Онлайн чтение книги Удивительные истории нашего времени и древности
Лу Нань, любитель поэзии и вина, не посчитался с уездным начальником

Стихи эти принадлежат талантливому поэту *нашей династии, жившему в годы *«Цзя-цзин». Фамилия его — Лу, имя — Нань, *второе имя — Шаопянь или еще — Цзычи. Родина его — уезд Сюньсянь, что в округе *Дамин.

Это был красивый, изящный и редкого благородства человек. К восьми годам он научился писать сочинения, а в десять — уже слагал стихи и оды: стоило ему взяться за кисть, как слова тотчас одно за другим тысячами ложились на бумагу, миг — и стихи были готовы. Люди называли поэта то «воскресшим *Ли Бо», то «новым *Цао Цзыцзянем». Лу Нань не заботился о мнении света, не знал ни в чем преград. Широкая натура, он всю жизнь любил вино и был в полном смысле слова благородный человек. Поистине, слава о нем разнеслась по всей Поднебесной, а талантом он превзошел всех своих современников.

С ним знались знаменитые аристократы, влиятельные вельможи, большие ученые и известные богачи. Потомок многих поколений сановников, Лу Нань обладал несметными богатствами и жил по-княжески. Дом его стоял за городом, у подножия горы Фуцю, и был красив и роскошен. Во внутренних покоях жили его наложницы — одна лучше другой. Самые красивые и изящные отроки каждый день услаждали слух поэта пением и игрой на струнных инструментах и флейтах. А слуг и домашней челяди было у него не счесть. Вокруг дома был разбит сад в два-три *цина. Пруды и каналы, прорытые повсюду, искусственные горы из каменных глыб придавали еще большую прелесть саду, прозванному Садом вольных песен.

Цветы любят тепло. На севере почти не увидишь красивых растений, разве что в садах богачей и знати найдешь какой-нибудь кустик. В столице и то трудно найти южные цветы, что уж говорить о таком захолустье, как Сюньсянь. Если в садовых беседках местных богачей и попадался цветок-другой, то вряд ли на него стоило смотреть.

Лу Нань же непременно хотел и в этом превзойти других: он разослал во все стороны своих людей, которые, не считаясь с ценой, раздобывали прекрасные цветы, редкие растения и камни причудливой формы для искусственных гор в его саду. Сад действительно получился на редкость красивый и прославился на всю округу. Зайдешь, бывало, туда и видишь:

Лу Нань целые дни проводил в саду, любуясь цветами и птицами, складывая и *скандируя о них стихи, — сам император не проводил времени так беспечно и сладостно. Друзей поэт не отпускал, пока они не отдавались опьяняющей силе вина. Случалось, поэт встречал человека, который разделял его вкусы, душевные стремления и понимал его. Тогда Лу Нань неделями удерживал нового друга у себя. Бывало, случится с кем-нибудь несчастье, сразу бегут к нему, и никто не уходил с пустыми руками. Поэтому к Лу Наню со всех сторон стекались люди: каждый хотел навестить его и выразить ему свое уважение. О его доме, действительно, можно было сказать: «Полно гостей почетных за столом, и чарки не стоят пустыми».

Лу Нань не сомневался, что с такими знаниями и талантами, как у него, получить чин, а также *синий или бордовый шнур у печати ему будет все равно что былинку поднять. Но на *экзаменах ему не везло: как ни блестящи были его сочинения, они все не приходились по вкусу экзаменаторам. Несколько раз подряд Лу Нань провалился, так и не получив ни чина, ни степени. «Нет сведущих людей», — решил он тогда и перестал думать о звании и почестях. Все свое время он стал проводить с поэтами или фехтовальщиками, *даосскими или буддийскими монахами, беседовал о нирване, о фехтовании, играл в кости, пил вино или бродил по горам и рекам, любуясь природой.

Себя он назвал «отшельником с горы Фуцю» и написал как-то следующие стихи:

Но не об одном Лу Нане пойдет здесь речь. В то время начальником уезда Сюньсянь был некий Ван Цэнь, получивший звание и степень еще совсем молодым. То был человек гордый и заносчивый, непомерно алчный и жестокий. Он пристрастился к вину, и уж если добирался до чарки, то пил, бывало, всю ночь напролет. С тех пор как он прибыл на службу в уезд, еще не довелось ему встретиться с достойным соперником по выпивке.

Ван Цэнь еще до приезда в эти места слышал о Лу Нане, о его талантах, обширных связях, об уважении, которое все оказывали поэту. Знал он также, что во всей округе не было такого роскошного сада, как у Лу Наня, и что никто не мог перепить поэта. Все это подстрекало начальника уезда во что бы то ни стало сойтись покороче с Лу Нанем. Поэту было послано приглашение.

Но Лу Нань был человек необычный. Иной *сюцай, чтобы подружиться с начальником уезда, в замочную скважину пролезет: умолит влиятельных людей представить его, будет отбивать начальнику земные поклоны, просить его в наставники и «почтенные учители», то и дело станет посылать ему подарки и подношения, надеясь мелкими знаками внимания заслужить его высокое расположение. Ну, а если начальник уезда сам пожелал повидать его... для такого сюцая это не меньшая честь, чем приглашение ко двору императора; он уж непременно приклеил бы у себя в комнате визитную карточку начальника уезда и хвастался бы ею перед родственниками и друзьями. Так поступали бы, конечно, далеко не все: люди достойные никогда себя не будут так вести, но пренебречь приглашением начальника уезда — этого еще не бывало! А Лу Нань, хотя начальник раз пять-шесть посылал приглашения, обратил на них не больше внимания, чем на дуновение ветерка. Каждый раз он ссылался на то, что не привык ходить в *ямэнь, никогда не посещал казенных учреждений. Вы спросите: почему? Лу Нань был одарен талантом; по характеру он был благороден и горд; славу и почести ценил не дороже стоптанных башмаков, а богатство и знатность сравнивал с мимолетным облаком. И если какие-нибудь знатные вельможи хотели познакомиться с поэтом, но не приглашали его лично, Лу Нань никогда первым не наносил визита. С какой же стати было ему вдруг являться по приглашению какого-то начальника уезда?! Лу Нань действительно был из тех, кого, как говорится, «сам император служить не заставит себе, и не в силах князья заручиться их дружбой». Но на сей раз Лу Нань столкнулся с мелочным и навязчивым упрямцем. Начальник уезда уже который раз приглашал к себе поэта, а Лу Нань так и не удостоил его своим визитом; другой бы прекратил дальнейшие попытки к сближению, но начальник непременно хотел добиться своего.

Увидев, что Лу Нань не хочет прийти к нему, начальник уезда сам решил нанести ему визит. Но прежде он послал слугу с запиской, чтобы условиться о дне встречи. Слуга тотчас же направился к поэту.

— У меня срочное поручение от начальника уезда к твоему хозяину, — обратился слуга к привратнику, протягивая ему записку.

Привратник, не смея медлить, впустил слугу в сад и повел к хозяину.

Посыльный огляделся по сторонам. Сверкали воды озер, обрамленные зеленью кустов. За ними синели горы; бамбуки и раскидистые ветви деревьев переплетались друг с другом, то скрывая, то обнажая свою прелесть, а пение птиц услаждало слух. Еще никогда не видавший такой красоты, слуга чувствовал себя словно в раю.

«Не удивительно, что мой господин хочет здесь поразвлечься, — подумал он про себя. — Какое прекрасное место! А мне просто повезло, что я попал сюда! Разок взглянуть на такую красоту, и можно смело сказать, что не зря прожил свой век». Они шли извилистыми тропинками среди цветов, мимо множества беседок-террас и наконец дошли до той части сада, которая была сплошь засажена деревьями *мэй. Цветы цвели, и белые лепестки чистым снегом покрывали все вокруг, наполняя воздух нежным ароматом. Среди цветов возвышалась восьмиугольная беседка с красными занавесами из бамбука, лазурной черепицей, разрисованными перекладинами и резными перилами. На доске было крупно написано: Беседка *яшмового сияния. Несколько человек, любуясь цветами, пили вино. Красавицы-служанки в богатых одеждах играли на музыкальных инструментах и пели, отбивая такт в *пайбань. Как не вспомнить стихи ученого *Гао «Цветок мэй»:

Привратник и слуга остановились у входа в беседку. Когда песнь была закончена, Лу Наню подали записку начальника уезда, а затем слуга Ван Цэня доложил:

— Мой господин велел много кланяться вам и передать, что, поскольку вы не изволили приехать, он сам намерен посетить вас. Он только беспокоится, что может не застать вас дома и тогда опять лишится возможности встретиться с вами. Поэтому господин просит, чтобы вы назначили ему день свидания. Кроме того, мой господин слышал о вашем прекрасном саде и хотел бы воспользоваться случаем погулять и полюбоваться им.

Чему быть, того не миновать.

Выходит, начальник уезда не только не обиделся на поэта, что тот так и не посетил его, несмотря на бесконечные приглашения, но, больше того, сам решил прийти с визитом. Лу Нань невольно задумался: «Что же, хоть начальник и слывет жадным и ничтожным, но все же он на должности *«отца и матери народа», и, если он сумел сломить свое чванство, — это уже достойная черта. Откажи я ему и на этот раз, скажут, что я человек мелочный, что нет во мне благородной терпимости. С другой стороны, он из чиновников — невежда, и, уж конечно, в литературе ничего не смыслит; вряд ли понимает он, например, глубину и прелесть поэзии. Можно было бы заговорить с ним о классических книгах, но он с ними, вероятно, незнаком — добился нечестным путем звания и степени, о которой мог мечтать лишь во сне, и доволен собою. Если заговорить с ним о философии, о буддизме, то тут уж он совершенно ничего не поймет. А если обо всем этом нельзя с ним говорить, то на что он вообще мне нужен? Лучше уж его не принимать совсем». Долго думал Лу Нань, но так и не мог решить, как ему поступить: и отказать было неудобно — ведь начальник так искренне стремился познакомиться с ним — и принимать не хотелось.

Размышления Лу Наня прервал слуга-подросток, который поднес ему вино. Поэта сразу осенило: «Если он умеет пить, то, пожалуй, не так уж заметно будет его невежество».

— Умеет ли твой господин пить? — спросил Лу Нань у посыльного.

— В вине — вся жизнь моего хозяина; как же ему не уметь пить!

— Сколько же он может выпить?

— Если возьмется, то пьет всю ночь и не остановится, пока не будет пьян. Трудно даже сказать, сколько он может выпить!

Лу Нань оживился: «Ну, раз этот болван умеет пить, воспользуемся хоть этим». Поэт велел мальчику-слуге принести визитную карточку и протянул ее посланцу начальника уезда.

— Раз твой хозяин хочет прийти отвлечься от дел — теперь самое подходящее время: мэй сейчас уже в полном цвету. Проси его завтра же прийти — я приготовлю вино и буду ждать его.

Получив ответ, посланец простился и ушел, сопровождаемый привратником.

