Онлайн чтение книги Адская Бездна
LX. СУДЬБА ЗАОДНО С САМУИЛОМ

Первый день разлуки был для Христианы безысходно мрачным. Она скрылась от всех в единственном месте, где радость еще была для нее возможна: подле Вильгельма. Она не отходила от него ни на шаг, укачивала его, пела ему, целовала золотистые кудри ребенка, разговаривала с ним, как если бы он мог что-то понять:

— У меня больше нет никого, кроме тебя, мой Вильгельм. О, постарайся наполнить всю мою жизнь, всю душу, умоляю тебя! Возьми мой разум в свои маленькие ручки и держи его, не отпускай. Знаешь ли, твой отец меня покинул. Утешь меня, мой малыш. Давай улыбнемся друг другу. Только ты первый, а потом и я попробую тебе улыбнуться.

И дитя улыбалось, а мать плакала.

Никогда еще Вильгельм не был таким хорошеньким, розовым и свежим. Раз восемь или девять он совершал свою обычную трапезу, прильнув к белоснежному боку своей четвероногой кормилицы. Пришла ночь, Христиана уложила его, и он уснул в своей колыбели, а она задвинула короткие розовые занавески, чтобы свет лампы не касался век малыша, сама же зашла в библиотеку, взяла книгу и принялась читать.

Но мысли ее витали далеко, далеко от того, о чем повествовалось на страницах книги: они неслись вдогонку за лошадьми, галопом уносившими ее мужа по дороге в Остенде.

Юлиус, должно быть, уже далеко. С каждым оборотом колес экипажа он отдаляется, и так быстро! В этот час Христиане мучительно хотелось увидеть его, пока он еще не взошел на борт судна, только еще раз увидеть, пусть хоть на минуту. Но она уже не сможет этого сделать. Казалось, океан уже разделяет их.

Христиану стали мучить угрызения совести. Зачем утром, только проснувшись, она не приказала запрягать, не села в карету, не помчалась вдогонку за беглецом? Заплатив кучеру вдвое, она бы наверстала то время, на которое Юлиус опередил ее, и могла бы в последний раз его обнять.

Но увы! Последняя минута, сколько ее ни оттягивай, в конце концов всегда наступает. Юлиус был прав, что так уехал. Что сталось бы с Вильгельмом, если бы она его оставила на эти три дня? Ах! Этот несносный, этот обожаемый крошка! Ребенок всегда становится между мужем и женой!

Все эти мысли осаждали Христиану, мелькая в том туманном лихорадочном беспорядке, что обыкновенно воцаряется в уме человека бессонной ночью.

Вдруг Вильгельм проснулся и заплакал.

Христиана бросилась к колыбели.

Ребенок, еще недавно такой сияющий и спокойный, лежал весь в холодном поту, с искаженным личиком. Его голова была тяжела, как свинец, пульс бился сильно и часто.

— Ох, — простонала Христиана, — только этого не хватало! Вильгельм заболел!

Позвать на помощь, звоня изо всех сил, чуть не повисая на шнуре звонка, схватить ребенка, прижать к груди, пытаясь перелить в него свое дыхание, свое здоровье и жизненную силу, — все это было для матери делом одной минуты.

Но малыш оставался холодным и вялым. Он даже перестал кричать. Дышал он теперь тяжко, со свистом. Ему сводило горло.

Сбежались слуги.

— Живо! — закричала Христиана. — На коней! Врача сюда! Мой ребенок умирает! Привезите первого попавшегося доктора! Десять тысяч флоринов тому, кто найдет врача! Поезжайте в Неккарштейнах, в Гейдельберг, куда угодно. Да поспешите же! О Боже мой, Боже мой!

Лакеи бросились на поиски, и Христиана осталась со служанками.

Она повернулась к кормилице:

— Ну же, посмотрите Вильгельма. Вы должны уметь распознавать детские болезни, иначе вы негодная кормилица. Что с ним такое? О, что за мука — даже не знать, чем он болен! Матерям надо бы изучать медицину. Ах, подумать только, что спасительное средство, быть может, здесь, рядом, совсем простое, и мне довольно было бы лишь протянуть руку, чтобы взять его, если бы я о нем знала! О, жизнь моя, не умирай, я этого не вынесу! А его отец, зачем он уехал? Ради денег, ради дядюшки. Дядя, деньги — что мне до них? Ах, его дядюшка заболел? Что ж, и его сын тоже болен! Дитя мое! Мальчик мой! Ну вот, видели? Что вы скажете? Что с ним?

— Сударыня, — сказала кормилица, — вы его слишком трясете. Надо положить его обратно в колыбель.

— В колыбель? Да? Ну что ж, вот, я его кладу. Я все сделаю, что вы скажете, только спасите его. Это ведь не опасно, не так ли? О, заклинаю вас, скажите, что с ним ничего страшного…

Кормилица покачала головой:

— Увы, моя добрая госпожа, по всему похоже, что у него круп.

— Круп! — воскликнула Христиана. — Да что это значит? Что такое круп? Раз вы знаете болезнь, вы должны знать и лекарство от нее.

— Если бы так, сударыня! Боже праведный, я ж сама имела несчастье из-за крупа потерять моего первенца.

— Что вы сказали? Потерять? Ваш ребенок умер от крупа? Так это, верно, не тот круп, что у Вильгельма, если от него умирают. Вы с ума сошли, что говорите мне это так спокойно, будто и вправду Вильгельм может умереть! А чем лечили вашего ребенка?.. Хотя нет, на что мне знать эти средства, если они не помогли.

— Сударыня, ему пускали кровь.

— Если бы в этом и был толк, все равно здесь нет никого, кто бы умел делать кровопускание. Чему их только учат? Впрочем, это, может быть, даже повредило бы. Нужен врач. О, эти слуги! Они все не возвращаются!

Она не сводила с ребенка сухих, воспаленных глаз, а его дыхание становилось все более прерывистым и беспорядочным.

— Так ведь не прошло и десяти минут, как они уехали, — заметила горничная. — А чтобы галопом доскакать до Неккарштейнаха и обратно, нужно добрых два часа.

— Два часа! — отчаянно вскричала Христиана. — Да ведь это целая вечность. О, расстояния, что за жестокая и бессмысленная сила! А в Ландеке нет врача! Зачем только мы похоронили себя в такой глуши? Ах, может быть, пастор… Нет, он ничего в этом не понимает, только и знает, что молитвы. Ну да все равно, пусть хоть это. Ступайте кто-нибудь к нему и попросите, чтобы молился. Бегите же, скорее. Я тоже в ожидании доктора попробую помолиться.

Она упала на колени, перекрестилась и произнесла:

— Господи!

Но тут же опять вскочила на ноги. Внезапно новая мысль пришла ей на ум.

— Да, — сказала она, — конечно, Гретхен! Она знает растения и травы. Пусть сбегают за ней… Хотя нет, она не придет, я сама пойду к ней. А вы все побудьте с ребенком.

И с непокрытой головой, в одном платье она стремглав сбежала вниз по лестнице, промчалась через двор и, карабкаясь по скалам, в минуту достигла дверей хижины.

— Гретхен! — закричала она. — Гретхен!

Ответа не было.

— Ах, ты!.. Нашла время корчить из себя дикарку и помешанную! Мой ребенок умирает, слышишь? Это важнее всего на свете. Гретхен, именем твоей матери заклинаю тебя, помоги! Мой мальчик при смерти!

— Иду, — раздался голос Гретхен.

Мгновение спустя дверь отворилась. На пороге показалась Гретхен, мрачная и угрюмая.

— Чего вы от меня хотите? — спросила она.

— Гретхен, — сказала Христиана, — мой бедный крошка Вильгельм — ты знаешь? — так вот, он умирает. Ты одна можешь его спасти. Они там болтают, что у него круп. Тебе известно, что это такое? У тебя есть средства против этого? Да, не правда ли? Ведь если ты не знаешь средств против крупа, тогда зачем было вообще изучать травы?

Гретхен горько рассмеялась:

— Травы? Зачем мне было их изучать? А и правда, зачем? Я в них больше не верю. Они все ядовиты.

— О, пойдем же со мной! — взмолилась Христиана.

— Для чего? — отвечала Гретхен, не двигаясь с места. — Говорю же вам, цветы меня предали.

— Гретхен, моя добрая Гретхен, приди в себя! Вспомни, ведь ты разумна, ты отважна, ты всегда любила меня! Наконец, что тебе стоит попробовать?

— Вы этого хотите? — пробормотала Гретхен. — Ладно. Я схожу и наберу трав, которые моя мать считала хорошим средством против ребячьих хворей. Да только мать ошибалась. Травы созданы не затем, чтобы лечить детей. У них другое предназначение: губить женщин.

— А я верю в травы, — сказала Христиана. — Скорее ступай, собери те, о которых ты говорила, и беги в замок. Поспеши, милая! А я вернусь к Вильгельму. Я жду тебя!

И она пустилась бежать назад, к колыбели.

Ребенку, казалось, стало немного легче. Пульс чуть замедлился.

— Спасен! — воскликнула Христиана. — С ним ничего серьезного — это был вовсе не круп. Благодарю тебя, Боже!

В эту минуту вошла Гретхен.

— Ничего уже не нужно, — сказала Христиана. — Вильгельм выздоровел.

— Не верю, — отвечала Гретхен.

— Как это не веришь? Почему?

— Я все думала, пока шла сюда, — заговорила Гретхен торжественно и убежденно. — Болезни, что нас теперь настигают, это не простые хвори. Они посланы человеком, который ненавидит нас обеих.

Она с недоверием взглянула на безмятежно уснувшего ребенка и решительно вынесла свой приговор:

— Все хвори насланы им и длятся столько, сколько он пожелает. Никому, кроме него, не дано исцелить больного.

Христиана содрогнулась:

— Ты говоришь о Самуиле?

— Да, — сказала Гретхен. — Ну вот же, взгляните!

Она указала на Вильгельма, черты которого вновь исказились, а в горле послышались свистящие хрипы. Кожа ребенка, сухая и воспаленная, источала жар, маленькие ручки и ножки сводила судорога.

— Травы, Гретхен, твои травы! — закричала Христиана, снова впадая в отчаяние, еще более страшное, чем раньше.

Гретхен покачала головой с видом глубокого сомнения. Чтобы угодить матери, она приложила травы к шее и груди малыша и сказала:

— Подождем. Но, повторяю вам, это не поможет.

Христиана стала ждать, напряженно следя за действием трав на Вильгельма, трепеща и задыхаясь от волнения.

Но она видела все те же зловещие признаки приближающегося конца — они не исчезали.

— Я вас предупреждала, — сказала Гретхен, качая головой. — Только один человек может его спасти.

— Ты права! — воскликнула Христиана.

И она со всех ног бросилась в соседнюю комнату.