Онлайн чтение книги У Белого Яра
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. У БЕЛОГО ЯРА

В тот же день, под вечер, усиленный конвой карателей доставил Пичугина в Белозерское, в дом торговца Менщикова.

Здесь, кроме хозяина и его гостя Худякова-Тюленя, владельца заимки, собрались во главе со штабс-капитаном Корочкиным прибывшие из Кургана офицеры контрразведки: поручик Золотушный, ротмистр Гусев, подпоручик Манжетный, прапорщики Музыка и Шубский.

Менщиков, польщенный присутствием в его доме важных персон, решил не ударить в грязь лицом — приготовил отменный ужин. Не полагаясь на кулинарные способности жены, он пригласил лучших стряпух деревни и, пока они готовили обильные яства, ни на минуту не отлучался из жарко натопленной кухни.

Тут же, мешая всем, топтался неуклюжий Тюлень. Разморенный духотой, он вышел на балкон подышать свежим воздухом. Вслед за ним здесь появился и Менщиков. Из открытых окон горницы, где находились офицеры, доносились пьяные выкрики, громкий смех. Прислушавшись, Тюлень с ехидцей заметил:

— В копеечку обойдутся гостеньки-то! Давеча твоя хозяюшка целый час потрошила во дворе птицу, да и ты, куманек, видать, намаялся, бегаючи в винный погребок... Убытки немалые!

Расплывшиеся щеки Менщикова затряслись, как застывающий студень. Свирепо взглянул он на Тюленя, но ответить не успел: в церкви зазвонили к вечерне. Хозяин мгновенно преобразился: принял благообразный вид и смиренно осенил себя широким крестным знамением; набожно перекрестился и гость. Оба, казалось, отрешились от всего земного.

— Ох, грехи наши тяжкие! — притворно вздохнул Менщиков, и вдруг его заплывшие глазки округлились. — Ты, кум, непочтительно говоришь о господах офицерах. Негоже так! Чтоб сокрушить большевиков, нужен крепкий кулак! Ради этого нам с тобой и раскошелиться незазорно.

— Да разве ж я без понятиев? Сам знаешь, сколь принял страху при советской-то власти! Недругу такого не пожелаю!..

— То-то!

Оба снова истово перекрестились.

После знойного дня село казалось вымершим. Приумолкли дворовые пустолайки, только у пожарной каланчи сонно побрехивал старый полуослепший пес.

Под балконом мерно поскрипывали шаги часового. Наклонившись через перила, Тюлень жадным взглядом обшарил двор и грузно повернулся к Менщикову.

— Одного захватили?

— Одного.

— Шибко побит?

— Не приведи бог...

— Как смекаешь, выживет?

— Видать, крепкий.

— В Кургане судить будут?

— Знамо дело...

На уединенном балконе никто не мог их услышать, и все же они говорили шепотом, все еще не освободившись от недавно пережитого страха; даже сейчас, когда этот человек был для них уже безопасен, они продолжали его бояться.

— А как с комиссаром Скрябиным?

— Попадется и он. Всех накроем!

Они замолкли, напряженно прислушиваясь. Ничто не нарушало тишины, только поскрипывали шаги часового.

— Подвинься ближе. Слушай что скажу...

На село опустилась ночь. За Тоболом, над дальним лесом, лениво выплывала луна. Тьма поглотила балкон. Тюлень придвинул волосатое ухо, отягощенное крупной серьгой, и Менщиков припал к нему потными губами.

— Пойдем на кухню, кум. Составим списки партизан, сегодня и подадим... Кончать надо разом со всеми!

...В горнице — дым коромыслом.

Предвкушая обильное угощение, офицеры успели пропустить не по одной рюмке крепкой домашней настойки. Под воздействием чрезмерно выпитого вина все говорили разом, не слушая друг друга; в шумной разноголосице невозможно было уловить отдельные слова.

— Га-с-па-а-да! — перекрывая шум, крикнул Корочкин. — Пра-а-шу не стесняться, сегодня я угощаю!

Все шумно повскакали и потянулись чокаться с изрядно захмелевшим штабс-капитаном, а он резко, словно отдавая команду, кричал:

— На бру-дер-ша-а-фт!

Зазвенели бокалы. Расплескивая вино, Корочкин слюняво чмокал куда придется подходивших к нему офицеров. В суматохе от поцелуя ловко уклонился Золотушный.

— Хитришь, братец, — хихикнул подсевший к нему ротмистр Гусев, кивком указывая на тупо ухмылявшегося Корочкина.

— Не желаю поганить губы об эту обезьяну! — сердито ответил Золотушный и ловко передразнил: — «Сегодня я угощаю!»... Расщедрился за чужой счет.

— Тише, поручик! Штабс-капитан может услышать.

— А мне плевать! Можете передать, будет хоть предлог набить ему морду.