Начальник уезда очень обрадовался приглашению Лу Наня и собрался на следующий день отправиться к поэту любоваться цветением мэй. Но случилось так, что поздно вечером ему вдруг доложили о нежданном приезде нового областного инспектора по судебным делам, и Ван Цэню пришлось среди ночи отправиться в путь, чтобы должным образом встретить инспектора и засвидетельствовать ему свое почтение. К поэту был послан слуга с сообщением о том, что начальник не сможет прийти.

Вернулся домой Ван Цэнь только через несколько дней. К этому времени цветы мэй совсем отцвели:

Начальник уезда был огорчен, что не сумел побывать у Лу Наня, но надеялся, что теперь поэт сам пригласит его к себе. Однако Лу Нань, решившийся послать приглашение только после долгих колебаний, получив отказ, просто махнул на это рукой и вовсе не думал снова приглашать начальника.

Незаметно подошла середина весны. Начальнику уезда вновь захотелось отправиться к Лу Наню полюбоваться весенним цветением его сада, и он послал человека уведомить об этом поэта. Слуга, переступив ворота дома Лу Наня, увидел роскошный сад: зелень деревьев напоминала затканную парчу, трава стелилась ковром, слышалось пение иволг, щебетание ласточек, повсюду порхали бабочки, суетились пчелы. И вот он очутился на тропинке, проложенной меж персиковых деревьев. Они были усыпаны цветами, точно тысячами кусочков багряной зари. Картина была действительно изумительная.

Лу Нань среди цветов сидел с гостями. Они *били в барабан, громко пели и пили вино. Слуга начальника уезда подал Лу Наню визитную карточку и объяснил цель своего прихода.

Поэт был под хмельком и в добродушном настроении.

— Возвращайся и скажи хозяину, что, если он хочет, пусть сейчас и приходит; незачем договариваться о другом дне.

— Нет, не годится! — запротестовали в один голос гости. — У нас сейчас самый разгар веселья. А он придет, и начнутся вежливости и церемонии: разве мы сможем при нем вволю предаться веселью? Лучше выбрать другой день.

— Вы правы, пусть тогда приходит завтра, — согласился поэт и отослал слугу с запиской, в которой приглашал начальника уезда прийти к нему на следующий день.

Но подумать только, как иногда на этом свете все неудачно складывается! Только было собрался начальник уезда отправиться к поэту, как у его жены, которая была на пятом месяце беременности, произошел выкидыш: она упала без чувств и вся залилась кровью. Ван Цэнь от испуга потерял голову. До вина ли ему было? Пришлось снова послать к поэту слугу с извинением. Жена начальника уезда болела долго и стала поправляться только к концу весны. К этому времени в саду поэта расцвели пионы. Они были так прекрасны, что во всем уезде не найти было им равных. Вот стихи о красоте пионов:

Хлопоты и возня, связанные с болезнью жены, длились больше двух недель. Начальник уезда пребывал в невеселом расположении духа, забросил служебные дела и, стараясь отвлечься, целые дни пьянствовал. Услышав о том, что в саду Лу Наня распустились пионы, он захотел полюбоваться ими, но, дважды нарушив свое обещание, считал неудобным снова просить приглашения. Поэтому он послал в подарок три *лана на книги и заодно передал о своем желании полюбоваться цветами.

Лу Нань назначил Ван Цэню день, от подарка сразу отказался, но в конце концов вынужден был принять его после настоятельных просьб и бесконечной беготни слуги от Ван Цэня к Лу Наню и обратно.

Был прекрасный день. Ван Цэнь рассчитывал отправиться к поэту сразу же после окончания приема. Но не успел он покинуть ямэнь, как ему доложили, что один из цензоров Палаты гражданских чинов едет домой навестить родителей и будет проезжать здесь. Какой же чиновник решится не пойти на поклон к такому важному лицу? Ван Цэнь с подарками поспешил навстречу цензору, а затем устроил пиршество в его честь. Начальник уезда думал, что высокий гость задержится у него не больше чем день-другой и он еще успеет посмотреть на пионы Лу Наня. Однако цензор оказался большим любителем природы, попросил начальника уезда показать ему наиболее красивые места и пробыл здесь лишних семь-восемь дней. Когда нежданный гость уехал и начальник уезда снова послал слугу к Лу Наню, чтобы договориться о встрече, пионы уже отцвели, а самого Лу Наня не оказалось дома: два дня тому назад он уехал полюбоваться природой других мест.

Незаметно прошла весна, наступило лето, и подкатилась середина шестого месяца. Узнав, что Лу Нань уже вернулся и проводит дни знойного лета в своем тенистом саду, начальник уезда послал к нему человека с письмом, в котором просил разрешения прийти полюбоваться лотосами. Слуга отдал привратнику Лу Наня письмо от своего хозяина, а сам остался у ворот, дожидаясь ответа. Не прошло и нескольких минут, как привратник вернулся.

— Мой хозяин хочет тебе что-то сказать и велел привести тебя к нему, — объявил он слуге и повел его за собой; вскоре они подошли к пруду, сплошь покрытому цветами лотосов. Сам пруд тянулся больше чем на десять *му. Густая листва зеленых акаций и голубоватых ив заслоняла собой солнце; багрянец цветов и зелень листьев окрашивали пруд, который носил название Бирюзового. Хочу привести здесь стихи о прелести лотосов:

Посередине пруда была беседка, которая называлась Беседка узорчатых облаков. Мостика не было, и туда подплывали на легкой лодке. Здесь Лу Нань спасался от жары.

Привратник и слуга уселись в лодочку, взмахнули разукрашенными веслами и через несколько минут были около беседки. Привязав лодку, они сошли на берег. Слуга начальника уезда не мог оторвать взгляда от беседки: балюстрада и решетка ее были сплошь в инкрустациях и резьбе, окна занавешены флером и шелком изумрудного цвета. Воздух был напоен ароматом лотосов, дул легкий ветерок. В воде среди водорослей плескались золотые рыбки; ласточки порхали между балками, где они свили гнезда; чайки кружили над водой; утки парами плавали у берега. В самой беседке была только тростниковая кушетка, циновка из редкого узорчатого бамбука, каменная тахта и бамбуковый стол. В вазах стояли огромные букеты лазоревых лотосов. В курильнице курились самые лучшие благовония. Лу Нань с непокрытой головой и босыми ногами полулежал на тахте. Держа в руках кубок с вином, он читал древнюю книгу. Рядом стоял таз, где во льду охлаждались персики, белоснежные корни лотоса, груши, арбузы и дыни. Здесь же стояли разные закуски к вину. Подле Лу Наня находилось двое слуг: один держал в руках сосуд с вином, другой обмахивал поэта веером. Лу Нань с наслаждением читал книгу, попивая вино. Посланный Ван Цэнем слуга, не осмеливаясь подойти к поэту, стоял в стороне и тихонько вздыхал. «Ведь Лу Нань — простой смертный, как и все люди, — рассуждал он про себя, — чем же объяснить тогда, что он окружен такими благами? Взять хотя бы нашего начальника уезда — имеет степень *цзиньши, столько трудится, но разве когда-нибудь будет так беспечно жить?!»

— Ты и есть посланец начальника уезда? — прервал размышления слуги Лу Нань, оторвавшись от книги и заметив пришельца.

— Да, — ответил слуга.

— Странный человек твой начальник, — рассуждал вслух Лу Нань. — Несколько раз просил назначить день для визита, не являлся, теперь снова просит разрешения прийти. Что же это он, говорит одно, а делает другое? Как же тогда он ведет дела в уезде? Нет у меня лишнего времени возиться с ним! Хочет прийти, пусть приходит когда вздумается, незачем заранее договариваться.

— Мой господин велел мне низко поклониться вам, — обратился слуга к Лу Наню, — и просил передать, что давно уже наслышан о ваших исключительных талантах и все время мечтал о встрече с вами. Неотложные дела несколько раз подряд мешали ему осуществить это желание и заставляли нарушить свое слово. Поэтому он снова просит вас назначить день. Сделайте это, пожалуйста, чтобы я мог возвратиться к начальнику с каким-то ответом.

Сообразительность и убедительные объяснения слуги понравились Лу Наню.

— Ну, раз так, пусть приходит послезавтра, — согласился поэт.

Слуга взял у Лу Наня пригласительную карточку и в сопровождении привратника тем же путем отправился обратно; подъехав к плотине, затененной ивами, слуга сошел на берег и поспешил в ямэнь доложить начальнику уезда о приглашении Лу Наня.

В назначенный день начальник уезда, разобрав несколько дел, около полудня отправился в гости. Нужно заметить, что это было в разгар лета. Солнце так пекло, что Ван Цэнь уже с утра мучился от жары. Теперь же, в самый полдень, солнце было как раскаленный шар. От жары у Ван Цэня потемнело в глазах и забилось сердце. На полпути он вдруг почувствовал, что все завертелось перед ним, и он свалился с паланкина. Напуганные слуги подбежали к Ван Цэню, уложили его и понесли домой. Придя в себя, начальник уезда тут же послал одного из своих слуг с извинениями к Лу Наню, а другого — за врачом. Проболел он больше месяца, и за это время в ямэне накопилось порядочно дел.

Между тем как-то раз, сидя у себя в кабинете и перебирая полученные подарки, Лу Нань обнаружил деньги, присланные начальником уезда.

«У меня с ним нет никаких отношений, — подумал про себя Лу Нань. — Неудобно так получать подарки. Надо как-то с этим разделаться».

И вот в середине восьмого месяца Лу Нань пригласил начальника к себе любоваться луной в *праздник осеннего полнолуния. Приглашение поэта как раз совпало с желанием самого Ван Цэня. Очень довольный, он написал ответную карточку и вручил ее посланцу со следующими словами:

— Передай низкий поклон твоему хозяину и скажи ему, что в назначенный день я непременно приеду к нему.

Но Ван Цэня, как начальника конечно, не один Лу Нань звал к себе на праздник. Чуть ли не с десятого числа его стали приглашать местные богачи и чиновники. Разумеется, такой пьяница, как Ван Цэнь, отказаться от приглашений не мог и лишь к четырнадцатому числу сумел побывать почти у всех, кто его звал.

Вечером же четырнадцатого Ван Цэнь, отказавшись от всех приглашений, остался дома, устроил праздничный ужин, вместе с женой пил вино и любовался луной. Луна в эту ночь была необыкновенно красива: еще никогда она не была такой ясной и светлой... Здесь уместно привести стихи:

Муж и жена целый вечер пили и пошли отдыхать только тогда, когда совсем захмелели. Надо сказать, что начальник уезда только оправился после болезни и еще не совсем окреп; к тому же он несколько дней подряд буквально утопал в вине, ну а где вино, там и женщины. И вот в этот вечер, просидев на открытом воздухе до глубокой ночи, он простудился, снова заболел и, таким образом, опять нарушил свое обещание посетить Лу Наня. Только через несколько дней начальник поправился. Как-то раз, на свободе от служебных дел, он подумал, что теперь цветы коричного дерева в саду у Лу Наня, наверное, уже совсем раскрылись и что хорошо было бы немного поразвлечься. Под,рукой у начальника уезда оказались два кувшина *хуэйшаньского вина, присланные ему в подарок одним торговцем с правобережья Янцзы. Один из этих кувшинов он и послал Лу Наню. Тот очень обрадовался — подарок ему пришелся по душе. «Какое мне, собственно говоря, дело до его умения управлять уездом и до его литературных способностей?! Судя по подарку, он безусловно знает толк в вине», — подумал Лу Нань и тут же послал со слугой записку, в которой просил начальника прийти к нему через день любоваться цветами коричного дерева.

