Онлайн чтение книги Чудесный рог: Народные баллады
Английские и шотландские баллады

К двум сестрам в терем над водой,

           Биннори, о Биннори,

Приехал рыцарь молодой,

           У славных мельниц Биннори.

Колечко старшей подарил,

           Биннори, о Биннори,

Но больше младшую любил,

           У славных мельниц Биннори.

И зависть старшую взяла,

           Биннори, о Биннори,

Что другу младшая мила,

           У славных мельниц Биннори.

Вот рано-рано поутру,

           Биннори, о Биннори,

Сестра гулять зовет сестру,

           У славных мельниц Биннори.

— Вставай, сестрица, мой дружок,

           Биннори, о Биннори,

Пойдем со мной на бережок,

           У славных мельниц Биннори.

Над речкой младшая сидит,

           Биннори, о Биннори,

На волны быстрые глядит,

           У славных мельниц Биннори.

А старшая подкралась к ней,

           Биннори, о Биннори,

И в омут сбросила с камней,

           У славных мельниц Биннори.

— Сестрица, сжалься надо мной,

           Биннори, о Биннори,

Ты станешь рыцаря женой,

           У славных мельниц Биннори.

Подай перчатку мне свою,

           Биннори, о Биннори,

Тебе я друга отдаю,

           У славных мельниц Биннори.

— Ступай, сестра моя, на дно,

           Биннори, о Биннори,

Тебе спастись не суждено,

           У славных мельниц Биннори.

Недолго младшая плыла,

           Биннори, о Биннори,

Недолго старшую звала,

           У славных мельниц Биннори.

В плотине воду отвели,

           Биннори, о Биннори,

И тело девушки нашли,

           У славных мельниц Биннори.

Девичий стан ее кругом,

           Биннори, о Биннори,

Узорным стянут пояском,

           У славных мельниц Биннори.

Не видно кос ее густых,

           Биннори, о Биннори,

Из-за гребенок золотых,

           У славных мельниц Биннори.

В тот день бродил у берегов,

           Биннори, о Биннори,

Певец, желанный гость пиров,

           У славных мельниц Биннори.

Он срезал прядь ее одну,

           Биннори, о Биннори,

И свил упругую струну,

           У славных мельниц Биннори.

Он взял две пряди золотых,

           Биннори, о Биннори,

И две струны плетет из них,

           У славных мельниц Биннори.

К ее отцу идет певец,

           Биннори, о Биннори,

Он входит с арфой во дворец,

           У славных мельниц Биннори.

Струна запела под рукой,

           Биннори, о Биннори,

«Прощай, отец мой дорогой!»,

           У славных мельниц Биннори.

Другая вторит ей струна,

           Биннори, о Биннори,

«Прощай, мой друг!» — поет она,

           У славных мельниц Биннори.

Все струны грянули, звеня,

           Биннори, о Биннори,

«Сестра, сгубила ты меня,

           У славных мельниц Биннори!»

Леди у окошка

Сидит, как снег, бела.

Кузнец глядит в окошко,

Черный, как смола.

— Зачем в окно глядишь, кузнец?

О чем, кузнец, поешь?

Ты пой — не пой, а под венец

Меня не поведешь!

Сидеть мне лучше в девушках

У матери-отца,

Чем быть женою грязного,

Такого неученого,

Такого безобразного,

Такого закопченного

Невежи кузнеца!

Девица стала уточкой,

Плывет она под мост.

А он веселым селезнем

Поймал ее за хвост.

Она лисой прикинулась,

Бежит, не чуя ног.

А он собакой гончею

Лисицу подстерег.

Девица стала мухою,

Стал пауком кузнец

И муху паутиною

Опутал наконец.

Он муху паутиною

Опутал наконец.

Ведет кузнец красавицу

Невесту под венец.

— Недаром речью одарен

Ты, сокол быстрокрылый:

Снеси письмо, а с ним поклон

Моей подруге милой!

— Я рад снести ей письмецо

По твоему приказу.

Но как мне быть? Ее в лицо

Не видел я ни разу.

— Легко ты милую мою

Отыщешь, сокол ясный.

Среди невест в ее краю

Нет более прекрасной.

Пред старым замком, сокол мой,

Садись на дуб соседний.

Сиди и пой, когда домой

Придет она с обедни.

Придет с подругами она —

Их двадцать и четыре.

Нет счету звездам, а луна

Одна в полночном мире.

Мою подругу ты найдешь

Меж дев звонкоголосых

По гребням, что сверкают сплошь

В ее тяжелых косах.

*

Вот сокол к замку прилетел

И сел на дуб соседний

И песню девушкам запел,

Вернувшимся с обедни.

— За стол садитесь пить и есть,

Красавицы девицы,

А я хочу услышать весть

От этой вольной птицы.

— Свою мне песню вновь пропой,

Мой сокол сизокрылый.

Какую весточку с тобой

Прислал сегодня милый?

— Тебе я должен передать

Короткое посланье.

Твой друг не в силах больше ждать

И молит о свиданье.

— Скажи: пускай хлеба печет,

Готовит больше солода

И пусть меня на свадьбу ждет,

Покуда пиво молодо.

— Залога просит твой жених,

Он чахнет в ожиданье.

Кольцо и прядь кудрей твоих

Пошли в залог свиданья!

— Для друга прядь моих кудрей

Возьми, о сокол ясный.

Я шлю кольцо с руки моей

И встретиться согласна.

Пусть ждет в четвертой из церквей

Шотландии прекрасной!

К отцу с мольбой пошла она,

Склонилась у порога.

— Отец, мольба моя — одна.

Исполни, ради бога!

— Проси, проси, родная дочь,—

Сказал отец сурово,—

Но выкинь ты из сердца прочь

Шотландца молодого!

— О нет, я чую свой конец.

Возьми мой прах безгласный

И схорони его, отец,

В Шотландии прекрасной.

Там в первой церкви прикажи

Бить в колокол печальный.

В соседней церкви отслужи

Молебен погребальный.

У третьей дочку помяни

Раздачей подаянья.

А у четвертой схорони…

Вот все мои желанья!

В светлицу тихую пошла

Красавица с поклоном,

На ложе девичье легла

С протяжным тихим стоном.

Весь день, печальна и бледна,

Покоилась в постели,

А ночью выпила она

Питье из сонных зелий.

Исчезла краска нежных губ,

Пропал румянец алый.

Три дня недвижная, как труп,

Красавица лежала…

Сидела в замке у огня

Столетняя колдунья.

— Ох, есть лекарство у меня! —

Промолвила ворчунья.—

Огонь велите-ка раздуть,

А я свинец расплавлю,

Струей свинца ожгу ей грудь

И встать ее заставлю!

Ожгла свинцом колдунья грудь,

Ожгла девице щеки,

Но не встревожила ничуть

Покой ее глубокий.

Вот братья дуб в лесу густом

Сестре на гроб срубили

И гроб дубовый серебром

Тяжелым обложили.

А сестры старшие скорей

Берутся за иголку

И саван шьют сестре своей,

Рубашку шьют из шелку…

*

— Спасибо, верный сокол мой,

Мой вестник быстрокрылый.

Вернулся рано ты домой.

Ну, что принес от милой?

— Принес я прядь ее кудрей,

Кольцо и обещанье

Прибыть к четвертой из церквей

Шотландских на свиданье.

— Скорее, паж, коня седлай,

Дай меч мой и кольчугу.

С тобой мы едем в дальний край

Встречать мою подругу!

*

Родные тело в храм внесли

И гулко отзвонили,

К другому храму подошли

И мессу отслужили.

Вот в третьем храме беднякам

Раздали подаянье.

Потом пошли в четвертый храм,

Где милый ждал свиданья.

— Эй, расступитесь, дайте путь

Вы, родичи и слуги.

В последний раз хочу взглянуть

В лицо моей подруги!

Но лишь упала пелена

С лица невесты милой,

Она воспрянула от сна

И с ним заговорила:

— О, дай мне хлеба поскорей,

О, дай вина немного.

Ведь для тебя я столько дней

В гробу постилась строго.

Эй, братья! Вам домой пора.

Погромче в рог трубите.

Как обманула вас сестра,

Вы дома расскажите.

Скажите всем, что не лежу

Я здесь на лоне вечном,

А в церковь светлую вхожу

В наряде подвенечном,

Что ждал в Шотландии меня

Не черный мрак могилы,

А ждал на паперти меня

Избранник сердца милый!

Мертвец явился к Марджери.

Взошел он на крыльцо,

У двери тихо застонал

И дернул за кольцо.

— О, кто там, кто там в поздний час

Ждет у дверей моих:

Отец родной, иль брат мой Джон,

Иль милый мой жених?

— Нет, не отец, не брат твой Джон

Ждут у дверей твоих.

То из Шотландии домой

Вернулся твой жених.

О сжалься, сжалься надо мной,

О, сжалься, пощади.

От клятвы верности меня

Навек освободи!

— Ты клятву верности мне дал,

Мой Вилли, не одну.

Но поцелуй в последний раз,

И клятву я верну.

— Мое дыханье тяжело

И горек бледный рот.

Кого губами я коснусь,

Тот дня не проживет.

Петух поет, заря встает,

Петух поет опять.

Не место мертвым средь живых,

Нельзя мне больше ждать!

Он вышел в сад, она за ним.

Идут по склонам гор.

Вот видят церковь в стороне,

Кругом — зеленый двор.

Земля разверзлась перед ним

У самых, самых ног,

И снова Вилли молодой

В свою могилу лег.

— Что там за тени, милый друг,

Склонились с трех сторон?

— Три юных девы, Марджери,

Я с каждой обручен.

— Что там за тени, милый друг,

Над головой твоей?

— Мои малютки, Марджери,

От разных матерей.

— Что там за тени, милый друг,

У ног твоих лежат?

— Собаки ада, Марджери,

Могилу сторожат!

Она ударила его

Дрожащею рукой.

— Я возвращаю твой обет,

Пусть бог вернет покой!

Жила старуха в Ашерс Велл,

Жила и не грустила,

Пока в далекие края

Детей не отпустила.

Она ждала от них вестей

И вот дождалась вскоре:

Ее три сына молодых

Погибли в бурном море.

— Пусть дуют ветры день и ночь

И рвут рыбачьи сети,

Пока живыми в отчий дом

Не возвратитесь, дети!

Они вернулись к ней зимой,

Когда пришли морозы.

Их шапки были из коры

Неведомой березы.

Такой березы не найти

В лесах родного края —

Береза белая росла

У врат святого рая.

— Раздуйте, девушки, огонь,

Бегите за водою!

Все сыновья мои со мной,

Я нынче пир устрою!

Постель широкую для них

Постлала мать с любовью,

Сама закуталась в платок

И села к изголовью.

Вот на дворе поет петух,

Светлеет понемногу,

И старший младшим говорит:

— Пора нам в путь-дорогу!

Петух поет, заря встает,

Рогов я слышу звуки.

Нельзя нам ждать — за наш уход

Терпеть мы будем муки.

— Лежи, лежи, наш старший брат,

Еще не встала зорька.

Проснется матушка без нас

И будет плакать горько!

Смотри, как спит она, склонясь,

Не ведая тревоги.

Платочек с плеч она сняла

И нам укрыла ноги.

Они повесили на гвоздь

Платок, давно знакомый.

— Прощай, платок! Не скоро вновь

Ты нас увидишь дома.

Прощайте все: старуха мать

И девушка-служанка,

Что рано по двору бежит

С тяжелою вязанкой.

Прощай, амбар, сарай и клеть

И ты, наш пес любимый.

Прости-прощай, наш старый дом

И весь наш край родимый!

— О где ты был, мой старый друг,

Семь долгих, долгих лет?

— Я вновь с тобой, моя любовь,

И помню твой обет.

— Молчи о клятвах прежних лет,

Мой старый, старый друг.

Пускай о клятвах прежних лет

Не знает мой супруг.

Он поспешил смахнуть слезу

И скрыть свои черты.

— Я б не вернулся в край родной,

Когда б не ты, не ты.

Богаче нашей стороны

Заморская земля.

Себе там в жены мог бы взять

Я дочку короля!

— Ты взял бы дочку короля!

Зачем спешил ко мне?

Ты взял бы дочку короля

В заморской стороне.

— О, лживы клятвы нежных дев,

Хоть вид их сердцу мил.

Я не спешил бы в край родной,

Когда бы не любил.

— Но если бросить я должна

Детей и мирный кров,—

Как убежать нам, милый друг,

От наших берегов?

— Семь кораблей есть у меня,

Восьмой приплыл к земле,

Отборных тридцать моряков

Со мной на корабле.

Двух малых деток мать взяла

И стала целовать.

— Прощайте, детки! Больше вам

Не видеть вашу мать.

Корабль их ждал у берегов,

Безмолвный и пустой.

Был поднят парус из тафты

На мачте золотой.

Но только выплыли они,

Качаясь, на простор,

Сверкнул зловещим огоньком

Его угрюмый взор.

Не гнулись мачты корабля,

Качаясь на волнах,

И вольный ветер не шумел

В раскрытых парусах.

— О, что за светлые холмы

В лазури голубой?

— Холмы небес, — ответил он,—

Где нам не быть с тобой.

— Скажи: какие там встают

Угрюмые хребты?

— То горы ада! — крикнул он,—

Где буду я — и ты!

Он стал расти, расти, расти

И мачты перерос

И руку, яростно грозя,

Над мачтами занес.

Сверкнула молния из туч,

Слепя тревожный взор,

И бледных духов скорбный рой

Покрыл морской простор.

Две мачты сбил он кулаком,

Ногой еще одну,

Он судно надвое разбил

И все пустил ко дну.

Над быстрой речкой верный Том

Прилег с дороги отдохнуть.

Глядит: красавица верхом

К воде по склону держит путь.

Зеленый шелк — ее наряд,

А сверху плащ красней огня,

И колокольчики звенят

На прядках гривы у коня.

Ее чудесной красотой,

Как солнцем, Том был ослеплен.

— Хвала Марии Пресвятой! —

Склоняясь ниц, воскликнул он.

— Твои хвалы мне не нужны,

Меня Марией не зовут,

Я — королева той страны,

Где эльфы вольные живут.

Побудь часок со мной вдвоем,

Да не робей, вставай с колен,

Но не целуй меня, мой Том,

Иль попадешь надолго в плен.

— Ну, будь что будет! — он сказал.

Я не боюсь твоих угроз! —

И верный Том поцеловал

Ее в уста краснее роз.

Тебя, мой рыцарь, на семь лет

К себе на службу я беру!

Тебя, мой рыцарь, на семь лет

К себе на службу я беру!

На снежно-белого коня

Она взошла. За нею — Том.

И вот, уздечкою звеня,

Пустились в путь они вдвоем.

Они неслись во весь опор.

Казалось, конь летит стрелой.

Пред ними был пустой простор,

А за плечами — край жилой.

— На миг, мой Том, с коня сойди

И головой ко мне склонись.

Есть три дороги впереди.

Ты их запомнить поклянись.

Вот этот путь, что вверх идет,

Тернист и тесен, прям и крут.

К добру и правде он ведет,

По нем немногие идут.

Другая — торная — тропа

Полна соблазнов и услад.

По ней всегда идет толпа,

Но этот путь-дорога в ад.

Бежит, петляя, меж болот

Дорожка третья, как змея,

Она в Эльфландию ведет,

Где скоро будем ты да я.

Что б ни увидел ты вокруг,

Молчать ты должен, как немой,

А проболтаешься, мой друг,

Так не воротишься домой!

Через потоки в темноте

Несется конь то вплавь, то вброд.

Ни звезд, ни солнца в высоте,

И только слышен рокот вод.

Несется конь в кромешной мгле,

Густая кровь коню по грудь.

Вся кровь, что льется на земле,

В тот мрачный край находит путь.

Но вот пред ними сад встает.

И фея, ветку наклонив,

Сказала: — Съешь румяный плод —

И будешь ты всегда правдив!

— Благодарю, — ответил Том,—

Мне ни к чему подарок ваш.

С таким правдивым языком

У нас не купишь — не продашь.

Не скажешь правды напрямик

Ни женщине, ни королю…

— Попридержи, мой Том, язык

И делай то, что я велю!

*

В зеленый шелк обут был Том,

В зеленый бархат был одет.

