Онлайн чтение книги Горит восток
26

Они сидели рядом. Дробно стучали в окно дождевые капли. Порфирий притворил дверь, и сырой, холодный воздух ночи не полз больше в избу. Клавдея согрелась. Лицо ее горело. Голубое платье было тесновато, резало под мышками.

Ты мне не все еще рассказала… про Лизу… За что ее увели?

Сама ходила я к начальнику спрашивать. — Клавдее вспомнились зеленоватые неподвижные глаза Киреева, его туго напряженная шея. — Государственная она, сказал… политическая. Пойдет в тюрьму или на каторгу… А куда — ничего я не знаю.

Государственная… политическая, — повторил Порфирий.

Начальник, Киреев, стыдил меня, говорил: «Пошла твоя дочь против царя…» А как это, разве я знаю? В народе по-всякому разговаривают. Кто проклинает таких, а кто хвалит. Говорят, политические за нас в тюрьмы идут, для себя ничего им не надо, хотят, чтобы народу легче жилось. Узнать бы у кого… Как узнаешь?

Клавдея, с кем Лиза водилась?

Не знаю я.

Ладно. Найду. Все я узнаю. Все.

Решимость добиться правды, узнать все от людей, через людей — эта решимость захватила Порфирия. Припомнилась Дарья. Мужу ее отрезало ноги на постройке железной дороги. А ведь там, в прислугах, и Лиза жила. Может, знает ее Еремей? К нему в больницу надо сходить. А потом туда, на постройку.

Они оба долго перебирали в памяти все, что было связано с Лизой. Советовались, кого, где и как надо искать, чтобы помог им.

Все было переговорено. Клавдея сидела, поникнув головой; разговор о Лизе навеял ей снова невеселые думы. Порфирий встал, чтобы подбросить щепок в огонь. Ему мучительно хотелось есть. Он давно уже свыкся с тупой, сосущей болью в желудке, — теперь эта боль стала невыносимой, его тошнило, бросало в жар.

Клавдея, поесть бы чего? — Слова сорвались помимо воли Порфирия. Он боролся с собой и не мог. Голод был сильнее всего. — Ты,— тяжело просить даже у родного человека, — ты мне завтра принеси чего-нибудь поесть. Хлеба кусок…

Клавдея вскинула на него печальные глаза. «Принеси!» Будто есть у нее что-нибудь? Будто дом есть у нее?

Порфишенька, нет у меня ничего.

Попроси у хозяев… — Голод выдавил у него эти слова. Он пожалел, что сказал их.

Клавдея покачала головой.

И хозяев никаких нет. Выгнали меня.

Выгнали? — Порфирий не понимал. Он. сам вовсе недавно был во дворе Василева. — Когда? За что тебя выгнали?

И Клавдея начала свой новый рассказ. Говорила, как и в первый раз, подробно, не пропуская ничего и ничего не утаивая. Так ей было легче. Рассказала о своей жизни у Петрухи, потом в городе, у Василевых. Рассказала, как случился пожар в доме Ивана Максимовича и какие тогда ходили по городу сплетни. Потом стала рассказывать и о последнем своем разговоре с Лакричником.

Порфирий все время слушал молча. Тут вдруг он вскочил. Гнев охватил его.

Я поджег дом Василева?! — закричал он, сжимая кулаки. — Гад! Гад Лакричник!.. Это он… Он и про Лизу тогда говорил.

Порфиша, погодь. Погодь, милый, — Клавдея тоже вскочила вслед за ним. Стала рядом, ростом высокая, а Порфирию только лишь до плеча. — Не вини его. За тебя говорил он. Сама слышала я. Прямо в лицо Ивану Максимовичу крикнул, что не ты, а он, сам Иван Максимович, поджигатель.

Слышала? Ты слышала? Так он сказал?

Да. Вот за это и выгнали меня.

Рука Порфирия бессильно опустилась. Все сразу спуталось, смешалось.

Ты сама слышала?

Сама. А прежде, правду тебе сказать, думала и я на него: паскудный он человек.

Слова Клавдеи не успокоили Порфирия. Все прежнее, приглушенное, стертое было временем вновь возникло перед ним… Трактир Митрича. Накрытый мокрой клеенкой стол. Бутылки с рябиновкой, высокие граненые рюмки, веснушчатое, близко придвинутое к нему лицо Лакричника. И жалеюще укоризненный шепоток: «Все мы люди, дело понятное… А вот ежели девушка в невестах друга сердца имеет, с ним целуется, милуется, а потом с грехом замуж идет… Это обман, страшный обман…»

Лакричник говорил: «в невестах друга сердца имеет», а Клавдея твердит — силой взяли ее… Кто лжет? Кому верит»? Как в этом во всем разберешься? Да, конечно, Клавдея не лжет. Зачем теперь ей лгать? Поверить ей… Поверил! Лизе он тоже давно все в сердце своем простил. И грех, и обман… Но Дуньча ему прокричала: «Ребенка своего задушила она!»

И опять заходила вся кровь в нем. Лиза! Лиза!.. Виновная ты или невиновная? Не в грехе своем, не в обмане… Это можно простить! Простил уже… Кровь на руках как простить?

Клавдея, а ты знаешь, где у Лизы… ребенок?

Мертвым родился он.

Ты говоришь… мертвым родился?

Лиза сама говорила Аксенчихе.

Порфирию нечем стало дышать. Он вспомнил влажную, еще хранящую запах. детского тельца пеленку на постели. Значит, ребенок был живой… Живой!..

Порфирий ушел в самый дальний и темный угол. Так, чтобы не видно было, как горе кривит ему губы.

У Лизы ребенок родился живым.

Порфишенька… нет!..

— Живым! Она его задушила. Вот здесь… Это я… знаю… И тогда глухо охнула Клавдея. Припала головой к стене и залилась тихими, безудержными слезами.

Последнее пламя потрепыхало еще на шестке и погасло. Только, как зоркий и бессонный глаз, долго еще теплился и блестел одинокий красный уголек. Потом подернулся пеплом и он.