Действительно:

С древности говорится: «От судьбы не уйдешь». Разве не удивительно, что начальник уезда, «отец и мать народа», не считаясь со своим высоким положением, сам собирался посетить простого ученого? Но, видно, не суждено было им подружиться. Однажды утром в день, когда начальник собирался отправиться к поэту, ему вдруг доложили, что судья Чжао едет с повышением в столицу и сейчас находится уже неподалеку. Когда Ван Цэнь сдавал экзамен на сюцая, Чжао был его экзаменатором. Мог ли Ван Цэнь не оказать ему внимания? Он тотчас вскочил с кровати, умылся, причесался и поспешил в паланкине навстречу господину Чжао, распорядившись, чтобы все было приготовлено для торжественной встречи. Представьте себе свидание любимого учителя с любимым учеником. Разве могли они тут же расстаться! Чжао пробыл у Ван Цэня несколько дней, а тем временем цветы коричного дерева опали.

Надо сказать, что Лу Нань был человек твердый и решительный. Он не гнушался низшими и не заискивал перед знатными. Однако, видя, что начальник уезда не раз изъявлял ему свое почтение и, судя по всему, ценил ученых, Лу Нань решил, что не стоит пренебрегать таким человеком.

Стояли последние дни девятого месяца, в саду Лу Наня распустились хризантемы. Три сорта были особенно хороши: «перья аиста», «подстриженный бархат» и *«сиши». Все они были крупные и необычайно красивые, каждый сорт давал цветы самых различных оттенков, поэтому они очень ценились. Есть стихи о хризантемах:

«Начальник уезда несколько раз собирался посетить мой сад, но никак не мог до меня добраться, — подумал поэт. — Почему бы сейчас не воспользоваться цветением хризантем и не пригласить его полюбоваться ими? Надо же отблагодарить за внимание!» Рассудив так, поэт послал к начальнику слугу с приглашением на другой день посмотреть на хризантемы. Когда слуга пришел в уездное управление, Ван Цэнь разбирал дела. Слуга вошел в зал, стал на колени и, передав начальнику приглашение, сказал:

— Мой хозяин низко кланяется вам и велит передать, что он особо просит вас прийти завтра посмотреть на хризантемы, которые сейчас в полном цвету.

Ван Цэнь был не прочь полюбоваться хризантемами, но не решался дать об этом знать Лу Наню, так как несколько раз подряд нарушал обещание. Теперь, получив особое приглашение, он обрадовался, как голодный, которого пригласили на обед.

— Поклонись своему господину и передай, что с почтением являюсь к нему завтра утром.

Дома слуга доложил поэту:

— Господин Ван Цэнь вам низко кланяется и просит передать, что придет завтра с самого утра.

Начальник уезда сказал «утром» попросту, не имея в виду раннее утро в буквальном смысле слова. А слуга еще переврал, что начальник придет, мол, с самого утра. Кто бы мог предположить, что из-за этого недоразумения начальник уезда смертельно обидится, а Лу Нань будет разорен и окажется на краю гибели! Вот уже поистине: «Вреда иль пользы — твой язык причина, слова — источник счастья иль беды».

Сообщение слуги смутило Лу Наня: «Забавный человек этот начальник уезда. Да кто же ранним утром является на пир? Или, может быть, он хочет прийти пораньше, чтобы вволю насладиться прелестью моего сада и провести здесь весь день?»

— Завтра ранним утром к нам пожалует начальник уезда, надо пораньше приготовить вино и закуски, — распорядился Лу Нань.

В ожидании такой особы повара хлопотали всю ночь, стараясь, чтобы к прибытию начальника уезда все было готово.

Утром Лу Нань заявил привратнику:

— Если сегодня кто-нибудь придет ко мне, отказывай сразу, мне можешь не докладывать.

Затем Лу Нань написал специальную пригласительную карточку начальнику уезда и послал с ней слугу. Еще до утреннего завтрака все было готово к приему почетного гостя. В саду, в павильоне Радостного пира, был накрыт стол на две персоны с винами и угощениями. Все было сделано с такой пышностью и красотой, что невольно приходили на ум слова: «Одного пира у богача хватило б на полгода бедняку».

Пока в доме Лу Наня шли приготовления к встрече, начальник уезда сидел в ямэне и вел дела. Он собирался, закончив разбор документов и донесений, тотчас же отправиться к Лу Наню. Среди бумаг оказалось донесение уездного полицейского управления. С донесением препровождались в ямэнь девять преступников, обвиняемых в крупных грабежах. Об этом деле секретно сообщали уже и раньше: это была целая шайка, орудовавшая в районе реки Вэйхэ. Было установлено, что наворованного добра у них очень много, а хозяева вещей остались неизвестными. Начальника уезда так раззадорило это дело, что он сразу же приступил к пытке.

Один из разбойников, большой хитрец, под пыткой стал рассказывать, где и сколько утаено золота и серебра. Говорил он долго, подробно, и, по его словам, выходило, что припрятано на сотни тысяч ланов. При мысли о наживе начальник уезда забыл о выпивке. Остановив пытку, он приказал сознавшемуся преступнику показать места, где хранится серебро и золото, а надежному человеку с отрядом скороходов из ямэня велел сопровождать его. Остальных разбойников было велено запереть в тюрьму, а обнаруженные при них награбленные вещи сдать в казну.

Начальник уезда удалился к себе и стал ожидать известий. Так просидел он до трех часов дня; за это время слуги два раза приносили ему выпить и поесть. Только к трем вернулись люди, отправившиеся на поиски воровского клада.

— Странное дело, все обшарили, везде обыскали, а не нашли ни монетки, — доложили они.

Начальник уезда, рассвирепев, направился снова в зал, велел привести преступников и опять начал их пытать. Надо сказать, что стражники по дороге сами уже успели кулаками и пинками расправиться с грабителем, который водил их за нос. К тому же он уже перенес одну пытку, и ясно, что выдержать новые истязания ему будет не под силу. Поэтому, едва началась пытка, он рухнул замертво. Начальник уезда струсил, видя, что преступник лежит без движения, и приказал тюремщикам привести его в чувство. Возились с ним долго, но толку не добились. Тогда начальник уезда решил схитрить.

— Уведите их всех в тюрьму, решение отложим на завтра.

Прислужники смекнули, в чем дело, и заперли мертвеца в тюрьме вместе с остальными. Никто, конечно, не посмел и заикнуться о том, что преступник был мертв. В тот же вечер было заготовлено свидетельство о болезни арестанта, с тем чтобы на следующий же день труп его можно было вынести из тюрьмы.

Все эти события привели начальника уезда в дурное расположение духа, но он вспомнил о приглашении Лу Наня и тотчас отправился к нему. Было уже около пяти часов пополудни, когда начальник уезда со свитой подъехал к дому Лу Наня.

Лу Нань, ожидавший начальника с самого утра, примерно в одиннадцать часов послал слугу разузнать, в чем дело. Слуга доложил, что начальник уезда разбирает дела в ямэне. Лу Наня это несколько задело.

«Если он обещал прийти с самого утра, зачем до сих пор сидеть в ямэне?» — проворчал про себя ученый и снова стал ждать. Ждал он долго, но никаких вестей от начальника не было. В полдень он написал приглашение и снова послал слугу в ямэнь. Поэт был уже раздражен. «Сам виноват, — думал он. — Незачем было звать его, а теперь придется потерпеть». Недаром говорится: «Кто ждет, тому не терпится».

Между тем не только начальник уезда не появлялся, но пропал и слуга с письмом.

— Удивительно! — сказал Лу Нань и послал другого слугу узнать, в чем дело. Вскоре слуги вернулись.

— Начальник уезда все еще в ямэне, он там пытает кого-то, — доложил первый. — Привратник сказал, что начальник сильно разгневан, что нечего мне туда соваться, и не впустил меня. Но, не передав вашего приглашения, я не осмеливался вернуться домой.

Сообщение это окончательно рассердило Лу Наня. Расспросив слуг поподробнее, он узнал, что начальник уезда пытает грабителей, хочет выведать, где они спрятали награбленное добро. Лу Нань возмутился не на шутку. «Жадина и дурак, оказывается, и больше ничего! — решил он про себя. — Чуть было не ошибся в нем. Но хорошо, что так кончилось все».

Лу Нань тут же приказал убрать со стола лишний прибор, а сам уселся на почетное место, приготовленное для гостя.

— Немедленно большую чару *горячего вина, надо омыть нутро от всей этой мирской грязи! — приказал поэт.

— Как бы сейчас не прибыл почтенный гость, — робко заметили слуги.

— Что?! — закричал Лу Нань. — О каком это почтенном госте речь? Вино у меня не для этаких жадин и невежд. Кроме того, он уже шесть или семь раз обманывал меня, так что и сегодня, конечно, не придет.

Видя, что хозяин разгневан, никто из слуг не посмел что-либо сказать. Поэту принесли вино, приблизились служанки, мотивы *гун и шан сменяли друг друга, струнные и духовые инструменты звучали в гармонии. Выпив несколько чарок, Лу Нань подозвал слугу.

— Сделай-ка мне массаж! Целый день прождал это ничтожество, сейчас все тело ноет от усталости.

Приказав закрыть ворота сада, Лу Нань снял с себя головной убор, разулся, скинул верхнюю одежду. Слуга массировал его, а певицы тем временем играли и пели. Затем поэт велел подать рог носорога и несколько раз подряд осушил его. На душе у него сразу стало светлей и легче, он беззаботно предался вину и незаметно совсем захмелел. Все изысканные блюда и закуски он велел отдать служанкам, а себе оставил только фрукты к вину, осушил еще несколько кубков и стал, как говорится, «пьян вдребезги». Тогда он облокотился на стол и захрапел. Слуги стояли молча, не осмеливаясь тревожить хозяина.

Привратник ничего не знал о том, что делалось в саду. Он привык, что хозяин никому не отказывает в приеме и никого не удерживает. Поэтому обычно он держал ворота открытыми, свободно пропуская бесчисленных гостей. Сегодня на приказание хозяина запереть ворота он и внимания не обратил. Кроме того, он знал, что хозяин ждет начальника уезда, значит, все равно ворота пришлось бы открывать. И вот, когда солнце уже стало садиться за гору, привратник увидел приближающийся поезд начальника и поспешил доложить хозяину. Вбежав в павильон, он увидел, что хозяин мертвецки пьян.

— Начальник уезда уже подъехал к воротам! — в испуге воскликнул привратник. — Как же это вы, не дождавшись гостя, так напились!

Слуги растерянно смотрели друг на друга, не зная, что делать.