По всему чувствовалось, что Золотушный стремится вызвать скандал. Чтобы отвлечь его, Гусев доверительно шепнул:

— Хотите, я разыграю Корочкина?

— Валяй!

Гусев с видом заговорщика прошел на другой конец стола, где разглагольствовал Корочкин, гаркнул на всю горницу:

— Внимание, господа! — шум сразу стих. — Сегодня у нас особое торжество. Наши славные добровольцы, коими командует штабс-капитан Корочкин, одержали блестящую победу, разгромив партизанский отряд Пичугина. Честь и хвала герою!

— Браво! Брависсимо! — вразнобой прозвучали жидкие голоса.

Польщенный общим вниманием, Корочкин стоял, как истукан, жадно ловя устремленные на него взоры.

— Га-а-с-па-да! — громко крикнул он. — В уезде восстановлен законный порядок. Главарь красных бандитов Пичугин взят мною в плен. Согласно предписанию, он будет этапирован в Курган и предан военно-полевому суду... Га-а-с-па-да! Я с честью выполнил свой долг!

— Ч-че-пуха! — заплетающимся языком произнес Золотушный. — А как насчет д-десяти тысяч?

— Не понимаю! Объяснитесь, поручик...

— Извольте! Десять тысяч — это официальное вознаграждение, назначенное за голову Пичугина. Да об этом всем известно, в газете печаталось объявление...

— Ах, вон вы о чем... — начал было Корочкин и осекся.

Наступила тягостная тишина, не предвещавшая ничего хорошего. Видя, что шутка принимает плохой оборот, Гусев с наигранной веселостью воскликнул:

— Попросим штабс-капитана показать нам красного Робин Гуда.

Корочкин был рад случаю выйти из неловкого положения. Он поспешно удалился из горницы, и было слышно, как он, спотыкаясь, пробирался темными сенями.

Немного погодя там раздался топот многих ног. Дверь распахнулась, и в горницу, подталкиваемый дулом винтовки часового, вошел Пичугин. Вслед ввалились Корочкин, Менщиков и приотставший Тюлень. Корочкин сел на стул, а хозяин дома и гость робко встали позади.

Пичугин был босой, со связанными руками, в разорванной гимнастерке. Лицо бледное, осунувшееся; от левого виска через всю щеку, багровел глубокий шрам.

Весь вид его говорил о недавно перенесенных физических страданиях, но глаза, как и прежде, смотрели чуть насмешливо. В них искрилась упрямая, несгибаемая воля и ничем неистребимая жажда жизни.

— Как стоишь, хам? — крикнул Корочкин. — Перед тобой не мужичье отродье, а офицеры!

— Штабс-капитан, — спокойно отозвался Пичугин, — вам не мешало бы поучиться у «мужичьего отродья» обращению с людьми.

— Что? Что ты сказал?! — рванулся из-за стола штабс-капитан, но, потеряв равновесие, плюхнулся на стул. Осоловелыми глазами он скользил по лицам, никого не узнавая. Встретившись с пронзительным взглядом Пичугина, вздрогнул, трезвея.

Выдержав паузу, Корочкин поднялся и, поддерживаемый Менщиковым и Тюленем, пересек горницу, остановился перед Дмитрием.

— Слушай, ты! Песенка твоя спета. Ты можешь рассчитывать только на наше снисхождение...

— Любопытно! Что же для этого требуется?

— Избавьте крестьян, поверивших вашей агитации, от лишних жертв. Пожалейте народ...

— С чего бы это вас вдруг заинтересовала участь простого народа? — насмешливо прервал Пичугин.

Спокойно-иронический тон Пичугина взорвал Корочкина. Теряя самообладание, он перешел на крик:

— Завтра господин Менщиков соберет сельский сход. Предлагаю выступить и призвать крестьян добровольно сдать оружие! Знайте: во всех деревнях мы уже взяли заложников, в случае вашего отказа они будут публично высечены... Понятно?!

У Дмитрия в нервном тике забилась левая рассеченная бровь, но он быстро овладел собой.

— Не утруждайте себя, штабс-капитан! Я — большевик и ни на какую сделку с вами не пойду. Мы — враги! А что касается народа... Народ сам знает, что ему делать!

— Не упрямьтесь! — продолжал Корочкин. — Партизаны рано или поздно сами вернутся домой. Что поделаешь — мужики! У каждого хозяйство, семья...

— Господин штабс-капитан, — заюлил Менщиков. — Вот списки... тут в точности помечено... Мы с кумом укажем...

Выдернув из кармана пиджака два замусоленных листка, Менщиков, боязливо косясь на Пичугина, торопливо совал их в руки Корочкина. Тот угрожающе шагнул к арестованному, процедил сквозь зубы:

— В последний раз спрашиваю: призовете крестьян к повиновению?

