Онлайн чтение книги Бесстыжий Фиолетовый Туман Purple Haze Feedback
1 - 5

Его звали Джанлука Периколо. Он был очень болезненным ребёнком. Когда доктора уже оставили всякую надежду помочь ему, появилась Пассионе и спасла мальчика. Его отцу, Нунцио Периколо, вместе с сыном пришлось вступить в организацию, чтобы выплатить долг.

Шесть месяцев назад Джанлука узнал о смерти своего отца. Нунцио приставил дуло пистолета к своему виску и спустил курок. Любой человек назвал бы это суицидом, но Джанлука не был любым.

Папа отдал свою жизнь боссу, чтобы защитить меня.

Он точно знал, что это была правда. Его отец был замешан в деле, настолько секретном, что он не сказал о нём своему сыну ни единого слова. Джанлука чувствовал, что в Пассионе скоро должен был произойти переворот, поэтому он созвал всех своих людей и приготовился к худшему. Меньше, чем через неделю, босс по собственному желанию раскрыл свою личность. Все были поражены — все, кроме Периколо. По очереди он посетил каждого капореджиме и убедил их поддержать нового босса.

— Поклясться в верности Джорно будет наиболее правильным выбором, — сказал он.

Отец посвятил свою жизнь Пассионе, и теперь настала его очередь сделать то же самое. В благодарность за свои старания он получил всю территорию, которая до этого была подконтрольна его отцу, и быстро поднялся вверх по иерархической лестнице, выполняя поручения самого Гвидо Мисты. Однако он не мог гордиться своими достижениями: во всём этом была заслуга его отца, он сам был лишь подобием его силы — поэтому Джанлука старался держаться скромнее и не лезть, куда его не звали.

Как только Периколо получил сообщение, он направился к боссу, чтобы поставить его в известность о содержимом.

— Прошу прощения, — сказал он.

Босс сидел в одной из Неаполитанской библиотек, прикреплённой к местным средней и старшей школами и университету. Официально босс числился там учеником; он редко посещал занятия, но когда ему нужно было побыть наедине с собой, он часто приходил в это место — правда, только ночью, когда там не было других учеников.

Библиотека была ещё не открыта, поэтому свет был выключен, Периколо осторожно пробирался в темноте. Библиотекарям хватало ума не лезть в мафиозные дела, поэтому ни одного из них не было видно, когда приходил босс. В залах была абсолютная тишина, и нечему был прикрыть отдающийся эхом звук шагов Периколо. Чем дальше он шёл, тем более старые книги его окружали, пока вокруг него не остались труды на одной лишь латыни.

Юноша обнаружился в зале, посвящённом истории искусств. Он сидел на высокой лестнице, предназначенной для того, чтобы доставать книги с верхних полок, и листал «Politicita di Michelangelo» авторства Джиорджо Спини.

— Я вас не отвлекаю?

Даже не посмотрев на него, юноша махнул рукой, давая знак, чтобы тот продолжал. Периколо поклонился и заговорил:

— Мы получили доклад от Канноло Муроло. Они уничтожили лидера бригады наркотрафика Владимира Кокаки. Осталось трое.

— Какая жалость, — произнёс босс, — он был хорошим человеком.

Самолично отдав этот приказ, тот всё равно выказывал своей жертве уважение. Периколо в очередной раз поймал себя на том, что вслушивался в тембр голоса босса: его отстранённое достоинство напоминало величие органа, звучащего в огромном соборе.

— Однако это ещё далеко не конец, — добавил босс.

Периколо выпрямился, стараясь выглядеть перед ним солидно.

— Да, боюсь, что так. В сообщении не было ни слова о Массимо Вольпе. Возможно, Кокаки напал в одиночку, чтобы выиграть своим людям время и дать им возможность сбежать. Об их местоположении ничего не известно.

Юноша кивнул и снова посмотрел на книгу в своих руках. Даже в том, как он переворачивал страницы, была какая-то особая грация, от которой было невозможно оторвать глаз.

— У вас есть каким-нибудь дальнейшие указания?

Босс махнул рукой. Больше ничего.

— Вы уверены, что не хотите, чтобы я и мои люди приняли участие в этой операции? Учитывая силу бригады наркотрафика, не послали ли вы за ними слишком мало людей… — Он предлагал это не первый раз. Юноша даже не посмотрел на него: повторять одно и то же было глупо. — Можно мне задать вам один вопрос?.. — произнёс Периколо, собираясь с духом. Босс кивнул. — Вы доверяете Фуго? Лично мне тяжело верить такому, как он. Мой отец отдал жизнь за Пассионе, Фуго же бросил в беде своих товарищей и беззащитную девушку, чтобы спасти свою жизнь. По моему мнению, поручать подобному человеку столь важную миссию… неблагоразумно.

Периколо был абсолютно готов к наказанию за свои слова, но было непохоже, что босс был хоть немного зол.

— Я понимаю твою позицию, — сказал он.

— Тогда… Почему?

Ответа не последовало. Периколо пришлось смириться с этим.

— Я могу выслать Сицилийской полиции ориентировки на Вольпе, если хотите. Они свяжутся с нами, если что-то найдут?

Босс снова отрицательно покачал головой. То, что он сказал дальше, поразило Периколо настолько, что тот едва сдержал вскрик удивления:

— Что?! Что вы имеете в виду под «они сами нам скажут, где находятся»?

* * *

— А-А-А-А-АГХ! А-а-аугх! А-а-а-а-ау-у-у-угх! — Крики, вырвавшиеся из горла Витторио Катальди, были настолько пронзительными и наполненными болью, что создавалось впечатление, будто он умирал. — А-А-А-А! Это всё моя вина! Если бы я пошёл вместо него, Кокаки бы выжил! — Он с яростью прокусил свою нижнюю губу, и кровь хлынула по его подбородку.

Комната, в которой он находился, была тем ещё зрелищем. Все стены были покрыты следами человеческих зубов, и даже сейчас там проявлялась новая отметина. Кинжал Витторио, свисавший с его пояса, отражал в себе стены вокруг и переносил на них семьдесят процентов вреда, которые он себе причинял.

Витторио принялся биться головой о стену: на противоположной сразу же начали появляться вмятины и трещины. А ведь бетонные стены были гораздо крепче его черепа — любой из этих ударов был достаточно силён для того, чтобы убить его, если бы только не особенность его станда. Витторио причинял себе травмы со всей силой, которая у него была, не заботясь о собственной безопасности.

Возможно, отсутствие у него самоконтроля и стало причиной появления такого станда, который мог бы защищать его — ну или годы, проведённые под защитой этой способности, привели к подобной отчаянности. Никто не мог сказать точно, а самому Витторио никогда не было дела до этого вопроса. И всё же, тридцать процентов повреждений оставались на нём, так что его лицо было покрыто кровью… Хотя это нисколько не беспокоило самого Витторио.

Анжелика в это время сидела в углу и тихо всхлипывала. Несколько раз Витторио пытался её утешить, но всё безрезультатно — и за каждым его провалом следовала очередная порция ранений, которые Витторио наносил себе.

Дверь в комнату медленно открылась, и внутрь вошёл Массимо Вольпе. Никто не обратил внимания на его появление: они были слишком поглощены своим горем. Вольпе молчал. Он сделал ещё несколько шагов и рухнул на пол в центре комнаты.

В воздухе надолго повисла тишина, нарушаемая лишь редкими всхлипами и ритмичным стуком ударов Витторио в стену. Неожиданно второй звук прекратился.

— У нас не осталось выбора, — сказал Витторио. — Нам нужно сделать то, о чём говорил Кокаки.

— Но это же… — тихо проговорил Вольпе. — Он сказал, что это — самое последнее средство. Мы ведь даже понятия не имеем, что произойдёт.

— У тебя есть какие-то другие идеи? Они убили Кокаки! Я даже не уверен, могу ли я забрать кого-то из них с собой при помощи моей способности. Мы должны использовать все имеющиеся у нас средства, чтобы одолеть их.

— Думаешь, это поможет?

— Не знаю… На самом деле, даже Кокаки сомневался…

— Причина, по которой я выбрал Сицилию местом нашего противостояния, не в том, что этот остров — моя родина, и мне здесь всё знакомо, и не в том, что влияние Пассионе здесь не так сильно. Причина в другом, и она восходит к временам нацистской оккупации. В те годы фашисты проводили на этой земле некоторое исследование. Большая часть их учёных располагалась в Риме, но некоторые находились на Сицилии. Нацисты по всему миру искали что-то, что хотел найти ещё Наполеон — этого же желал и фюрер. Вечная жизнь. Нацисты мечтали о великой армии бессмертных солдат. Они тратили огромные средства на это исследование, но полковник SS по имени Рудольф фон Штронхайм, который был руководителем всей операции, был убит под Сталинградом, а союзнические войска захватили Сицилию раньше, чем фашисты успели что-либо предпринять. Их находка до сих пор хранится где-то на этом острове, но я не знаю, что конкретно они нашли. Всё, что у меня есть, это слова, что-то вроде инструкции по применению. «Кровь — это жизнь».

Воспоминания об этом заставили Вольпе поёжиться.

— Неуязвимые и бессмертные солдаты?..

— Только так мы сможем их одолеть! — В голосе Витторио звучала отчаяние утопающего.

Глаза Вольпе зловеще потемнели.

— Думаешь, это необходимо для того, чтобы отомстить за Кокаки?.. — пробубнил он.

Внезапно Анжелика особенно громко всхлипнула. Её глаза смотрели глубоко в пустоту, на её лице отображалась абсолютная ярость. Она заревела как дикий зверь:

— Они должны заплатить за то, что сделали… Они должны заплатить… Мы заставим их заплатить! Они должны заплатить-заплатить-заплатить-заплатить!

Витторио согласно кивнул.

— Мы должны сделать это! Это единственное, что нам остаётся! — Он вскочил на ноги и выбежал из комнаты. Анжелика бросилась за ним.

Оставшийся в одиночестве Вольпе ещё с пару мгновений не двигался, а затем встал с пола и вышел следом за ними. Комната за его спиной выглядела, как сцена из фильмов ужасов: каждый сантиметр пола был покрыт кровью, куски плоти валялись тут и там, осколки костей торчали из стен, так и не упав после того, как они с сумасшедшей скоростью вонзились туда. Кусок чьей-то кожи свисал с потолка. Останки двадцати человек, чьи лица уже было абсолютно невозможно распознать, были вперемешку раскиданы по всем поверхностям — это произошло после того, как станд Массимо Вольпе впал в ярость. Он шёл, безразлично переступая через устроенное им же побоище, и бурчал себе под нос.

— Что же это всё-таки за «каменная маска»?

* * *

— Это… отвратительно, — сказал Муроло, ступая в залитое кровью помещение.

— Что это за ад? — Шила И нахмурилась и вошла за ним.

— Это местная сицилийская мафия. Они не связаны с Пассионе. Эти ребята были друзьями Кокаки… И, когда он умер, решили, что больше не обязаны прятать его людей. К сожалению, закончилось это плохо только для них.

— Они сделали такое с людьми, которые совсем недавно были их союзниками? — спросил Фуго. Он был в большей степени озадачен, нежели напуган. — Если эта сицилийская банда отказала им в поддержке, они могли просто сбежать. Им бы не составило труда просто уйти. Не было причины… вырезать их как животных.

Подобная жестокость обычно является знаком для тех, кто найдёт её позднее, но под этим есть ещё и другая причина. Эта ярость была следствием отчаяния и злости из-за случившегося.

Шила И посмотрела на него.

— Они не были союзниками, — угрюмо ответила она.

— Что?

— Никакого доверия не было с самого начала. У них никогда не было товарищей или прочных связей с кем-либо. Члены бригады наркотрафика всегда полагались только друг на друга.

Она бросила безразличный взгляд на ошмётки тел. Фуго почти спросил, было ли это описание подходящим и для неё самой, но решил всё же не делать этого. Он чувствовал, что её к нему отношение недавно изменилось: сначала она постоянно прожигала его взглядом, а теперь изо всех сил старалась не глядеть на него. Возможно, причина была в том, что он чуть её не задушил во время схватки с Кокаки.

Но я же не знал, была ли она под его контролем в тот момент или нет. У меня не было выбора… но похоже, что она злится на меня.

Настроение у Фуго было удивительно паршивое — ощущение того, что он был загнан в угол, никак не пропадало. Муроло, напротив, словно не замечал повисшего между ними напряжения.

— Нам даже не придётся их искать! Они будут оставлять за собой горы трупов, просто указывая нам место своего назначения! — радостно сказал он, довольно цыкнул и вышел из комнаты. Минуту спустя они услышали звук хлопков с его стороны: Муроло использовал свой станд. Фуго и Шила И последовали за ним и увидели, как карточная башня привычно разрушается.

— Ортиджа, — произнёс туз пик и рухнул на стол. Муроло зааплодировал, карты поднялись, поклонились и скрылись у него под шляпой.

— Ну и…?

— Ортиджа, Ортиджа… Они двигаются на юг в сторону Сиракуз.

— Ортиджа — это же остров в центре Сиракуз, да? — сказала Шила И с сомнением в голосе. — Но там же ничего нет, кроме руин и исторических памятников. Что им там нужно?

— Можно спросить, как только поймаем. Если, конечно, они это переживут, — сказал Муроло, доставая из кармана свой телефон. Он быстро набрал номер, а затем заговорил: — Это я. Да, достаньте нам один. Они направляются в Сиракузы. Убедись, что там будет достаточно топлива.

— Топлива? Что ты только что заказал нам? — спросила Шила И.

— Вертолёт, что же ещё? — сказал Муроло, убирая свой телефон. — Он доставит нас в Сиракузы раньше, чем туда прибудут наши враги. Мы уже будем ждать их там.

Фуго нахмурился. Однажды ему почти довелось полетать на этом виде транспорта: один из них нашёл Наранча. «Это ключ от вертолёта! Если мы используем его, нас никогда не поймают! Мы сможем улетать куда захотим!» Им ни разу так и не довелось тем воспользоваться, но если бы пришлось это сделать, был бы Наранча так же счастлив и возбуждён, как и во время его первого путешествия на яхте? Или серьёзность их миссии не позволила бы ему так беззаботно радоваться?

Он никогда не нервничал чересчур, не мог находиться в напряжённом состоянии слишком долго. Вероятно, просто был не способен сосредоточиться на чём-то, будучи беспечным по своей природе.

Может, это и привело его к смерти? Фуго сжал зубы. Он даже представления не имел о том, что произошло. Его там не было. Он не пошёл с ними тогда. Поэтому сейчас он был здесь.

* * *

Триш Уна.

Её защита была последней миссией группы Буччеллати в Пассионе. Она была дочерью Дьяволо, которая выросла, понятия не имея о том, кем был её отец. После смерти матери она была отправлена на встречу с Дьяволо, только чтобы узнать, что он решил от неё избавиться. Жизнь этой девушки воистину была трагичной.

Но Фуго всё же было нисколько её не жаль. Он провёл с ней бок о бок два дня, и за это время она ни разу не дала понять, что было у неё на уме. Если она и открывала рот, то только для того, чтобы отправить их за покупками — они рисковали своими жизнями ради совершенно бестолковых вещей; или для того, чтобы потребовать его пальто и использовать его вместо салфетки. Ему было тяжело сочувствовать ей.

Фуго презирал свою мать, да и о женщинах в целом был невысокого мнения. Особенно его раздражали самовлюблённые женщины вроде Триш Уны.

Почему они должны были подвергать себя опасности ради её спасения?

Он всё ещё не мог понять решения Буччеллати.

— То, что я вернулся вместе с Триш, означает, что я предал босса. Он приказал нам привести её только для того, чтобы он мог убить её своими собственными руками… Потому что, как единственный кровный родственник, она знала его настоящую личность. Как только мне стало это понятно, я знал, что не могу поступить никак иначе. Я не мог прийти домой и спокойно пойти спать. Я выбрал путь предателя!

Был закат, весь мир словно затих; холодный морской воздух обволакивал их. Фуго не мог поверить своим ушам, но это была правда: Триш лежала прямо перед ними, истекая кровью. Всё, что им говорили до этого, было ложью.

— Ты с ума сошёл, Буччеллати? — сказал Миста, который выглядел не менее ошарашенным, чем сам Фуго.

— Ты ведь знаешь, что они делают с предателями, — произнёс Абаккио. — Тебе ли не знать. Нам теперь не спастись.

Он нахмурился. Уничтожать предателей было одной из обязанностей Абаккио. По этой же самой причине они боролись с группой наёмных убийц.

— В Венеции у босса целая туча людей.

Буччеллати не двигался с места. Джорно за его спиной был не менее спокоен.

— Мне нужна помощь, — наконец произнёс Буччеллати. — Если кто-то из вас согласен идти со мной, спускайтесь и садитесь. — Он указал рукой на маленькую лодку, качавшуюся на волнах канала за его спиной. Триш уже лежала там, из её запястья лилась кровь. — Но знайте, это не приказ. Я даже не прошу вас об этом — это мой собственный выбор, вы не обязаны идти за мной. Я сделал это лишь потому, что считал правильным, и ни о чём не жалею. В этом мире у меня нет ничего, кроме моих собственных убеждений, и я следую им. У каждого есть слабое место. Сейчас всё, что я могу, — это бежать… Но мы убьём босса. Мы найдём его слабое место!

Сила убеждений и слов Буччеллати вызывали в Фуго лишь недоумение. Он понятия не имел о том, что Буччеллати считал «правильным». Это были его убеждения, которых у Фуго не было никогда в жизни.

Ему казалось, что у него из-под буквально выбили землю: у него не было никаких взглядов, мыслей, идей, которые могли бы помочь ему сделать выбор. Он не знал, как теперь поступить. Он верил Буччеллати абсолютно и полностью. Решения Буччеллати обычно были верными, и что было хорошо для Буччеллати, обычно было хорошо и для него.

Больше это правило не работало.

Когда Буччеллати только взял Фуго к себе, он сказал, что тот не сможет больше жить нормальной жизнью. Однако теперь Буччеллати стоял прямо перед ним, предлагая ему сделать абсолютно глупый, беспочвенный моральный выбор, как будто он стоил того, чтобы ради него сражаться. Выбор, которой мог привести только к их смерти.

Абаккио сел на землю. Миста отвернулся, думая о чём-то своём. Наранча дрожал, будто от лютого холода. Неужели никто из них не хотел ничего сказать? Неужели никто не мог ничего предложить? Неужели ни у кого из них не было никаких идей, которые могли бы спасти ситуацию? Он сжал зубы и с трудом заставил себя говорить.

— Я понимаю твою позицию, Буччеллати. То, что ты хочешь сделать, — «правильно». — Слова Буччеллати ни капли не убедили его, но он пытался быть дипломатичным — пусть почти сразу понял, что не мог объяснить свою точку зрения иначе. Он должен был говорить открыто. — Но… я скажу прямо. Боюсь, что никто из нас не сядет в эту лодку. Ты позволил эмоциям влиять на свои решения. Мы все очень многим обязаны тебе, но… Мы не пойдём дальше. Это полный бред. Одними идеалами жить невозможно. Мы не сможем выжить вне Пассионе.

Он сделал шаг назад. В тот момент Фуго ещё верил в то, что у него был шанс. Шанс на перелом ситуации. Слабая надежда на то, что Буччеллати переменит своё мнение; что вернёт Триш боссу, и всё будет хорошо. Он очень хотел в это верить и надеялся, что его слова смогут переубедить Буччеллати.

— Фуго прав, Буччеллати, — произнёс Абаккио. — Это просто самоубийство какое-то! Тебе нигде не спрятаться, не найти убежища!

«Да, — подумал Фуго, — продолжай. Может быть, он переменит своё решение. Мы все доверяем друг другу, должно же это доверие хоть что-то значить. У нас есть шанс».

— Я клялся в верности Пассионе, а не тебе, — добавил Абаккио. — Но…

Он встал с земли.

— Я был человеком, которому некуда было идти. Изгнанным из общества. И единственное место, где я обретаю спокойствие... Это рядом с тобой, Буччеллати.

Не медля больше ни секунды, он ступил на лодку и сел там. Фуго не мог поверить своим глазам.

— Ч-Что?! Абаккио?!

О чём он вообще думал? Фуго старался изо всех сил, чтобы всё исправить, а он взял и разрушил в пыль его отчаянные попытки!

— Если мы убьём босса, — сказал Миста, — я стану следующим капореджиме, не так ли?

Он прыгнул в лодку следом за Абаккио — с лёгкостью, как будто он и не шёл на верную смерть. Фуго чувствовал, как в нём закипала ярость. Насколько безмозглыми они были?

— Да вы все с ума посходили! Вам никто не поможет! Куда вы теперь отправитесь?! Вам даже из Венеции уйти не удастся!

Его голос сорвался на отчаянный крик, но никто даже не посмотрел в его сторону. Джорно выглядел наиболее спокойным из них всех.

— Наранча, — тихо произнёс он, — что насчёт тебя?

Фуго вскочил на ноги и обернулся к тому. Наранча выглядел хуже некуда: он был похож на потерявшегося ребёнка, его губы дрожали, но он сам был не в состоянии и слова сказать. Он с надеждой посмотрел на Буччеллати.

— Что мне делать? Буччеллати… Я не знаю, как мне поступить. Мне… мне пойти с тобой?

— Ты напуган? — произнёс Буччеллати. Наранча кивнул.

— Да. Я в ужасе. — Его снова начала бить крупная дрожь, а голос надорвался. — Если… если ты мне прикажешь… если ты прикажешь мне пойти за тобой…! То я смогу! Я найду в себе смелость! Мне не страшно, если это твой приказ!

— Нет, — сурово ответил Буччеллати. — Я не могу приказать тебе. Ты должен сам решить.

— Я… Я не знаю. Я не знаю, как мне поступить.

— Но я могу дать тебе совет, Наранча. Не иди. Этот путь не для тебя.

Наранча вцепился руками в волосы. Буччеллати отвернулся и направился в сторону лодки.

— Мы уходим! С этого момента мы больше не вместе!

Фуго чувствовал, что тонул в своей беспомощности. Ему почти хотелось рыдать. Почему он не мог понять и принять мотивы Буччеллати? Это злило до безумия.

— Да вы все умом тронулись! Что с вами не так? Мы впервые встретили её два дня назад! Мы даже почти не разговаривали! Нам про неё ничего не известно! Да мы даже не знаем, какую музыку она любит!

Его голос был криком отчаяния. Стоном неудачника. Ничего из сказанного не могло переменить уже случившегося, но он не мог прекратить браниться. Он с ненавистью посмотрел вслед лодке, но неожиданно услышал за своей спиной слабый голос.

— Триш… была предана тем, кому доверяла, — прошептал Наранча.

Фуго с трудом разобрал его слова, но он был слишком зол, чтобы обращать на них внимание.

— Да плевать! Она его дочь, он может делать с ней, что хочет. Уверен, у него есть свои мотивы, нас это совершенно не касается. Всё, что нам нужно было сделать, это закрыть на его намерение глаза! Я не понимаю, почему это так, мать его, сложно!

Он продолжал ругаться, а Наранча за его спиной бормотал себе под нос:

— Меня тоже предали… Мой отец, мои друзья… Они все меня бросили. И с ней так… Триш и я, мы похожи.

Фуго обернулся и уставился на него — но Наранча уже поднялся со своего места. Не прошло и секунды, как он бросился вперёд и, задев Фуго плечом, прыгнул в канал. Он поплыл в сторону лодки с поразительной скоростью. Фуго с непониманием уставился ему в спину: он просто не знал, как реагировать. Наранча никогда не был хорошим пловцом, и ему с трудом удавалось удерживаться на плаву, но он нёсся вперёд изо всех сил.

— Буччеллати-и-и-и-и-и-и! — закричал он, захлёбываясь водой из канала. — Подождите меня-я-я-я-я! Я с вами-и-и-и!

Его голос становился с каждой секундой тише, а Фуго стоял на месте, будто его ноги приросли к земле. Всё, что ему оставалось делать, это смотреть — смотреть, как Наранча боролся со стихией, слушать его крики.

— Не отговаривай меня! Триш — это я! Мы одинаковые! Раны на её руке — это мои раны!

Лодка остановилась и взяла его на борт, а затем они исчезли из виду. Он ни разу не посмотрел на Фуго. Никто из них не посмотрел. И теперь… он остался один.

Фуго заметил это не сразу, но его гнев полностью исчез. Он не был расстроен своим одиночеством, но он не чувствовал и облегчения от того, что остался жив. Его сердце было абсолютно пустым, лишённым всяких чувств. Он был брошен… Но кем? Разве это не он бросил их? Тогда почему он чувствовал себя преданным?

Он стоял без движения на набережной, солнце медленно поднималось из-за горизонта, и мир вокруг него с каждой минутой становился ярче. Фуго чувствовал жар солнца на своей коже. Это было больно. Больно было от всего. Ему было ужасно больно, но он не мог найти источник.

«Почему?» — подумал он. Почему же он не было зол?

В произошедшем не было ни грамма смысла, это был абсолютный бред, но почему же тогда он не рвал и метал, как это случалось с ним обычно? Почему он не кричал, не разламывал всё попадавшееся ему под руку? У него не было ответов на эти вопросы.

* * *

Вертолёт летел над Ионическим морем совсем недалеко от берега, где была расположена Мегара Иблайа. Фуго смотрел на землю в сотнях метрах под ним и думал о словах Наранчи. «Триш — это я». Что это значило? Он так выражал своё сочувствие? Наранча и Триш знали друг друга всего пару дней, у них не было времени даже толком познакомиться — то есть, если начистоту, они не знали друг друга совсем. Наранча не был настолько близок с Триш, чтобы иметь чёткую мотивацию рисковать своей жизнью ради неё, Фуго был в этом уверен. Также он не понимал и причин Буччеллати.

Абаккио он мог понять: Фуго знал, что он так и не смог избавиться от чувства стыда за тот вред, который он успел причинить обществу, пока был полицейским. Абаккио вступил в Пассионе, потому что ему нужно было дело, которому можно было себя пожертвовать, отдать без остатка. Ему было плевать на Триш, он просто пошёл за Буччеллати, потому что тот сказал, что считал это правильным. Этих слов было достаточно для Абаккио.

С Мистой всё тоже было понятно. Скорее всего, он не колебался ни секунды. Вероятно, надеялся отхватить часть сокровищ босса или что-то в этом духе. Единственная причина, по которой он сразу же не запрыгнул в лодку, была в том, что в таком случае он оказался бы четвёртым человеком в ней. Он ждал Абаккио, чтобы сесть следом за ним и стать пятым. Уверенность Мисты в том, что удача будет на его стороне до тех пор, пока он будет избегать числа четыре, уже давно вышла за рамки суеверия и превратилась в какую-то персональную религию, которую понять было абсолютно невозможно.

А Джорно…

Фуго почувствовал, что у него по спине пробежал холодок. Если он в чём-то и ошибся тогда, то это произошло, когда он решил, что командовал парадом Буччеллати… Когда на самом деле у руля с самого начала был Джорно. Он должен был пытаться переубедить их новичка, а не лидера. У Джорно Джованны была цель — убить босса и занять его место, Буччеллати же просто следовал за ним.

Кстати, Джорно же предлагал сам отвести Триш к боссу. Абаккио был против, поэтому в итоге с ней пошёл Буччеллати… Возможно, всё же следовало отправить туда Джорно. Если бы там был он, возможно, ничего бы из этого не произошло.

Может быть, он бы позволил Триш умереть. Пожертвовал бы ей, чтобы раскрыть личность босса, — и это бы позволило им придумать более безопасный план, в результате которого погибло бы меньше людей. Не то чтобы Фуго желал, чтобы события пошли таким путём, но если бы это случилось… Фуго бы ни за что не ушёл. Если бы только Абаккио позволил Джорно пойти… Нет, в этих размышлениях не было никакого смысла.

В конечном счёте, все они лишь волей случая оказались вовлечены в противостояние Джорно и Дьяволо — двух мощнейших личностей, которые должны были выяснить, кто из них достоин править на этой земле. Не так важно, выжили ли они или умерли в результате этого конфликта — повлиять на результат было невозможно, они все были лишь случайными жертвами.

Так о чём же ты думал, Наранча?

Этот вопрос не давал ему покоя, как рыбная кость, застрявшая в горле. Фуго старался убедить себя в том, что поступил правильно, что его выбор был верным — но не получалось.

Наранча пошёл с ними. А я не смог.

Это была единственная правда, и отрицать её было глупо.

Что значило это «Триш — это я!», Наранча? Что ты чувствовал?

Вертолёт всё приближался к Сиракузам. За штурвалом был пилот из Пассионе, на кресле рядом с ним сидел Муроло. Шила И расположилась рядом с Фуго позади них. Скрестив руки на груди, она молчала и смотрела куда-то в сторону.

Фуго бросил на неё мимолётный взгляд. Она весьма мало говорила, этим напоминая Триш.

— Слушай, если бы ты… — заговорил он.

— Что? — резко прервала его Шила И, даже не повернувшись в его сторону.

— Эм, ну… Если бы ты внезапно оказалась в компании группы странных парней, как бы ты себя вела?

— Что за вопросы?

— Просто интересуюсь.

— Не знаю. Постаралась бы сделать так, чтобы меня никто из них не трахнул?

— Эм?

— Общалась бы с ними как можно меньше. — Она пожала плечами.

Фуго удивлённо моргнул. Может, из-за этого Триш вела себя так враждебно? Она пыталась выстроить между ними стену, чтобы обезопасить себя? Она вела себя так высокомерно не потому, что была дочкой босса, а потому что так она чувствовала себя в безопасности?

Однако…

Он вспоминал поведение Триш и, как ни старался, не мог найти в себе никакой жалости к её судьбе. То, что она не хотела боли, не значит, что нужно было причинять её окружающим. Он не мог простить её.

Может, причина в том, что она причинила боль мне?

Ему не нравилась эта мысль. Неужели он на самом деле ненавидел её за то, что она стала поводом для его разрыва с Буччеллати? Был подсознательно обижен на неё за это? Фуго понял, что едва ли это было справедливо, но чем больше он об этом думал, тем яснее осознавал, что его чувства не зависели от его желаний. Фуго снова задумался, и в кабине повисла тишина — не совсем тишина, конечно: винты вертолёта всё ещё были ужасающе шумными.

— Фуго, — внезапно произнесла Шила И. — Ты…

Она не закончила свой вопрос. Фуго посмотрел на неё, но было похоже, что она передумала высказывать свою мысль, а он не горел желанием настаивать. Эта тишина казалась Муроло неприятной, и он стал донимать управляющего расспросами:

— Эй, пилот, мы не слишком высоко летим? Опустись пониже.

— Чем выше мы летим, тем меньше вероятность, что нас заметят. Сейчас нас почти не видно с земли. Разве вы в первый раз летаете на вертолёте?

— Да плевать мне, хорошо нас видно с земли или нет, они и так знают, куда мы направляемся.

— Если мы опустимся, то не сможем лететь так быстро, а вы вроде торопились, если мне не изменяет память.

— Да господи! Мы всё ещё быстрее, чем машина или поезд! Просто делай, как я…

Муроло не договорил, уставившись на что-то за окном. Недалеко от них летела маленькая птичка — летела с той же скоростью, что и вертолёт.

— Какая у нас сейчас скорость?

— Что? Вы сказали, что торопитесь, так что я гоню тут изо всех сил. Это хороший вертолёт, сейчас набрали около 250 километров в час.

— Тогда… Что не так с этой птицей? — Муроло указал пальцем в окно.

Та выглядела так, как будто эта скорость была совершенно нормальной, и поддерживать её не составляло больших усилий. Ни одна нормальная птица не подлетела бы так близко к вертолёту: вращающиеся с бешеной скоростью лопасти создавали опасные воздушные потоки, которые должны были делать место вокруг невозможным для полёта — но птичка вела себя так, как будто спокойно парила в штиле, с каждой секундой только приближаясь.

— Эм-м...

— Нет! Это не птица! Это враг!.. — закричал Муроло.

Было слишком поздно. Вертолёт резко начал падать вниз, как камень, брошенный со скалы.

Девочка, которая не могла жить без наркотиков, решила обрушить всю свою бездонную, до этого сдерживаемую, ярость на них.