— Вино и угощение целы, но ведь хозяина не привести в чувство. Что делать? — волновались они.

— Надо его растормошить, — посоветовал привратник, — пусть хоть пьяный выйдет навстречу. Нельзя же не оказать внимания гостю, которого сам пригласил.

Слуги стали громко звать Лу Наня, но только зря драли глотки: разбудить хозяина так и не удалось.

Вскоре в саду послышались голоса; это приближался начальник уезда со своей свитой. Растерявшиеся и перепуганные слуги разбежались и попрятались. В павильоне остался только спящий поэт.

И вот из-за этого почтенный гость и гостеприимный хозяин станут врагами на всю жизнь, а прекрасный сад с редчайшими цветами исчезнет, как весенний мимолетный сон.

Поистине:

Вернемся теперь к начальнику уезда, который сразу же из ямэня направился к Лу Наню. Подъехав к воротам сада, он был крайне удивлен тем, что поэт не только сам не вышел его встретить, но даже не выслал навстречу никого из слуг.

— Есть ли кто у ворот? — закричали наперебой сопровождавшие начальника люди. — Живо доложите, что пожаловал начальник уезда!

Никто не отвечал. Решив, что привратник пошел доложить хозяину, начальник проворчал:

— Довольно вопить, войдем сами.

На внутренних малых воротах бросилась в глаза белая доска с бирюзовой надписью: Сад вольных песен. Ван Цэнь вошел в сад, густо засаженный деревьями. Пошел по извилистой тропинке и увидел арку с надписью: Отрешение от мира. Пройдя арку, он свернул на тропинку в чаще сосен, в конце ее высились причудливые искусственные горы, вдали в тумане виднелись башни и пагоды, повсюду росли цветы; густые бамбуки и деревья окружали сад. Восхищенный прелестью и тишиной, Ван Цэнь подумал: «Да, чувствуется человек высокой души!» Но нигде не было слышно голосов, нигде не было видно Лу Наня, и начальник уезда не знал, как ему поступить.

«Быть может, он пошел встречать меня по другой дорожке и мы разминулись», — подумал Ван Цэнь и приказал людям направиться наугад в глубь сада.

Наконец они оказались у большого павильона. Сотни словно инеем покрытых хризантем, тысячи веточек тамариска, поблескивая в вечернем тумане, переплетались между собой; апельсины, отливая золотом, свисали с деревьев. Тысячи розовых и темно-красных лотосов росли в пруду у берега. Различные краски — то яркие, то бледные и светлые, где светло-зеленые, где пунцово-красные — переливались и отражались в воде, а в этом море красок плескались утки различных пород.

«Раз он пригласил меня любоваться хризантемами, наверное, ждет меня в этом павильоне», — подумал про себя Ван Цэнь и сошел с паланкина.

Заглянув в павильон, начальник не заметил никаких приготовлений к встрече гостя; на почетном месте за столом кто-то громко храпел. Человек этот был бос, голова непокрыта. Вокруг не было ни души. Слуги Ван Цэня бросились к спящему с криком:

— Начальник уезда здесь. Встать!

Присмотревшись, Ван Цэнь заметил, что по одежде незнакомец не походил на простолюдина, рядом с ним лежали шапка и домашнее платье ученого.

— Тихо! — приказал начальник уезда. — Посмотрите, кто это.

Слуга, носивший сюда записки Ван Цэня, вгляделся в спящего и сразу признал Лу Наня.

— Да это сам Лу Нань: напился и дрыхнет, — объяснил слуга.

Начальник побагровел.

— Каков негодяй! Для того и позвал меня, чтобы оскорбить и осрамить! — в страшном гневе воскликнул Ван Цэнь.

Он хотел было приказать тут же вытоптать цветы и обломать кусты, но решил, что это недостойно человека его положения, и, разъяренный, поспешил к паланкину.

— Домой! — приказал он.

Носильщики подняли паланкин и понесли; когда процессия выходила из ворот, там по-прежнему никого не было. Вечерело, впереди паланкина зажгли фонари, освещая дорогу. Слуги Ван Цэня только качали головой и перешептывались:

— Удивительное дело! Чтобы кандидат на получение чина посмел так пренебречь начальником уезда!

Шепот донесся до слуха Ван Цэня и только усилил его ярость.

«Хоть он и высокий талант, — рассуждал начальник уезда, — но все же он мой подчиненный. Сколько я просил его прийти ко мне, а он отказывался. Тогда я пожелал навестить его первым, я посылал ему подарки. Смело могу сказать, что был к нему весьма снисходителен и проявил должное уважение к его таланту. И после всего этого он мог поступить так непочтительно, так меня осрамить. Не то что с начальником уезда, даже с простым смертным нельзя так поступать». Нечего и говорить, что начальник не успокоился и дома.

Между тем попрятавшиеся слуги Лу Наня со всех сторон сбежались к павильону. Лу Нань продолжал крепко спать и проснулся лишь вечером.

— Едва вы заснули, приехал начальник уезда, — сказал один из его слуг, — и, видя, что вы спите, тут же уехал.

— Говорил что-нибудь? — спросил поэт.

— Мы так испугались, что все разбежались, в общем, мы его и не видели.

— Отлично! — воскликнул Лу Нань. — А привратнику всыпать тридцать палок за то, что он вовремя не закрыл ворота и позволил этой нечисти явиться сюда и осквернить эту землю! Да прикажите садовнику, чтобы он завтра же с утра наносил воды и хорошенько очистил дорожки, по которым проходил этот начальник.

Затем Лу Нань послал человека в ямэнь, чтобы вернуть Ван Цэню деньги и вино, которые тот присылал в подарок.

Как говорилось, Ван Цэнь вернулся домой в страшном гневе.

— Что это ты? Со званого пира, а такой сердитый? — спросила жена.

Ван Цэнь рассказал все, как было.

— Сам напросился, винить некого, — заметила она, узнав, в чем дело. — Ведь ты здесь на должности «отца и матери», и что бы ты ни делал, как бы ни поступал, все равно люди обязаны кланяться тебе и почитать тебя. С какой стати нужно было тебе всякий раз унижаться, заискивать да еще самому ходить на поклон к подчиненному. Да пусть он сто раз талант, тебе-то что? Напросился на оскорбление, вот и получил!

Упреки жены лишь подлили масла в огонь. Ван Цэнь долго молча сидел в большом кресле, злобно хмуря брови.

— Чего злиться? — сказала жена. — С древних времен говорится: «Начальник уезда захочет — разорит».

Этих слов было вполне достаточно, чтобы вывести Ван Цэня из оцепенения: в один миг прежние мысли о сочувствии к таланту, об уважении к ученому сменились решением затеять дело и уничтожить человека. Правда, в тот день Ван Цэнь ни с кем не поделился своими мыслями, но в душе у него все кипело: он только и думал, как бы подстроить что-нибудь Лу Наню, как бы сжить его со света. «Теперь только его смерть удовлетворит меня», — злобствовал начальник уезда.

Так прошла ночь. На следующий день, сразу после утреннего приема в ямэне, он решил посоветоваться обо всем со своим ближайшим помощником, секретарем канцелярии Тань Цзунем — большим пройдохой, хитрым и опытным приказным крючком. Он всегда был в курсе дел своего начальника и частенько брал для него взятки. Рассказав Тань Цзуню о вчерашнем визите, начальник уезда признался, что намерен отомстить своему обидчику, поэтому думает разузнать о каких-нибудь его проступках, чтобы написать на него донесение.

— Если вы решили разделаться с Лу Нанем, — отвечал Тань Цзунь, — то опрометчиво действовать нельзя. Надо состряпать против него какое-нибудь крупное дело, чтобы он никак не мог отвертеться. Вот тогда можно будет и совсем упечь его на тот свет. Простым донесением вы, пожалуй, не сведете с ним счеты, а, наоборот, еще наживете неприятности.

— Почему это? — удивился начальник уезда.

— Лу Нань — мой земляк. Я знаю, что он очень богат и что среди его друзей и знакомых немало людей высокопоставленных. Он мнит себя талантом и нередко позволяет себе много вольностей, но его проказы не нарушают законов. Допустим, что мы его арестуем. Но у такого человека, как он, всегда, конечно, найдется сильная рука. Дело дойдет до высших властей — его оправдают и, уж во всяком случае, не вынесут ему смертного приговора. Тогда, озлобленный, жаждущий мести, он сможет доставить вам много неприятностей.

— Ты, конечно, прав. Но не думаю, чтобы за таким распущенным человеком, как Лу Нань, не было каких-нибудь значительных проступков. Пойди-ка разузнай хорошенько. А я уж тогда найду выход.

— Слушаю, — ответил Тань Цзунь.

Не успел он выйти, как начальнику уезда принесли подарки, возвращенные Лу Нанем. Задетый за живое и не зная, на ком выместить свою злобу, начальник уезда обрушился на привратника.

— Как ты смел принять эти вещи! — закричал Ван Цэнь и тут же распорядился, чтобы привратнику дали двадцать палок, а вино и деньги, которые он принес, раздали слугам. Вот уж поистине:

Выполняя поручение начальника, Тань Цзунь повсюду разузнавал и расспрашивал о Лу Нане, ища, нельзя ли к чему придраться. Проходили дни и месяцы, наступила зима, а старания Тань Цзуня пока ни к чему не приводили. Между тем начальник уезда не переставал напоминать ему о Лу Нане, и секретарь находился в затруднении.

Однажды, когда Тань Цзунь сидел у себя, тоскливо размышляя о том, что, видимо, так и не удастся придраться к поэту, он заметил, что к ямэню бежит какая-то женщина. Это оказалась Цзинь — жена Ню Чэна, младшего брата его слуги Ню Вэня. Женщина лет тридцати была довольно недурна собой.

— Тысячу вам благ! — произнесла женщина, когда подошла к ямэню и увидела Тань Цзуня. — Как хорошо, что я вас застала! Господин секретарь, не скажете ли, где наш старший брат?

— Ню Вэнь у главных ворот. Для чего он тебе понадобился?

— С вашего разрешения, уважаемый секретарь, я сейчас вам все расскажу. Дело в том, что мой муж одолжил у Лу Цая, слуги господина Лу Наня, два лана серебром. За два года, что прошло с тех пор, мой муж выплатил ему кучу денег как проценты. В этом году мой муж батрачил у господина Лу Наня, а там принято в конце года выплачивать вперед половину за будущий год. В тот день, когда Ню Чэн получал жалованье, хозяин его и накормил и напоил, и муж был очень доволен. Не успел он выйти от хозяина, как его остановил Лу Цай и потребовал долг. Муж сказал, что теперь, в канун Нового года, он не может с ним рассчитаться, потому что нам не на что будет справить новогодние праздники. Лу Цай не отставал, и спор перешел в драку. Мой муж — я понимаю, это нехорошо, — обругал Лу Цая холуем, и братья Лу Цая за это сильно избили мужа. Домой он пришел избитый, обиженный, злой. После хозяйского угощения он был разгорячен; в драке грудь была нараспашку, и он простыл. В ту же ночь у мужа началась горячка. Вот уже восьмой день он глотка воды не может сделать. Врач сказал, что болезнь очень злая и что вряд ли он поправится. Остается только ждать его смерти. Вот я и пришла посоветоваться со старшим братом.