Взгляды их скрестились. Корочкин воровато отвел глаза в сторону и, задохнувшись от бешенства, взвизгнул:

— Двадцать пять шомполов!

...По пыльному проселочному тракту медленно тащится скрипучая крестьянская телега. На ней, горланя песни, небрежно развалились штабс-капитан Корочкин, ротмистр Гусев, подпоручик Манжетный, прапорщики Музыка и Шубский (Золотушный накануне выехал в Курган с донесением в контрразведку о разгроме отряда Пичугина).

Время от времени кто-нибудь из них черенком плетки тычет в спину возницу, деревенского парнишку лет четырнадцати; тот с перепугу начинает нахлестывать лошадь. Вздрогнув потными впалыми боками, она неохотно прибавляет ходу. Офицеры надрывно хохочут, наблюдая, как за громыхающей телегой, увязая в песке, тяжело шагает Дмитрий. Его руки туго стянуты сыромятными ремнями; один конец их привязан к задней подушке телеги, другой держит верховой конвоир, едущий по обочине дороги.

«Потеха» длится несколько минут. Дмитрию они кажутся целой вечностью. При малейшем натяжении ремни впиваются в запястья, от боли цепенеют руки, будто зажаты они в тиски и кто-то безжалостный продолжает закручивать их. Стиснув зубы, чтобы не кричать, Дмитрий упрямо смотрит в одну точку — на заднее правое колесо. Деревянные спицы крутятся так быстро, что и не разглядишь, но вот вращение замедляется, и наступает момент, когда колесо лениво очерчивает круг в такт неторопливому шагу лошади.

Наконец-то можно передохнуть!

Мокрые пряди волос выбились из-под фуражки на лоб, пот струится по вискам, мешает смотреть. Движением головы Дмитрий пытается отбросить волосы, но они упрямо лезут и лезут на глаза. Как хочется размять отекшие руки, но с трудом удается пошевелить лишь кончиками пальцев.

В памяти мелькают разрозненные картины минувшего. Он смотрит на себя как бы со стороны, глазами другого человека, стремясь понять и оценить свои поступки. Он будто слышит чей-то голос: нет, ты не погрешил против партийной совести!

...В детстве Дмитрий любил слушать тайные беседы ссыльного студента из Казани, которого в деревне называли смутьяном, а что это значило, Дмитрий тогда не понимал. Да и зачем про то знать мальчонке, если человек, почему-то избегаемый взрослыми, добр с детьми? Студент был хворый и такой худенький, что, казалось, толкни его посильнее и он переломится в пояснице. А как кашлял бедняга! Бывало, приложит платок к губам, на нем сразу выступит мокрое красное пятно. Кровь... Спрячет платок и ласково улыбнется: «Учился я, ребятки, с Володей Ульяновым. Был он у нас вожаком». И начнет рассказывать о юноше-революционере, словно сказку о русском богатыре, который собирает несметную рать храбрецов, чтобы сокрушить злых людей на всей земле. «Придет это время, верьте мне!» — говорил он ребятам. Студент умер от чахотки, священник отказался отпевать, и похоронили его на скотском кладбище...

Много лет спустя Дмитрий снова услышал об Ульянове-Ленине. Только теперь о нем рассказывал не пришлый человек, а свой, деревенский. То был солдат Южаков, живший по соседству с домом отца. Военную службу проходил он в Порт-Артуре. За распространение ленинской «Искры» среди солдат был сослан на каторгу на Нерчинские рудники. Закованный в кандалы, в полосатом арестантском халате, он два года надрывался на непосильных работах. А затем — «вольное поселение» в Моревской волости и лишение гражданских прав. Паспорт, выданный политкаторжанину, помилованному по случаю рождения наследника русского престола, не разрешал ему заходить в города Российской империи.

Впервые от Южакова узнал Дмитрий о партии большевиков, созданной Лениным. Незадолго до призыва на действительную службу Южаков вручил Дмитрию запрещенную книгу «Что делать?» Ленина.

— Прочитай и сам постарайся понять, что есть правда. А может, и посчастливится тебе повидать Ленина.

Об этих словах опального земляка Пичугин вспомнил в семнадцатом году, когда ему по заданию Петроградского комитета большевиков пришлось однажды охранять конспиративную квартиру, где Ленин проводил беседу с путиловскими рабочими. Младший унтер-офицер двенадцатой роты лейб-гвардии Измайловского полка большевик Пичугин увидел великого вождя. С замиранием сердца наблюдал он за Лениным, что-то быстро записывавшим в блокнот. Дмитрий растроганно думал: «Так вот ты какой, Ильич! Простой, обыкновенный...».

Запросто беседовал Ленин с крестьянином из далекого Зауралья, а на прощанье сказал: «Скоро, теперь уже скоро трудовой народ возьмет власть в свои руки. Россия заживет по-новому!».