И про него в краю родном

Никто не знал семь долгих лет.

В эту пятницу утром

Неслись мы вперед,

Оставляя маяк вдалеке.

Видим: следом за нами

Русалка плывет

С круглым зеркальцем,

С гребнем в руке.

Нам вдогонку

Летел ураган.

А кругом океан

Бушевал.

Убирать паруса

Приказал капитан

В это утро,

В последний аврал.

Показалась русалка

И скрылась опять.

И сказал

Наш матрос молодой:

— Я оставил на родине

Старую мать.

Пусть не ждет она сына домой.

Выйдет к берегу мать,

Будет паруса ждать

При бессчетных звездах и луне.

Пусть напрасно не ждет,

Слез горючих не льет,

Пусть поищет, пошарит на дне!

Наши утлые шлюпки

Сорвала волна,

И сказал капитан удалой:

— Будет плакать моя

Молодая жена.

В эту ночь она станет вдовой!

По горбатым волнам

Мы неслись без руля,

И сказал

Наш запасливый кок:

— Не дождется земля

Моего корабля,

А меня не дождется сынок!

Мы работали дружно,

Тонули мы врозь —

Это было судьбой суждено.

Уцелевшей доски

Под рукой не нашлось,

И пошли мы на темное дно,

                               на дно,

                                       на дно,

За русалкой

На темное дно!

— Не дашь ли лошадку нам, дядюшка Том?

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь,—

На ярмарку завтра мы едем верхом:

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я!..

— А когда вы вернете коня моего? —

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь,—

— Вернем его в среду, во вторник к обеду,—

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я!..

Вот вторник проходит, проходит среда,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь! —

Домой не вернулись верхом никогда

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я!..

С холма поглядел на окрестности Том,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь! —

Коня он увидел внизу под холмом.

           С ним — Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я!..

Окончила кляча свое бытие,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь,—

Оплакали хором кончину ее

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я!..

Но песня не кончилась вместе с конем,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь! —

Хоть умерли все, кто катался на нем:

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я…

В ночной тишине, при звездах и луне,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь! —

Верхом мы несемся на мертвом коне:

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я…

И будем мы ездить верхом до поры,—

           В гору да под гору,

           Рысью и вскачь,—

Пока не провалимся в тартарары:

           Билл Брюэр,

           Джек Стюэр,

           Боб Симпл,

           Дик Пимпл,

           Сэм Хопкинс,

           Джон Хок

           И старый Джим Коббли и я…

Вот так ночь! Ночь из ночей!

Вечная ночь за могилой.

Град, и огонь, и мерцанье свечей,

И господь твою душу помилуй!

Долго во мраке будешь идти —

Вечная ночь за могилой.

Тернии будут расти на пути.

Господь твою душу помилуй!

Если ты нищему дал сапоги,—

Вечная ночь за могилой,—

Сядь, натяни их и дальше беги,

И господь твою душу помилуй!

Если ж ты лишнюю обувь берег,—

Вечная ночь за могилой,—

Ты по колючкам пойдешь без сапог,

И господь твою душу помилуй!

Долго во мраке будешь идти —

Вечная ночь за могилой.

К мосту страстей ты придешь по пути,

Господь твою душу помилуй!

Только по страшному мосту пройдешь,

Вечная ночь за могилой,—

Прямо в чистилище ты попадешь,

И господь твою душу помилуй!

Если твоя не скудела ладонь,—

Вечная ночь за могилой,—

Ты невредимым пройдешь сквозь огонь,

И господь твою душу помилуй!

Если ж берег ты вино и харчи,—

Вечная ночь за могилой,—

Будешь гореть в раскаленной печи.

Господь твою душу помилуй!

Вот так ночь! Ночь из ночей!

Вечная ночь за могилой,

Град, и огонь, и мерцанье свечей,

И господь твою душу помилуй!

1

Послушайте повесть

Минувших времен

О доблестном принце

По имени Джон.

Судил он и правил

С дубового трона,

Не ведая правил,

Не зная закона.

Послушайте дальше.

Сосед его близкий

Был архиепископ

Кентерберийский.

Он жил-поживал,

Не нуждаясь ни в чем,

И первым в народе

Прослыл богачом.

Но вот за богатство

И громкую славу

Зовут его в Лондон

На суд и расправу.

Везут его ночью

К стене городской,

Ведут его к башне

Над Темзой-рекой.

2

— Здорово, здорово,

Смиренный аббат,

Получше меня

Ты живешь, говорят.

Ты нашей короне

Лукавый изменник.

Тебя мы лишаем

Поместий и денег!

Взмолился епископ:

— Великий король,

Одно только слово

Сказать мне позволь.

Всевышнему богу

И людям известно,

Что трачу я деньги,

Добытые честно!

— Не ври понапрасну,

Плешивый аббат,

Для всякого ясно,

Что ты виноват,

И знай: навсегда

Твоя песенка спета,

Коль на три вопроса

Не дашь мне ответа.

Вопросы такие:

Когда я на троне

Сижу в золотой

Королевской короне,

А справа и слева

Стоит моя знать,—

Какая цена мне,

Ты должен сказать.

Потом разгадай-ка

Загадку другую:

Как скоро всю землю

Объехать могу я?

А в-третьих, сказать

Без запинки изволь:

Что думает

Твой милосердный король

Тебе на раздумье

Даю две недели,

И столько же будет

Душа в твоем теле.

Подумай, епископ,

Четырнадцать дней, —

Авось на пятнадцатый

Станешь умней!

3

Вот едет епископ,

Рассудком нетверд.

Заехал он в Кембридж,

Потом в Оксенфорд.

Увы, ни один

Богослов и философ

Ему не решил

Королевских вопросов.

Проездил епископ

Одиннадцать дней

И встретил за мельницей

Стадо свиней.

Пастух поклонился

Учтиво и низко

И молвил: — Что слышно

Хозяин епископ?

— Печальные вести,

Пастух, у меня:

Гулять мне на свете

Осталось три дня.

Коль на три вопроса

Не дам я ответа,

Вовеки не видеть

Мне белого света!

— Милорд, не печалься.

Бывает и так,

Что умным в беде

Помогает дурак.

Давай-ка мне посох,

Кольцо и сутану,

И я за тебя

Перед троном предстану.

Ты — знатный епископ,

А я — свинопас,

Но в детстве, мне помнится,

Путали нас.

Прости мою дерзость,

Твое преподобье,

Но все говорят,

Что мое ты подобье!

— Мой верный пастух,

Я тебе отдаю

И посох, и рясу,

И митру мою.

Да будет с тобою

Премудрость господня.

Но только смотри

Отправляйся сегодня!

4

Вот прибыл пастух

В королевский дворец.

— Здорово, здорово,

Смиренный отец,

Тебя во дворце

Я давно поджидаю.

Садись — я загадки

Тебе загадаю.

А ну-ка послушай:

Когда я на троне

Сижу в золотой

Королевской короне,

А справа и слева

Стоит моя знать,—

Какая цена мне,

Ты должен сказать!

Пастух королю

Отвечает с поклоном:

— Цены я не знаю

Коронам и тронам.

А сколько ты стоишь,

Спроси свою знать,

Которой случалось

Тебя продавать!

Король усмехнулся:

— Вот ловкий пройдоха!

На первый вопрос

Ты ответил неплохо.

Теперь догадайся:

Как скоро верхом

Могу я всю землю

Объехать кругом?

— Чуть солнце взойдет,

Поезжай понемногу

И следом за солнцем

Скачи всю дорогу,

Пока не вернется

Оно в небеса,—

Объедешь ты в двадцать

Четыре часа!

Король засмеялся:

— Неужто так скоро?

С тобой согласиться

Я должен без спора.

Теперь напоследок

Ответить изволь:

Что думает

Твой милосердный король?

— Что ж, — молвил пастух,

Поглядев простовато,—

Ты думаешь, сударь,

Что видишь аббата…

Меж тем пред тобою

Стоит свинопас,

Который аббата

От гибели спас!

Долиной реки

И по горной стране

Доблестный Кемпбелл

Скакал на коне.

Оседлан и взнуздан

Был конь вороной.

Без всадника в полночь

Пришел он домой.

Встала с постели

Старая мать.

Жена молодая

Вышла встречать.

«Зелен мой луг,

Но никем он не кошен.

Бедный ребеночек мой

Не доношен!»

Оседланный, взнузданный,

Конь вороной,

Обрызганный кровью,

Вернулся домой.

Тяжко вздымались

Бока у коня.

Стремя о пряжку

Билось, звеня.

Три девушки шили в саду над водой,

Дженнифер, Джентль и Розмари.

К ним рыцарь приехал гостить молодой,

А в роще поют соловьи до зари.

Одна усадила его у огня,—

Дженнифер, Джентль и Розмари,—

Другая овсом накормила коня.

А в роще ноют соловьи до зари.

Постель приготовила третья сестра,—

Дженнифер, Джентль и Розмари,—

И сна пожелала ему до утра.

А в роще поют соловьи до зари.

Но девушкам рыцарь сказал перед сном:

— Дженнифер, Джентль и Розмари,

Загадки мои разгадайте втроем! —

А в роще поют соловьи до зари.

— Что в мире звучнее, чем рог егерей?

Что в мире колючек терновых острей?

Что слаще, чем хлеб, утоляет сердца?

И что на земле тяжелее свинца?

Что в мире длиннее дороги мирской?

Что глубже на свете пучины морской?

Продумали сестры всю ночь до утра,

Дженнифер, Джентль и Розмари.

И вот что придумала третья сестра.

А в роще поют соловьи до зари.

— Звучнее молва, чем рога егерей,

А голод колючек терновых острей.

Для совести грех тяжелее свинца,

И хлеба дороже нам слово отца.

Длиннее дороги лишь ветер один,

И глубже любовь всех подводных глубин!

Загадки разгаданы все до одной,—

Дженнифер, Джентль и Розмари,—

Отгадчица рыцарю станет женой.

А в роще поют соловьи до зари.

— Где был ты, мой Рональд? — В лесах, моя мать.

— Что долго скитался, единственный мой?

— Гонял я оленя. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Ты голоден, Рональд? — О нет, моя мать.

— Где нынче обедал, единственный мой?

— В гостях у невесты. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Что ел ты, мой Рональд? — Не помню я, мать.

— Подумай и вспомни, единственный мой!

— Угрей я отведал. Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— А где же борзые? — Не помню я, мать.

— Подумай и вспомни, единственный мой!

— Они околели… Стели мне кровать.

Устал я сегодня, мне нужен покой.

— Ты бледен, мой Рональд! — О мать, моя мать!..

— Тебя отравили, единственный мой!

— О да, я отравлен! Стели мне кровать.

Мне тяжко, мне душно, мне нужен покой.

— Проснись поскорее, мой лорд, мой супруг,

Надень свой тяжелый доспех.

Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь

Обвенчана тайно от всех.

Проснитесь, проснитесь, мои сыновья,

Седлайте коней вороных.

Пусть люди не скажут, что Дугласа дочь

Венчалась тайком от родных!

Беглянка несется на белом коне,

А рыцарь — на сером за ней.

В руке его — меч, на поясе — рог,

И оба торопят коней.

Назад оглянулся и слушает он,

Что слышится в поле глухом.

Там слышится топот и ржанье коней —

Семь рыцарей скачут верхом.

— Мой шелковый повод, подруга, возьми.

Держи моего жеребца.

Средь чистого поля я встречу один

И братьев твоих, и отца!

Стояла она, смотрела она,

И горько ей было смотреть,

Как шестеро братьев один за другим

Должны за нее умереть.

Стояла она, смотрела она

И слез удержать не могла,

Когда наконец ее старый отец

Свалился с крутого седла.

— Опомнись, опомнись, безжалостный лорд.

Постой, не рази до конца.

Я нового друга могла бы найти,—

Найду ли другого отца?

Сняла она с шеи узорный платок

Голландского полотна.

Но алая кровь из отцовской груди

Бежала, как струйка вина.

— Ты хочешь ли дальше поехать со мной

Иль, может, вернешься к родне?

— Поеду с тобой, мой единственный друг,—

Других не оставил ты мне!

Опять они скачут вперед и вперед.

Луна над полями взошла,

С коня он спустился у бледной воды

И снял свою даму с седла.

Вот оба склонились уста освежить

Студеной водою ручья.

Но кровью горячего сердца его

Под ним обагрилась струя.

— Ты ранен, ты ранен, — сказала она,—

И кровь твоя в воду бежит!

— О нет, дорогая, пурпурный мой плащ,

В воде отражаясь, дрожит.

Опять они скачут при свете луны,

Несутся всю ночь напролет.

У темного замка сошел он с коня

И крикнул, стучась у ворот:

— Открой поскорее, сударыня мать,

Усталого сына впусти.

Желанную гостью на краткую ночь

Ему довелось привезти.

Спеши приготовить для сына постель,

Вели ее мягче постлать.

Жену молодую со мной положи —

И долго мы будем спать!

Он тихо скончался ночною порой,

Подруга — в предутренней мгле.

Пусть горестный жребий влюбленной четы

Не ждет никого на земле!

У церкви Марии беглянка лежит,

А рядом — погибший любовник.

Над ней белоснежная роза цветет,

Над ним — темно-красный шиповник.

Кусты разрослись и ветвями сплелись,

И в мае цветут они оба,

И шепчут они, что лежат в их тени

Два друга, любивших до гроба.

— О, кто мне станет надевать

Мой легкий башмачок,

Перчатку тесную мою,

Мой новый поясок?

Кто желты косы гребешком

Серебряным расчешет?

Кто, милый друг мой, без тебя

Мое дитя утешит?

— Тебе наденет твой отец

Нарядный башмачок,

Перчатку — матушка твоя,

Сестрица — поясок.

Твой братец косы гребешком

Серебряным расчешет.

Пока твой милый далеко,

Господь дитя утешит!

— Где взять мне лодку и гребцов,

Готовых в путь опасный?

Пора мне друга навестить…

Я жду его напрасно!

Родной отец ей дал ладью.

С семьей она простилась.

Младенца на руки взяла

И в дальний путь пустилась.

Златые мачты далеко

Сверкали в синем море.

Шелка зеленых парусов

Шумели на просторе.

Она плыла по гребням волн

Не более недели,

И лодка к замку подошла —

К ее желанной цели.

Глухая ночь была темна,

И ветер дул сердитый,

И плакал мальчик на груди,

Плащом ее прикрытый.

— Открой, лорд Грегори, открой!

Мне страшен мрак глубокий,

Гуляет ветер в волосах,

И дождь мне мочит щеки.

Она стучалась без конца,

Но спал — не слышал милый.

Вот вышла мать его к дверям.

— Кто там? — она спросила.

— Открой, открой мне, милый друг.

Я — Анни из Лох-Роян.

В моих объятьях твой сынок

Озяб и не спокоен.

— Поди ты прочь, поди ты прочь!

Русалка ты из моря,

Ты фея злобная — и нам

Сулишь печаль и горе!

— Я не русалка, милый друг,

Клянусь, не злая фея.

Я — Анни верная твоя.

Впусти меня скорее!

— Коль Анни вправду бы ждала

Там, за моим порогом,—

Она явилась бы ко мне

С любви моей залогом!

— А ты забыл, как пировал

У нас в отцовском зале,

Как наши кольца мы с тобой

Друг другу передали.

Прекрасный перстень ты мне дал

И взял мой перстень чудный.

Твой был червонно-золотой,

А мой был изумрудный.

Открой, открой мне, милый друг.

Впусти меня скорее.

Твой сын к груди моей прильнул,

Дрожа и коченея!

— Поди ты прочь, поди ты прочь!

Я двери не открою.

Тебя давно я позабыл

И обручен с другою.

— Коль ты другую полюбил,

Коль ты нарушил слово,

Прощай, прощай, неверный друг.

Не встретиться нам снова!

Она пошла от замка прочь,

Лишь выглянула зорька.

В свою ладью она вошла

И стала плакать горько.

— Эй, уберите, моряки,

Вы мачту золотую.

На место мачты золотой

Поставьте вы простую.

Достаньте парус, моряки,

Из грубой, серой ткани.

В шелках и золоте не плыть

Забытой, бедной Анни!

Проснулся милый той порой,

И грустно молвил он:

— Мне снился сон, о мать моя,

Мне снился тяжкий сон.