Тань Цзунь еле сдержал свою радость.

— Ах, вот оно что! — сказал он. — Ну, коли все обойдется, так ладно. Но если только с твоим мужем случится что-нибудь, сейчас же мне сообщи. А в том, что обида твоя будет отомщена, положись на меня, мы еще заставим Лу Наня раскошелиться, да так, что тебе до конца дней хватит прожить в достатке.

— Если господин секретарь согласится мне помочь, что я могу желать лучшего! — радостно воскликнула женщина.

Тем временем подошел Ню Вэнь. Цзинь рассказала ему все, и они вместе направились домой. Когда они выходили из ворот ямэня, Тань Цзунь прокричал им вдогонку:

— Если что-нибудь случится, сообщите сразу же!

Не прошло и часа, как Цзинь и Ню Вэнь были дома. В комнате царила полная тишина; они подошли к кровати больного и застыли в ужасе— Ню Чэн, вытянувшись, лежал неподвижно. Он был давным-давно уже мертв. Цзинь разрыдалась во весь голос. Действительно:

На плач сбежались соседи.

— Подумать только, — причитали они, — здоров был и силен, как тигр, и так внезапно умер. Бедный! Бедный!

— Хватит плакать! — сказал Ню Вэнь вдове. — Прежде всего надо сообщить о его смерти моему хозяину, а потом уже позаботимся об остальном.

Цзинь попросила соседей присмотреть за домом и последовала за Ню Вэнем.

— Наверное, они пошли жаловаться в ямэнь, — решили соседи. — Раз у нас случилось такое несчастье, надо бы и нам пойти в ямэнь и заявить, чтобы снять с себя ответственность.

Рассудив так, они тотчас отправились в ямэнь.

Тем временем известие о смерти Ню Чэна обежало всю округу и дошло до Лу Наня. Надо сказать, что Лу Наню уже в день драки доложили о случившемся и рассказали, что Лу Цай тайно занимается ростовщичеством, обсчитывает и обдирает людей. Лу Нань, придя в ярость,, тогда же приказал дать Лу Цаю тридцать палок, отобрал у него долговую расписку Ню Чэна и выгнал вон. Расписку поэт собирался вернуть батраку, когда тот придет жаловаться на Лу Цая. Теперь же, узнав о том, что Ню Чэн умер, поэт приказал слугам найти Лу Цая и отвести его в ямэнь. Но Лу Цай, прослышав о смерти Ню Чэна, давно уже скрылся.

Между тем Ню Вэнь и Цзинь, запыхавшись, прибежали в ямэнь и доложили о случившемся Тань Цзуню. Тот обрадовался и прежде всего побежал с докладом к начальнику уезда. Затем он вернулся к родственникам умершего, научил их, что они должны говорить, и тотчас настрочил за них донос.

Лу Нань обвинялся в нанесении смертных побоев Ню Чэну за то, что жена Ню Чэна будто бы отказалась сожительствовать с ним. Затем он приказал Ню Вэню и Цзинь *бить в барабан и жаловаться. Ню Вэнь, подчиняясь его распоряжению, повел за собой невестку и, не долго думая, схватил первую попавшуюся палку, стал колотить по барабану и что было мочи орать: «Помогите! Спасите!»

Слуги ямэня, предупрежденные Тань Цзунем, не стали им мешать. Услышав барабанный бой, начальник уезда поспешил выйти в присутствие и распорядился, чтобы к нему привели пострадавших. В то время когда он просматривал жалобу, явились со своими показаниями соседи Ню Чэна. Не обращая внимания на их заявления, начальник уезда задал им лишь несколько вопросов для видимости. Не отпуская людей, не вынося никаких решений, он тут же кинул *палочку, приказал взять Лу Наня и доставить его в ямэнь.

Людей, отправлявшихся к Лу Наню, Тань Цзунь напутствовал следующими словами:

— Начальник уезда очень зол на Лу Наня. Поэтому, когда придете к нему, хватайте всех, кто попадется, кроме женщин и детей, и волоките в ямэнь.

Служители ямэня знали о вражде между начальником уезда и Лу Нанем. К тому же они понимали, что к такому видному и знатному человеку, как Лу Нань, в одиночку или вдвоем не войдешь. Поэтому они собрали всех, кто был в ямэне. Набралось человек пятьдесят, и все они, как разъяренные тигры, помчались к дому Лу Наня.

Стояла середина зимы. Дни были короткие, время приближалось к вечеру. Красные облака находили друг на друга, северный ветер пронизывал до костей, было очень холодно. Тань Цзунь, выслуживаясь перед начальником уезда, расщедрился на вино, чтобы «подогреть» служителей ямэня.

И вот вся ватага во главе с факельщиками подбежала к воротам дома Лу Наня и с криками ринулась в сад. Они хватали всех, кто попадался им на глаза. Слуги Лу Наня, не понимая, в чем дело, метались из стороны в сторону, падали, сбиваемые с ног ворвавшейся толпой. Дети плакали, женщины кричали, не зная, куда спрятаться.

В это время жена Лу Наня со служанками грелась у печки. Услышав страшный шум в саду, она решила, что начался пожар, и приказала служанкам пойти посмотреть, что случилось. Не успели служанки сойти с места, как к дверям подбежал слуга:

— Хозяйка! Несчастье! В сад ворвалась целая толпа каких-то людей с факелами! .

Жена Лу Наня решила, что на дом напали грабители, — от страха у нее зуб на зуб не попадал.

— Скорей заприте дверь! — приказала она служанкам.

Те бросились было к двери, но тут вдруг комната озарилась светом факелов. Служанки, не успев никуда скрыться, подняли крик:

— Пощадите, атаманы! Пощадите!

— Что вы мелете ерунду! Мы по приказу начальника уезда пришли арестовать Лу Наня. Какие там атаманы!

Жена Лу Наня поняла тогда, что начальник уезда решил отомстить мужу за оскорбление и затеять дело против него. Она стала кричать:

— Раз вы не грабители, а служители ямэня, то должны знать, как вести себя! Если даже что и стряслось, то это какая-нибудь чепуха, вроде земельных дел, подворных налогов или регистрации брака. Во всяком случае, не страшное преступление. Почему же вместо того, чтобы прийти днем, вы являетесь среди ночи целой толпой с факелами и оружием? Почему, как разбойники, врываетесь в дом, во внутренние покои? Чтобы пограбить заодно, что ли? Посмотрю, что вы скажете завтра в свое оправдание в ямэне.

— Нам подавайте Лу Наня, а там можете жаловаться, — отвечали служители и бросились обыскивать комнату. Наконец, набив карманы изящными безделушками и драгоценностями, которые пришлись им по вкусу, они перешли в другое помещение. Женщины от страха попрятались под кровати. Не найдя нигде Лу Наня, посланцы из ямэня, рассчитывая, что хозяин должен быть в садовом павильоне, толпой повалили туда.

Они не ошиблись. Лу Нань с гостями был там и пил вино, а по бокам актеры развлекали гостей игрой и пением. Слуга, посланный на розыски Лу Цая, докладывал в это время хозяину, что Лу Цай исчез. Вдруг к павильону подбежали двое слуг, крича:

— Хозяин, беда!

— Что случилось? — спросил поэт не совсем трезвым голосом.

— Ничего не знаем. Целая толпа ворвалась в дом, грабят и хватают всех, кто попадается под руку. Сейчас они в ваших покоях.

Гости Лу Наня испугались, мигом прошел хмель.

— Что же это такое? — возмутились они и поднялись с мест. Один Лу Нань по-прежнему сидел спокойно, словно не придавал этому никакого значения.

Вдруг замелькали огни, и толпа служителей с громкими криками ворвалась в павильон. Актеры, не зная, где спрятаться, в испуге заметались по павильону.

— Кто смеет безобразничать здесь?! — закричал разъяренный поэт. — Взять их!

— Начальник уезда приглашает вас поговорить, — услышал Лу Нань, — так что, пожалуй, нас-то вам не взять.

И петля веревки легла на шею Лу Наня.

— А ну, поворачивайся живее! — заорали служители.

— Это еще что! — возмутился поэт. — В чем дело?! Вы думаете, что я пойду!?

— Откровенно говоря, — заявил один из служителей, — раньше тебя, бывало, в ямэнь просишь не допросишься, ну а уж теперь-то мы приведем.

С этими словами они, таща на аркане, пиная, выволокли Лу Наня из павильона. С Лу Нанем было схвачено человек пятнадцать его слуг. Посланцы из ямэня собирались арестовать даже гостей Лу Наня, но, признав в них известных ученых и молодых людей из знатных семей, не решились их тронуть.

С шумом и гамом служители толпою вывалились из сада и понеслись прямо в ямэнь. Обеспокоенные гости пошли следом, чтобы разузнать, что произошло. Попрятавшиеся слуги стали вылезать из своих укрытий. Жена Лу Наня приказала кое-кому из них взять деньги и отправиться в ямэнь, чтобы навести справки.

Тем временем начальник уезда в ямэне ожидал своих людей. Ярко горели фонари и факелы, было светло как днем и совершенно тихо. Лу Наня и его слуг втащили прямо в зал. Когда поэт поднял голову и взглянул на начальника уезда, он увидел в лице Ван Цэня столько ненависти и злобы, что ему показалось, будто перед ним сидит сам дьявол, а служители ямэня, выстроившиеся в два ряда по обеим сторонам от своего начальника, ничем не отличались от рогатых чудищ, страшных служителей преисподней. Людей Лу Наня от этой жуткой картины проняла дрожь. Перепуганные, они попадали на колени.

— Лу Нань и другие арестованные приведены в ямэнь, — доложили служители. Здесь же в сторонке склонили колени Ню Вэнь и Цзинь. Один Лу Нань стоял во весь рост. Начальник уезда вперил в него пристальный взгляд и, нагло ухмыляясь, сказал:

— Велика персона! Захолустный выскочка, а так держишь себя перед начальством. Где уж тебе дома достойно вести себя — твоя распущенность и бесчинства всем известны. Но за свою дерзость ты когда-нибудь ответишь, а пока просто посиди в тюрьме.

Лу Нань шагнул вперед, выпрямился и сказал:

— Могу и в тюрьме посидеть. Только прежде мне должны объяснить, в чем я так провинился, что люди ночью врываются в мой дом и арестовывают меня.

— Ты убил честного человека по имени Ню Чэн за то, что его жена не захотела стать твоей любовницей, — ответил начальник уезда. — По-моему, это достаточно большое преступление.

— А я-то думал, действительно какое-нибудь страшное дело! — ответил Лу Нань с презрительной улыбкой. — Оказывается, все дело в Ню Чэне. Выходит, мне нужно отвечать своей жизнью за его смерть. Стоило из-за этого поднимать столько шума. Ню Чэн работал у меня батраком, подрался с моим слугой Лу Цаем и умер от побоев. Меня это не касается. Да если бы я даже и убил его, за это не карают смертью. Ты сводишь личные счеты. Ты хочешь доказать то, чего нет, хочешь взвалить на меня вину, которой на мне нет и тени. Что ж, я-то это переживу; боюсь только, что с разговорами, которые пойдут, и со всеобщим возмущением тебе не справиться.

— Ты убил свободного человека! — завопил разъяренный Ван Цэнь. — Это известно всем, а сам лживо утверждаешь, что он был твоим слугою. Ты клевещешь на должностное лицо, не желаешь стать перед ним на колени. Если ты здесь, в зале присутствия, позволяешь себе так безобразничать, могу себе представить, какие беззакония творишь вообще! Убил ты или не убил — все равно! Довольно и того, что сейчас бунтуешь против «отца и матери народа»! Дать ему палок!

— Есть дать палок! — ответили служители и повалили Лу Наня.

— Благородного человека можно убить, но нельзя бесчестить! — закричал Лу Нань. — Я жизни не жалею и смерти не страшусь. Подумай: и хочешь резать — режь, хочешь рвать — рви, но бесчестить меня палками — этого я не потерплю!

Для служителей слова Лу Наня ничего не значили, они скрутили его и нанесли ему тридцать сильных ударов.

— Довольно! — распорядился начальник уезда и приказал Лу Наня и его слуг заключить в тюрьму.

Тут же он велел купить для покойного Ню Чэна гроб, уложить тело, а затем доставить гроб с телом в ямэнь для освидетельствования.

Брат и жена покойного вместе со свидетелями дали обязательство немедленно явиться по вызову на разбор дела.

Когда Лу Нань, весь в крови, встал, он расхохотался и вышел из зала, поддерживаемый двумя слугами.

Друзья поэта, давно уже ожидавшие его у выхода, подошли к нему.

— Что же стряслось, что дошло даже до наказаний палками?

— А ничего, — ответил Лу Нань. — Начальник уезда решил отомстить мне за обиду, только и всего. Для этого он взвалил преступление моего слуги Лу Цая на меня самого и намерен подвергнуть меня небольшому наказанию вроде смертной казни.

— Неужели — это — возможно?! — возмутились друзья. — Мы договорились, что завтра самые почтенные и влиятельные жители уезда пойдут в ямэнь и по душам побеседуют с начальником. Нет сомнения, что он, опасаясь пересудов, освободит вас.

— Вовсе не стоит вам себя затруднять, — ответил Лу Нань. — Пусть делает что хочет! У меня к вам есть дело поважнее. Не откажите в любезности зайти ко мне домой и передать, что я велел прислать в тюрьму побольше вина.

— После того что с вами случилось, вам следовало бы поменьше пить.

— Самое драгоценное в человеческой жизни — это делать то, чего просит душа, — ответил с улыбкой поэт. — Бедность или богатство, слава или позор — все это вещи вне нас самих, и что мне они? Неужели из-за того, что начальник уезда собирается погубить меня, я должен отказаться от вина?

В это время тюремщик стал толкать Лу Наня в спину, приговаривая:

— Давай-ка в тюрьму, в другой раз поговоришь!

Это был некий Цай Сянь, которому начальник уезда доверял и на которого очень полагался.

— Мерзавец! — набросился на него поэт, гневно сверкнув глазами. — Какое тебе дело до того, что я разговариваю!

— Какое дело! — гаркнул тюремщик, тоже вспылив. — Ты теперь простой преступник, так что оставь-ка лучше свои барские замашки!

— Как это преступник! — рассвирепел Лу Нань. — Захочу и не пойду, что ты мне сделаешь?

Цай Сянь собирался что-то ответить поэту, но несколько благоразумных тюремщиков оттолкнули его и после долгих уговоров убедили Лу Наня войти в тюрьму. Друзья Лу Наня разошлись. Нечего и говорить, что слуги Лу Наня дома подробно рассказали обо всем случившемся жене своего хозяина.

Между тем Тань Цзунь, все время следивший за Лу Нанем, подслушал его разговор с друзьями и слово в слово передал начальнику уезда. На следующий день начальник сказался больным, не выходил в зал суда, не разбирал никаких дел, так что когда к нему явились присланные друзьями Лу Наня местные чиновники и видные люди, привратники даже не приняли у них визитных карточек. После их ухода, уже во второй половине дня, начальник уезда вошел в присутствие, приказал вызвать вдову Цзинь и свидетелей, позвать осмотрщика трупов, привести из тюрьмы Лу Наня и его слуг и со всеми отправился на освидетельствование трупа Ню Чэна. Осмотрщик трупов догадывался о намерениях начальника уезда. Поэтому он представил царапины и синяки на теле Ню Чэна как результат серьезных ранений и тяжких побоев, Местные жители поняли, что начальник решил разделаться с Лу Нанем, и в один голос твердили, что Лу Нань — убийца Ню Чэна.

Тогда начальник уезда велел Лу Наню представить его договор с батраком Ню Чэном и, объявив договор фальшивым, порвал его на мелкие куски; затем, подвергнув поэта жестоким пыткам, тут же приговорил его к смертной казни. Наконец, он приказал дать Лу Наню двадцать тяжелых ударов палками, на руки и шею надеть длинную *кангу и заключить в камеру для смертников. Слуги Лу Наня, получив по тридцать палок, были осуждены на три года каторги, но под поручительство их освободили впредь до особого распоряжения. Жена и брат покойного Ню Чэна, свидетели и все привлеченные к делу были отпущены по домам. Гроб с покойником пока оставался на месте.

Затем, составив из всех показаний и свидетельств дело, начальник уезда сопроводил его донесением высшему начальству, указав на неповиновение Лу Наня и на его неуважение к должностным лицам. Никаких убеждений и доводов влиятельных людей начальник уезда не желал даже и слушать. И вот что говорят стихи:

Лу Нань — человек из знатной семьи. Бывало, вскочит у него какой-нибудь прыщик, как уж зовут на помощь врача. Не удивительно, что после таких побоев он долго лежал без сознания. На его счастье, все тюремщики знали, что он богат, поэтому ухаживали за ним и тотчас постарались достать целебную мазь. Жена Лу Наня прислала врача, так что не прошло и месяца, как поэт поправился.

Друзья Лу Наня не забывали о нем и постоянно приходили в тюрьму навещать его. Тюремщики уже давно получили свое, были очень довольны и всех беспрепятственно пропускали к поэту. Цай Сянь был единственным тюремщиком, который старался во всем угождать начальнику уезда и каждый раз бегал докладывать ему о посетителях Лу Наня.

Как-то раз, никого не предупредив, начальник уезда нагрянул в тюрьму, где действительно застал приятелей Лу Наня. Так как все это были люди ученые, влиятельные и известные, Ван Цэнь ничего не посмел им сделать и велел лишь выпроводить их из тюрьмы. Однако он приказал дать двадцать палок Лу Наню и строго наказать всех тюремщиков. Те отлично понимали, что это дело рук Цай Сяня, но им ничего не оставалось, как молчать, стиснув зубы, — связываться с Цай Сянем, своим человеком у начальника уезда, никто, конечно, не решался.

Лу Нань привык жить в высоких и просторных комнатах, носить парчовые одежды, есть отменные блюда. Глаза его любовались стройными деревьями и бамбуками, цветами и травами; слух его услаждали звуки свирелей и флейт; вечером к нему приходили наложницы в пурпурных лазоревых одеяниях, и он то обнимал одну красавицу, то ласкал другую; он жил беззаботно, как небожитель. Теперь он сидел в крохотной каморке, где не поместилась бы и половина его тахты; он видел изо дня в день одних лишь смертников, которые своими свирепыми лицами, руганью и криками напоминали Лу Наню сборище бесов. В ушах непрерывно стоял звон цепей, шум колодок и наручников. С наступлением вечера раздавались окрики ночной тюремной стражи, сопровождаемые ударами в колотушку и в гонг и тягучим монотонным пением стражников. Грусть и тоска наполняли душу поэта. И хотя Лу Нань был вообще человеком веселым и беспечным, но все это невольно навевало на него печальные мысли. Временами он досадовал, что у него нет крыльев, чтобы улететь из тюрьмы. Порою ему так и хотелось топором разнести двери и выпустить всех узников. А при воспоминании о пережитом позоре у Лу Наня волосы на голове вставали дыбом от ярости и гнева.

«Всю свою жизнь я прожил достойным мужем и попался в руки этому преступному подлецу, — рассуждал Лу Нань. — По его милости я здесь. Настанет ли день, когда я смогу вырваться? Но пусть даже вырвусь я отсюда, с каким лицом предстану я перед людьми? Да и зачем мне нужна такая жизнь! Не лучше ли покончить с собой, и все. Нет, так нельзя, нельзя. В древности *Вэнь-ван находился в заключении в Юли, *Чэн Тан сидел в башне Ся, *Сунь Бинь и Сыма Цянь подверглись позорному наказанию. А это все были мудрые, высоконравственные люди. И раз они находили нужным терпеть позор и ждать своего времени, то смею ли я думать о том, чтобы покончить с собой? В конце концов, у меня знакомых полон свет, — продолжал рассуждать Лу Нань, — среди них немало известных ученых, чиновников и видных людей вообще. Неужели они будут сидеть сложа руки и ждать моей гибели? Или, может быть, они не знают, что я жертва возмутительной и жестокой несправедливости? Надо будет подробно написать им обо всем, чтобы они похлопотали перед высшими властями о моем освобождении».

Лу Нань тут же написал несколько писем и через своих слуг разослал их во все концы. Среди друзей, к которым обратился поэт, были и состоящие на службе, были и чиновники в отставке. Получив письма, они были потрясены случившимся. Одни обратились прямо к начальнику уезда, настаивая на смягчении приговора, другие — к высшим властям с просьбой пересмотреть дело Лу Наня. Высшие ведомственные чиновники, зная Лу Наня как одного из талантливейших людей и желая ему помочь, вернули донесения Ван Цэня в уезд, причем дали понять, что семье Лу Наня следовало бы подать жалобу в высшую инстанцию, тогда дело можно было бы передать в другое ведомство на пересмотр. Узнав об этом, Лу Нань ожил. Он тут же велел домашним разослать во все вышестоящие ямэни жалобы на несправедливые действия Ван Цэня, и каждый ямэнь действительно вынес решение о передаче дела Лу Наня в областную судебную управу для пересмотра. Областной судья, который был уже в курсе дела, тем временем успел получить много писем и просьб — и больше всего из уезда, где начальником был Ван Цэнь. Сам Ван Цэнь за несколько дней получил десятки писем с ходатайством об освобождении поэта и просто не знал, как ему быть, а тут еще вернулись его донесения по делу Лу Наня. Ко всему этому через несколько дней из областной судебной управы пришло распоряжение: Лу Наня вместе с материалами дела доставить в область. Начальник уезда понял, что вышестоящие ведомства намерены освободить Лу Наня, и не на шутку испугался.