— ...Ну что, комиссар? — хрипло хохочет Корочкин. — Несладко? А до Кургана еще далеко. Ха-ха!

По обе стороны телеги движется конный конвой. Босыми ногами Дмитрий шагает по горячему сыпучему песку. Он еле держится на ногах и боли уже не чувствует: руки стали словно чужие.

...В Менщиковой каратели согнали крестьян на площадь. В центре, видимый отовсюду, стоит он, Дмитрий. Поодаль толпятся офицеры. Звеня шпорами, Корочкин неторопливо обходит тесный живой круг, опрашивает: «Кто знает этого человека?».

Дмитрий с тревогой всматривается в хмурые лица стариков, молодых парней и женщин с грудными детьми на руках. Он узнает партизан из отряда Корюкина. А вот и он сам. Они обмениваются быстрыми взглядами, Илья кивком головы приветствует Дмитрия.

Взбешенный молчанием крестьян, Корочкин исступленно вопит: «Мужикам — двадцать, бабам — десять розог!».

— Звери! — слышится в толпе истошный женский крик...

В полдень миновали то место у поворота дороги, где Дмитрий встречался с отрядом менщиковских партизан. Живо всплыли слова рапорта, что читал тогда Корюкин: «Постановили: организовать боевой партизанский отряд. Всем членам партии вступить в него».

Дмитрий очнулся внезапно: впереди, там, где двигалась вереница подвод с арестованными партизанами, выданными кулаками, раздалась винтовочная трескотня. Через мгновение короткими очередями застрочил пулемет.

При первом же выстреле офицеры повскакали с телеги и, не зная, что предпринять, толклись на дороге.

— Арестованного убрать в безопасное место! — крикнул конвою Корочкин и, озираясь, сбежал с дороги; за ним последовали остальные.

Конвоиры тесным кольцом окружили Дмитрия. Подвода свернула в бор и остановилась у небольшого холма, на котором высились две могучие сосны.

Стрельба оборвалась.

Дмитрий оглянулся вокруг... Был «день солнцеворота», и бор, казалось, замер под нестерпимо палящими лучами солнца. Высокие сосны стояли, точно завороженные: не шелохнутся лапчатые мохнатые ветви, неподвижны иглистые макушки. От тишины звенело в ушах. Где-то близко стучал дятел, но и он будто боялся нарушить покой леса: стукнет раз-другой и замолкнет, выждет чего-то, а потом опять торопливо задолбит звонкую кору сосны.

На дороге послышался дробный цокот скачущей лошади, вскоре показался всадник. Навстречу ему выскочил Корочкин.

— Что там случилось?

— Партизаны! Засада! — громогласно доложил верховой, с трудом осаживая разгоряченного коня.

— Болван! Говори тише...

На дороге столпились офицеры: выслушав сбивчивый рассказ связного, они торопливо стали совещаться. Корочкин слушал небрежно, а когда все высказались, надменно сказал:

— Обстановка ясна: партизаны устроили засаду, чтобы освободить Пичугина. Господа, предлагаю немедленно расстрелять его!

— А предписание из Кургана? — неуверенно возразил Гусев. — Мы же отвечаем за сохранность арестованного!

— Сейчас я начальник конвоя! — резко бросил Корочкин. — Партизаны могут повторить налет, и тогда кто из вас поручится за его исход? Кто возьмет на себя ответственность? Может, вы, ротмистр?

— М-м-да-а... — неопределенно протянул тот.

Остальные молчали.

Корочкин втайне торжествовал. Самоличной расправой над Пичугиным он сразу убьет двух зайцев. Во-первых, поубавит спеси у Золотушного, который, воспользовавшись его отсутствием, руками Тришкиной банды сумел схватить Пичугина. «Всю славу хотел присвоить себе! — злорадно думал Корочкин. — Шалишь! Придется поделиться со мной... Ты поймал Пичугина, я его расстреляю! А рапорт составлю «боевой». Эти трусы подпишут». Во-вторых, он, Корочкин, офицер-неудачник из запасного полка, прозябавшего в Кургане, сведет личные счеты с Пичугиным. Это из-за него в Совдепе подозревали Корочкина в контрреволюционной деятельности. Если бы не белочешский мятеж, не миновать бы ему ревтрибунала...

Дмитрий не знал, о чем вполголоса совещались каратели, но еще до того, как они направились в его сторону, он понял: участь его решена!

В эту страшную минуту мысль его работала удивительно ясно.

...Партизаны не склонили головы перед чужеземными захватчиками. Их не испугали угрозы и порки. Скрябин на свободе... Борьба будет продолжаться! До победы!

И как бы в ответ на его мысли тишину леса разорвали частые дробные выстрелы... Партизаны! Сердце Дмитрия переполнила радость. Нет, ничто не устрашит его, пока он чувствует за собой могучие плечи народа!