Я видел Анни, мать моя,

Мне страшно и теперь.

Она под ветром и дождем

Стучалась в нашу дверь.

Мне снилась Анни, мать моя,

Я вспомнить не могу.

Лежала мертвая она

У нас на берегу.

— Мой сын! Тут женщина была

С ребенком в эту ночь.

Я не решилась их впустить

И прогнала их прочь…

О, быстро, быстро он встает,

Бежит на берег моря

И видит: парус вдалеке

Уходит, с ветром споря.

— Вернись, о милая, вернись!

Эй, Анни, слушай, слушай! —

Но каждый крик под грохот волн

Звучал слабей и глуше.

— Эй, Анни, Анни, отзовись.

Вернись, пока не поздно! —

Чем громче звал он, тем сильней

Был грохот моря грозный.

Там ветер гнал за валом вал.

Ладья неслась, качалась.

И скоро Анни в пене волн

К его ногам примчалась.

Она неслась к его ногам

В бушующем прибое,

Но не вернулось вместе с ней

Дитя ее родное.

К груди подруги он припал.

В ней не было дыханья.

Он целовал ее в уста,

Хранившие молчанье.

— О злая мать! Пусть ждет тебя

Жестокая кончина

За смерть возлюбленной моей

И маленького сына!

О, помни, помни, злая мать,

Страданья бедной Анни,

Что за любовь свою ко мне

Погибла смертью ранней!

Королева Британии тяжко больна,

Дни и ночи ее сочтены.

И позвать исповедников просит она

Из родной, из французской страны.

Но пока из Парижа попов привезешь,

Королеве настанет конец…

И король посылает двенадцать вельмож

Лорда-маршала звать во дворец.

Он верхом прискакал к своему королю

И колени склонить поспешил.

— О король, я прощенья, прощенья молю,

Если в чем-нибудь согрешил!

— Я клянусь тебе жизнью и троном своим:

Если ты виноват предо мной,

Из дворца моего ты уйдешь невредим

И прощенный вернешься домой.

Только плащ францисканца на панцирь надень.

Я оденусь и сам, как монах.

Королеву Британии завтрашний день

Исповедовать будем в грехах!

Рано утром король и лорд-маршал тайком

В королевскую церковь пошли

И кадили вдвоем и читали псалом,

Зажигая лампад фитили.

А потом повели их в покои дворца,

Где больная лежала в бреду.

С двух сторон подступили к ней два чернеца,

Торопливо крестясь на ходу.

— Вы из Франции оба, святые отцы? —

Прошептала жена короля.

— Королева, — сказали в ответ чернецы,—

Мы сегодня сошли с корабля!

— Если так, я покаюсь пред вами в грехах

И верну себе мир и покой!

— Кайся, кайся! — печально ответил монах.

— Кайся, кайся! — ответил другой.

— Я неверной женою была королю.

Это первый и тягостный грех.

Десять лет я любила и нынче люблю

Лорда-маршала больше, чем всех!

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,

Ты пред смертью меня не покинь!..

— Кайся, кайся! — сурово ответил монах.

А другой отозвался — Аминь!

— Зимним вечером ровно три года назад

В этот кубок из хрусталя

Я украдкой за ужином всыпала яд,

Чтобы всласть напоить короля.

Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,

Ты пред смертью меня не покинь!..

— Кайся, кайся! — угрюмо ответил монах.

А другой отозвался — Аминь!

— Родила я в замужестве двух сыновей,

Старший сын и хорош и пригож,

Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей

На урода отца не похож.

А другой мой малютка плешив, как отец,

Косоглаз, косолап, кривоног!..

— Замолчи! — закричал косоглазый чернец.

Видно, больше терпеть он не мог.

Отшвырнул он распятье, и, сбросивши с плеч

Францисканский суровый наряд,

Он предстал перед ней, опираясь на меч,

Весь в доспехах от шеи до пят.

И другому аббату он тихо сказал:

— Будь, отец, благодарен судьбе!

Если б клятвой себя я вчера не связал,

Ты бы нынче висел на столбе!

Цыгане явились на графский двор,

Играя на тамбурине.

Так звонко гремел их веселый хор,

Что в замке проснулась графиня.

Танцуя, сбежала она на крыльцо,

И громче цыгане запели.

Увидев ее молодое лицо,

Они ее сглазить успели.

— Шелка дорогие снимите с меня,

Подайте мне шаль простую.

Пускай от меня отречется родня,—

С цыганами в степь ухожу я.

Вчера мне служанки стелили кровать

У мужа в богатом доме.

А нынче в амбаре я лягу спать

С цыганами на соломе!

— Пойдешь ли со мною, — спросил ее

                                                                           Джек,—

Скитаться в ненастье и стужу?

Клянусь я ножом, не вернешься вовек

Ты в замок оставленный — к мужу!

— С тобою я рада весь мир обойти

И плыть по морям-океанам.

С тобою готова погибнуть в пути,

С моим кареглазым цыганом!

Дорога бежит по лесам, по горам,

То низко бежит, то высоко,

Но вот выбегает она к берегам

Шумящего в скалах потока.

— Бывало, я в воду спускалась верхом,

И лорд мой был рядом со мною.

Теперь перейду я поток босиком

С тяжелым мешком за спиною!

Покинутый граф воротился домой.

Скликает он нянек и мамок.

Ему говорят: — На шатер кочевой

Она променяла твой замок.

— Седлайте живей вороного коня.

За ним не угнаться гнедому.

Пока ее нет на седле у меня,

Дорогу забуду я к дому!

Дорога бежит по лесам, по горам,

То низко бежит, то высоко.

Но вот выбегает она к берегам

Шумящего в скалах потока.

— Вернись, молодая графиня, домой.

Ты будешь в атласе и в шелке

До смерти сидеть за высокой стеной

В своей одинокой светелке!

— О нет, дорогой! Не воротишь домой

Меня ни мольбою, ни силой.

Кто варит свой мед, тот сам его пьет.

А я его крепко сварила!

1

Вернулся мельник вечерком

На мельницу домой

И видит: конь под чепраком

Гуляет вороной.

— Хозяйка, кто сюда верхом

Приехал без меня?

Гуляет конь перед крыльцом,

Уздечкою звеня.

— Гуляет конь,

Ты говоришь?

— Гуляет,

Говорю!

— Звенит уздечкой,

Говоришь?

— Уздечкой,

Говорю!

— С ума ты спятил, старый плут,

Напился ты опять!

Гуляет по двору свинья,

Что мне прислала мать.

— Прислала мать,

Ты говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— Свинью прислала,

Говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— Свиней немало я видал,

Со свиньями знаком,

Но никогда я не видал

Свиньи под чепраком!

2

Вернулся мельник вечерком,

Идет к своей жене

И видит новенький мундир

И шляпу на стене.

— Хозяйка, что за командир

Пожаловал в мой дом?

Зачем висит у нас мундир

И шляпа с галуном?

— Побойся бога, старый плут,

Ни сесть тебе, ни встать!

Мне одеяло и чепец

Вчера прислала мать!

— Чепец прислала,

Говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— И одеяло,

Говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— Немало видел я, жена,

Чепцов и одеял,

Но золотого галуна

На них я не видал!

3

Вернулся мельник вечерком,

Шагнул через порог

И видит пару щегольских

Начищенных сапог.

— Хозяйка, что за сапоги

Торчат из-под скамьи?

Свои я знаю сапоги,

А это не мои!

— Ты пьян как стелька, старый плут!

Иди скорее спать!

Стоят под лавкой два ведра,

Что мне прислала мать.

— Прислала мать,

Ты говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— Прислала ведра,

Говоришь?

— Прислала,

Говорю!

— Немало ведер я видал

На свете до сих пор,

Но никогда я не видал

На ведрах медных шпор!

Под праздник, под воскресный день,

Пред тем, как на ночь лечь,

Хозяйка жарить принялась,

Варить, тушить и печь.

Стояла осень на дворе,

И ветер дул сырой.

Старик старухе говорит:

— Старуха, дверь закрой!

— Мне только дверь и закрывать,

Другого дела нет.

По мне — пускай она стоит

Открытой сотню лет!

Так без конца между собой

Вели супруги спор,

Пока старик не предложил

Старухе уговор:

— Давай, старуха, помолчим.

А кто откроет рот

И первый вымолвит словцо,

Тот двери и запрет!

Проходит час, за ним другой.

Хозяева молчат.

Давно в печи погас огонь.

В углу часы стучат.

Вот бьют часы двенадцать раз,

А дверь не заперта.

Два незнакомца входят в дом,

А в доме темнота.

— А ну-ка, — гости говорят,—

Кто в домике живет? —

Молчат старуха и старик,

Воды набрали в рот.

Ночные гости из печи

Берут по пирогу,

И потроха, и петуха,—

Хозяйка — ни гугу.

Нашли табак у старика.

— Хороший табачок! —

Из бочки выпили пивка.

Хозяева — молчок.

Все взяли гости, что могли,

И вышли за порог.

Идут двором и говорят:

— Сырой у них пирог!

А им вослед старуха: — Нет!

Пирог мой не сырой! —

Ей из угла старик в ответ:

— Старуха, дверь закрой!

В Шервудской чаще стоял Робин Гуд

Под сенью зеленого древа,

Когда узнал он худую весть,

Исполнясь печали и гнева.

— Вильям Статли, — сказал гонец,—

Шерифом брошен в темницу,

И тот поклялся вздернуть его,

Как только увидим денницу!

Шериф подкупил негодяев троих.

С двоими расправился Вилл:

Предателям головы снес он, пока

Шериф его изловил.

Силы небесные, как Робин Гуд

Был удручен этой вестью!

Воскликнул он: — Вильяма Статли спасти,

Друзья, поклянемся честью!

Доколе на свете есть лук и меч,

Мы Вилла в беде не оставим.

Пускай нам костьми доведете я лечь,—

Мы в Шервуд его доставим!

В пурпур был облачен Робин Гуд,

А лучники все подряд

Зеленого цвета — что твой изумруд —

Надели красивый наряд.

Подобного зрелища свет не видал!

Любой Робин-Гудов стрелок

Тиссовый лук имел за спиной,

А сбоку широкий клинок.

Они отважно отправились в путь.

Был каждый погибнуть рад,

Лишь бы Вильяма в Шервудский лес

Живым привезти назад.

При виде замка Робин Гуд

Людей остановил.

Там, на холме, в глухой тюрьме

Ждал казни Статли Вилл.

Сказал им Робин: — Под стеной

Ночует пилигрим.

К нему лазутчика пошлем

И с ним поговорим.

Один к паломнику идет,

Другие ждут в засаде.

— Святой старик, ты напрямик

Ответь мне бога ради!

В темницу брошен Статли Вилл,

Сподвижник Робин Гуда.

В какое время поведут

На казнь его оттуда?

— Уже и виселица есть!

Шериф неумолим.

На зорьке вздернут молодца,—

Промолвил пилигрим.—

Когда бы славный Робин Гуд

Об этом деле сведал,

Шерифу за неправый суд

Небось он спуску б не дал!

Послал бы горстку храбрецов

И — господи помилуй! —

Они дружка наверняка

Отбить смогли бы силой!

— Что правда, то правда, поспей Робин Гуд

На место казни к восходу,

С шерифа спесь он сбил бы здесь

И Статли дал свободу.

Прощай! Спасибо тебе, пилигрим.

Порукой луна и созвездья:

Кто Статли убьет, живым не уйдет.

Мы ждать не заставим возмездья!

Гремя, железные створки ворот

Раскрылись, как бы с усильем.

Из замка, стражниками окружен,

Выходит Статли Вильям.

Он огляделся, путы влача:

Подмоги нет ниоткуда.

— Не умер, — сказал он, — от рук палача

Никто из людей Робин Гуда!

Вели, шериф, принести мне меч,

Вели развязать мои путы,

Чтоб мог я сражаться со стражей твоей

До последней минуты.

— Как бы не так! — отвечает шериф.—

В драке помрешь ли, нет ли,

А я поклялся, что ты у меня

Будешь болтаться в петле!

Иное дело, когда б я сказал,

Что будешь заколот мечом!

Но клятва дана — и тебе суждено

Повешену быть палачом.

— Хоть путы разрежь! Обойдусь без клинка,

И будь я взят преисподней,

Если вздернуть меня, шериф,

Удастся тебе сегодня!

— Ты будешь повешен, — сказал шериф.—

Довольно с меня причуд.

А рядом с тобой — попадись он мне! —

Будет висеть Робин Гуд.

Воскликнул Статли: — Ничтожный трус!

Ты против Робина слаб.

При встрече он разочтется сполна

С тобой, малодушный раб!

К тебе и шайке твоих сосунков

Питает презренье Робин.

Дурацкий выродок, вроде тебя,

Взять верх над ним неспособен.

Стоял меж столбов с перекладиной Вилл,

Кару принять готов.

Нежданно-негаданно Маленький Джон

Выпрыгнул из кустов:

— Почтенный шериф, если есть у тебя

В груди состраданья крупица,

Беднягу хотя бы на миг отпусти.

С друзьями он должен проститься!

— Черта с два, — отозвался шериф.—

Такому смутьяну и плуту

Не дам от виселицы отойти

Ни на одну минуту!

Не долго думая, Маленький Джон

У стражника выхватил меч

И крепкие путы на друге своем

Тотчас ухитрился рассечь.

— Ты, Вильям, отменно владеешь клинком:

Бери, — защищайся, покуда

Из ближней рощи к нам прибегут

Лучники Робин Гуда!

Спина к спине отбивались они

Парой добрых клинков,

Пока из засады привел Робин Гуд

Бравых своих стрелков.

И первой слетела стрела с тетивы

Не чья-нибудь, а Робин Гуда.

Сказал он: — Шериф, коли хочешь быть жив,

Скорей убирайся отсюда.

Шериф пустился тотчас наутек,—

Себя упрашивать не дал!

А следом за ним — его молодцы,

Поскольку начальник их предал.

— Бежит без оглядки! — сказал Робин Гуд.—

Видать, пришлось ему худо.—

Покойся в ножнах, сегодняшний труд

Закончив, меч Робин Гуда!

— Мог ли я чаять, когда был один

И недругами окружен,

Что явятся доблестный мой господин

И храбрый Маленький Джон?

Мой добрый хозяин, спасибо тебе:

Вилл Статли обрел свободу!

Не то висеть бы ему на столбе,

Шерифу-злодею в угоду.

Теперь упоительный звон тетивы

В зеленой Шервудской чаще,

Друзья мои, снова услышите вы!

Для нас он музыки слаще.

Как Робин и Джон повстречались в лесу,

Поведаю вам без прикрас.

Про это знакомство узнает потомство,

И вас рассмешит мой рассказ.

Маленький Джон был крепко сложен,

Скорей дороден, чем худ.

Семь футов росту детина имел,

И весил кулак его пуд.

Хоть маленьким люди прозвали его,

Кому была жизнь дорога,

От юного Джона не ждали разгона,

А сами пускались в бега.

В дубраве себя дожидаться велел

Веселым стрелкам их вожак.

— Пусть каждый стрелок услышит рожок,

Если я попаду впросак.

Две долгих недели не видели мы

Ни дерзких забав, ни утех.

От этакой скуки рассохнутся луки!

Размяться мне, право, не грех!

Беспечно отправился в путь Робин Гуд

И видит — шагает чужак,

Семи футов росту, по узкому мосту.

Нельзя разминуться никак!

Не тронутся с места ни тот ни другой;

Обычай у них не таков.

Никто на пядь не отступит вспять.

Уперлись, как двое быков.

Стрелу из колчана берет Робин Гуд

С широким гусиным пером.

— Тетиву натяну, и пойдешь ты ко дну,

Когда не уступишь добром!

У нас в Ноттингэме, — сказал Робин Гуд,

Играть мы приучены так!

— За эту игру я шкуру сдеру

С тебя, — обещал чужак.

А Робин воскликнул: — Ты просто осёл!

В надменное сердце твое,

Прежде, чем глазом успеешь моргнуть,

Вопьется стрелы острие.

— Ты трус! — говорит незнакомец ему.—

С чего поджимаешь ты хвост?

При мне только сук, зачем же за лук

Хвататься, ступив на мост?

— Я слышал упрек, но им пренебрег.

На землю сложив свой лук,

Я разве не вправе себе в дубраве

Выбрать увесистый сук?

Торопится Робин из чащи лесной

Покрепче дубину принесть:

— Неужто не муж я и мне без оружья

Нельзя отстоять свою честь?

Сказал Робин Гуд: — Уговор будет прост:

Кто с моста в проток угодил —

Считай, что погиб, кормить ему рыб!

А кто устоял — победил!

Чужак согласился: — По мне — уговор!

Не любишь ты обиняков.

Я тоже не струшу, за милую душу

Тебе надаю тумаков.

Робин дубиной хватил чужака

Так, что звякнул костяк.

Сказал незнакомец: — Тебе возмещу

С лихвой за этот пустяк!

Мне страшно твоим должником умереть,

Поверь моим словам! —

Дубье, как цепы, что молотят снопы,

Гуляло по их головам.

Смельчак в это время дубиною в темя

Нанес Робин Гуду удар.

Как брызнет оттуда кровь Робин Гуда!

Его даже бросило в жар!

Незлобен был Робин, однако способен

Сто за сто воздать за зло.

Росла свирепость ударов и крепость,

А пуще всего — их число.

Метнул незнакомец убийственный взор

На Робина — и неспроста:

Он с видом дерзким ударом зверским

Противника сбросил с моста.

— Ау, — вскричал со смехом чужак,—

Откликнись, приятель, ты — где?

— Клянусь, я тут! — отвечал Робин Гуд,

Стуча зубами в воде.

— Ты малый отважный, повадка твоя

Мне, право, пришлась по нутру.

Да будет известно, что выиграл честно

Ты нынче нашу игру!

Схватился герой за кустарник сырой

И выбрался вон из воды.

Не вплавь, так вброд, — говорит народ,—

Робин Гуд ушел от беды.

В рожок затрубив, пробудил Робин Гуд

Дремавшее эхо долин.

В одеждах зеленых — что твой изумруд —

Стрелки собрались как один.

— В чем дело, хозяин? — Вилл Статли спросил.

С чего ты до нитки промок?

— Промок я до нитки затем, что прыткий

Юнец меня бросил в проток!

Тут лучники, крепко схватив чужака,

Кричат: — Не уйдешь невредим!

Ты тоже в проток нырнешь, как нырок,

А вынырнуть мы не дадим!

— Моих сподручников, метких лучников —

Семьдесят без одного!

Ты парень отважный, — сказал Робин Гуд.—

Не бойся теперь никого.

Зеленый наряд, приятный на взгляд,

Придется тебе по плечу.

По красному зверю тебя я сам

Из лука стрелять научу.

— Джон Маленький — люди прозвали меня.

И, сколько осталось мне жить,

Пусть проклят я буду, когда Робин Гуду

Не стану верно служить!

Сказал Вильям Статли: — Придется сменить

Имя ему в добрый час!

Я рад быть крестным, но день этот постным

Не должен остаться для нас.

На случай крещенья вкусней угощенья

Никто не придумал досель,

Чем жирная лань или нетель оленья

И добрый разымчивый эль.

Малыш миловидный — крепыш был завидный:

Семь футов рост — не порок!

А стан в перехвате был у дитяти,

Что кряжистый дуб, широк.

Вокруг младенца — новокрещенца —

Лучники стали кольцом.

Вилл Статли краткую речь произнес,

Будучи крестным отцом:

— Джон Маленький — имя ему не под стать.

Но мы переставим слова,

И Маленьким Джоном его будет звать

Везде и повсюду молва.

Тут клик веселый холмы и долы

Потряс — и унесся ввысь.

Обряд крестильный свершив, за обильный

Пенистый эль принялись.

В зеленый наряд, ласкающий взгляд,

Дитя Робин Гуд одел

Из собственных рук и дал ему лук

С колчаном отточенных стрел.

— Нам злато жалеть нет нужды, заметь!

Ты станешь отважным стрелком.

Нам волей небес дан Шервудский лес

И епископ с тугим кошельком.

Как сквайры, как лорды, беспечны и горды

Живем от забот вдали!

Вина — что воды и вдоволь еды.

Без фута земли — короли!

Помедлив, багряное солнце сползло

На лесом поросший склон.

Шла пляска, покуда людей Робин Гуда

Не принял в объятья сон.

Их крестник был мужем, рослым и дюжим.

Вдобавок на диво сложен,

Храбр и не лжив, и, — сколько был жив,—

Он звался Маленький Джон.

Ловчего сокола взяв и собак,

Под сень зеленой дубравы

Въезжает Эдвард, английский король,

Для благородной забавы.

Он ловчего сокола взял и собак,

Он взял свой верный лук

И свой охотничий рог — скликать

Лордов, рыцарей, слуг.

В Драйтон Бэссит ехал король.

Он был завзятый лосятник.

В пути его вниманье привлек

Простолюдин-сыромятник.

Он, шкуру коровью под зад подложив,

Сидел на кобыле каурой.

И наглухо был застегнут на нем

Кафтан домотканый, бурый.

На шкуре коровьей хозяин сидел,

И каждому ясно было:

В четыре шиллинга стала ему

Спокойная эта кобыла.

— Рассыпьтесь в чаще, лорды мои,

А я к молодцу подъеду.

Один на один любопытно мне

Со встречным вступить в беседу.

— Пускай удачей тебя наградит

Господь, — воскликнул король.—

На Драйтон Бэссит кратчайший путь

Мне указать изволь!

— Проедешь ты мимо виселиц двух,

И если тебя не повесят,

Сверни направо: рукой подать

Оттуда в Драйтон Бэссит.

Король отозвался: — Ты, видно, шутник

Притом этот путь не прям.

Со мной в Драйтон Бэссит езжай напрямик.

Дорогу ты выберешь сам!

— Какого мне дьявола ехать с тобой?

Ты спятил! — сказал кожемяка.—

День целый с кобылы я не слезал

И сам устал как собака!

— Со мной будешь сладко есть и пить.

Получишь все, что прикажешь.

За лакомый стол платить буду я,

А ты и мошны не развяжешь!

— На что мне твоим прихлебалой быть

И ездить с тобой вдвоем,

Если в моем кошельке золотых

Побольше, чем пенни — в твоем?

Дубильщик сказал: — Ни к чему этот спор,

И я не такой привередник! —

Он сразу смекнул — не иначе, как вор

Его чудной собеседник.

— С опаской гляжу на одежу твою.

Глаза на меня не таращь!

У лорда проезжего на плечах

Небось болтался твой плащ!

— Не крал я, клянусь крестом святым!

— Но кажешься мотом изрядным,

Что всем достояньем своим окружен:

Одним костюмом нарядным.

— Ты ездишь повсюду. Какую весть

Можешь поведать мне?

— Врать не буду — одна и есть:

Что шкуры коровьи — в цене!

— Коровья шкура? — спросил король.—

Не ведаю, что за предмет?

— Олух ты, что ли? А чем я прикрыл

Кобылы своей хребет?

— Скажи мне правду, — спросил король

Чем кормишься ты, однако?

— Врать не люблю, я кожи дублю.

Мое ремесло — кожемяка.

А ты? — Я лямку тяну при дворе,

На королевской службе.

Взял бы ты в подмастерья меня,

Да обучил по дружбе.

— Овчинка не стоит выделки — брать

Деньги с тебя за науку.

Да ты мне прорву добра изведешь,

Ничуть не набивши руку.

— Кобыле твоей и коню своему

Я знаю отлично цену,—

Сказал король. — Не дивись тому,

Что я предложу тебе мену.

— А если меняться приспичило так —

Приплатой меня удоволь!

— Но я не обязан платить вопреки

Рассудку, — заспорил король.

— Разве твой необузданный конь —

Чета моей кроткой кобылке?

Этого плеткой только тронь —

Будешь чесать в затылке!

— С какой приплатой возьмешь коня

И мне кобылу отдашь?

— Я пенсов не требую, честью клянусь

Клади золотой кругляш!

— Хочешь, отсыплю тебе серебра —

Двадцать блестящих монет?

— А я полагал, у тебя за душой

И пенни дырявого нет!

Надобно сделки условья блюсти

И той и другой стороне.

Кобылу готов я отдать, но коровья

Останется шкура при мне!

— С нее воротит! — сказал король.—

Не жди от меня прекословья:

Мне задаром — и то не нужна

Вонючая шкура коровья!

Дубильщик, седло короля рассмотрев,

С его отделкой богатой,

Поверх золотого тисненья швырнул

Шкуру скотины рогатой.

— Друг, пособи мне сладить с конем!

Если на нем усижу,

Скажет моя супружница Джил,

Что я дворянином гляжу!

Он, в стремя узорное ногу вдев,

Сидел на коне королевском

И думал — то ли златое оно,

То ли медное, с блеском?

Затрясся вдруг благородный конь.

Хвост облезлый коровий

И пара черных коровьих рогов

Ему показались внове.

И ну брыкаться, как будто в него

Дух нечистый вселился.

Встает на дыбы, ярится, дабы

С него дубильщик свалился.

Он — быть бы живу! — цеплялся за гриву,

Дурацкую клял затею

И грохнулся оземь с коня кувырком,

Едва не сломив себе шею.

— Проваливай к черту с конем своим,—

Сказал кожемяка хмуро.

— Ему не по нраву, — сказал король,—

Пришлась коровья шкура.

Но если меняться задумал ты вновь —

То вот моя рука!

Мой добрый дубильщик, приплату готовь,

Чтоб мена была крепка!

Клянусь, полпенни и пенсов полна

Не манит меня мошна!

Мне двадцать монет золотых отвали,

Что славно чеканит казна!

— Я двадцать монет получил серебром,

Когда сменял жеребца,

Да двадцать — с одной! — я имел в кошельке,

На эту мы выпьем винца.

Король протрубил в громозвучный рог,

Его приложив к устам.

Тут лордов и рыцарей съехалась тьма,

Что прятались по кустам.

— Век не знавать бы мне этого дня!

Захвачен шайкой воров я!

Пронюхали, видно, что есть у меня

Добротная шкура коровья.

Меж тем, увидав, что пред ними король,

Колено склоняет всякий!

Двадцать фунтов бросив, оттоль

Хотелось удрать кожемяке.

— Да что ты! Я вовсе не шайки главарь.

Сюда по данному знаку

Стеклись для охоты лорды мои! —

Ободрил король кожемяку.

Велит он придворным: — Подайте мне цепь —

Надеть молодцу на шею.

Воскликнул дубильщик: — Теперь я погиб!

Увы, поделом ротозею!

Коль скоро сегодня железную цепь

Сулятся надеть мне на шею,

Завтра в петле тугой суждено

Болтаться мне, как злодею!

— Добрый дубильщик, забудь свой страх.

Полно нести ахинею!

Меня позабавив, ты рыцарский сан

Обрел, а не петлю на шею!

Пламптон-Парком ты будешь владеть.

Не лен, а чистый подарок!

С него доход равняется в год

Тремстам королевских марок.

— Спасибо! А если тебе попасть

Случится в Тэмворс богатый,

Получишь ты бычью шкуру, чтоб класть

На башмаки заплаты.

Гил Брентон вернулся в свою страну,

Он за морем выбрал себе жену.

Невесту, ее сундуки и людей

К месту примчали сто сорок ладей.

С винами для утоленья жажды

Пришло кораблей по двенадцати дважды.

Еще кораблей по двенадцати дважды,

С грузом червонного золота каждый.

Дважды двенадцать с червонным златом

И дважды двенадцать с душистым мускатом.

Дважды двенадцать с мускатом толченым

И дважды двенадцать с хлебом печеным.

Невеста блистала роскошным нарядом,

И паж бежал со стременем рядом.

Вдовы небогатой сынишка румяный,

Вильямом звался невестин стремянный.

Блистая красой и роскошным нарядом,

Горючие слезы лила она градом.

Вконец озадачен их изобильем,

За стремя держался бегущий Вильям.

— Скажи, госпожа, — он спросил невесту,—

С чего проливаешь ты слезы не к месту?

Репей забился тебе в башмак

Или вступать не желаешь ты в брак?

Зябнут в перчатках белые руки

Или горюешь с родней в разлуке?

Сбросить конь тебя норовит

Или паж твой не родовит?

Конская ослабела подпруга

Или другого желаешь супруга?

— Репей не забился ко мне в башмак,

И я добровольно вступаю в брак.

Не зябнут в перчатках белые руки,

И не горюю с родней в разлуке.

Конь послушен, а паж мой на вид

Учтив, пригож и притом родовит.

Конская не ослабела подпруга,

И я не желаю другого супруга.

Поведай мне, миловидный паж,

Каков обычай свадебный ваш?

— Тебе не придется он по нутру:

Король семь жен отослал поутру.

Он у семи королей окрест

Сватал семь раз дочерей-невест.

С ним семь королевен ложились в постель,

И, гневен, он прогонял их отсель.

С брачного ложа, с ужасным стыдом,

Они возвращались в родительский дом.

В замке окажет свекровь тебе честь:

Велит на стул золотой тебе сесть.

Тогда, все едино — ты дева, не дева,—

Садись на стул, как велит королева!

На этом стуле червонного злата

Ты посидишь и дождешься заката.

В спальню к супругу, — если ты дева,—

Ступай, не страшась королевского гнева.

А если нет — попроси служанку

Тебя заменить и уйти спозаранку.

В замке свекровь оказала ей честь:

На стул золотой предложила ей сесть.

В парадных покоях она до заката

Сидела на стуле из чистого злата,

А под вечер стала просить служанку

Побыть с королем и уйти спозаранку.

— Пять сотен фунтов к началу дня

Я дам тебе, если заменишь меня!

Лежит король на подушке льняной.

— Скажи мне, подушка, кто спит со мной?

Подушка в ответ ему: — Видит бог,

Не с той, что сватал, в постель ты лег.

Сватал ты королевскую дочь,

А со служанкой проводишь ночь.

— Скажи мне всю правду, ночная мгла:

Та ли, что сватал, со мной легла?

Ему отвечает ночная мгла:

— Одну ты сватал, другая легла!

А той, кому предложил ты руку,

Любовь сулила великую муку.

К матушке своей, королеве,

Кинулся он в расстройстве и гневе:

— Я женился на деве юной,

Милей и прелестней не сыщешь в подлунной!

Разве ждал я такого коленца?

Под сердцем носит она младенца!

Была королева суровой и жесткой:

— Я потолкую с твоей вертихвосткой!

А ты тем временем, сын мой любезный,

С дружиной выпей вина в трапезной.

Когда королева крутого нрава,

У ней коротка бывает расправа.

Силы ей придала добродетель,

Дубовую дверь сорвала она с петель.

Сорвав ее с петель рукою властной,

Вихрем влетела к невестке злосчастной.

— Дочь моя, только не вздумай лгать,—

Сказала ей королева-мать.—

Родитель младенца — вельможа знатный,

Или конюх отцовский статный?

— О матушка, я свои горькие пени

Вам изолью, преклонив колени!

Отец ребенка не рыцарь знатный,

Не лорд, не лэрд и не конюх статный.

Нас было, от старшей до самой юной,

Семь прекраснейших дев подлунной.

Заспорили сестры — кому из нас

В чащу сбегать в предутренний час

С ветвей зеленых нарвать проворно

Лесных орехов и сладкого терна

Да диких роз и тимьяна — сестрицы

Желали ими украсить светлицы.

Мы бросили жребий и, волей небес,

Выпало младшей отправиться в лес.

Была корзинка моя пуста.

Я розу успела сорвать с куста.

Пустую корзинку держа на весу,

Стряхнула я с первой розы росу.

Я с красной розы стряхнула росу,

И тут молодец показался в лесу.

Он был красив, учтив и опрятен,

Обут в башмаки вырезные, без пятен.

Таких чулок белоснежных и длинных

Нельзя увидеть на простолюдинах.

Он был королевич прямой по приметам,

И я не могла усомниться в этом.

Поверьте мне, дорогая свекровь:

Играла в нем королевская кровь.

Не ведая, дева я или не дева,

Меня целовал он под сенью древа.

Не зная, угодно ль мне быть его милой,

Меня до заката удерживал силой.

Не зная, хочу я уйти иль остаться,

Со мной до рассвета не мог расстаться.

— А что он, прощаясь, тебе преподнес?

— Три прядки своих белокурых волос.

Своих белокурых волос три прядки

И цвета свежей травы перчатки.

Ножик мне дал перочинный без ножен,

Его черенок серебром был обложен.

И, в накладном серебре, перочинный

Ножик велел мне беречь до кончины.

Еще ожерелье мне дал из агата

И перстень венчальный червонного злата.

Он дал мне перстень червонного злата

И наказал хранить его свято.

— Дочь моя, где ты до сей поры

Таила бесценные эти дары?

— Откиньте крышку резного ларца

И там найдете дары молодца!

Свекровь откинула крышку ларца

И видит сиянье златого кольца,

А рядом с перстнем — ножик без ножен.

Его черенок серебром был обложен.

Еще хранилось там ожерелье —

Из черных блестящих агатов изделье.

На дне ларца лежали перчатки

Из кожи зеленой, как лук на грядке,—

Точь-в-точь как стрельчатый лук на грядке! —

И три белокурых расчесанных прядки.

— Дитя мое, спрячь золотое кольцо.

Мне надобно сыну молвить словцо.

Для этого я побываю в трапезной,

Где пирует король наш любезный.

Мать-королева седой волчицей

Бежит от невестки своей белолицей.

— Сын мой, ты взял на охоту когда-то

Венчальный мой перстень червонного злата,

Чтоб он охранял тебя в чаще от бед.

Куда ты девал его, дай мне ответ!

В лесу обронил иль рукой беспечной

На палец надел вертихвостке встречной?

— Прости меня, матушка! Перстень венчальный

У девы остался в стране чужедальной.

Да что там кольцо! — мне владенья отцова

Не жаль, чтоб увидеть в лицо ее снова.

Наследственный лен как любви залог

Я без колебаний отдать бы мог,

Не стал бы жалеть ни посева, ни пашни,

Вступи эта дева под кров мой домашний.

Дабы на нее наглядеться всласть,

Отдал бы я королевскую власть!

— Ты сан королевский, мой сын, сохрани

И лен, что достался отцам искони.

Оставь при себе и луга и посевы! —

Таков был разумный совет королевы.—

Свое отдавать — не к лицу королю.

За это, мой сын, я тебя не хвалю!

Корысти не должно искать в мотовстве,

Коль скоро тебе повезло в сватовстве.

Добром не швыряйся направо-налево.

В соседнем покое та самая дева

Тебя ожидает: у ней налицо

Заветное, красного злата кольцо!

Гил Брентон, Гил Брентон! Мой перстень — порука,

Что вскоре качать в колыбели мне внука:

Счастливым отцом суждено тебе стать! —

Закончила речь королева-мать.

— О матушка, ты моего сынка

Купай в молоке, пеленай в шелка.

На первой сорочке его — дай срок! —

Пусть вышьют: «Я Брентона Гила сынок!»

Вместе гуляли в зеленых садах, где рай для влюбленных сердец,

Мэй Маргарет, королевская дочь, и Саундерс, юный писец.

Хотя был Саундерс — графский сын и в школе усвоил науки,

Горька и печальна была любовь, обоим сулившая муки.

Однажды он, сквозь глухомань, сквозь мглу, сквозь мрак ночной,

Прокрался к ней и стал бренчать задвижкою дверной.

— Я весь продрог! Чрез твой порог я не ступал досель.

Мэй Маргарет, позволь мне лечь с тобой в одну постель.

— Мы в час ночной тогда в одной постели будем спать,

Когда мы мужем и женой друг друга будем звать.

Доколе мужем и женой друг друга звать не сможем,

Дотоле и постель моя не станет нашим ложем.

Не забывай о семерых моих суровых братьях!

Они ворвутся и найдут сестру в твоих объятьях.

— Чтоб завтра клятву дать родне, не прибегая к лжи,

Мэй Маргарет, моим клинком щеколду отложи.

Что ты не прикасалась к ней, родным своим скажи

И с легким сердцем поклянись, не прибегая к лжи.

Мэй Маргарет, свои глаза ты шарфом завяжи,

Чтоб клятву с легким сердцем дать, не прибегая к лжи.

Что ты не видела меня, родне своей скажи,

И с легким сердцем клятву дай, не прибегая к лжи.

Ты в горницу меня внеси, чтоб, не солгав, я мог

Поклясться в том, что не шагнул через ее порог.

Мэй Маргарет из ножен меч достала и тайком

Откинула дверной засов отточенным клинком.

Она откинула засов блистающим клинком

И очи спрятала свои под шелковым платком.

А гостя в горницу внесла, чтоб, не солгав, он мог

Поклясться в том, что не шагнул через ее порог.

Когда сморил влюбленных сон, у изголовья спящих

Семь братьев собрались, подняв семь факелов горящих.

— Одним-одна сестра у нас. На что это похоже —

Застать ее в полночный час с возлюбленным на ложе!

Сказал со вздохом первый брат: — Прекрасны эти двое!

Второй сказал — Давай уйдем! Оставим их в покое.

Воскликнул третий: — Жаль разбить любовников сердца!

Сказал четвертый — Дочь одна у нашего отца!

Промолвил пятый — Их любовь созрела уж давно!

Шестой добавил: — Убивать того, кто спит, грешно!

Ни слова не сказал седьмой и, над прекрасным спящим

Склонясь, пронзил живую плоть мечом своим разящим.

— Мой брат бесчестный, должен был ты с ним скрестить мечи!

В постели сестриной убил ты рыцаря в ночи.

За то, что спящего убил ты у меня в объятьях,

Я вечно буду поминать тебя в своих проклятьях!

Ходить опасно в Картерхо златой венец носящей

Прекрасной деве, если там Тэм Лин гуляет в чаще.

Не бархатный зеленый плащ, не перстенек из злата,—

Но есть у юной девы честь! Горька ее утрата.

На перстень золотой, на плащ зеленый он не льстится.

Но с честью девичьей навек придется распроститься.

Златые пряди заплела красиво Дженит в косу.

Зеленый сборчатый наряд надев, ушла без спросу.

И, платья своего подол повыше подобрав,

Одна гуляет в Картерхо среди душистых трав.

Где воду пил Тэм-Линов конь, она у родника

Две диких розы сорвала — два пурпурных цветка.

Откуда ни возьмись, Тэм Лин туда явился в гневе.

— Зачем ты, Дженит, розы рвешь, — он обратился к деве.—

— Ты, в Картерхо без моего придя соизволенья,

Ручей мутишь, цветущий куст ломаешь без зазренья.

— Оставь-ка при себе, Тэм Лин, свое соизволенье!

Отец мой добрый Картерхо мне отдал во владенье.

Шумела лиственная сень, и, белизны молочной,

Взял руку девичью Тэм Лин, как будто в час урочный.

Взял руку девичью Тэм Лин, белее молока,

И сладостна была любовь и, как полынь, горька.

Шиповника цветущий куст клонился к изголовью

Четы, захваченной врасплох нечаянной любовью.

Средь пурпурных душистых роз, вдвоем, в тиши лесной,

Они друг другу поклялись стать мужем и женой.

*

Тяжелую косу она заплела и, сборчатый свой зеленый

Наряд подобрав до колен, прошла во внутренний двор мощеный.

Двадцать четыре красавицы в мяч играли, полны веселья,

Но Дженит меж ними была, как цветок среди огородного зелья.

Как только она появилась там, позеленели со злости

Двенадцать играющих в шахматы дам и двенадцать играющих

                                                                                                       в кости.

Дремал, развалясь на стене крепостной, рыцарь преклонных лет.

— Дженит, — сказал он, — всех осрамит! Ни капли стыда у ней

                                                                                                         нет!

— Чума возьми тебя, глупый враль, с морщинистым скверным

                                                                                                       лицом!

Мое дитя — не твоя печаль. Не ты ему будешь отцом!

— Дочь моя, — добрый родитель сказал, — встревожен я не

                                                                                                     шутя!

Мне сдается, что ты и впрямь носишь под сердцем дитя.

— Позор достанется мне одной. Среди окрестной знати

Ни лорда, ни лэрда такого нет, чтоб имя дал он дитяти.

Будь мой милый, суженый мой, чья любовь мне отрада,—

Мужем земным, а не эльфом лесным, мне лордов и лэрдов не

                                                                                                       надо!

У Дженит злая была сестра. Сказала она ехидно:

— У нас в округе беременных дев, кроме Дженит, не видно!

— А если захочешь вытравить плод, — сказала недобрая мать,—

Ты на заре в церковном дворе должна воробейник сорвать!

*

Златые пряди заплела красиво Дженит в косу,

Зеленый сборчатый наряд надев, ушла без спросу.

И, платья своего подол повыше подобрав,

Одна гуляет в Картерхо среди душистых трав.

Где воду пил Тэм-Линов конь, она у родника

Две диких розы сорвала — два пурпурных цветка.

*

Отколь ни возьмись, явился Тэм Лин: — Цветам не мешай

                                                                                                   цвести!

Не вздумай в чреве, — сказал он в гневе, — наше дитя извести!

Если ищешь ты в Картерхо чертополох иль репейник —

Воля твоя, но только не рви в травах густых воробейник!

В травах густых воробейник не рви, пытаясь вытравить плод.

Дитя живое нашей любви пускай продолжит мой род!

Мальчик мне будет наследник прямой, витязь — врагам

                                                                                                 устрашенье.

А девочка будет с младенческих лет златые носить украшенья!

— Тэм Лин, по правде признайся теперь: мы — ровня или

                                                                                                   неровня?

Раз в жизни открыла тебе свою дверь церковь или часовня?

— Нечего, Дженит, мне правду таить! Как же тебе я не ровня?

В одну купель погружали нас, в одной крестили часовне.

Меня ребенком держать при себе любил граф Роксбро, мой дед.

Он взял меня на охоту, когда сравнялось мне девять лет.

Но резкий северный ветер подул, душу мою леденя.

И, скован вдруг беспробудным сном, я наземь свалился с коня.

На свой зеленый холм унесла владычица эльфов меня.

Поверишь ли, Дженит, куда ни глянь, прекрасна эльфов страна!

Но в ней семь лет проживешь — и дань заплатишь пеклу сполна.

О Дженит, я хорош собой, дороден, крепок телом.

Неужто мне в аду чертям достаться оголтелым?

Я мешкать не могу и дня, иначе будет худо.

Ты можешь вызволить меня, любовь моя, отсюда.

Ведь завтра праздник Всех Святых. В народе есть поверье,

Что эльфы любят на конях кататься в навечерье.

Ты, Дженит, за полночь придя к кресту на раздорожье,

Святой водой очертишь круг по самое подножье.

Меня дождешься, если есть на это воля божья.

— В кромешной тьме проедешь ты распутье не один.

И как тебя мне распознать меж нелюдей, Тэм Лин?

— Две кучки эльфов на конях проследуют в ночи.

Меня ты, Дженит, среди них напрасно не ищи.

Конь вороной и конь гнедой промчатся в час урочный.

Но помни: будет подо мной конь белизны молочной.

О Дженит, будет подо мной конь белизны молочной

Затем, что рыцарь я земной, не эльф, не дух полночный.

Конь вороной, за ним гнедой сперва пройти должны.

Но всадника стащи с коня молочной белизны.

Ты, Дженит, затверди мои приметы и повадки.

Берет ношу я набекрень, причесан прядка к прядке!

Перчатка на одной руке, другая без перчатки.

Коль скоро естество и стать мне колдовство изменит,

Не бойся, если хочешь стать моей супругой, Дженит!

Конечно, рыцарь я земной и в церкви окрещен,

Но в ящерицу буду я внезапно превращен.

В твоих руках, любовь моя, забьется скользкий уж.

Смотри, его не упускай: ведь это я, твой муж!

Я мук тебе не причиню и в облике гадюки.

Но только белые свои разжать не вздумай руки!

Я стану волком, наконец, но в этой грозной стати

Меня ты не страшись — отец я нашему дитяти!

И если даже превращусь я в раскаленный брус,

И то, любовь моя, должна ты выдержать искус!

Я вид горящей головни приму, но понапрасну

Не мешкай: ты меня швырни в ручей — и я погасну!

Скорей швырни меня в ручей, и, в довершенье чуда,

Внезапно рыцарем нагим я вынырну оттуда.

В чан с молоком и в чан с водой ты окуни нагого

И в плащ зеленый заверни, не говоря ни слова.

Сырой, угрюмый сумрак чащ дышал зловещей жутью,

Когда, надев зеленый плащ, пришла она к распутью.

Но вот уздечек легкий звон раздался в тишине.

Для Дженит этот звук земной приятен был вдвойне,

И сонмы эльфов на конях поплыли при луне.

Конь вороной, за ним — гнедой промчались по дороге.

Молочно-белого коня ждала она в тревоге.

И, всадника с седла стащив, его накрыла Дженни

Плащом зеленым — певчих птиц так ловят в день

                                                                                               весенний!

*

Кричит королева эльфов ей из-за лесной опушки:

— Завидный, статный молодец теперь у тебя в ловушке.

Чтоб тебе от чумы околеть, бесстыдной такой дурнушке!

Кричит королева эльфов ему из желтых зарослей дрока:

— Вместо серых очей твоих — если бы знала до срока! —

Вставила б я тебе, Тэм Лин, два деревянных ока!

Знала б я правду вчера, Тэм Лин, — была бы умнее вдвое

И камень тебе вложила бы в грудь, вынув сердце живое!

Прежде чем ты бы ушел, Тэм Лин, семь раз бы я преисподней

Дань уплатила, знай я вчера то, что узнала сегодня!

Три юных сестрицы играли в мяч.

Прекрасны цветы долины!

К трем девам рыцарь примчался вскачь,

Меж примул, пахнущих сладко.

Старшую всякий бы статной назвал.

Прекрасны цветы долины!

Меньшая была превыше похвал,

Меж примул, пахнущих сладко.

Слыла миловидной средняя дева.

Прекрасны цветы долины!

Меньшая была красоты королева,

Меж примул, пахнущих сладко.

Двум старшим рыцарь отвесил поклон.

Прекрасны цветы долины!

Пред младшей упал на колени он,

Меж примул, пахнущих сладко.

— О сэр, — зарделась меньшая сестра.—

Мне замуж идти не приспела пора!

— Первой леди в нашем краю,—

Прекрасны цветы долины! —

Станешь ты, руку приняв мою,

Меж примул, пахнущих сладко.

— Если вздумал ты сватать меня,—

Прекрасны цветы долины! —

Узнай, что скажет моя родня,

Меж примул, пахнущих сладко.

Должны сначала согласье дать

Меня под сердцем носившая мать,

Отец мой добрый и обе сестрицы,

Энн и Грэс, — две пригожих девицы.

А главное, прежде, чем тронуться в путь,

Ты брата Джона спросить не забудь!

— Молил я согласье на свадьбу дать

Под сердцем тебя носившую мать,

Отца твоего и старших сестриц,

Энн и Грэс, — двух пригожих девиц.

Согласье дали они благосклонно.

Забыл спросить я лишь брата Джона!

В свой замок увозит невесту жених.

Прекрасны цветы долины!

Оседланы кони в день свадьбы для них,

Меж примул, пахнущих сладко.

Взглянуть на деву съезжается знать.

Завидный жребий — ей мужем стать!

Молочно-белый заржал жеребец.

По лестнице свел невесту отец.

Пред ней, танцуя, спускалась мать,

А сестры стали ее целовать.

Тем временем брат невесты Джон —

Прекрасны цветы долины! —

В седло посадил ее без препон,

Меж примул, пахнущих сладко.

— Нагнись ко мне, — сказал он, — сестрица,

Прекрасны цветы долины! —

Чтоб мы с тобой успели проститься,

Меж примул, пахнущих сладко.

Она склоняется к Джону — и что ж?

Брат вонзает ей в сердце нож.

С полгорода белый прошел жеребец.

Его сердобольный сдержал молодец:

— Взгляните, невеста бледней полотна.

Едва ли до места доедет она.

Кровь сердца пятнает ее наряд.

Какой уж тут венчальный обряд?

— Меня осторожно снимите с седла,—

Прекрасны цветы долины! —

Чтоб я свою волю обдумать могла,

Меж примул, пахнущих сладко.

На склон зеленый должна я прилечь —

Прекрасны цветы долины! —

И алой кровью безмолвно истечь,

Меж примул, пахнущих сладко.

— А что на память об этом дне —

Прекрасны цветы долины! —

Ты хочешь оставить своей родне,

Меж примул, пахнущих сладко?

— Отцу дорогому оставлю коня,

Что он подковал серебром для меня.

А матери милой — вельветовый плащ,

Зеленый, как бархат весенних чащ.

Веер златой и шарф до колен

Оставлю сестрице любимой, Энн.

А платье в крови, с ножевою дыркой,—

Прекрасны цветы долины! —

Сестрице Грэс — пусть займется стиркой,

Меж примул, пахнущих сладко.

— А чем осчастливишь ты Джона, братца?

Прекрасны цветы долины!

— Виселицей, чтоб на ней болтаться,

Меж примул, пахнущих сладко.

— А что оставишь ты Джона супруге?

Прекрасны цветы долины!

— Могилу, что выроют ей недуги,

Меж примул, пахнущих сладко.

А белый свет, чтобы век скитаться,

Оставлю я детям Джона, братца.

Я им оставлю простор мирской.

Прекрасны цветы долины!

Пусть бродят с протянутой рукой,

Меж примул, пахнущих сладко.

Цыгане к воротам замка пришли

С пеньем своим сладкогласным.

Напев колдовской нарушил покой

Графини с лицом прекрасным.

Сбежала по лестнице вниз госпожа.

Служанки стояли кольцом.

Но сглазили черные очи цыган

Графиню с прекрасным лицом.

Она им пшеничного хлеба дала,

Взамен имбиря и муската,

И с белой ручки для них сняла

Перстни из чистого злата.

— Возьмите, служанки, атласный мой плащ,

А я с домотканым пледом

Пойду бродить меж потоков и чащ

За Джонни-цыганом следом.

Сниму востроносые, на каблучках,

Сапожки из кожи испанской:

Мне грубые горские башмаки

Сподручней для жизни цыганской!

Когда с охоты вернется мой лорд,

Скажите ему, без утайки,

— Пусть муж и родня проклинают меня

Всю правду о вашей хозяйке.

Когда с охоты вернется мой граф

И сядет один за обед,

Скажите ему, что графиня ушла

За Джонни-цыганом вслед.

Еще на рассвете цыганский главарь

Приметил в лесу зеленом,

Что там безмятежно охотился лорд,

Румяный, с лицом холеным.

Меж тем цыгане своих ослов

С поклажей погнали к броду.

Ослы копытами стали мутить

Гнилую, затхлую воду.

— Где прежде верхом родовитая знать

Переправлялась вброд,

Теперь хворостинами гонит ослов

Шумливый цыганский сброд.

Ногами белыми, как молоко,

Входя в болотную жижу,

Не лордов статных и знатных дам,

А Джонни-цыгана я вижу.

За шелковым пологом с графом спала

Я на пуху лебяжьем.

На грязной соломе, забравшись в овин,

Мы с Джонни-цыганом ляжем.

— Мечом клянусь, я тебя не коснусь,—

Джонни сказал своей милой.—

Ложись в постель! На любовь твою

Не посягну я силой.

— С тобой в постель не могу я лечь.

Мне слышится топот коня.

Стучит копытами конь вороной

Того, кто любил меня.

— Ложись в постель. На любовь твою,—

Сказал цыган своей милой,—

Клянусь мечом и потертым плащом,

Не посягну я силой.

— С тобой в постель не могу я лечь.

Мне слышится топот коня

И звон уздечки наборной в руке

Того, кто любил меня.

С охоты в замок вернулся граф.

Его разувают служанки,

А сами, как в рот воды набрав,

Молчат о графине-беглянке.

— Где госпожа? — спросил он. — Ушла

По верескам и бурьянам

С парнем цыганским — ни дать ни взять

Ее опоили дурманом!

— Седлайте живей вороного коня.

Гнедого обгонит он в беге.

Я спать не лягу, — цыгана-бродягу

Застигну с ней на ночлеге!

Не зря сегодня прохожий враль

Меня насмешил небылицей.

Сказал он: — Шел с королевой, сэр,

В обнимку цыган смуглолицый!

Являя упорство, летел его лордство

Меж скал, потоков, дубрав.

И голос любимой супруги своей

Услышал нечаянно граф.

Вскричал он: — Прелесть моя, вернись!

Ты жить будешь в запертой горнице,

В довольстве и неге, забыв о побеге.

Никто не проникнет к затворнице!

— Я пиво сварила и выпью до дна,

Мой сахарный, мой любезный!

Не буду я в каменной башне одна

Сидеть за дверью железной.

Но ясным солнцем клянусь и луной,

Нелживы мои уста:

Как в день своего появленья на свет,

Я пред тобой чиста!

— Луной и солнцем — до хрипоты —

Клянитесь эти уста!

Я никогда не поверю, что ты

Передо мной чиста.

Насильно тебя увезу, а цыган

Вздерну в лесу на деревья

И заживо Джонни Фо твоего

Сожгу посреди кочевья!

Сказали цыгане: — Пятнадцать мужчин

Погибнут из-за минутной

Прихоти сердца графини одной,

Прекрасной и столь же распутной!

— Цыганскому славному парню, мой граф,

Дай лучше десять гиней,—

Сказала она, — и держи под замком

Меня до скончания дней!

Студеный вихрь под рождество задул с пустых полей,

И стали круглые столы утехой королей.

Из башни королева вниз глядела поутру

На то, как рыцарство и знать стекались ко двору.

Под сводом городских ворот, собой хорош на диво,

Уотерс юный на коне проехал горделиво.

Скакун, подкован серебром и золотом червонным,

По мерзлой почве колотил копытами со звоном.

Перед хозяином своим бежали скороходы.

Дружина мчалась на лихих конях одной породы.

Куницей был парчовый плащ подбит — от непогоды.

Тогда, Уотерса узрев и весь его эскорт,

У королевы невзначай спросил коварный лорд:

— А есть ли кто-нибудь один между шотландской знатью,

Что прочих рыцарей затмил красой лица и статью?

— Лордов и лэрдов у нас не счесть, но рождества кануном

Клянусь я, никто из них не идет в сравненье с Уотерсом

                                                                                               юным.

Разгневался вдруг венценосный супруг и молвил, задет за

                                                                                                   живое:

— Пристойнее было б меня исключить, будь он даже

                                       прекраснее вдвое.

В народе король Шотландии слыл завистником и

                                                                                           ревнивцем.

Добавил он: — Как ты посмела сравнить меня с этим юным

                                                                                           спесивцем?

— Но ваше величество, вы — не лорд, не лэрд, а

                                                                     шотландский король!

— Тем более он из-за слов твоих земную покинет юдоль.

Схвачен был юный Уотерс. По городу, цепи влача,

Шел он в темницу, чтоб завтра погибнуть от рук палача.

— В мороз и метель по Стирлингу я проезжал второпях,

Но никогда по Стирлингу не проезжал в цепях.

Я проезжал по Стирлингу сквозь ветер, ливень и град,

Но не проезжал по Стирлингу, чтоб не вернуться назад!

Когда он тихо стукнул в дверь к прекрасной и неверной,

Она откинула засов с поспешностью чрезмерной.

— Входи, мой трижды желанный жених! Не надо нам

                                                                                             разлучаться:

Мы вместе отпразднуем эту ночь, а завтра поедем венчаться.

— Сегодня, — сказал он. — Канун Всех Святых, великого дня

                                                                                                     навечерье.

Мне снилось, будто моей борзой вонзила ты нож в подреберье.

Мне снилось, — борзую мою убив, ты подошла к изголовью

И меня, своего жениха, обрызгала алой кровью.

Роланд по лестнице в башню взошел, но горница девы

                                                                                               прекрасной

Казалась угрюмой и мрачной ему в ночи глухой и безгласной.

— Зачем не горят в этой башне огни? Светильник — и тот

                                                                                                   погашен!

— Сними свою перевязь, меч отстегни. Предпраздничный сон

                                                                                               твой не страшен.

В сумрачной башне есть ход потайной. Мой друг, не тревожься

                                                                                                     напрасно.

Влюбленной чете милей в темноте. Нет нужды, что полночь

                                                                                                   безгласна.

*

Был мигом отвязан конь жениха. Она, оглядевшись вокруг,

Понеслась при луне на его скакуне из ворот городских на луг.

На милю едва удалился конь от городской стены,

Как рослый и статный всадник возник пред ней в сиянье луны.

С дороги пыталась она свернуть направо или налево,

Но всадника меж собой и луной все время видела дева.

Его нельзя было ни нагнать, ни обминуть стороной.

И, словно черный агат, под ним лоснился конь вороной.

— О рыцарь достойный, коня придержи, чтоб деве в беде помочь.

Тем самым любовь ее заслужи в эту святую ночь!

Статный седок на своем вороном ехал молча, хоть плачь.

Он — впереди, она — позади. Он — медленно, дева — вскачь.

Гнедой с вороным поравняться не мог. Плетью исхлестанный,

                                                                                                     в мыле,

Он под всадницей изнемог от этих бесплодных усилий.

Статный рыцарь подъехал к реке у самого мелководья.

Он молча сдержал вороного коня и отпустил поводья.

Сказал он: — Река темна, глубока и схожа с девой бездушной.

Зачем же рыцарь по ней плывет, воле ее послушный?

Она сказала: — Река слывет подобьем девы бездушной,

Но верный рыцарь по ней плывет, воле ее послушный.

Деву на стрежень выносит гнедой, а вороной — мужчину.

И стали, подхвачены темной водой, они погружаться в пучину.

— Волна захлестнула мои башмаки! Дошло до колен

                                                                                               полноводье.

Во имя творца, перейми жеребца! Из рук ускользают поводья.

— Сгублю свою душу, если нарушу клятву — словам девицы

Не верить, пока не дойдет ей вода по крайности до поясницы!

— Ноет и мечется сердце мое, мне волны — по белые груди.

Становится глубже и шире поток, бурлящий, как в тесной

                                                                                                 запруде.

— Поклялся не верить я девы словам — и клятву нарушить

                                                                                                 посмею

Только тогда, когда будет вода этой прекрасной по шею!

— Все дальше и дальше берег другой, все выше и выше вода.

О рыцарь, спаси меня, пощади мои молодые года!

Берег реки от нас вопреки усильям коня все дальше.

О рыцарь, юность мою пожалей без коварства и фальши!

Хлещет вода, заливая уста самой несчастной из дев.

Спаси меня, рыцарь, во имя Христа, от смерти, разверзнувшей

                                                                                                             зев!

Среди быстрины повернув коня, открыл он деве свой лик.

Над бездной темной из уст вероломной невесты раздался крик.

— Прекрасная Маргарет, свадьба твоя назначена в день Всех

                                                                                                     Святых.

Но как жениха и невесту венчать, если их не будет в живых?

О Маргарет, бейся, стараясь доплыть до свадебного веселья,

Покуда тебе не станет вода тошней колдовского зелья!

Убила ты своего жениха в башне, где свет потух,

О Маргарет, и с тобой навек связан покойного дух!

Садовник стоял с первоцветом в руке

Под сенью зеленого древа.

Гибкая, словно ивовый прут,

Шла мимо юная дева.

— Красавица, будь моею женой!

Если подашь мне надежду,

Тебе из благоуханных цветов

Я подарю одежду.

Окутаешь свой белоснежный стан

Рубашкой из лилий охапки,

А ворох душистых левкоев сорвешь

В саду для затейливой шляпки.

На юбку — ромашки пригодны вполне

И радуют взор изобильем.

Для платья нет лучше багряных гвоздик,

Что девы зовут «милый-вильям»!

Ты вскоре наденешь, любовь моя,—

Как только дождусь ответа,—

Из пурпурных роз башмачки, а чулки

Из желтого златоцвета.

На ляжках будут они широки,

Но в меру, — не то чтобы слишком!

А книзу теснее станут чулки

И сузятся к тонким лодыжкам.

Из бархатцев алых, горящих, как жар,

В моем цветнике, на грядке,

И сорванных в поле ржаном васильков

Ты будешь носить перчатки.

— В цветы нарядил ты меня, что дарят

В июле наш сад и луг,

А я приготовлю тебе наряд

Из лютых декабрьских вьюг.

Из ветра восточного шапку надень,

Из первого снега — рубашку,

А грудь укрой ледяным дождем,

Чтоб не ходить нараспашку.

Пригожий рыцарь на лугу девицу встретил вдруг, сэр.

А сено убрано в стога, и тишина вокруг, сэр.

— Любовь моя, — заговорил учтиво рыцарь с девой.—

Поверь мне, будь я королем, ты стала б королевой.

Когда со мною на лугу ты не разделишь страсть, о!

Среди цветущих роз могу я бездыханным пасть, о!

На этой шелковой траве раскрой свои объятья,

И постараюсь твой наряд красивый не измять я.

Отец ведь отдал за него не марку и не фунт!

Ну как тебя я положу на этот мокрый грунт?

Взглянул на запад, на восток, на север и на юг, сэр!

Нигде сухого места нет, кругом росистый луг, сэр!

— Конечно, жалко умереть мне от несчастной страсти,

Но сырости побольше здесь, чем в дьяволовой пасти!

— Наряд отмыв, повешу я его на куст терновый,

И на ветру он поутру встопорщится, как новый!

— Повел бы я тебя в овсы, где высохла земля,

Да переймут у нас коней гвардейцы короля.

— Но у гвардейцев короля я выкуплю коней, сэр,

За десять перстней золотых с игрой цветных камней, сэр!

Они — ну прямо смех и грех! — уселись на коней, сэр.

Он день-деньской, как брат с сестрой, бок о бок ездил с ней, сэр!

Он ездил с ней, как брат с сестрой, хоть умирал от страсти.

И был у девы чудный конь молочно-белой масти!

— Ты жаждешь мой наряд сберечь? Тогда в отцовский дом, сэр,

Езжай со мной, чтоб там возлечь меж пурпуром и льном, сэр!

А дом был обнесен стеной. В калитку дева прыг, сэр!

И за калиткой навесной она пропала вмиг, сэр.

Стоял снаружи молодец, а дева — дверцей хлоп, сэр!

Чесал досужий молодец с досады медный лоб, сэр.

Такой уж горестный удел судил бедняге бог, сэр:

Покуда мог — не захотел, а захотел — не смог, сэр!

Ехал Инвери берегом Ди, не скучал,

На заре у Бреклийских ворот постучал.

«Эй! — кричит он. — Бреклийский Барон! Где вы

                                                                                   есть?!

Вам на гибель мечей тут не счесть, ваша честь!»

Леди Брекли проснулась — слышит, с воли кричат

И коровы в долине тревожно мычат.

«Супруг мой, вставайте и наших коров

Отбейте у Драмуарранских воров!»

«Я встать не могу и вернуть своего —

Если десять их против меня одного!»

«Тогда — эй, служанки! — отвадим беду!

Берем свои прялки — я в бой вас веду!

Был бы муж мой мужчиной — наказал бы воров,

Не лежал, не глядел бы, как уводят коров!»

Тут Барон отвечает: «Я приму этот бой,

Только жаль мне, жена, расставаться с тобой!

Целуй меня, Пэгги, за меч я берусь.

Я войны не хотел, но войны не боюсь!

Целуй меня, Пэгги, но впредь не вини

За то, что меня одолеют они!»

А Как Брекли с копьем поскакал через вал,—

Наряднее мир никого не видал.

А как Брекли с копьем поскакал через вал,—

Наряднее мир никого не видал.

А с Инвери тридцать и трое стоят.

А с Брекли никто — только сам он и брат.

Хоть Гордоны славная были семья —

Не сладить двоим с тридцатью четырьмя.

Исколот кинжалами с разных сторон,

Изрублен мечами, пал наземь Барон.

И от берега Ди и до берега Спей,

Если Гордон ты — горькую чашу испей!

— Ходил ли ты в Брекли, видал ли ты сам,

Как милая Пэг убивается там?

— И в Брекли ходил я, и видел я сам,

Как милая Пэг улыбается там!

С убийцей Барона спозналась она —

И кормит его, и поит допьяна!

— Позор тебе, леди! О, как ты могла?!

Злодею ворота зачем отперла?

— С ним ела она и пила допьяна,

С предателем Инвери спелась она.

Была до утра с ним она, а потом

Проводила из Брекли безопасным путем.

«Через Биррс, — говорит, — через Абойн пойдешь;

Через час за холмы Глентенар попадешь!»

А в людской горевали, а в зале был пир,

А Бреклийский Барон отошел в лучший мир.

Король сочинил посланье,

             Приложил золотую печать

И послал его лорду Дануотерсу,

             Наказав тотчас прочитать.

А послал он его не с пажом, не с пажом,

             Не с лордом каким-нибудь,—

Благороднейший рыцарь Шотландской земли

             С письмом отправился в путь.

Как первую строчку Дануотерс прочел —

             Довольной улыбка была.

А как прочитал половину письма,

             Слеза за слезой потекла.

«Коня мне скорее! — он приказал.—

             Коня мне скорее сюда!

Мне в славный город Лондон спешить

             Нужно, как никогда!»

Тут с родильной своей постели

             Жена говорит ему:

«Составь завещанье, Дануотерс,

             Чтоб по слову нам жить твоему!»

«Я тебе оставляю, мой старший сын,

             Все замки в поместьях моих.

А тебе оставляю, мой младший сын,

             Десять тысяч монет золотых.

Оставляю прекрасной леди моей,

             Богоданной моей жене,

Ровно треть наследных владений моих,

             Чтоб жила госпожой, как при мне».

Даже мили не проскакали они,

             И споткнулся скакун под ним;

«Дурная примета! — Дануотерс сказал.—

             Не вернусь я домой живым!»

В славный город Лондон примчав, он пошел

             Ко двору короля самого.

В славном городе Лондоне лорды и знать

             Обвинили в измене его.

«Я — предатель! Предатель! — он говорит.—

             Оттого, что верно служу.

Оттого, что для Якова-короля

             Пять тысяч войска держу.

В славном городе Лондоне лордов и знать

             Мою казнь прошу посетить,

В славном городе Лондоне лордов и знать

             Мою леди прошу не забыть.

А сто фунтов, что в правом кармане моем,

             Раздайте — меня помянуть!

А сто фунтов, что в левом кармане моем,

             Раздайте кому-нибудь!»

Лэрд Драм жену себе стал искать,

           Когда занимался день,

И девой прелестной пленился он,

           А дева жала ячмень.

«О нежный цветок, о прелестный цветок,

           О счастье мое, о!

Не угодно ли стать тебе леди Драм

           И оставить жнивье, о?»

«Не могу, не могу принять, добрый сэр,

           Предложенье твое, о!

Никак невозможно мне стать леди Драм

           И оставить жнивье, о!

Ты любовь другой предложи, добрый сэр,

           Предложи ты не мне, о!

Потому что я в жены тебе не гожусь,

           А грех не по мне, о!

Мой отец всего-навсего лишь пастух,

           Вон пасет он овец, о!

Если хочешь, пойди спросись у него —

           Пусть решает отец, о!»

Лэрд Драм немедля пошел туда,

           Где отара овец, о.

И родительское согласье дает

           Лэрду Драму отец, о.

«Пускай моя дочка в письме не сильна

           И книжек не чтец, о,

Но сыр умеет варить и доить

           Коров и овец, о.

Будет веять она на твоем току,

           Жито в скирды уложит, о,

Вороного коня оседлает в поход,

           Снять ботфорты поможет, о».

«Разве ж нет у нас грамотеев в церквах?

           Я им подать плачу, о!

Сколько надо читать, писать и считать

           Я ее обучу, о!

Обучу твою дочь и писать и читать,

           Только дай ты мне срок, о;

Ей коня моего не придется седлать

           И снимать мне сапог, о!

Но кто наварит нам свадебный эль?

           Кто хлеб испечет нам, о?

Увы, не могу я тебе сказать,

           Кто окажет почет нам, о!»

И Драм поскакал к родимым горам,

           Чтоб все приготовить заране.

И вышли, крича: «К нам с невестой Драм»

           Тамошние дворяне.

«Наш Драм, он богат и парень хоть куда,

           И Пэгги Куттс неплоха!

Но он бы мог найти себе жену

           Знатнее, чем дочь пастуха!»

Тут поднял голос брат его Джон:

           «Считаю зазорным, о,

Что низкого рода ты выбрал жену,

           И это позор нам, о!»

«Язык придержал бы ты, брат мой Джон!

           Позора нам нету, о!

Женился я, чтобы множить добро,

           А ты, чтоб транжирить, о!

Я был на знатной женат, и она

           Гневливо топала, о,

Когда перед нею я представал

           В поклоне не до полу, о!

Я был на знатной женат, и она

           Смеялась над нами, о!

В наш замок поместный въезжала она,

           Кичась жемчугами, о!

Но ту за богатство любили все,

           А Пэгги — за прелесть, о!

Для въезда в Драм ей всего-то нужны

           Друзья любезные, о!»

Их было четыре и двадцать дворян

           У Драмских ворот, о.

Но Пэгги приветствовать ни один

           Не вышел вперед, о!

Под белы руки лэрд Драм ее взял

           И ввел ее сам, о:

«В поместный замок наш родовой

           Пожалуйте, леди, о!»

Он трижды в щеку ее целовал

           И в подбородок, о,

А в губы вишневые двадцать раз —

           «Пожалуйте, леди, о!

Тебя хозяйкой на кухне моей

           Видеть хочу я, о,

И — госпожою в замке моем,

           Когда ускачу я, о.

Тебе я до свадьбы не раз говорил,

           Что я тебя ниже, о!

И вот мы лежим на ложе одном,

           И нету нас ближе, о!

А когда мы с тобой из жизни уйдем,

           Лежать нам двоим, о.

И равно будет могильный прах

           Твоим и моим, о!»

Поднялся Джонни майским утром,

           Спросил воды — лицо умыть.

«С цепей спустите серых гончих,

           Но — до охоты — не кормить!»

Узнала мать его об этом,

           Ломает руки, слезы льет:

«О Джонни, что ты вдруг задумал!

           Тебя в лесу погибель ждет!

У нас хлебов пшеничных вдоволь,

           У нас вина хоть пруд пруди!

Останься лучше дома, Джонни!

           За дичью в лес не уходи!»

Но Джонни взял свой добрый лук,

           Взглянул — бежит ли свора,

И за дичиной поспешил

           В чащобы Дёррисдора.

Когда он мимо Мерримесс

           По тропке узкой поспешал,

Заметил он, что в стороне

           Олень средь вереска лежал.

Стрела запела — зверь вскочил,

           Но меток был удар стрелка;

Оленя раненого псы

           Настигли возле тростника.

Оленя Джонни ободрал,

           Срезал мясо с костей

И потчевал кровожадных псов,

           Словно господских детей.

И столько оленины съели они

           На пиршестве том лесном,

Что сам он и кровожадные псы

           Заснули мертвецким сном.

Стороной той старый оборвыш брел —

           Будь он проклят во веки веков!

Потому что направился он в Хислингтон,

           Где Семеро Лесников.

«Что нового скажешь, седой босяк,

           Что нового скажешь нам?»

«Ничего, — говорит он, — кроме того,

           Что увидел, не веря глазам!

Когда проходил я у Мерримесс,

           Среди заповедных лесов,

Красивейший юноша крепко спал

           В окружении серых псов.

Рубашка была на юноше том

           Голландского полотна,

Поверх нее богатый камзол

           Из линкольнского сукна.

Две дюжины на камзоле блестит

           Пуговиц золотых,

И морды в оленьей крови у псов,

           Кровожадных и злых».

Тогда заявляет Первый Лесник —

           Глава остальных шести:

«Если это Джонни из Бредисли,

           Нам лучше бы не идти!»

Тогда заявляет Шестой Лесник

           (Сын младшей сестры того):

«Если это Джонни из Бредисли,

           Пойдемте убьем его!»

А первой стрелою каждый Лесник

           В колено ему попал.

Тогда заявляет Седьмой Лесник:

           «Пометче — и он пропал!»

А Джонни, к дубу спиной привалясь,

           В камень упер стопу

И всех Лесников, опричь одного,

           Свалил на лесную тропу.

А тому Леснику три ребра сломал,

           И ключицу ему перебил,

И скрюченным бросил его на седло,

           Чтобы миру вестником был.

«О певчая пташка, сыщись в лесу,

           Что накажу — просвисти!

Ты к матушке милой моей лети —

           Проси ее к Джонни прийти!»

И к родимой его прилетает скворец;

           На окошко сел и поет.

А припев его песенки был такой:

           «Что-то Джонни домой не идет!»

И взяли они из орешины жердь,

           Еще из терновника шест,

И многое множество их пошло

           За раненым Джонни в лес.

И говорит его старая мать,

           А горькие слезы текут:

«Ты не слушал, Джонни, советов моих —

           Вот и встретил погибель тут!

Случалось мне в Бредисли приносить

           И малый груз, и большой.

Не случалось мне в Бредисли приносить,

           О чем извелась душой.

И горе тому босяку-старику —

           Будь он проклят во веки веков!

Высочайшее дерево в Мерримесс

           Сколь угодно взрастило суков».

А луку Джонни теперь не стрелять,

           Серым псам не бежать никуда.

В Дёррисдорской Джонни лежит земле,

           Отохотившись навсегда.

На белом свете Лэмкин

         Всех лучше камень клал.

Он замок Вири строил,

         А денег не видал.

«Плати давай, лорд Вири!

         Давненько я гожу!»

«Где взять мне денег, Лэмкин?

         Я в море ухожу!»

«Плати давай, лорд Вири!

         Плати по всем счетам!»

«Где взять мне денег, Лэмкин,

         Коль землю не продам?»

«Не платишь мне, лорд Вири?

         Сам на себя пеняй!

Когда домой вернешься,

         Заплачешь, так и знай!»

Лорд Вири сел на корабль,

         Поплыл по морской волне.

Беречь свой новый замок

         Наказывал жене.

Была там негодница нянька,

         Из тех, кому в петлю идти

Нянька с Лэмкином спелась,

         Покуда хозяин в пути.

С Лэмкином спелась нянька,

         Стал он ей первый друг;

Она его в замок впустила,

         Когда отпустили слуг.

«Эй, нянька, а где же слуги,

         Которые знают меня?»

«Они на гумне молотят —

         Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где ж служанки

         Которые знают меня?»

«Они на речке стирают —

         Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где их дети,

         Которые знают меня?»

«Азбуку в школе читают —

         Придут на исходе дня!»

«Эй, нянька, а где хозяйка,

         Которая знает меня?»

«Шьет на своей половине —

         Придет среди бела дня!»

Тогда беспощадный Лэмкин

         Вынимает нож из ножон,

И хозяйкиного младенца

         Ножом ударяет он.

И он колыбель качает,

         И подлая нянька поет.

А на пол из колыбели

         Кровь тихонько течет.

Тут молвит хозяйка замка

         Из приоткрытых дверей:

«Эй, нянька, младенец плачет!

         Уйми его поскорей.

Уйми младенчика, нянька,

         Соской уйми его!»

«Он не уймется, хозяйка,

         Ничем и ни от чего!»

«Уйми младенчика, нянька,

         Уйми его бубенцом!»

«Он не уймется, хозяйка,

         Даже за графство с дворцом!»

«Уйми младенчика, нянька,

         Гремушкой его уйми!»

«Он не уймется, хозяйка,

         Покамест мать за дверьми!»

Шагнула леди с приступка —

         Ей под ногу камень попал.

Шагнула с другого приступка —

         Пред нею Лэмкин стоял.

«О, сжалься жестокий Лэмкин!

         Сжалься и спрячь свой нож!

Мало тебе младенца —

         Еще и меня убьешь?»

«Убить ли мне ее, нянька,

         Или оставить живой?»

«Убей, беспощадный Лэмкин,

         Убей за нрав ее злой!»

«Тогда для господской крови,—

         Ведь леди наша знатна,—

Скорей посудину вымой,

         Чтоб чистой была она!»

«Зачем посудина, Лэмкин?

         Пусть кровь ее на пол течет!

Неужто и тут окажем

         Дворянской крови почет?»

Три месяца промелькнули,

         Лорд Вири вернулся в срок,

Но сердце его томилось,

         Когда ступил на порог.

«Чья это кровь, — говорит он,—

         По полу разлита?»

«Она из сердца хозяйки

         И, точно янтарь, чиста!»

«А это чья кровь, — говорит он,—

         Мое обагрила жилье?»

«Она из сердца младенца,

         И нету чище ее!»

О черный дрозд, ты сладко поешь

         В шиповнике у земли,

Но Лэмкину горше стенать пришлось,

         Когда его вешать вели!

О серый дрозд, ты сладко свистишь

         В терновнике на заре,

Но няньке горше стенать пришлось,

         Когда ее жгли на костре!

Гил Моррис сыном эрла был,

           Но всюду славен он

Не за богатое житье

           И не за гордый тон,

А из-за леди молодой

           Из Кэрронских сторон.

«О, где гонец, кому чулки

           Мне с башмаками дать?

Пусть к лорду Барнарду спешит —

           К нам леди в гости звать!

О Вилли, быть тебе гонцом,

           Подходишь ты вполне,

И, где другой пойдет пешком,

           Помчишься на коне!»

«О нет! О нет, мой господин!

           Задача не по мне!

Я ехать к Барнарду боюсь

           С письмом к его жене».

«Мой Вилли, милый Вилли мой,

           Мой птенчик дорогой,

Меня ослушаться нельзя —

           Ступай и — бог с тобой!»

«Нет! Нет! Мой добрый господин!

           Зеленый лес — твой дом!

Оставь свой замысел, оставь,

           Чтоб не жалеть потом!»

«Скачи к ним в замок, я сказал,

           К нам госпожу зови!

А не исполнишь мой приказ —

           Умоешься в крови!

Пусть плащ принять благоволит,

           Весь в золоте, с каймой,

Пускай придет совсем одна,

           Чтоб свидеться со мной.

Отдай рубашку ей мою,

           Что вышита крестом,

И поскорей проси прийти,

           Чтоб лорд не знал о том».

«Ну что ж! Я выполню приказ,

           Но месть найдет тебя,

Не хочешь слушать слов моих,

           Пеняй же на себя.

Лорд Барнард мощен и свиреп,

           Не терпит сраму он,

И ты до вечера поймешь,

           Сколь мало ты силен!

Приказ твой — для меня закон,

           Но горе будет, знай!

Все обернется не добром —

           Сам на себя пеняй!»

И, мост разбитый повстречав,

           Он лук сгибал и плыл,

И, на зеленый луг ступив,

           Бежал что было сил.

И, к замку Барнарда примчав,

           Не крикнул: «Отвори!» —

А в стену лук упер и — прыг! —

           И тотчас был внутри!

Он страже слова не сказал

           О деле о своем,

А прямо в зал прошел, где все

           Сидели за столом.

«Привет, милорд и госпожа!

           Я с делом и спешу!

Вас, госпожа, в зеленый лес

           Пожаловать прошу.

Благоволите плащ принять

           Весь в золоте с каймой.

А посетить зеленый лес

           Вам велено одной.

Не эту ли рубашку вы

           Расшили всю крестом?

Гил Моррис вас просил прийти,

           Чтоб лорд не знал о том».

Но леди топнула ногой

           И бровью повела,

И речь ответная ее

           Достойною была:

«Ты, верно, к горничной моей

           И спутал имена!»

«Нет, к леди Барнард послан я.

           По-моему, вы — она!»

Тут хитрая мамка с дитем на руках

           Молвила в стороне:

«Если это Гил Моррис послал,

           Очень приятно мне!»

«Ты врешь, негодница мамка, врешь!

           Ибо для лжи создана!

Я к леди Барнард послан был.

           По-моему, ты — не она!»

Но грозный Барнард между тем

           Озлился и вспылил:

Забыв себя, дубовый стол

           Он пнул, что было сил,—

И утварь всю, и серебро

           Сломал и перебил.

«Эй, платье лучшее мое

           Снимай, жена, с крюка!

Пойду взгляну в зеленый лес

           На твоего дружка!»

«Лорд Барнард, не ходи туда,

           Останься дома, лорд;

Известно всем, что ты жесток

           Не менее, чем горд».

Сидит Гил Моррис в зеленом лесу,

           Насвистывает и поет:

«О, почему сюда люди идут,

           А мать моя не идет?»

Как пряжа златая Минервы самой,

           Злато его волос.

Губы, точно розы в росе,

           Дыханье — душистей роз.

Чело его, словно горный снег,

           Над которым встал рассвет.

Глаза его озер голубей.

           А щеки — маков цвет.

Одет Гил Моррис в зеленый наряд

           Цвета юной весны.

И долину он заставил звенеть,

           Как дрозд с верхушки сосны.

Лорд Барнард явился в зеленый лес,

           Томясь от горя и зла,—

Гил Моррис причесывает меж тем

           Волосы вкруг чела.

И слышит лорд Барнард, как тот поет;

           А песня такой была,

Что ярость любую могла унять,

           Отчаянье — не могла.

«Не странно, не странно, Гил Моррис, мне,

           Что леди ты всех милей.

И пяди нет на теле моем

           Светлее пятки твоей.

Красив ты, Гил Моррис, но сам и пеняй

           Теперь на свою красу.

Прощайся с прекрасной своей головой —

           Я в замок ее унесу».

И выхватил он булатный клинок,

           И жарко блеснул клинок,

И голову Гила, что краше нет,

           Жестокий удар отсек.

Прекрасную голову лорд приказал

           Насадить на копье

И распоследнему смерду велел

           В замок нести ее.

Он тело Гила Морриса взял,

           Седла поперек взвалил,

И привез его в расписной покой,

           И на постель положил.

Леди глядит из узких бойниц,

           Бледная точно смерть,

И видит: голову на копье

           Несет распоследний смерд.

«Я эту голову больше люблю

           И эту светлую прядь,

Чем лорда Барнарда с графством его,

           Которое не обскакать.

Я Гила Морриса своего

           Любила, как никого!»

И в подбородок она и в уста

           Давай целовать его.

«В отцовском дому я тебя зачала,

           Ославив отцовский дом.

Растила в добром зеленом лесу

           Под проливным дождем.

Сидела, бывало, у зыбки твоей,

           Боясь тебя разбудить.

Теперь мне к могиле твоей ходить —

           Соленые слезы лить!»

Потом целовала щеку в крови

           И подбородок в крови:

«Никто и ничто не заменят мне

           Этой моей любви!»

«Негодная грешница, прочь от меня!

           Твое искупленье — смерть!

Да знал бы я, что он тебе сын,

           Как бы я мог посметь?!»

«О! Не кори, лорд Барнард, не мучь

           Злосчастную ты меня!

Пронзи мне сердце кровавым клинком,

           Чтоб не видеть мне бела дня!

И если Гила Морриса смерть

           Твою ревность унять не могла,

Сгуби, лорд Барнард, тогда и меня,

           Тебе не желавшую зла!»

«Теперь ни тьма, ни белый свет

           Не уймут моей маеты,—

Я стану скорбеть, я стану точить

           Слезы до слепоты.

Достаточно крови пролил я —

           К чему еще кровь твоя?

О, почему вместо вас двоих

           Бесславно не умер я?

Мне горше горя слезы твои —

           Но как я мог, как я мог

Своею проклятою рукой

           Вонзить в него клинок?

Не смоют слезы, госпожа,

           Содеянного во зле!

Вот голова его на копье,

           Вот кровь на сырой земле.

Десницу я проклял за этот удар,

           Сердце — за злую мысль,

Ноги за то, что в лесную дебрь

           Безудержно понеслись!

И горевать я стану о нем,

           Как если бы сын он мне был!

И не забуду страшного дня,

           Когда я его сгубил!»

Дева Изабелл в дому за шитьем сидит.

             Весеннею майской порою.

В дальней чаще Страж Лесной в звонкий рог трубит.

             А солнце встает за горою.

«Вот бы звонкий рог трубил под моей стеной!»

             Весеннею майской порою.

«Вот бы на груди моей спал бы Страж Лесной!»

             А солнце встает за горою.

Не успела и сказать этих слов она —

             Весеннею майской порою —

Страж Лесной уже стоял у ее окна.

               А солнце встает за горою.

«Дивно мне! — он говорит. — Кто бы думать мог!»

             Весеннею майской порою.

«Ты зовешь меня, а мне не трубится в рог!»

             А солнце встает за горою.

«Не пожалуешь ли ты в мой приют лесной?»

             Весеннею майской порою.

«Если боязно одной — поскачи со мной!»

             А солнце встает за горою.

Повскакали на коней и — в лесной предел —

             Весеннею майской порою —

Поскакали Страж Лесной с девой Изабелл.

             А солнце встает за горою.

«Спешься, спешься, — он сказал, — мы в глухом краю»

             Весеннею майской порою.

«Здесь ты, дева Изабелл, примешь смерть свою!»

             А солнце встает за горою.

«Сжалься, сжалься, добрый сэр», — молвила она.

             Весеннею майской порою.

«Я родную мать с отцом повидать должна!»

             А солнце встает за горою.

Он в ответ ей говорит: «Здесь, в глуши лесной —

             Весеннею майской порою —

Семь царевен я убил, быть тебе восьмой».

             А солнце встает за горою.

«Прежде чем погибну я в этой стороне,—

             Весеннею майской порою —

Голову свою склони на колени мне».

             А солнце встает за горою.

Нежно гладила его — он к ней ближе льнул.

             Весеннею майской порою.

И от нежных этих чар Страж Лесной уснул.

             А солнце встает за горою.

Тут она возьми шнурок — и свяжи его,—

               Весеннею майской порою.

Тут она возьми клинок — и пронзи его.

               А солнце встает за горою.

«Семь царевен погубил ты в лесной глуши.

             Весеннею майской порою.

А теперь — им всем супруг — с ними и лежи!»

             А солнце встает за горою.

Был гробовой полночный час,

         И Вильям крепко спал.

Вдруг девы Маргариты дух

         В изножье ложа встал.

Бледна, как мартовская рань

         За мглою ледяной,

Рукою хладною она

         Сжимала саван свой.

Таким прекрасный станет лик

         Под гнетом лет и бед,

И смертью свергнутый король

         Не царственней одет.

Ее краса, как первоцвет,

         Впивала жемчуг рос,

Румянец на щеках алел,

         И был он ярче роз.

Увы, любовь, как алчный червь,

         Поживу в ней нашла;

Увяли розы на щеках,

         И дева умерла.

Сказала гостья: «Я пришла

         Из гроба в твой чертог.

Будь милосерд и той внемли,

         С которой был жесток!

В глухой и страшный этот час

         Теням легко пенять,

Им помогает жуть ночей

         Прельщателей пугать.

Ты вспомнишь, Вильям, свой обман,

         Вину свою и ложь,

И клятвы девичьи вернешь,

         Обеты мне вернешь!

Как мог хвалить мою красу

         И вмиг ее забыть?

Как мог меня приворожить

         И сердце мне разбить?

Как мог в любви поклясться мне,

         И клятвы не сдержать?

Как мог глядеть в мои глаза

         И дать слезам бежать?

Как мог уста мне целовать

         И дать поблекнуть им?

И как поверить я могла

         Любезностям твоим?

Теперь лицо мое мертво,

         В устах кровинки нет,

Глаза мои смежила смерть,

         Погас в них ясный свет.

Голодный червь теперь мне друг,

         Мой саван крепко сшит,

И распоследний наш рассвет

         С приходом не спешит!

Но — чу! — петух заголосил,

         И надобно успеть

К той, что из-за любви к тебе

         Решила умереть».

Пел жаворонок. Ясный день

         С улыбкою настал.

А бедный Вильям, весь дрожа,

         На зорьке с ложа встал.

Пошел к могиле роковой,

         Где Маргарита спит,

И на зеленый рухнул дерн,

         Которым прах укрыт.

И трижды он ее позвал,

         И трижды взвыл, как волк,

Приник щекой к земле сырой

         И навсегда умолк.

Этот вечер ясным и теплым был —

             Мэй доила коров своих.

А мимо скакали дворяне гурьбой,

             И было с дюжину их.

И сказал один из всадников ей:

             — Не покажешь ли путь попрямей?

— А если случится беда, что тогда? —

             Спросила красавица Мэй.

И стояла туманная теплая ночь,

             Когда в дом вернулась она.

— Где была ты, моя дорогая дочь,

             И, сдается мне, не одна?

— О родитель, напал на овечку лис;

             Он из знатных господ, говорят.

Он приподнял шляпу, со мной говоря,

             И настойчив был его взгляд.

И покуда шесть месяцев шли и прошли,

             А потом еще три подряд,

Беспокоилась Мэй и хмурилась Мэй,

             Вспоминая сверкающий взгляд.

— О, горе отцовскому пастуху!

             Гореть ему, видно, в аду!

Далеко от дома построил он хлев

             И подстроил мою беду!

Снова вечер ясный и теплый был —

             Мэй доила коров своих.

И мимо скакали дворяне гурьбой,

             И было с дюжину их.

И один коня придержал и сказал:

             — От кого твой младенчик, Мэй? —

И Мэй, покраснев, отвечала ему:

             — От отца тебя познатней!

— О, язык придержи, красавица Мэй,

             Или ложью ответ назову!

Или речь заведу про туманную ночь,

             Когда был я с тобою в хлеву!

И спрыгнул с белого он коня,

             И привел ее в замок свой.

— Пусть родитель твой загоняет коров,—

             Ты отныне будешь со мной!

Владетель я замка и тучных нив

             Пятидесяти и пяти,

Я красавицу ввел под наследный кров,

             И прекрасней ее не найти!

Кому угодно, чтоб ветер подул

         И листва облетела вконец?

И кто знавал вернее любовь,

         Чем Смуглый Эдам, кузнец?

Из чистого золота молот его,

         И нет наковальни звончей.

Искуснее всех качает он мех,

         И рук не ищите ловчей.

Но Смуглый Эдам был разлучен

         С матерью и отцом.

И были братья и сестры его

         Разлучены с кузнецом.

И Смуглый Эдам был изгнан в лес

         Из родной стороны,

И в краю лесном построил он дом

         Для себя и своей жены.

Пойти на охоту Эдам решил

         В один распрекрасный день —

Выследить в добром зеленом лесу,

         Не бродит ли где олень.

Лук он повесил через плечо,

         В ножны вложил клинок,

За дичью в добрый зеленый лес

         Пошел, шагнув за порог.

Он по птице бил, где терновник бел,

         И ее наповал убил,

И добычу домой отослал жене,

         И поменьше грустить просил.

Он по птице бил, где шиповник ал,

         И ее убил наповал.

И добычу домой отослал жене,

         И вернуться к утру обещал.

Вот подходит он ко двору своему

         И медлит минуту одну,

А Бесчестный Рыцарь в его дому

         Улещает его жену.

Поначалу перстень сулит золотой —

         Жаркий камень в перстне горит:

«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь

         И перстень бери!» — говорит.

Но Бесчестному Рыцарю молвит она,

         Семейную верность храня:

«Я Смуглого Эдама только люблю,

         А Смуглый Эдам — меня!»

А тот кошелек тугой достает,

         А там золотых не счесть:

«Подари, — говорит, — мне любовь за любовь

         И бери, — говорит, — все, что есть!»

«Хоть и втрое ты золота мне посулишь,

         С тобой не пробуду и дня.

Я Смуглого Эдама только люблю,

         А Смуглый Эдам — меня!»

Тут он длинный и острый клинок достал

         И приставил к ее груди:

«Отдавай, — говорит, — мне любовь за любовь!

         Не отдашь — пощады не жди!»

И прекрасная леди сказала, вздохнув:

         «Смуглый Эдам, ты долго идешь!»

Смуглый Эдам, не мешкая, в двери ступил

         И сказал: «Не меня ли ты ждешь?»

Он заставил того уронить клинок,

         И наставил клинок на него,

И оставил себе справедливый залог —

         Пальцы правой руки того.

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет

             Родились в покоях одних

И одною пленились леди —

             Тем хуже для чести их.

Лорд Инграм и Чайлд-Вайет

             В одном родились дому

И одною пленились леди —

             Тем хуже тому и тому.

У родителей леди Мейзри

             Лорд Инграм согласья просил,

Брату с сестрой леди Мейзри

             Лорд Инграм подарки носил.

Ко всем родным леди Мейзри

             Лорд Инграм ходил на поклон,

И все, как один, согласились,

             А ей не нравился он.

Искал у родных леди Мейзри

             Лорд Инграм счастье свое,

Искал любви леди Мейзри

             Чайлд-Вайет на ложе ее.

Однажды она заплетает

             Пряди волос густых,

И входит ее родитель

             В одеждах своих золотых.

«Вставайте же, леди Мейзри,

             Вот платье к венцу для вас.

Жених ваш, Инграм, приехал —

             И свадьбу сыграем тотчас!»

«Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой

             И милостыню просить,

Чем лорду Инграму стать женой —

             Шелка дорогие носить!

Мне лучше Чайлд-Вайету стать женой

             И рыбою торговать,

Чем лорду Инграму стать женой

             И в золоте щеголять!

О, где он, где он — проворный гонец?

             Я дам ему денег мешок!

С письмом к Чайлд-Вайету от меня

             Помчится он со всех ног!»

«Я — тот гонец, — говорит один.—

             Давай мне денег мешок!

С письмом к Чайлд-Вайету от тебя

             Помчусь я со всех ног!»

И, мост разбитый повстречав,

             Он лук сгибал и плыл,

И, на зеленый луг ступив,

             Бежал что было сил.

И, к замку Вайета примчав,

             Привратника не звал,

А в землю лук упер и — прыг! —

             Чрез палисад и вал;

Привратник к воротам идет,

             А тот уж в дом попал!

Как первую строчку Чайлд-Вайет прочел,

             Насупился он тотчас,

А как на вторую строчку взглянул —

             Закапали слезы из глаз.

«Что с моим братом? — Чайлд-Вайет сказал.

             Что нужно ему от нее?

Уж я припасу ему свадебный дар,

             И будет моим — мое!

Пошлю им вдосталь быков и овец,

             И вдоволь бочонков вина,

Пусть будет любовь моя весела,

             А я примчусь дотемна!»

И распоследний в доме слуга

             В зеленом наряде был,

И всяк был весел, и всяк был рад,

             А леди был свет не мил.

И распоследняя дворня в дому

             В сером наряде была,

И всяк был весел, и всяк был рад,

             А леди ребенка ждала.

Меж замком и церковью Девы Святой

             Велели песок насыпать,

Чтоб леди и всем служанкам ее

             По голой земле не ступать.

До замка от церкви Девы Святой

             Постлали ковер золотой,

Чтоб леди и всем служанкам ее

             Земли не касаться простой.

Молебен был, и колокол бил,

             И спать разошлись потом.

Лорд Инграм и леди Мейзри вдвоем

             Лежат на ложе одном.

И, лежа вдвоем на ложе одном,—

             А ложа теплей не найдешь,—

Он, руку свою возложив на нее,

             Сказал: «Ты ребенка ждешь!»

«Я делилась с тобой и раз и другой

             И сказала тебе о том,

Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной

             Со мной был на ложе моем.

Ты слышал слова не раз и не два,

             И слов тех нету честней,

Что юный Чайлд-Вайет, твой брат родной

             Со мной был в светелке моей».

«Отцом ребенка меня назови —

             Я родитель ему один;

Я подарю во владенье ему

             Земли пятьдесят десятин».

«Не будет назван ребенку отцом

             Никто — лишь отец один;

Хотя бы ты во владенье ему

             Пять тысяч сулил десятин».

Тут выступил гневно Чайлд-Вайет,

             Откинул светлую прядь,

И меч он Инграму в сердце

             Вонзил на целую пядь.

И выступил гневно Инграм,

             Откинул светлую прядь

И меч Чайлд-Вайету в сердце

             Вонзил на целую пядь.

Никто не жалел двух лордов —

             Им смерть была суждена.

Жалели все леди Мейзри —

             Рассудка лишилась она!

Никто не жалел двух лордов —

             Им смерть суждена была.

Жалели все леди Мейзри —

             С ума она с горя сошла!

«Дайте, дайте мне посох дорожный!

             Дайте, дайте мне плащ из рядна!

Просить подаянье до смерти

             За девичий грех я должна!

Дайте грошик Чайлд-Вайета ради,

             Ради лорда Инграма — пять,

За то, что честную свадьбу

             С грешной девой надумал сыграть.»