«До чего изворотлив, негодяй! — возмущался начальник уезда. — Как это он, сидя в тюрьме, сумел связаться с различными учреждениями и все наладить? Если его освободят, он мне не простит. Ладно, раз начал дело, надо его кончать. Худую траву надо рвать с корнем, а то потом бед не оберешься!»

В тот же вечер Ван Цэнь велел Тань Цзуню отправиться в тюрьму и приказать Цай Сяню немедленно заготовить свидетельство о болезни Лу Наня. Ночью поэта должны были вывести в уединенное место и покончить с ним.

Как жаль, что человек такого таланта и эрудиции канет в вечность в глубинах этой тюрьмы! Да!

Но надо немного вернуться и сказать, что в уезде Сюньсянь помощником уездного инспектора по уголовным делам был некий Дун Шэнь из чиновной семьи. Дела он вел энергично, действовал всегда справедливо, мягко, без крайностей. Дун Шэнь никак не мог в душе смириться с лицеприятным решением начальника уезда по делу Лу Наня. Но он был всего-навсего мелким чиновником и не посмел вмешиваться. Каждый раз, когда Дун Шэнь приходил по делам службы в тюрьму, он непременно заходил к Лу Наню побеседовать, так что вскоре между ними завязалась дружба.

Как раз в тот вечер, когда Лу Наня по приказу начальника уезда вывели из тюрьмы, Дун Шэнь пришел туда с обходом. Не найдя поэта на месте, он потребовал объяснений у тюремщиков, но те помалкивали. Только когда Дун Шэнь в негодовании пригрозил им, они признались.

— Господин начальник прислал сюда секретаря Тань Цзуня, чтобы покончить с Лу Нанем. Его уже увели, — прошептал один из них.

— Уездный начальник считается «отцом и матерью народа», как же мог он пойти на такое?! — в гневе закричал помощник инспектора. — Не иначе, как это вы, мошенники, занимались вымогательством, хотели все вытянуть из Лу Наня, а когда увидели, что ничего не получается, решили убить его. Скорее ведите меня к нему!

Тюремщики, не смея ослушаться, провели Дун Шэня в маленький темный проход за тюрьмой, где они сразу же наткнулись на Тань Цзуня и Цай Сяня.

— Взять их! — не своим голосом закричал помощник инспектора и, подойдя к ним, увидел лежавшего на земле Лу Наня. Все его тело, исполосованное ударами плетей, было фиолетово-черным. Он был связан по рукам и ногам, а лицо его придавлено тяжелым мешком с землей. Дун Шэнь приказал снять мешок и стал громко звать Лу Наня, пытаясь привести его в чувство. Судьбою, как видно, не предназначено было Лу Наню умереть: поэт постепенно стал приходить в себя; его развязали, перенесли в камеру и напоили горячим супом. Только тогда Лу Нань обрел дар речи и смог рассказать о том, как в тюрьму пришел Тань Цзунь и приказал Цай Сяню выполнить свой злодейский замысел.

Успокоив Лу Наня, помощник инспектора приказал людям приглядеть за ним и уложить спать, а сам повел Тань Цзуня и Цай Сяня в комнату для дознаний.

Помощник инспектора отлично знал, что оба преступника действовали по распоряжению начальника уезда, но в то же время понимал, что, если сейчас вывести все это дело на чистую воду, начальник уезда ни в чем не признается. Он хотел было пытать Тань Цзуня, однако тот был правой рукой начальника уезда, и Ван Цэнь мог обвинить Дун Шэня в том, что он самовольно наказал его первого помощника. Получилось бы неладно. Тогда Дун Шэнь вызвал одного Цай Сяня. Он решил вынудить у него признание, что Лу Нань отказался дать ему и Тань Цзуню денег и что за это они задумали убить его.

Но Цай Сянь только твердил, что он поступал по приказу начальника.

— Пытать его! — закричал тогда в гневе Дун Шэнь.

Напомню здесь, что совсем недавно Цай Сянь донес на стражу, что она пропускает к Лу Наню гостей. После этого начальник уезда сам осмотрел тюрьму и приказал всех тюремщиков высечь.

Теперь они не хотели упустить удобного случая, чтобы отомстить Цай Сяню, и подобрали ему пару самых коротких и крепких тисков. Цай Сянь тотчас начал неистово кричать, что признаёт свою вину. Добившись цели, помощник инспектора приказал прекратить пытку. Но тюремщики, злые на Цай Сяня, притворились, что не слышат, и еще сильнее поджали тиски. От нестерпимой боли Цай Сянь стал призывать отца и мать и всех предков до восемнадцатого колена. Дун Шэню пришлось несколько раз прикрикнуть на тюремщиков, прежде чем те прекратили пытку. Помощник инспектора велел дать Цай Сяню бумагу и кисть и приказал ему изложить свои показания собственноручно. Тому ничего не оставалось, как написать все под диктовку помощника инспектора.

— Пока что не выпускайте ни того, ни другого из тюрьмы, — распорядился Дун Шэнь, пряча в рукав признание Цай Сяня. — Я повидаю начальника уезда, а потом приду за ними сам.

Дун Шэнь вышел из тюрьмы, вернулся в ямэнь и в ту же ночь написал донесение по этому делу.

На следующий день, когда начальник уезда вышел на утренний прием, помощник инспектора лично подал ему свое донесение.

— Я видел это собственными глазами, — сказал Дун Шэнь. — Если вы мне не верите, позовите всех и допросите их тут же. Тань Цзунь еще, может быть, заслуживает снисхождения, но этот Цай Сянь — наглец. Он до того дошел, что даже пытался запачкать вас. И если наказать его со всею строгостью, это послужит уроком для таких, как он.

Начальник уезда побагровел: слова Дун Шэня задели его за живое; опасаясь огласки и бесчестья, он был вынужден арестовать Цай Сяня и отправить его на каторгу.

С тех пор Ван Цэнь затаил злобу против помощника инспектора. Приписав ему несколько историй, в которых Дун Шэнь якобы показал себя как человек недостойный, Ван Цэнь доложил о нем высшим властям. Дун Шэнь был отставлен от должности и покинул уезд. Но это случилось позже, теперь же вернемся к начальнику уезда. Раздосадованный тем, что ему так и не удалось осуществить до конца свои замыслы, Ван Цэнь разослал во все вышестоящие инстанции объяснительные донесения. Кроме того, он специально послал в столицу людей, которым было приказано лично передать донесения влиятельным лицам. Суть этих донесений состояла в том, что Лу Нань будто бы, «полагаясь на свое богатство и влиятельные знакомства, чинит насилия над местными жителями, убивает простых людей, бунтует против начальника уезда и после всего этого ищет разные связи и прибегает к ходатайствам в надежде избежать наказания». Обстоятельства дела в них были изложены в весьма сгущенных красках и выставляли поэта в дурном свете. Начальник старался таким путем раздуть дело, придать ему огласку, чтобы никто не посмел выступить в защиту поэта. Затем Ван Цэнь приказал Тань Цзуню написать от имени Цзинь жалобу на Лу Наня, убийцу ее мужа, переписать эту жалобу в нескольких экземплярах и *расклеить на улицах уездного города. Когда все было подготовлено, Ван Цэнь приказал отправить Лу Наня вместе с документами по его делу в областную судебную управу. В числе документов были жалобы Цзинь и дополнительное донесение начальника уезда.

Чиновник областной судебной управы, которому надлежало разобраться в этом деле, был человеком нерешительным и трусливым; получив донесение начальника уезда, к которому прилагалась жалоба Цзинь, он побоялся сам освободить Лу Наня, чтобы не навлечь на себя неприятностей, и решил в свою очередь представить дело на усмотрение высшему начальству.

Как правило, если уголовное дело проходило через управу, другие ведомства и чиновники обычно уже не решались вмешиваться в разбирательство. Поэтому Лу Нань был уверен, что на этот раз его выпустят на свободу. Но вышло наоборот — он вернулся в уездную тюрьму. Осталась надежда, что начальник когда-нибудь покинет уезд и тогда можно будет опять искать правосудия. Однако оказалось, что Ван Цэнь даже прославился тем, что не побоялся затеять дело со знаменитым богачом и арестовал его. В столице о начальнике уезда Сюньсянь стали говорить как о человеке смелом и решительном, и вскоре он получил повышение. Ван Цэнь стал у кормила власти. Обладай Лу Нань всемогущей силой богов, все равно не нашлось бы человека, который осмелился бы теперь пересмотреть его дело. Правда, один цензор-ревизор, некий Фань, сжалившись над несправедливо осужденным поэтом, распорядился, чтобы Лу Нань был освобожден. Но едва слухи об освобождении Лу Наня дошли до Ван Цэня, тот сразу же попросил своего приятеля по службе написать донос на цензора, будто бы он за взятку выпустил на свободу важного преступника. Фаня отстранили от должности, а уездному управлению было указано снова посадить Лу Наня в тюрьму. Поэтому хоть высшие власти и знали о всей этой несправедливости, но никто уже не выступал в защиту поэта. Кто бы стал ценою собственного чина и должности добиваться его оправдания?

Время мчалось быстро, прошло три года, а Лу Нань все еще сидел в тюрьме. За это время успели смениться два начальника уезда. Ню Вэнь и Цзинь умерли. Ван Цэнь снова получил повышение. Теперь он занимал пост высокого сановника и приобрел огромное влияние и исключительную силу в столице. Лу Нань потерял всякую надежду на свободу, но, оказывается, звезда его страданий уже угасала.

В уезд Сюньсянь опять был назначен новый начальник, и можно сказать, что

Новым начальником уезда Сюньсянь стал некий Лу Гаоцзу, родом из Пинху, что находится в ведении округа Цзясин в провинции Чжэцзян. Это был умудренный опытом правитель, человек обширных познаний, блестящего, тонкого ума, огромных дарований.

Когда Лу Гаоцзу собирался покинуть столицу, Ван Цэнь рассказал ему о Лу Нане, напомнил о его деле и просил иметь это дело в виду. У Лу Гаоцзу сразу же возникли подозрения. «Эта история случилась очень давно, почему же она до сих пор так волнует Ван Цэня? — подумал он. — И к чему все эти наставления? Нет, тут что-то не то!»

Вступив в должность, Лу Гаоцзу расспросил о деле Лу Наня местных влиятельных лиц, которые охотно объяснили новому начальнику истинную причину ареста. Лу Гаоцзу не решился этому поверить: «Все-таки Лу Нань был известным богачом, и люди эти могли в корыстных целях защищать его интересы». Тогда, переодетый простолюдином, он стал повсюду наводить справки и снова получил такие же сведения. «Как же мог правитель народа из-за личной вражды состряпать дело на невинного человека и приговорить его к смертной казни?!» — возмущался про себя Лу Гаоцзу и собрался было написать донесение высшим властям, требуя оправдания ни в чем не повинного поэта. Но, поразмыслив, решил, что если он отправит донесение, то надлежащие учреждения прежде всего снова начнут с проверки всех доносов, жалоб, пересмотров и так далее, так что опять дело затянется.

«Лучше сначала освободить Лу Наня, а потом уже написать», — рассудил начальник уезда. Приняв такое решение, он вынул свиток с бумагами, относящимися к делу поэта, и внимательно просмотрел все документы: все было так хорошо сфабриковано, что прямо-таки не к чему было придраться. Снова и снова просматривал Лу Гаоцзу все документы и наконец пришел к выводу, что без Лу Цая дела этого не разрешить. Назначив награду в пятьсот ланов тому, кто поймает Лу Цая, он велел служителям в кратчайший срок арестовать мошенника. Не прошло и месяца, как Лу Цая привели в ямэнь. Понимая, что ему не отвертеться, Лу Цай сразу же признался во всем, его и пытать не пришлось.

Тогда начальник уезда написал следующее заключение: «Дознанием установлено, что у Ню Чэна, получившего от Лу Наня деньги за работу, потребовал возвращения долга Лу Цай, в связи с чем возникла драка. Из этого ясно, что Ню Чэн являлся батраком Лу Наня. За смерть батрака хозяин не отвечает собственной жизнью, тем более что деньги в долг давал Лу Цай, а не Лу Нань. Лу Цай же требовал их обратно, и именно Лу Цай дрался с Ню Чэном. Следовательно, задерживать Лу Наня и оставлять на свободе Лу Цая нет никаких законных оснований. Лу Цай своим побегом и уклонением от властей, а также тем, что вовлек в дело ни в чем не повинного хозяина своего и свалил на него всю вину, вполне заслуживает смерти, не говоря уже об ответственности за убийство. Лу Нань же, давно находящийся в заключении, является жертвой допущенной несправедливости, ввиду чего подлежит немедленному освобождению».

В тот же день Лу Наня вызвали из тюрьмы, привели в ямэнь, сняли с него кангу и отпустили домой. Все в ямэне были поражены таким поворотом событий. Сам Лу Нань, уже переставший верить в свое освобождение, был удивлен не меньше других.

Между тем начальник уезда написал донесение, в котором объяснил причину раздора между Ван Цэнем и Лу Нанем и изложил подробности несправедливого осуждения поэта. С этим донесением Лу Гаоцзу лично направился в область на прием к главному судье.

Последний принял Лу Гаоцзу, прочел его донесение и подумал: «Видно, неспроста он на свой страх и риск решил освободить Лу Наня».

— Вы не боитесь навлечь на себя подозрение? — обратился главный судья к посетителю. — Говорят, что Лу Нань очень богат.

— Начальник уезда должен думать только о том, чтобы был соблюден закон, и не должен интересоваться, вызовут ли его действия подозрения окружающих, — возразил на это Лу Гаоцзу. — Его интересует только, справедливо или несправедливо поступили с человеком, и не интересует, богат он или нет. Если человек осужден справедливо, то будь он хоть *Бои и Шуци, у меня нет оснований оставить его в живых; если же человек осужден несправедливо, то будь он хоть самим *Тао Чжу, я никогда не вынесу ему смертного приговора.

Главный судья увидел, что имеет дело с честным и справедливым человеком, и больше не стал ни о чем расспрашивать.

— В древности, когда *Чжан заведовал Уголовной палатой, в тюрьмах не было несправедливо осужденных людей. Вы, почтеннейший, очень мне его напоминаете. Так что не смею с вами не согласиться, — сказал он Лу Гаоцзу на прощание.

Поблагодарив начальника, Лу Гаоцзу простился и вышел.

Нечего и говорить, что, когда Лу Нань вернулся к себе домой, радости и счастью в его доме не было предела. Родственники и друзья непрерывно приходили к нему с поздравлениями. Через несколько дней после своего освобождения Лу Нань послал слугу узнать, вернулся ли из области начальник уезда. Получив утвердительный ответ, он собрался нанести ему визит и поблагодарить его.

Жена, увидев, что Лу Нань собирается к начальнику уезда с пустыми руками и в обыденной одежде, заметила:

— Начальник уезда Лу Гаоцзу оказал тебе такую милость! Ты так обязан ему! Надо бы пойти с подарками в знак благодарности.

— Почтенный Лу Гаоцзу своим поступком доказал, что он смелый, благородной души человек и не чета грязным, алчным и ничтожным чиновникам. Мои подарки могут показаться ему оскорбительными.

— Почему же оскорбительными? — удивилась жена.

— Я терпел несправедливость больше десяти лет. За это время ни один из уездных начальников не пожелал вникнуть в суть дела. Каждый боялся навлечь на себя подозрения и неприятности. Лу Гаоцзу, как только приехал в наш уезд, сразу понял, что на меня была возведена напраслина, и тотчас освободил меня. Не будь он человеком исключительных талантов, большого ума и необычайной смелости, разве мог бы он так поступить? И если я сейчас стану одаривать его за все, что он для меня сделал, об этом можно будет сказать словами *Конфуция: «Древние люди поняли меня, но я не понял древних людей». Как же могу я так поступить?

Так он и отправился с пустыми руками. Лу Гаоцзу, зная, что Лу Нань — человек талантов необычайных, не отнесся к нему с пренебрежением и пригласил поэта в свои внутренние покои.

Перед начальником уезда Лу Нань не стал на колени, а лишь низко поклонился ему, и, хотя поведение гостя показалось Лу Гаоцзу странным, все же он ответил ему поклоном и пригласил сесть. Слуга поставил стул для Лу Наня в стороне от кресла начальника уезда. И вот, подумайте, не странно ли: Лу Нань, которого давно все считали преступником, был освобожден из тюрьмы только благодаря Лу Гаоцзу, Лу Гаоцзу, можно сказать, вторую жизнь ему подарил; за такую милость следовало бы не только кланяться до земли, но и чело разбить в поклонах. Посмей Лу Нань поклониться, но не стать на колени перед другим правителем уезда, такое неуважение несомненно вызвало бы недовольство начальника. Лу Гаоцзу же не только не придал этому никакого значения, но, напротив, предложил гостю сесть: все это свидетельствовало о его широкой, великодушной натуре и любви к ученым. Можно ли было предположить, что Лу Нань останется еще недовольным, обидится и скажет:

— Почтенный «отец и мать народа», Лу Нань сидел в камере смертников, но никогда еще не сидел в стороне.

Услышав такое, начальник уезда поднялся со своего места и стал приветствовать поэта заново, как почетного гостя.

— Это моя вина, — промолвил он и предложил гостю почетное место.

Гость и хозяин, восхищенные обществом друг друга, беседовали на различные темы и жалели лишь о том, что им не довелось встретиться раньше.

Вскоре начальник уезда и поэт стали большими друзьями.

Когда обо всем узнал Ван Цэнь, он попросил своего доверенного человека написать императору доклад с протестом против освобождения Лу Наня и с жалобой на главного судью. Главный судья составил подробное донесение о том, как Ван Цэнь, будучи начальником уезда, из-за личной обиды осудил ни в чем не повинного человека. Вскоре пришел императорский указ, по которому Ван Цэнь был уволен от дел. Главный судья остался в своей должности, а Лу Гаоцзу это дело даже не коснулось.

Тань Цзунь в это время уже не служил. Он жил у себя на родине и занимался тем, что составлял просителям разные жалобы и кляузы. Когда Лу Гаоцзу узнал, какими грязными делами занимается в его уезде Тань Цзунь, он сообщил об этом в область. Тань Цзунь был арестован, а затем выслан в отдаленные районы страны.

Лу Нань говорил, что остался он в живых, собственно, вопреки всем ожиданиям, что давным-давно должен бы быть мертвым, и потому окончательно бросил всякие мысли о служебной карьере и целиком предался вину и поэзии. Хозяйство его мало-помалу приходило в запустение, но это его ничуть не тревожило.

Надо сказать, что Лу Гаоцзу на посту начальника уезда служил бескорыстно, ни от кого не брал ни лана, любил народ, как своих детей, зная, что полезно для народа, что плохо. Он раскрывал все преступные дела, так что воры и мошенники в страхе трепетали перед ним, и вскоре от грабежей и разбоев в уезде не осталось и следа. В уезде о Лу Гаоцзу говорили как о святом, и слава о нем донеслась до столицы.

Вскоре Лу Гаоцзу получил назначение в Нанкин, и только потому, что он не прислуживался и не унижался перед власть имущими, он получил сравнительно небольшую должность помощника управляющего Палатой обрядов.

Когда Лу Гаоцзу покидал уезд, жители буквально, как говорится, «держали оглобли и ложились на дороге». Со слезами они проводили его за сто *ли, а Лу Нань за целых пятьсот.

Начальник уезда и поэт долго не могли распрощаться друг с другом, но в конце концов, сдерживая слезы, расстались.

Впоследствии Лу Гаоцзу, получив повышение по службе, стал занимать пост управляющего Палатой чинов в Нанкине. Лу Нань к этому времени совсем разорился и, странствуя, попал в Нанкин, где нашел приют у Лу Гаоцзу и был принят как дорогой гость. Каждый день поэт получал от своего друга деньги на вино и бродил по окрестностям Нанкина, любуясь природой. Всюду он оставлял стихи. Они доходили до столицы, и их читали друг другу наизусть.

Как-то раз, гуляя по *Цайши, у храма Ли Бо. он встретил какого-то даоса. Монах был бос и ступал по земле мягкой воздушной походкой бессмертного. Лу Нань предложил даосу выпить. Тогда незнакомец вытащил свою *тыкву-горлянку и налил вина Лу Наню.

— Откуда у вас оно? — спросил Лу Нань, отведав изумительное вино.

— Моего собственного изготовления. Лачуга моя находится в горах *Лушань у Пика пяти старцев. Если бы вы согласились отправиться со мной туда, то могли бы вдоволь насладиться этим вином.

— Если речь идет о прекрасном вине, что может помешать мне пойти с вами? — ответил Лу Нань. Тут же в храме он написал письмо, в котором благодарил и прощался с Лу Гаоцзу и так, как был, без всяких вещей, отправился за босоногим странником-даосом.

Лу Гаоцзу, получив письмо, лишь вздохнул и сказал:

— Нежданно явился и так же нежданно ушел. Земля наша для него — это двор постоялый, а сам он только случайный путник. Вот необузданная, не знающая пределов в свободе натура!

Не раз посылал Лу Гаоцзу людей в горы Лушань к Пику пяти старцев разузнать о поэте, но те возвращались ни с чем.

Через десять лет, когда Лу Гаоцзу был уже в отставке и жил на родине, к нему как-то прибыл посланник от императора справиться о здоровье. Тогда Лу Гаоцзу отправил в столицу своего младшего сына поблагодарить императора за оказанную милость. Слуги, сопровождавшие его, говорили, что видели там Лу Наня, что тот справлялся о здоровье Лу Гаоцзу и просил ему кланяться.

Но ходили слухи и о том, что Лу Нань встретил бессмертного и стал небожителем.

Потомки сложили стихи, в которых восхваляли Лу Наня:

Были сложены о Лу Нане и другие стихи, в которых наставляют людей не следовать его примеру, чтобы не поплатиться за гордыню и пренебрежение к людям.

В стихах говорится: