? — прошептала она.

Маргарет никак не могла объяснить себе, почему его тихий, бархатный голос таинственным образом затрагивал струны ее души. И сердце трепетало.

— Для меня это важнее всего на свете. Ужасно думать о вашем презрении. Я чувствую, как вы добры и чисты. С трудом переношу собственную никчемность. А вы отводите от меня глаза, словно я нечистый.

Она слегка повернулась в кресле и посмотрела на непрошеного гостя. Ее поразила происшедшая в нем перемена: вызывавшая у нее отвращение тучность Хаддо уже не казалась такой отталкивающей, глаза приобрели новое выражение, в них, влажных от слез, сияла нежность, губы исказила гримаса страдания. Ей никогда не приходилось еще видеть такого отчаяния на лице мужчины, и девушку охватило чувство вины.

— Я не хочу быть несправедливой к вам, — проговорила она.

— Сейчас я уйду. Это лучший способ отблагодарить вас за то, что вы для меня сделали.

Слова его были столь горькими, произнесены с таким самоуничижением, что щеки Маргарет залила краска стыда.

— Прошу вас, останьтесь! Но, если можно, поговорим о чем-нибудь другом.

Несколько минут он сидел молча. Казалось, больше не глядит на хозяйку. Она же исподтишка наблюдала за ним. Хаддо разглядывал репродукцию «Джоконды», висевшую на стене.

И вдруг заговорил. Процитировал слова восхищения, которыми Валтер Патер выразил свой восторг перед этим всемирно известным шедевром.

«Вот лицо, на которое устремлены взоры во всех частях света, и оно выглядит немного усталым. Это красота, отражающая красоту души, предмет безумных мыслей, фантастических мечтаний и утонченных желаний. Поставьте рядом с ней мраморных греческих богинь или прекрасных античных женщин, и они побледнеют в сравнении с ее красотой, куда вселилась ее душа со всеми страданиями. Вся мудрость и опыт мира воплотились в этом лице, и чувственность Греции, и похоть Рима, и мистицизм Средних Веков с их устремленностью к возвышенной любви и языческие культы, и пороки Борджиа».

Его голос, убаюкивающий и мелодичный, сливался с музыкой слов, и Маргарет казалось, что никогда раньше не слышала она таких божественно красивых слов. Они опьяняли. Хотела попросить продолжить, но горло перехватило. Как бы угадав ее желание, он заговорил снова. Теперь его голос обрел все богатства органа, звуки которого доносились как бы издалека.

«Она старше, чем скалы, среди которых сидит; подобно вампиру она множество раз умирала и возрождалась, познав тайны могилы; ныряла в глубины морей и хранит в себе память о затонувших цивилизациях; она странствовала в поисках неизведанных пороков с купцами Востока; как Леда, была матерью Елены Троянской, как Святая Анна — матерью Марии; вся человеческая история была: для нее лишь звуком лиры или флейты, а сама жизнь — созданием неведомого художника, высекающего изменчивые лица и окрашивающего глаза и кожу».

Затем Хаддо обратился к Леонардо да Винчи, перемешивая собственную фантазию с возвышенными словами эссе, которое, благодаря прекрасной памяти, знал наизусть. Ему нравились мистические картины; творцы их стремились выразить нечто такое, что невозможно было передать на холсте: неутоленность желаний и тоску по неземным страстям. Оливер отыскивал эти качества в самых неожиданных произведениях, и его слова открывали значение картин, на которые Маргарет раньше не обращала внимания. Его влекло все необычное, даже извращенное и чудовищное, изображавшее безобразие человека или напоминавшее о его смертности. Он вывел перед Маргарет целое скопище карликов Риберы с их хитрыми улыбками, безумным блеском глаз, с их злобой; он смаковал их уродства, одновременно отталкивающие и завораживающие; сгорбленные спины, кривые ноги и гидроцефальные головы. Поведал о картине Валдеса Лила, хранящейся где-то в Севилье: там изображен священник у алтаря; алтарь с резным цветочным орнаментом украшен позолотой. На священнике — роскошная сутана, под ней стихарь с тонкими кружевами, но облачение давит его так, будто его вес ему не под силу. И во всем: в слабых, трясущихся руках, в белом, восковом лице, в темных провалах глазниц — во всем ощущается распад тела, вызывающий в зрителе ужас. Кажется, священник с трудом сохраняет свою ветхую плоть, но у него нет и желания освободить ее из плена — лишь отчаяние, будто Господь Всемогущий покинул его и небеса не дают утешения. Вся красота жизни исчезла, в мире не осталось ничего, кроме распада. Омерзительное гниение поразило еще живого человека; могильные черви, надвигающиеся небытие и мрак, разверзающийся перед глазами, — не сулят ничего, кроме ужаса. Впереди лишь тьма и бурное море, темная ночь души, о которой толкуют мистики, и тревожное море жизни, где нет пристанища измученным и больным.

Маргарет слушала почти не дыша, с интересом исследователя, перед которым открывались равнины еще неизведанного континента. Художники, которых она знала, говорили о своем искусстве лишь с точки зрения техники, и образное восприятие Хаддо было для нее в новинку. Ее зачаровывал и пугал человек, произносивший свои изощренные фразы. Глаза Оливера были прикованы к ней, и она откликалась на его слова, словно тонкий прибор, отсчитывающий биения сердца. Все тело охватила странная истома. Наконец он замолчал. Маргарет не могла и пальцем шевельнуть. Как загипнотизированная. Казалось, силы оставили ее, а тело — неподвластно.

— Мне бы хотелось что-нибудь сделать для вас в благодарность за то, что вы сделали для меня, — сказал Хаддо.

Он встал и подошел к роялю.

— Сядьте поближе, — указал он на кресло, стоящее возле вращающегося табурета.

Она и не подумала воспротивиться. Оливер сел к роялю. Маргарет уже не удивляло, что он заиграл превосходно, хотя было почти невероятно, что эти большие толстые пальцы могли так нежно касаться клавиш и извлекать такие удивительные звуки. Пианист как будто вкладывал в свою игру страдающую, мятущуюся душу, и инструмент отвечал ему трепетной, почти человеческой любовью. Это было странно и страшно. Она смутно припоминала мелодии, которые он исполнял, под его пальцами в них ощущался аромат экзотики, столь гармонировавший с тем, о чем он недавно говорил. Память у него была поразительной: внутренним чутьем угадывал он желания, владевшие Маргарет, и выбирал то, что в этот момент ей было особенно необходимо. Затем зазвучали вещи, которых она не знала. Никогда не слышала она подобной музыки: примитивной, меланхоличной, мистически отрешенной, вызывающей в воображении лунные ночи в пустыне, с пальмами, застывшими в неподвижном воздухе над бескрайними пространствами оранжево-желтых песков. И одновременно казалось, что знакомы ей извилистые узкие улочки оазисов, белые молчаливые дома, отбрасывающие загадочные лунные тени и отблески желтого света из окон, из-за которых слышались звуки диковинных инструментов и доносились терпкие запахи восточных ароматов. В воображении Маргарет как бы брела процессия таинственных существ. Мона Лиза и Иоанн Креститель, Бахус и Анна, мать Святой Девы Марии, прошествовали перед ней, сменяя друг друга. Иродиада, дочь Ирода, воздела в танце руки, как бы совершая мистический обряд и призывая чужеземных богов. Лицо ее было бледно, а черные глаза покраснели от бессоницы; драгоценные ценные камни на поясе Иродиады тускло поблескивали, а одежда ее давно утратила свои цвета. С улыбкой, в которой отразилась вся мировая скорбь и все пороки мира, она уставилась на дряхлого Иоанна и голосом, леденящим, как само дыхание смерти, пропела слова поэта: «Я обожаю тело твое, Иоконаан. Оно подобно лилии на темной воде, оно бело, как снег, лежащий на вершинах гор иудейских и падающий в долины. Розы в саду царицы Аравийской не так белы, как тело твое. Ни благовонные розы в саду владычицы Аравии, ни белые ноги рассвета, ступающего по листьям, ни перси луны, возлежащие на груди моря… Ничто в мире не бело так, как тело твое. Истоми меня касанием чресл твоих…»

Оливер Хаддо перестал играть. Оба сидели не шевелясь. Наконец, Маргарет удалось взять себя в руки.

— Я начинаю верить, что вы действительно маг.

— Я мог бы, если бы вы захотели, показать вам странные вещи, — ответил он, вновь поднимая на нее глаза.

— Не думаю, что вам когда-нибудь удастся заставить меня принять оккультную философию, — засмеялась она.

— Однако она правила в Персии вместе с магами, подарила Индии замечательные традиции и вознесла Грецию до уровня лиры Орфея…

Он стоял перед Маргарет, возвышаясь над ней своей огромной фигурой; его взгляд непреодолимо притягивал ее. Казалось, что он произносит свои слова лишь затем, чтобы скрыть, что именно на ней сконцентрировал всю энергию, которой обладал.

— Магия лежала в основе расчетов Пифагора, скрываясь под первыми научными принципами; она устами оракулов правила империями, от ее прорицаний на своих тронах бледнели тираны. Умы одних она привязывала к себе с помощью любопытства, других — с помощью страха…

Его голос совсем затихал, но оставался столь проникновенен, что у девушки закружилась голова. Слова действовали слишком сильно, подобно чересчур крепкому запаху.

— Я утверждаю, что для этого искусства нет ничего невозможного. Оно повелевает элементами, понимает язык звезд и направляет планеты по их орбитам. Луна по их приказанию становится в небе кроваво-красной. Мертвые восстают из могил, и ночной ветер, который стонет в их черепах, преобразуется в зловещие звуки. Небо и Ад подвластны магии, как и все виды живых существ, прекрасные и безобразные, как любовь и ненависть. Мановением палочки Цирцеи она может обратить людей в диких зверей, а зверей сделать чудовищами с человеческими лицами. Жизнь и смерть держит в руках тот, кто знает секреты этого искусства. Оно обещает бессмертие и дарит богатство, превращая металлы в золото.

Маргарет почти не слышала, что он говорит. Сон медленно охватывал ее под его пристальным взглядом, ею овладело бессилие, и она даже не пыталась освободиться от наваждения, словно была уже прикована к магу невидимыми цепями.

— Если вы обладаете властью, покажите ее, — прошептала она, едва сознавая, о чем просит.

Внезапно он ослабил то могучее усилие воли, которым удерживал ее в подчинении. Как человек, израсходовавший все силы и одержавший победу, Хаддо с легким вздохом крайнего изнеможения расслабил мускулы. Маргарет молчала, но понимала: сейчас случится что-то страшное. Ее сердце трепетало, как птица, бьющаяся в силке, но было уже поздно — не вырвешься. Ее просьба вызвала нечто неотвратимое.

На плите стоял таз из полированной меди, куда хозяйки студии наливали воду для увлажнения воздуха. Оливер Хаддо сунул руку в карман и вытащил серебряную коробочку. Постучал по ней, как курильщик стучит по табакерке, улыбнулся, и она открылась. Прихватив щепотку голубого порошка, бросил его в воду, находившуюся в медном тазу. Тотчас же взметнулось яркое пламя. Маргарет вскрикнула. Оливер быстро взглянул на нее и жестом удержал на месте. Она видела, как горела вода, горела так ярко и жарко, будто в тазу был обычный светильный газ; и с тем же глухим хриплым шумом. Вдруг вода исчезла. Маргарет подвинулась ближе и сообразила, что таз пуст. Вода сгорела, как солома, не осталось ни капли. Девушка растерянно провела рукой по лбу.

«Но вода не может гореть», — пробормотала она про себя.

Казалось, Хаддо прочел ее мысль и улыбнулся в ответ странной улыбкой.

— Знаете ли вы, что человечество не изобрело ничего более разрушительного, чем этот голубой порошок? У меня его достаточно, чтобы сжечь воду во всем Париже.

Он умолк, словно стремясь забыть о ее присутствии. И в задумчивости смотрел на свою серебряную коробочку.

— Правда, приготовить его можно только в очень небольших количествах, ценой неимоверного труда и с огромными затратами. Он слишком легко улетучивается, хранить его более трех дней невозможно. Иногда мне казалось, что при некоторых усилиях я сумел бы сделать этот препарат более стабильным, так его модернизировать, чтобы он, как радий, не сгорал, не терял своей силы; тогда мне удалось бы овладеть величайшим секретом, когда-либо существовавшим на свете. Поскольку порошок не улетучивался бы, его действию не было бы конца. Вода продолжала бы гореть, пока на земле оставалась бы хоть капля влаги. Он мог бы спалить всю землю. Чудовищную власть получит тот, кто овладеет его стабильностью, ибо бросить его в воду означало бы обречь все живое на неизбежную гибель.

Хаддо перевел дыхание и в его глазах загорелся дьявольский огонек. Голос охрип от волнения.

Маргарет содрогнулась, но и подумать не посмела, что этот человек сумасшедший. И не пыталась судить его. Оливер набрал еще щепоть этого страшного порошка и бросил в медную чашу. Вновь порылся в кармане и вытащил пригоршню какого-то вещества, походившего на истолченные сухие листья. Вероятно, в них еще оставался след влаги, так как на дне чаши немедленно вновь поднялось пламя, правда, не такое могучее, как в первый раз. Странные испарения заполнили комнату. Запах их был резок, и он одурманивал. Стало трудно дышать, Маргарет закашлялась. Хотела попросить Оливера прекратить опыт, но не могла вымолвить ни слова. Он взял таз и поднес ей, приказав:

— Взгляните!

Она наклонилась и увидела на дне сгусток голубого пламени, необычайно твердого, похожего на расплавленный металл. Оно было неподвижным, но странно извивалось, будто змейки огня мучались от собственного неземного жара.

— Вдохните как можно глубже.

Она повиновалась. Внезапная дрожь пробежала по телу, и Маргарет погрузилась во тьму. Пыталась было закричать, но не могла издать ни звука. Голова кружилась, показалось, что Хаддо пытается закрыть ей лицо. Еще раз глотнула воздух, чтобы не задохнуться, и земля ушла из-под ног. Почудилось, что тело устремилось куда-то с невероятной скоростью. Маргарет шевельнулась, но Хаддо приказал не оглядываться. Смертельный ужас охватил ее. Она не знала, что ее несет, но двигалась все быстрей и быстрей, и сам ураган не поспел бы за ней. Наконец, остановилась, и Хаддо взял ее руку.

— Не бойтесь, — сказал он. — Откройте глаза и встаньте. Их окружала ночь, но это была не умиротворяющая ночь, успокаивающая усталые души смертных; это была ночь, таинственным образом приводящая души в смятение, когда каждый нерв напряжен до предела. Темноту прорезало багряное зарево, и в его свете можно было различить очертания искаженных предметов. Луны не было видно, но мерцающие звездочки, как души умерших грешников, казалось, танцевали на листочках вереска бледными ночными огнями. Кусты вереска топорщились в огромной развороченной пустыне, наполненной обломками гигантских скал и скелетами безлистых деревьев, изломанных и изгрызанных, как истерзанные болью души. Казалось, будто тут пронеслась разрушительная гроза, и земля отдыхает после дождевых потоков и ураганного ветра. Окружающее молча страдало, как измученный человек, у которого нет сил понять, что его беды кончились. До Маргарет доносилось хлопанье крыльев чудовищных птиц, словно бы нашептывающих ей удивительные истории о своих перелетах. Оливер крепче сжал ее руку. И уверенно вывел на развилку дорог. Она не ведала, что их окружало: обломки скал или разрушенные могилы.

Вдруг раздался трубный зов, и со всех сторон, там, где только что ничего не было, полезли какие-то существа. Огромное пустое пространство наполнилось тенями, и они, подгоняя друг друга, покатились, как морские валы. Девушке показалось, что пред ней предстало все царство мертвых: мрачные тираны и размалеванные куртизанки, римские патриции в алых тогах и восточные султаны. Все великие грешницы прошлого продефилировали перед ней: Иродиада, целующая уста отрубленной головы, Клеопатра, опустившая бледное похотливое лицо, Мессалина, кривящая ненасытные губы и сверкающая полными злобы глазами. Мелькали перед ней кроваво-красные сутаны кардиналов, рыцари в стальных доспехах, гомосексуалисты в женских одеждах и дамы в кринолинах и напудренных париках. Внезапно порыв ветра унес их всех прочь, как осенние листья, и перед Маргарет потянулись молчаливые толпы рабов, неисчислимых, как песчинки на морском дне. Их худые лица были землистыми от нужды и впалыми от болезней, а в глазах горела безысходность отчаяния. Рабы стремились вперед, как взбунтовавшаяся толпа, в ужасе бросающаяся в узкие улочки, спасаясь от преследования конницы, вызванной для ее усмирения. Казалось, будто весь мир собрался здесь, в этом страшном пространстве.

Затем все снова опустело, и перед Маргарет возникло огромное искореженное древо, стоящее среди пустыни в полном одиночестве; и хотя оно было мертвенно-неподвижным, чудилось, что страдает больше, чем человек. Молнии сбили с него крону, но ветер столетий не сумел вырвать с корнями. Истерзанные ветви, голые, лишенные листвы, были похожи на руки Титана, заломленные в смертельной тоске. Через мгновение к горлу Маргарет подступила тошнота от страха; с деревом произошла перемена, в нем возникло биение жизни: грубый ствол обратился в могучий торс, скрюченные ветви — в человеческие руки. Дерево стало козлоногим чудовищем, огромней любых монстров, что могут привидеться в кошмарных снах. Рога, длинная борода, обросшие шерстью ноги с копытами и большие человеческие руки. Похотливое и жестокое лицо ужасно и, все-таки, божественно. Перед ней был Пан, играющий на своей свирели, и его сладострастный взгляд ласкал ее с отталкивающей нежностью. И вдруг будто рассеялся туман — ее взору открылся прекрасный вид, звериная часть этого мерзкого существа как бы растаяла, и перед Маргарет оказался обнаженный, атлетического сложения юноша с тонкими чертами благородного лица. Движимая любопытством, она попыталась подойти ближе, но фигура юноши тоже начала растворяться в облаке, и она почувствовала, что ее вновь окружают мечущиеся толпы. Опять возникли все легендарные чудища и дикие звери, порожденные бредом параноиков. Из тьмы выплыли огромные жабы, с лапами, прижатыми к животу, гигантские шмели, покрытые панцирями, какие-то примитивные, трещащие роговой чешуей твари с крабьими глазами, крылатые змеи и ползучие гады, зарождающиеся в грязи. Она слышала пронзительные вопли и взрывы смеха, вселяющие ужас крики воинов, гибнущих в смертельных схватках. Женщины Хаггарда, простоволосые и развратные, разносили вино, и там, где они проливали его, оставались пятна, напоминающие пятна крови. Маргарет чудилось, что в ее жилах течет огонь, а душа покинула тело; но ее место заняла новая душа.

И вдруг ей стало понятно, почему это зрелище столь непристойно. Ведь она принимает участие в оргии чудовищной похоти, ей открылась порочность мира! Она увидела такие мерзости, что закричала от ужаса, и тут услышала рядом язвительный смех Оливера. И почувствовала, как он взял ее руки в свои. Попыталась вырваться, но он сказал: «Не надо бояться».

Голос его опять стал вполне естественным, и до ее сознания дошло, что они мирно сидят в студии. Она испуганно огляделась. За окном уже сгущались ранние осенние сумерки, комнату освещали лишь блики огоньков от догорающих в камине углей. Но все еще ощущался слабый дурманящий запах вещества, которое сжег Хаддо.

— Зажечь свечи? — спросил он.

Поднес спичку к канделябру, стоящему на рояле. Свечи отбрасывали странный свет. Маргарет вспомнила все, что ей сейчас привиделось, и поняла: Хаддо все время находился рядом. Ее охватил стыд, невыносимый стыд, краска, залившая щеки, казалось, готова была сжечь их. Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

— Уйдите, — проговорила она сквозь слезы. — Ради Бога, уйдите.

Мгновение он вглядывался в нее, на губах играла улыбка, та, которую Сюзи подметила после его схватки с Артуром.

— Когда вам захочется встретиться со мной, вы найдете меня на улице Вогиро в доме 209, — сказал он. — Постучитесь во вторую дверь слева, на третьем этаже.

Она не ответила. Ей все еще было ужасно стыдно.

— Я запишу, чтобы вы не забыли.

Оливер нацарапал адрес на листке, который нашел на столе. Маргарет не поднимала головы. Рыдала так, что казалось, разорвется сердце. Вдруг она вздрогнула — рядом никого не было. И не слышно было, чтобы кто-то открыл и затворил дверь. Девушка упала на колени и принялась исступленно молиться, будто ей угрожала какая-то смертельная опасность.

Но когда раздались звуки открываемой ключом двери, Маргарет вскочила. И стояла, прислонившись спиной к каминной решетке, спрятав руки за спину, в позе пленника, готового доказывать свою невиновность. Сюзи вошла в комнату и, застав компаньонку в таком волнении, очень рассердилась.

— Почему ты не пришла на чай? — упрекнула она. — Я не могла понять, что с тобой произошло.

— У меня ужасно разболелась голова, — ответила Маргарет, стараясь взять себя в руки.

Мисс Бойд устало опустилась на стул. Маргарет заставила себя поинтересоваться:

— Нэнси хотела сообщить тебе что-то важное?

— Мы не встретились, — раздраженно ответила Сюзи. — Ничего не понимаю. Я прождала, пока сошли все пассажиры, но ее на вокзале не было. Тогда я подумала: может, она неверно указала время? Или приехала не из Англии. Короче, я еще с полчаса безрезультатно топталась на перроне.

Она подошла к камину, на котором оставила телеграмму, вызывавшую ее на Северный вокзал, и внимательно перечитала ее.

— Как глупо с моей стороны! — воскликнула она. — Не обратила внимания, на почтовый штемпель! Телеграмма послана с улицы Литре.

Ходу от их студии до улицы Литре каких-то десять минут. Сюзи озадаченно вертела листок с телеграммой.

— Интересно, не сыграл ли кто-нибудь со мной глупой шутки? Но зачем? — улыбнулась она. — Если бы я была подозрительной, то подумала, что ты сама послала ее, что бы выпроводить меня из дома.

У Маргарет мелькнула мысль, не был ли автором телеграммы Оливер Хаддо. Он мог заметить имя Нэнси на фотографии во время своего первого визита в студию. Но у нее не было времени размышлять над этим, и она ответила с легкой улыбкой:

— Если бы я хотела отделаться от тебя, я бы так и сказала.

— Я полагаю, у нас никого не было?

— Никого.

Ложь сорвалась с ее губ прежде, чем Маргарет успела подумать об этом. Ее сердце заколотилось. Она покраснела.

Сюзи встала, чтобы прикурить сигарету. Ей хотелось успокоиться. Пачка лежала на столе, и ее взгляд случайно наткнулся на записку с адресом, оставленную Хаддо. Она взяла листок и прочла вслух.

— Кто там живет? — спросила она.

— Понятия не имею.

Маргарет приготовилась к дальнейшим расспросам, но Сюзи без интереса бросила записку обратно и зажгла спичку.

Маргарет стало безумно стыдно. Ей, правдивой по натуре, невыносимо было сознание того, что она с такой легкостью солгала лучшей подруге. И заставило ее сделать это нечто, чего она сама не могла себе объяснить. Она многое отдала бы, чтобы признаться в своей лжи, но мужества не хватало. Тяжко было думать, что злоупотребляет абсолютным доверием Сюзи, но если бы она сообщила ей о визите Оливера Хаддо, это повлекло бы дальнейшие расспросы и пришлось бы признаться в необъяснимом страхе, который она испытала. Сюзи подумала бы, уж не сошла ли она с ума…

Постучали в дверь, и Маргарет, все еще безумно волнуясь, едва сдержала крик ужаса. Ей почудилось, что вернулся Хаддо. Но это был Артур Бардон. Она приветствовала жениха с бурной радостью, несвойственной ей. Обычно она была куда сдержанней. Кроме того, ее охватила крайняя слабость, даже физическая усталость, будто она вернулась из длительного путешествия. Напряжение дошло до предела.

Сюзи и Артур завели беседу об обыденных вещах. Маргарет старалась участвовать в ней, но голос звучал неестественно, казалось, что Артур смотрит на нее с удивлением. В конце концов она не сумела сдержаться и неожиданно вновь расплакалась. Артур нежно обнял ее, не понимая, в чем дело. Он пытался успокоить девушку, а та рыдала, не в силах остановиться, припав к нему на грудь и как бы умоляя о защите.

— Ничего страшного, — проговорила она наконец сквозь слезы. — Не знаю, что со мной. Просто волнуюсь и боюсь чего-то.

Артур подумал, что у женщин частенько бывает то, что он называл старомодным словом истерика, и не придал особого значения этому взрыву неуравновешенности. Он утешал невесту, как ребенка.

— О, не оставляй меня, Артур! Я так боюсь, как бы не произошло что-то ужасное. И мне так нужна твоя сила. Обещай, что ты никогда не оставишь меня!

Артур засмеялся, целуя ее мокрые от слез глаза, и она попыталась улыбнуться.

— Почему мы не можем пожениться сейчас же? — спросила она. — Я больше не хочу ждать. Я не буду чувствовать себя в безопасности, пока не стану твоей женой.

Он стал ласково успокаивать ее: ведь они поженятся через несколько недель. Свадьбу нельзя ускорить: и дом их еще не готов, и нужно время, чтобы пошить подвенечное платье. Она же сама назначила день свадьбы.

Маргарет молча слушала. То, что он говорил, было разумно, и она не знала, как его убедить. Даже если бы она рассказала все, что произошло, он не поверил: подумал бы, что просто разыгралось болезненное воображение.

— Если со мной что-нибудь случится, — проговорила она, не спуская с жениха темных затравленных глаз раненого зверька, — ты будешь виноват.

— Обещаю тебе — ничего не случится.



Читать далее

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть