Онлайн чтение книги Время ангелов The Time Of The Angels
Глава 13

— Мюриель.

— Да.

— Я могу поговорить с тобой минуту?

Мюриель медленно поднялась обратно по ступеням. Отец говорил с ней через полуоткрытую дверь, и в комнате, казалось, было темно. «Патетическая симфония», так громко звучавшая всего несколько минут назад, что была слышна в ее комнате, теперь превратилась в сиплый шепот.

Мюриель осторожно приоткрыла дверь, как будто ожидая за ней какую-то преграду, и бочком втиснулась в комнату. Хотя уже наступило утро и, к тому же чуть менее туманное, чем обычно, занавески у Карела все еще были задернуты. Воздух в комнате казался холодным и спертым, Мюриель предположила, что отец всю ночь не спал. Единственная, закрепленная под углом лампа освещала книгу, открытую на его столе. Карел, в первый момент невидимый, материализовался со Стороны софы из черного конского волоса. Он подошел к столу и сел, потянув лампу вверх, и комната немного осветилась.

— Закрой дверь. Сколько времени?

— Около десяти.

— Садись, пожалуйста.

Мюриель неловко села, посмотрев через стол ему в лицо.

— Ты уже нашла работу, Мюриель?

— Нет еще.

— Надеюсь, найдешь.

— Найду.

— Как себя чувствует сегодня Элизабет? Я слышал, как звенел ее колокольчик.

— Она выглядит как обычно.

— Я хочу поговорить с тобой об Элизабет.

Мюриель вглядывалась в красивое, удивительно напряженное лицо отца. Одна половина его была высвечена лампой, другая — скрывалась во тьме. Оно казалось слишком спокойным. Такое лицо могло принадлежать какому-то недоступному равнодушному отшельнику неизвестной веры, скрывающемуся в отдаленной горной пещере. Мюриель содрогнулась. Знакомое чувство уныния, страха и трепета струилось на нее от отца, как благоухание.

Мюриель проснулась этим утром в плохом настроении. Испытывая недобрые предчувствия, она припомнила свой разговор с Лео и ту нелепую сделку, которую с ним заключила. Мысль ввести это безответственное существо в упорядоченный и замкнутый мир Элизабет сейчас казалась ей не столько необдуманной, сколько бессмысленной. Теперь она более ясно поняла: то, что привлекало ее в Лео и заставило рассматривать его как «подходящего» для Элизабет и даже в какой-то мере «подходящего» для нее самой, заключалось в его моральной или, скорее, аморальной игривости, той жизнерадостной готовности поступать дурно, так безобразно вылившейся в отвратительную кражу и в ту сцену с Юджином, которую она невольно подслушала. Прежде она думала о Лео как о сильнодействующем средстве, о чистой стихийной силе. И действительно, было какое-то чувство чистоты в этой силе, что и заставило ее так охотно представить его себе как инструмент. Такое простодушно-эгоистичное создание не могло нести в себе угрозу. Подобных вещей Мюриель не боялась. Она льстила себя надеждой, что может их контролировать. Однако сейчас она была и потрясена, и сбита с толку, испытывала отвращение к Лео и в то же время не считала себя вправе решительно осудить его, как будто сама уже стала его соучастницей.

Мюриель находила утешение в огромной жалости к Юджину, жалости, особую силу которой придала ее неудачная попытка осудить его сына. В крайнем волнении она ушла из дома за покупками и, когда проходила через Ладгейт Хилл, остановилась потрясенная, увидев русскую шкатулку, выставленную на продажу. Она никогда прежде не замечала такого рода вещей, и то, как живо привлекла ее внимание эта шкатулка, не могло не показаться значительным. Она бежала всю дорогу домой. Мюриель надеялась, что Юджину понравится шкатулка и ему будет приятно, что она думала о нем, но такой реакции она не ожидала. Его слезы благодарности поразили Мюриель и мгновенно сделали ее очень счастливой. Она была права — его порадовала ее забота. Позже она сожалела, что пришла в замешательство и покинула его слишком быстро. Ей следовало остаться, она могла бы обнять его и даже, может, в тот момент поцеловать. Когда она металась этой ночью в своей постели, то представляла, как целует его, и стонала в подушку.

Сейчас, сидя перед отцом в полуосвещенной комнате, она чувствовала себя виноватой. Она всегда испытывала перед ним чувство вины. Теперь она ощущала ее из-за Лео, но особенно из-за Юджина. Она начинала любить Юджина. Мюриель удерживалась на краю пропасти.

— Что с тобой, Мюриель?

— Ничего. О чем ты хотел поговорить со мной?

— Об Элизабет. Я серьезно беспокоюсь за нее. Мюриель сосредоточилась. Лампа отбрасывала круг света — широкую дугу на стол, другая часть круга падала на пол и рассеивалась. Если бы только был свет за пределами этой комнаты, свет, который возможно было впустить! Мюриель ощущала взгляд отца. Он как будто давил на нее. Она пристально смотрела на ясно очерченную дугу света.

— Мне показалось, что с ней все в порядке. Она не жаловалась на новые боли.

— Я имею в виду не физическое состояние. Мюриель почувствовала, что ее, словно легкое облако, охватывает сонливость. Оно жужжало, как рой пчел, и приближалось все ближе, ближе… Она заерзала на стуле, потирая одну лодыжку о другую.

— С Элизабет все в порядке. Не понимаю, что тебя беспокоит.

— Разве ты не замечаешь некоторой апатии?

Мюриель замечала. Но это не имело значения. Она поспешно сказала:

— Нет… Да. Движения утомляют ее, вот и все. А еще эта ужасная погода.

— Думаю, это не все. Тебе следует быть более внимательной к своей кузине. Она перестала читать.

— Ну, читает она мало…

Это правда, Элизабет практически ничего не читала с тех пор, как они приехали в Лондон. Она проводила большую часть времени, разбираясь с головоломкой, или сидела, глядя на огонь. Но у Элизабет бывало подобное настроение и прежде. Это неизбежно для девушки, ведущей столь уединенную жизнь. Безусловно, это не имело большого значения.

— Она стала еще больше замыкаться в своем внутреннем мире. Повседневная жизнь ничего не значит для нее. Неужели ты не видишь этого?

— Нет, — с усилием сказала Мюриель. Она подняла глаза и встретила взгляд отца. Его взгляд, хотя и пристальный, казалось, слегка смягчился. Мюриель почудилось, будто ее глазное яблоко стало огромным пространством, по которому перемещался взгляд Карела. «Я должна все отрицать, — сказала себе Мюриель, едва ли осознавая, что имеет в виду. — Я должна все отрицать».

— Она пытается покинуть нас, — тихо сказал Карел. Он положил руки прямо перед собой на стол, сложив пальцы вместе.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — сказала Мюриель, — если ты предполагаешь, что Элизабет становится неуравновешенной или что-то в этом роде, то я просто не соглашусь. Она абсолютно в порядке. — Голос Мюриель прозвучал резко и хрипло, прорываясь сквозь сплетение каких-то шелестящих звуков. Позже она поняла, что это все еще журчит «Патетическая симфония».

— Она пытается покинуть нас, — повторил Карел. — Трудное время предстоит нам с тобой. Если не сумеем удержать ее здесь, нам придется последовать за ней. — Он говорил теперь еще тише, задумчиво прижав руки к столу и слегка наклонившись вперед.

— Я действительно не понимаю тебя, — сказала Мюриель. Она испытывала вялость, страх, чувствовала, что задыхается, и не могла понять почему. Возможно, ей недоставало мужества. В ее мыслях высветилось слово «мужество». Она должна все отрицать.

— Ты очень хорошо все понимаешь. Очень хорошо, Мюриель, — возразил Карел. — Ты всегда понимала Элизабет.

— Ты знаешь, я очень люблю Элизабет… — сказала Мюриель.

— Мы оба очень любим Элизабет. Мы всегда заботились о ней. Она — наше тайное сокровище, наше общее достояние.

Мюриель почувствовала, что должна устоять. Ее втягивали в какой-то заговор, вовлекали в какой-то отвратительный союз. Ей говорили, что она всегда была в таком заговоре, в таком союзе. Но это неправда. Или правда?

— Нет, нет, нет, — сказала она.

— Подожди, подожди, Мюриель, что ты отрицаешь? Мы всегда вместе заботились об Элизабет и будем заботиться впредь. Это так просто.

— Мне кажется, с ней все абсолютно в порядке, — сказала Мюриель. Она обнаружила, что ее руки все еще сжимают стол, а пальцы обращены к Карелу. Она убрала руки со стола и стиснула их.

— Конечно, с ней все в порядке, Мюриель, и с ней все будет хорошо. Только мы обязаны еще больше заботиться о ней и уберечь ее от потрясений. Ее нужно предоставить своим мыслям, своим мечтам. И чтобы не было никаких неожиданностей, никаких вторжений. Они могут привести к тяжелым последствиям.

Шепот «Патетической симфонии» достиг своей кульминации, и патефон отключился. В наступившей тревожной тишине Мюриель громко сказала:

— Я не согласна. Мне кажется, ей нужно видеть больше молодежи. Ей просто скучно, и было бы полезно увидеть новых людей. Это одиночество делает ее такой сонной.

— Сонной, — повторил Карел. — Точно. Наступила тишина. Мюриель показалось, что она снова слышит в тишине какое-то журчание. Возможно, это были ее мысли — мысли, которые Карел таинственным образом мог читать.

Карел продолжал:

— Опасно будить лунатика.

— Элизабет не лунатик, — возразила Мюриель. — Она просто девушка с больной спиной, которой немного одиноко, и она подавлена. — Однако образ лунатика очень подходил ей. «Мужество», — снова сказала себе Мюриель и подумала, не произнесла ли она это вслух.

— Тяжелейшие последствия, — снова повторил Карел. — Элизабет — фантазерка, которая плетет паутину в своих мечтах. Эта паутина — ее жизнь и ее счастье. И наша обязанность, твоя и моя, помочь ей, защитить ее, самим вжиться в эту паутину, быть с ней и терпеть ее общество, пока сможем. Это трудная задача, и она может быть решена только в атмосфере полной тишины и мира. — Его голос перешел в шепот.

— Естественно, я постараюсь…

— Не должно быть ничего, что напугало бы ее, никаких внезапных движений, никаких нарушений привычного порядка, который ты установила и так замечательно поддерживала вокруг нее. Ни она, ни я не могли бы желать более усердной няни. Ты все делала очень хорошо. Но сейчас необходимо усилить заботу и бдительность. Мы должны стать к ней еще добрее.

— Я все же считаю… — начала Мюриель.

— Элизабет теперь еще в большей степени, чем раньше, не может вынести какое-либо потрясение. Мне необходимо твое заверение, я хочу услышать твое обещание, что ты будешь защищать ее так же верно, как защищала всегда.

— Конечно… — сказала Мюриель.

— Ты проследишь, чтобы к ней никто не вторгся и не побеспокоил ее? Ты обещаешь это?

— Ладно, да…

— Вот и хорошо. Я буду полагаться на тебя. У нас есть бесценное сокровище, которое мы должны вместе охранять.

Мюриель молчала. Она чувствовала, что должна запротестовать, отказаться, закричать, выкрикнуть имя Элизабет, призвать далеких неистовых богов в это смертельно тихое место. Но она не могла говорить.

— Мы понимаем друг друга, — сказал Карел. Его тон дал понять, что она свободна.

Мюриель встала. Она попыталась что-то сказать, но теперь Карел тоже поднялся. Желание поскорее выбраться из комнаты перенесло ее к двери. Она оглянулась и посмотрела во тьму. Какой же он высокий. Она вышла, полуприкрыв за собой дверь.

Frere Jacques, frere Jacques, dormez-vous? «Патетическая симфония» зазвучала вновь.

Мюриель стояла у нижней ступени лестницы. Дом снова наполнился едва слышной музыкой. Ей нужен был воздух, движение, ей хотелось бежать, лететь, все, что угодно, только не это спокойствие. Она не могла думать о Кареле и о тех странных узах, которые он, казалось, установил между ними. Присутствие отца отягощало ее, угнетало не только морально, но и физически. Ей казалось, что под этим бременем она опустилась на колени перед Карелом. Если бы только она могла сбросить это бремя, если бы какая-то милосердная сила могла освободить ее. Но темный образ, отступая, уже принес в поле зрения своего лучезарного двойника. Юджин. Все время, пока была с отцом, она думала о Юджине. Только это обороняло ее от гнета его взгляда. Она произносила про себя имя Юджина, возможно даже промолвила его вслух. «Я положу голову ему на грудь. Все будет хорошо».

Ей стало легко. Бремя исчезло. Ее ноги слегка подрагивали от легкости, как листья на ветру. Она прошла через кухню и дальше, к его двери. Ее тело тянулось к нему, и она падала, падала. Она подошла к двери и, помертвев, остановилась. Из комнаты доносился голос… Голос Пэтти.

Мюриель стояла чуть нагнувшись, остановленная на ходу. Лицо ее сморщилось, и она прикрыла его рукой.

— Это опять ты, — сказал Лео за спиной. — Заходи. Мюриель медленно повернулась, прошла через дверь его комнаты и разразилась слезами.

— Дорогая, дорогая, дорогая, — повторял Лео. — Садись. Сюда, на кровать. Возьми мой платок, он чистый.

Мюриель взяла платок, вытерла глаза и протяжно вздохнула, рассеянно глядя на ноги Лео. Слезы, появившиеся на мгновение, высохли. У Мюриель было мало слез.

Лео встал перед ней на колени и положил руку на плечо. Затем довольно неловко сжал ее обеими руками и отодвинулся, сев перед ней на корточки.

— В чем дело? Расскажи дядюшке Лео.

— Ничего, — ответила Мюриель холодным, усталым голосом. — Просто я была ужасно раздражена. А теперь все в порядке.

— Нет, не в порядке. Я вижу. Скажи мне.

— Это слишком запутано. Ты не поймешь.

— Ну, во всяком случае останься и поговори со мной. Поговори о чем угодно. Это пойдет тебе на пользу, ты знаешь.

Возможно, он прав. Она смотрела на его волосы, напоминающие пушистый мех, в светло-серых глазах отражались одновременно и озабоченность, и веселье. Это было существо, не выносившее кошмаров.

— Хорошо. Расскажи мне кое-что. Ты вернул эту икону назад?

И Лео встал:

— Нет, но верну, непременно верну. Послушай, давай по-настоящему поговорим друг с другом. Мне надоели все эти перебранки и подшучивания. Ты должна заставить меня стать серьезным. Ты сможешь, если попытаешься. Ты попытаешься?

Она посмотрела на него:

— Я ничего не смогу поделать с тобой.

— Потому что ты обо мне такого дурного мнения? Ведь ты плохо думаешь обо мне, не так ли?

— Не знаю, — сказала Мюриель. — Это не имеет значения. Я плохо думаю и о себе.

— Это не шутка.

— Я знаю, что это не шутка.

— А насчет иконы… Я верну ее. И если не возражаешь, то не стану рассказывать — каким образом. Но я не горжусь собой. Я только что совершил такое, что даже я…

— Ты не украл снова?

— Нет. Хуже. Но не расскажу тебе об этом. Я намерен рассказать тебе о другом, хотя это менее важно. Но символично. Почему это должно тебя интересовать?

— О чем ты говоришь?

— Когда я говорил тебе, почему я продал икону, я не сказал тебе правды. В действительности я солгал: тебе одно, отцу другое, и третье — ну, третьей стороне, которая оказалась вовлечена.

— Я догадалась, тебе нужны деньги, чтобы сделать операцию девушке.

— Ну, не совсем. Я говорю «не совсем», потому что… ну, видишь ли, операция действительно была, но не сейчас, несколько месяцев назад, и девушка теперь в действительности ушла к другому. Но не в ней дело. Видишь ли, я тогда одолжил деньги на операцию, занял их у женщины постарше, которая, ну, отнеслась с сочувствием.

— Понимаю. Так что теперь…

— Это имело последствия, — сказал Лео. — Я не имею, ж виду ничего сенсационного. Мне не пришлось спать с ней, чтобы получить деньги. Совсем нет. Она ужасно корректная. Но она такая… нам пришлось стать близкими друзьями, ты понимаешь, что я имею в виду. Она относится ко мне по-дружески, с; симпатией и хочет все знать обо мне и помогать. Я ощущаю себя осой, завязшей в джеме. И пока я должен ей деньги…

— Ты не можешь бросить ее.

— Да. Хотя я не стал бы так говорить. В конце концов, она не моя девушка. Просто я хотел освободиться и не мог.

— Ты был готов использовать ее, но не намерен иметь дело с тем, что ты называешь последствиями?

— Полагаю, именно так. Не очень-то хорошо, не правда ли? Но я был тогда в полном отчаянии. Дело в том, что я не выношу ее. И все время ощущаю, что наполовину лгу ей, больше чем наполовину. И пока эти чертовы деньги поставлены на карту…

— Думаю, ей не нужны деньги?

— Нет. Она все время твердит, чтобы я оставил их себе в подарок. Но: я не могу. И дело не в морали, а в психологии.

— Это часто одно и то же. Я понимаю трудность.

— Но ты веришь мне? — спросил Лео. — Я много раз обманывал тебя. Но это правда.

— Я верю, — сказала Мюриель. Она действительно верила. — Ты заплатил ей теперь?

— Нет, — ответил Лео. — В том-то и дело. По крайней мере это то, что ты делаешь для меня, или я для тебя. Я не ожидал подобного.

— Не понимаю тебя.

— Я продумал, как сохранить деньги, чтобы заплатить долг и заставить третью сторону выкупить для меня икону, но не могу сделать этого.

— Что же останавливает тебя? Безусловно, не демон нравственности на этот раз?

— Да. Думаю, именно он. Я всегда считал, что смогу легко отказаться от морали, но это не так просто. Я не настолько свободен, как предполагал.

— Ты правда получил семьдесят пять фунтов за икону?

— Правда. Но я собираюсь отдать их сегодня тому человеку, который… ну, человеку, который собирается вернуть мне икону.

— И от которого ты скрыл, что деньги все еще у тебя?

— Точно. Боюсь, ему придется заплатить немного больше. Но это благородный жест, который с твоей стороны будет сопровождаться другой подходящей ложью?

Лео изумленно посмотрел на нее, затем рассмеялся:

— Да! Во всяком случае я отдам их. О Боже! Ты довольна мной, Мюриель?

— Но ты все еще связан со своей сочувствующей пожилой дамой?

— Да. Я не могу сейчас думать об этом, но найду какой-нибудь выход. Послушай, дорогая, ты мне всерьез говорила о своей кузине?

Мюриель отвернулась от него. Перед ее взором мысленно предстала картина: душная тьма, что-то жужжит в глубине комнаты, как рой пчел. Она быстро повернулась к Лео:

— Да.

— Пойми, я не полный дурак, — сказал Лео, — хотя часто прикидываюсь дураком, но здесь все будет в порядке. Я очень хочу познакомиться с твоей кузиной, просто познакомиться, что бы ни случилось потом, даже если ничего не произойдет. Я думаю о ней постоянно с тех пор, как ты рассказала мне, и не могу отказаться от романтических грез. Если ты позволишь мне познакомиться с ней, клянусь, я не подведу тебя и буду делать все, что ты скажешь.

— Хорошо, — сказала Мюриель.

— Ты не расскажешь мне немного о ней? Какая она?

Мюриель стиснула зубы. Внутри нее что-то завибрировало, и она, почувствовав, что вот-вот снова хлынут слезы, встала.

— Не сейчас. Как-нибудь в другой раз. А теперь я должна идти.

— Я сказал что-нибудь не то?

— Нет.

— Не сердись на меня, Мюриель.

— Я не сержусь.

— Не грусти.

Подойдя к двери, Мюриель почти споткнулась о Лео. Он опять неловко обнял ее, и она на минуту горячо прижалась к нему Когда она вышла, то услышала голос Пэтти, все еще доносившийся из комнаты Юджина.

Несколько минут спустя Мюриель неслышно вышла из парадной двери. На улице стояла тишина. Туман стал чуть менее плотным, и воздух наполнился снегом. Огромные мягкие белые снежинки бесшумно кружились вокруг нее и, казалось, коснувшись земли, снова поднимались и летели по воздуху, рисуя узор, от которого рябило в глазах. Они падали столь обильно, что заполнили атмосферу холодом, как густым неласковым мехом. Мюриель отбросила их от лица и, опустив голову, пошла вперед. Снег скрипел под ногами. Внезапно перед ней выросла укутанная фигура и прошла мимо, направляясь к дому священника. Она напоминала миссис Барлоу.

Мюриель быстро шла, не глядя куда, и пыталась размышлять. По крайней мере способность думать, казалось, вернулась к ней. Она подверглась сильному давлению. Карел употребил свою власть, и, хотя он не произнес особых угроз, в его силе ощущалась скрытая опасность. Но чем он мог ей угрожать? Мюриель боялась потерять связь с реальностью. У нее не было времени подумать между разговором с Карелом и встречей с Лео, и все же она инстинктивно уцепилась за возможность как-то использовать Лео. Она боялась Карела, опасалась ослушаться его. Но еще больше она боялась чего-то другого — изоляции, паралича воли, превращения мира в нечто маленькое, сонное и огороженное, как внутренняя часть яйца. Ей казалось, будто Карел пытался вовлечь ее в какой-то дьявольский заговор или, скорее, загипнотизировать ее, привив чувство неизбежности. Ей нужна была резкость, даже абсурдность Лео, чтобы убедить себя в своем собственном независимом существовании.

Но почему она думала о словах Карела как о дьявольском заговоре? Если это и был заговор, то она в нем давно участвовала. Она никогда не сомневалась в том, что Элизабет больна и нуждается в защите от потрясений окружающего мира. Она была главной защитницей Элизабет от этих потрясений, и сама намеренно создала тот будуар, в котором теперь Элизабет казалась такой пугающе сонной и оцепеневшей. Все это воспринималось как необходимость. Доктора приходили и уходили, качали головами, предостерегали против напряжения и рекомендовали полный покой. Элизабет была инвалидом и вела жизнь больной. Что здесь таинственного?

«Почему я не могу относиться ко всему этому проще?» — размышляла Мюриель. Возможно, Элизабет и должна вести такую тихую жизнь. Но почему она так изолирована от людей? Карел внес какую-то путаницу в отношения, и теперь нужно все расставить по местам. Это не такое уж не допускающее никаких отступлений дело. Почему бы Мюриель не пойти к отцу и твердо и прямо не заявить ему о своем мнении — Элизабет нужно общество и почему бы для начала не познакомить ее с Лео Пешковым? В предложении не было ничего ужасного. Так почему ей тотчас же показалось, что было?

Вот что ей нужно сделать — объяснить все Юджину. Он здесь, он благоразумный, и мысль о том, чтобы привлечь его, успокаивала. Но одобрит ли он идею познакомить Лео с Элизабет? А почему бы и нет? Однако самой Мюриель осуществить этот план теперь казалось так же дико, как, например, разбить зеркало. Разумному постороннему человеку эта идея показалась бы вполне обычной. Хотя, чтобы посторонний действительно понял ситуацию, не придется ли его слегка заразить своим мрачным восприятием событий? Но удастся ли ей это? Не угаснет ли тогда тот огонь и не покажется ли совершенно нереальным? Может, он действительно не настоящий? «Я должна поговорить с Юджином», — сказала себе Мюриель. Но, воображая свою беседу с ним, она представляла себя заключенной в его объятия.

— Мюриель!

Мюриель отпрянула, поскользнулась и чуть не упала с тротуара. Рядом с ней в коричневато-белом вихре снегопада стояла какая-то фигура. «Где я?» — было первой мыслью Мюриель. Она брела наугад, и теперь кто-то окликнул ее по имени.

— Мюриель…

Мюриель узнала Нору Шэдокс-Браун.

— А, привет…

— Моя дорогая девочка, какая удача, что я встретила тебя. Я как раз собиралась зайти к вам. Этот коричневый демон у дверей всегда говорит, что тебя нет. На этот раз я намеревалась назвать ее лгуньей, и надо же, встретила тебя!

— Да… — сказала Мюриель. Она ощущала себя настолько отрезанной от Шэдокс, столь безразличной и неспособной понять ее, что, казалось, едва ли стоило отвечать.

— Мюриель, я хочу серьезно поговорить с тобой.

— Все это не имеет значения, — сказала Мюриель. Ей хотелось поскорее отделаться от Шэдокс, но у нее не было сил что-то выдумывать.

— Что ты сказала? Послушай, нет смысла стоять здесь в такой снегопад. Кажется, ты умираешь от холода. Надеюсь, ты не спешишь? Отсюда недалеко до моего дома. Мы сможем дойти за пять минут. Быстрая ходьба согреет нас. И никаких разговоров по дороге! Идем быстрым шагом!

Нора просунула руку под локоть Мюриель и потянула за собой. Их ботинки проваливались в снег. Хлопья, как холодная вата, залетали в их тяжело дышащие рты. Говорить в любом случае было невозможно.

В первый момент Мюриель слабо посопротивлялась.

Мысленно тяжело вздохнув, она с возмущением ощутила, как рука Норы сжала ее локоть в ее бедро прижалось к ней. Затем ей стало все равно, и она позволила потащить себя вперед. Она даже закрыла глаза и впала в своеобразный транс.

— Вот мы и пришли. Вверх по ступеням. Я обитаю наверху. Внизу никто не живет. Но ты же была здесь прежде.

Мюриель действительно была здесь однажды по случаю, который предпочитала не вспоминать — тогда Шэдокс пыталась убедить ее поступить в университет.

Внезапное тепло гостиной почти причинило боль. Постепенно отогревающиеся ноги ломило, а прикосновение пламени, казалось, обвела контуром ее лицо. Машинально Мюриель сняла пальто и шарф и положила их на стул. С трудом стянула с себя перчатки. Руки окоченели и побелели от холода. Она засунула одну руку под мышку и крепко сжала, будто ожидая услышать, как она сломается. Ее руки болезненно ныли., Мюриель поняла, что готова снова заплакать. Она почувствовала, как слезы наполняют глаза. Что бы ни произошло, она не должна плакать в присутствии Шэдокс. Подойдя к окну, она хрипло откашлялась в носовой платок.

— Ну и денек! — воскликнула Нора. — Садись, Мюриель. Я думаю нам обеим необходимо, подкрепиться! Я заварю нам кофе. Извини, я покину тебя на минуту.

Мюриель продолжала стоять, вытирая лицо носовым платком и глядя на непрекращающийся снегопад. Снег заполнил воздух так, что отдельных снежинок не было видно; Он напоминал огромное курчавое белое одеяло, которое медленно встряхивали за окном. Снова открылась дверь, и звякнул поставленный на стол кофейный поднос.

— Ты выглядишь как беженка, дитя мое! Садись, пожалуйста, и расскажи, как у тебя дела. Тебе следовало ответить на мое последнее письмо, не правда ли? Это было бы вежливо.

— Извините, — сказала Мюриель. Она вернулась кохию и села. — Но я была так подавлена с тех пор, как приехала в Лондон. — Ей не следовало говорить так. Это было как раз то, чего ожидала Шэдокс.

Нора минуту-другую молчала, изучая Мюриель, затем сказала:

— Думаю, тебе лучше рассказать мне обо всем. Мюриель огляделась. Гостиная Шэдокс осталась точно такой же, как она ее помнила. Огонь пылал на каминной решетке, отбрасывая блики на большой каминный прибор с медными ручками. На каминной полке стояли белые фарфоровые чашки с элегантным цветочным узором. Белые деревянные книжные полки разместились в нишах. Книги Норы, все еще в суперобложках, казались такими же чистыми и аккуратными, как и ее фарфор. Цветистый мебельный ситец на стульях слегка поблек и приобрел приятный, как бы присыпанный пудрой оттенок. Превосходные репродукции современных французских художников висели на стенах. Обои были покрыты крошечными розочками. Мюриель с изумлением обнаружила, что вздохнула с облегчением.

Она посмотрела на Шэдокс. Та тоже не изменилась. Шэдокс никогда не менялась. Она выглядела точно так же, как все те годы, что Мюриель знала ее. Блестящие серебристо-серые прямые волосы обрамляли покрытое морщинами доброжелательное лицо ровного смуглого оттенка. Ее энергичный рот и проницательный, уверенный взгляд Мюриель когда-то не выносила. Доброта Шэдокс казалась ей сентиментальной и навязчивой, а уверенность — слепой верой в устаревшие ценности. Теперь у Мюриель возникло ощущение, что сама она внезапно постарела, а Нора в ее воображении оставалась спасительно простодушной.

— Я немного беспокоюсь об отце и кузине, — сказала Мюриель.

— Меня это не удивляет. Твой отец — трудный человек. И у Элизабет исключительно утомительное заболевание. Вот, выпей кофе. Расскажи мне, как дела.

— Трудно сказать, — начала Мюриель. — Признаюсь, я совершенно выбита из колеи. Конечно, Элизабет больна, она не может никуда ходить, ей нельзя поднимать тяжести и так далее. Но мне кажется, отец все преувеличивает. Он склонен держать ее взаперти и слишком болезненно относится к ее посетителям. Я думаю, Элизабет следует видеть больше людей.

— Я совершенно согласна и всегда придерживалась такой же точки зрения. Конечно, твой отец довольно нервный, не так ли? Это человек, который не любит никаких посетителей. Думаю, он вообще ненавидит посторонних в доме.

— Да, — согласилась Мюриель. Раньше ей не приходило в голову такое простое объяснение нежеланию Карела пускать кого-либо навещать Элизабет.

— Я знаю множество подобных людей. Особенно скверно, когда мизантропия родителей наносит ущерб детям! Конечно, нужно соблюдать такт. А как сама девочка? Я имею в виду моральное состояние.

— Неплохо. Меня изумляет, как жизнерадостно она со всем мирится. Только в последнее время она выглядит немного усталой и апатичной.

— Это отвратительное время года, к тому же, я полагаю, наступила реакция после переезда. Естественно, ей нужны какие-то перемены, развлечения, и, конечно, больше всего ей нужны друзья-мужчины.

— Я подумываю познакомить ее с Лео Пешковым, — Мюриель сказала это с таким чувством, будто произнесла богохульство в скрытой форме. Слова напоминали ругательство, произнесенное на иностранном языке.

— Превосходная идея, — согласилась Нора. — Он еще там? Этот молодой человек не оправдывает больших ожиданий, он не слишком энергичный, но очень милый, и нельзя желать никого более безобидного.

— Сомневаюсь, что мой отец подумает так же, — сказала Мюриель.

— Черт возьми, почему твой отец станет возражать? Если тебя интересует мое мнение — он невротическое, эгоистичное, замкнутое и самовлюбленное существо. Очень хорошо знакомый тип мужчины. Надеюсь, ты не станешь возражать против моих слов, ведь нужно называть вещи своими именами. Тебе следует соблюдать твердость в отношениях со своим отцом. Ты все еще его немного побаиваешься, не так ли?

— Да, — призналась Мюриель. Она смотрела на ослепительный огонь и потирала пальцами уголки глаз.

— Сколько тебе лет, Мюриель, дитя мое?

— Двадцать четыре.

— Не пора ли тебе перестать бояться отца?

— Да… — сказала Мюриель.

В конце концов все оказалось так просто, никаких кошмаров, Элизабет немного одинока. Естественно, ей необходимы перемены, развлечения. Карел — скучный невротик, ненавидящий посетителей. Но Элизабет нуждается в обществе молодых людей. Лео Пешков довольно мил и совершенно безвреден. Мюриель должна быть твердой с отцом. Карел — эгоистичный, замкнутый, самовлюбленный человек, тип мужчины, хорошо знакомый. Мюриель следует просто быть твердой с ним. Ей уже двадцать четыре года, и пришло время перестать бояться своего отца. Все было очень просто и заурядно.

— Не плачь, Мюриель, — сказала Шэдокс. — Ничего страшного. Все будет хорошо. Пей кофе. Все будет хорошо, дитя мое.