Онлайн чтение книги Капля воды - крупица золота
Глава двадцать четвертая. АРТЫК В АШХАБАДЕ

шхабадский вокзал напомнил Артыку Бабалы потревоженный муравейник: люди куда-то бежали, переходили с места на место, толкались, шумели.

На площади та же картина: одни спешили к вокзалу, другие, с чемоданами в руках, метались как угорелые в поисках транспорта.

Артык не предупредил о своем приезде никого из ашхабадских друзей и знакомых: его никто не встречал. Но некоторые из мужчин, попадавшихся на его пути, видимо, узнавали Артыка, почтительно с ним здоровались.

Он остановился на краю тротуара, с интересом оглядываясь вокруг. Тут же к нему подошел молодой джигит в добротном костюме, радушно предложил:

— Яшули*, если вас надо подвезти куда-нибудь, — я к вашим услугам.

Артык, поблагодарив предупредительного незнакомца, вежливо отказался.

Видимо, весь его облик вызывал уважение: еще несколько человек вызвались довезти его до нужного места, даже таксист крикнул из своей машины:

— Яшули, хотите ехать — садитесь!

Артык, тронутый участием посторонних людей, благодарно улыбался и качал головой.

Нужный ему дом находился неподалеку от вокзала, и Артыку хотелось пройти по городу пешком.

Степенно шествуя по тротуару, он с изумлением смотрел по сторонам — словно впервые попал в этот город.

Ашхабад восставал из руин — такой знакомый и вместе с тем обновленный, не похожий на себя… На улицах стало больше двухэтажных и трехэтажных домов. То и дело Артык проходил мимо новостроек. По пустырям ползали скреперы, бульдозеры, подъемные краны тянули вверх свои длинные шеи — подобно жирафам. Город предстал перед Артыком не в прежней спокойной красоте, а в буйном росте.

А вот деревья почти не пострадали от землетрясения. В городе давно не было дождей, осень уже приближалась, запыленная листва деревьев начала желтеть, но была пышной и давала густую широкую тень,

У одной новостройки Артык задержался, на его лицо легла печаль. Сейчас здесь возводили двухэтажное здание, а когда-то на этом месте стоял приземистый домик, где жил приятель Артыка со своей семьей из пяти человек. Во время землетрясения дом обрушился и погреб под собой всю семью…

Артык тяжело вздохнул, и в сердце у него закололо. Он скорбно поклонился этому месту, как могиле, где покоились его близкие…

Когда он, пройдя по проспекту Свободы, свернул направо, в переулок, на него чуть не налетел сутулый мужчина в больших очках. Он пронесся мимо, но тут же вернулся и забежал вперед, загородив путь Артыку. Глаза его за толстыми стеклами очков были какие-то растерянные и ошалелые.

— Простите, я, кажется, знаю вас, а?

— Ну, это ты у себя должен спросить, — рассмеялся Артык. — Я лично вижу тебя впервые.

— Ну да, ну да, ну, конечно…

Казалось, этот человек куда-то торопится, и не он остановил Артыка, а Артык его.

— Простите, вы не Артык Бабалы?

Артыку, перед которым маячила сутулая фигура, ничего не оставалось, как подтвердить это предположение.

— Я задерживаю вас, простите. Но такая неожиданная встреча! С самим Артыком Бабалы! Я сразу, вас узнал.

— Прости… — тьфу, черт! — …ты сам-то кто будешь? Что-то я не имею чести тебя знать.

— Мы незнакомы, я узнал вас по снимкам. А я из газеты, корреспондент. Простите, увидел вас — решил воспользоваться случаем. Можно задать вам несколько вопросов?

— Валяй. Только «несколько», а то я спешу.

— Простите… — Очкастый вынул из кармана пиджака блокнот и карандаш. — Вы ведь не в Ашхабаде живете?

— Нет, я приехал из своего аула. Вот как раз с вокзала иду.

— Простите — а куда?

— Вряд ли это интересно газете.

— Ну да, ну да… Конечно… Артык-ага, вспомните какой-нибудь эпизод из времен гражданской войны. Уж простите, что я вам надоедаю. В газете такой эпизод засверкает, как луна в четырнадцатую ночь!

Артык задумался, но не над тем, что рассказать назойливому «простите», а как от него избавиться.

— Слушай, братец, зачем тебе гражданская война? Ведь вы, газетчики, гоняетесь за свежими новостями, а война давно кончилась…

— Простите, но герои ее — живы. И память о ней жива. Ваше имя украсило бы газетную полосу.

— Да как же я что-нибудь вспомню вот так, на ходу?

— А мы вот как сделаем, Артык-ага: я сейчас поймаю машину, мы поедем в редакцию, там я запишу ваш рассказ, а наш фотограф сделает снимок.

— Ох, торопыга!

Очкастый поднял карандаш, упавший в пыль, обдул его, рассеянно уставился на Артыка.

— Простите, что вы сказали?

— Вот что, братец, — Артык начал уже сердиться, но в то же время ему не хотелось обижать настырного газетчика. — Я тебе дам адрес друга, к которому иду, ты загляни туда попозже, тогда обо всем и потолкуем.

Очкастый торопливо записал адрес; вид у него, однако, был разочарованный, как у охотника, упустившего птицу, которая уже залетела в силки.

Сунув газетчику руку, Артык продолжил свой путь, несколько прибавив шагу — словно спасаясь от погони. Он шел, покачивая головой, Посмеиваясь в усы. Чудной этот «простите», ну как муха: суетится, жужжит над ухом… Или все газетчики такие?.. Ха, а ведь он, диктуя очкастому адрес и желая поскорей его спровадить, второпях напутал что-то. Как тот теперь его найдет?

Очутившись возле аккуратного, полного зелени дворика, в глубине которого прятался одноэтажный домик, Артык глянул в листок с адресом и толкнул калитку.

К домику вела дорожка, старательно выложенная кирпичом. Артык не спеша брел по ней, с любопытством осматриваясь. Все здесь напоминало ему собственные двор и сад, только фруктовые деревья: урюк, слива, яблони — были не отборных, а обычных пород. И листва на них чуть привядшая, пожухлая — видимо, и из-за пыли, налетавшей с улицы, и из-за нехватки воды. А вот виноград ему понравился, хотя в основном тут царил сорт «тербаш», — Артык же выращивал у себя в саду и «ак-шерек», и «тайпы», и «хусайни».

Хозяева, муж и жена, заметили из окон, что кто-то к ним пришел. Они вышли из дома и, узнав Артыка, бросились ему навстречу.

Это были старые его друзья: Моммы Мерген и Айджемал, родители Аджап.

Артык поздоровался с ними, как с близкой родней. Моммы Мерген долго тряс ему руку, все приговаривая в радостном возбуждении:

— Ну, удивил, ну, осчастливил!.. Вот уж гость так гость!.. Не гость — ангел, спустившийся к нам с небес!

Артык, которому Моммы и слова не давал вставить, с улыбкой разглядывал давнего друга. Тот мало изменился за то время, пока они не виделись. Все то же доброе выражение лица, и былой блеск не угас в черных, глубоко посаженных глазах, и высокая худощавая фигура сохранила свою статность. Морщин, правда, прибавилось, и короткие усы стали белее, но это не старило Моммы Мергена.

И у Айджемал, полной, белолицей, вид по-прежнему моложавый, несмотря на седину в волосах.

Воспользовавшись паузой в речи мужа, состоявшей из одних восклицаний, она накинулась на Артыка со своими расспросами:

— Как Айна поживает, как ее здоровье?

— О, она до сих пор и считает, и чувствует себя молодой,

— Почему ты ее с собой не взял?

— Исключительно из-за своих феодально-байских пережитков. Вай, как можно — ходить по улицам рядом с женщиной!..

Айджемал лукаво погрозила ему пальцем:

— Ох, притеснитель!.. Моммы у меня такой же. Все не выпускает из рук камчи, которую взял, когда я женой вошла в его дом.

Моммы вздохнул:

— Если бы так!.. К сожалению, революция отняла у нас камчу. И теперь нечем преподать добрый урок иным женщинам…

— Вай! — Айджемал всплеснула руками. — Когда же вы избавитесь от своих феодальных взглядов?

Артык стукнул себя кулаком в грудь:

— Когда наконец получим из рук женщин свободу и равноправие!

— Вах-вах, бедняжки!.. Как не пожалеть вас, несчастных, забитых, изнывающих под женским гнетом!..

Так, шутя, прошли они в дом, и в одной из комнат, просторной, устеленной коврами, гость и хозяин уселись за сачак, подложив под локти подушки. Айджемал принесла им горячий зеленый чай.

— Все-таки я удивляюсь, — сказал Моммы Мерген, — как попал к нам яркий луч, осветивший наш дом? Какой пророк указал тебе, дорогой Артык, на наши двери?

Артык приложил ладонь к сердцу:

— Вот этот пророк! Он прямиком привел меня в твой дом. Правда, с некоторой задержкой…

И он, смеясь, рассказал Моммы о своей встрече с очкастым «простите».

— Слава богу, я, кажется, ошибся, давая ему твой адрес. Не то бы он уже пожаловал сюда, и нам не удалось бы посидеть спокойно…

— Ты возблагодари аллаха за то, что он помог тебе вырваться из рук этого захватчика!

— Поверь, Моммы, нелегко это было…

Артык, проделавший неблизкий путь, с особым наслаждением прихлебывал умело заваренный, хорошо настоявшийся чай.

Он и Моммы ничего пока не говорили о Бабалы и Аджап. Но чувствовали себя родственниками, и это придавало их беседе, их шуткам еще большую теплоту.

Знакомы же они были давно, еще с тридцатого года. Моммы Мерген учительствовал тогда в местности, носящей имя Кырк-куи[9]Кырк-куи — «Сорок колодцев», место между Тедженом и Ашхабадом..

Вокруг простиралась дикая пустыня, где бесчинствовали басмаческие банды, и чтобы работать в этой обстановке учителем, требовалась немалая отвага. Враги советской власти распускали злостные слухи, будто учителя навязывают ребятам русские обычаи, развращают их, растят из них безбожников, «гяуров». Науськиваемые муллами и баями басмачи поджигали школы, зверски расправлялись с учителями.

Дошла очередь и до Моммы Мергена. Как-то вечером, когда он возвращался из школы домой, позади послышался топот копыт. Это басмачи налетели на аул. В первую очередь они спалили школу и бросились искать учителя. Не имея возможности ни спастись бегством, ни оказать сопротивление бандитам, Моммы забрался под старое верблюжье седло, валявшееся в поле.

Его все равно бы обнаружили, но, к счастью, вовремя подоспел отряд Артыка Бабалы. Внезапным наскоком он выбил басмачей из аула, многие бандиты были уничтожены, а их главарь взят в плен.

Тогда-то и встретились впервые Артык Бабалы и Моммы Мерген. Их дружба родилась в огне боя.

И сейчас, за чаем, Моммы предался воспоминаниям:

— До конца жизни не забыть мне той ночи, Артык… Как будто вчера это было: черная кибитка, где помещалась школа, объята пламенем, густой дым поднимается к небу, вооруженные дикари бросают в огонь учебники, а я, скорчившись, лежу под верблюжьим седлом и чуть не плачу от ненависти и бессилия…

— Ты бы должен был оставить это седло на память, ведь оно спасло тебе жизнь,

— Э, нет, своим спасением я обязан не седлу, а храбрым конникам Артыка Бабалы. Он же, целый и невредимый, сидит рядом со мной… Этакой памятной реликвией, которую, слава богу, сохранила судьба.

— Ну, не такой уж «невредимый». В ту ночь шальная пуля рикошетом ужалила меня в бедро. Пришлось мне снять штаны и перевязать рану кальсонами…

— Я и не знал об этом!

— И никто не знал, я уж постарался, чтоб вы ничего не заметили. Рана-то была не слишком почетная… А, ладно об этом. Слушай, а я тебе ни разу не рассказывал, что потом с нами было?

— Ты не очень балуешь своих друзей занимательными историями.

— Я ведь не писатель. Да… Спустя месяц после того, как я нашел тебя под верблюжьим седлом, я и сам чуть не превратился в верблюда. Преследуя басмачей, забрались мы далеко в пустыню. Связь с другими отрядами оборвалась, оказались мы в полной изоляции — от всего, кроме солнца. Ну, оно дало нам жару!.. Песок так накалился, что яйцо можно было испечь. Ну, и у нас внутри все пересохло, в животах и глотках будто костры горели. Скоро опустели и бурдюки с водой, лежавшие в хурджинах, и фляжки. Мы так обессилели от зноя и жажды, что с трудом удерживались в седлах. Кони еле брели по песку, с боков стекала белая пена, высунутые языки висели, как тряпки. Казалось, толкни какого коня пальцем — он тут же замертво рухнет на землю. Тяжелый это был переход… Проводник наш, тоже совсем измученный, уверял, что в низине Готур есть два колодца с пресной водой. Только надежда на эту воду нас и поддерживала. Наконец доплелись мы до этих колодцев. Да… И в отчаянии убедились, что они засыпаны басмачами!

— Вай, что же дальше было? — в нетерпении воскликнул Моммы.

Артык терпеть не мог, когда его перебивали. Взяв пиалу, он отхлебнул чай, произнес нарочито бесстрастным тоном:

— А что дальше? Все.

Моммы, однако, хорошо знал Артыка. Знал, что, если примется его уговаривать, тот начнет ломаться еще больше. Поэтому, приняв безразличный вид, он потянулся за газетой, но Артык, не привыкший останавливаться на полпути, примирительно произнес:

— Ладно, Моммы, считай, что ты меня одолел. Слушай дальше. Колодцы, значит, засыпаны, воды нет и не предвидится, люди и кони совсем выбились из сил. Веселое, в общем, положение. Вокруг — ни кустика. Солнце жарит вовсю. Ребята мои повалились прямо на песок, и кони легли, стали в беспамятстве лизать песок пересохшими языками. Появись тогда хоть двое басмачей, нам бы всем — каюк. Весь мой отряд можно было взять голыми руками. На что уж я выносливый, уж что только не вытерпел на своем веку — и то чуть было не помешался от жажды. Все мое существо, каждая жилка молили: воды!.. Понял я тогда по-настоящему, что значит безводье. У меня не только во рту — даже в носу все ссохлось! Последним усилием воли я убеждал себя: пока не остановится дыхание — ты не сойдешь с коня, не выпустишь из рук оружие! Но как знать, если бы в то время кто-нибудь показал мне миску с водой, я, возможно, сам отдал бы ему и повод Мелегуша, и свою пятизарядку…

— Не верю в это, Артык.

— Побывал бы ты на моем месте!.. Мне казалось, будто все мои внутренности превратились в засохший ил, твердый как камень. В голове у меня помутилось, я глядел на гладкий такыр, а мне чудилось, будто там озеро плещется, и вот я ползу туда, среди отчаянных стонов, и тянусь к воде, а губы касаются огня… Потом мне показалось, что кто-то запел, и чей-то оклик послышался: сюда, Артык!.. Это был голос Айны, она звала меня, а я не в силах был пошевелить пальцем. Тут я впал в забытье…

— Насколько я понимаю, ты все-таки выжил…

— Чудом, Моммы, чудом! Многие из моего отряда так и остались навек в проклятых песках. А я очнулся, почувствовав губами прохладную влагу. Кто-то, по глоткам, поил меня водой. Ах, Моммы, язык мой беспомощен, чтобы описать вкус, живительность этих глотков! Открыв глаза и увидев у своего лица флягу, я жадно ухватился за нее обеими руками. Спаситель мой пытался отнять ее, но я, вцепившись зубами в горлышко, все пил, пил, пока он не догадался приподнять флягу, так что я чуть не захлебнулся. Тут я выпустил ее…

— А я ждал, что ты пригрозишь ему пистолетом!

— Ах, Моммы, это сейчас, сидя дома да попивая чаек, хорошо рассуждать о пистолете. Я и не вспомнил о нем… И слава богу, потому что если бы я напился вволю, то тут же протянул бы ноги:

— Кто же спас тебя?

— Сама судьба. Следом за нами, оказывается, шел караван. С водой, Моммы, с водой! Да, тогда-то я как следует узнал цену воды. И хоть не произнес никаких громких клятв, но про себя решил: весь остаток жизни посвятить борьбе за (воду.

Моммы вздохнул:

— Да, страшная история. Я понимаю тебя, Артык. Ведь сколько мы ни встречались, ты всегда заводил речь о воде. Я бы не удивился, если бы ты сказал, что отправляешься строить Большой канал…

— Э, Моммы, помогать строительству можно и вдали от него. Мой совхоз овец растит — чтобы обеспечить строителей мясом и салом. А когда они пророют канал, мы украсим их головы шапками из каракуля самого ценного сорта — сур.

— Да, Артык, эти герои достойны самых высоких почестей. Проблема воды у нас — это вопрос самой жизни! Недаром молвится: напьется земля — и народ утолит свою жажду, воспрянет к новой жизни!

— Вода для туркмен — это долгожданное счастье. Ведь позади — века безводья…

— Верно, Артык. Ты хоть Ашхабад возьми… У нас до сих пор питьевая вода — это дефицит. Я уж не говорю, что деревья в садах поливать нечем. Так что те, кто строит канал, делают святое дело!

— Поистине святое — я не устаю это твердить. — Артык отпил чай. — И, надеюсь, когда я в следующий раз к тебе приеду, так мы будем пить чай, заваренный амударьинской водой! — Он помолчал, прищурился: — А я ведь недавно побывал на строительстве. Там много наших работает. Ну, и сына навестил… — Он многозначительно глянул на Моммы, тот понимающе улыбнулся. — Не поверишь, Моммы, я прямо рот раскрыл, когда увидел, какие машины роют канал. Ну прямо дэвы* из сказок. Горы земли сразу заглатывают. Скоро, скоро Амударья придет и в Теджен, и в Ашхабад!

В комнату вошла Айджемал, неся блюдо с дымящейся бараниной: аромат свежего, с кровинкой, жаркого растекся вокруг. Моммы переглянулся с женой, и на сачаке появились две пустые пиалы и бутылка, извлеченная из шкафа. Артык покосился на нее:

— На чай вроде непохоже, а, Моммы?

— Это армянский коньяк, дружище, я специально приберег его для такого почетного гостя, как ты.

— Может, пусть стоит, где стоял?

— Коньяк выпускают для украшения сачака, а не шкафа. Он и так старый, выдержанный.

— Не стары ли мы для него?

— Ай, Артык, разве ты не сам говорил: чтобы узнать возраст человека, надо заглянуть к нему в душу, а не в паспорт. А души у нас молодые, верно?

— Я пока и на бренное свое тело не жалуюсь.

— К тому же мы с тобой не так уж часто встречаемся. Так что у нас имеются все основания выпить, и есть за что выпить.

— Тогда наливай! — рассмеялся Артык. — Сразу видно, что учитель — умеешь убедить человека. Выпьем же за счастье наших детей. И за счастье народа нашего!

— За общее наше счастье, Артык!

Они чокнулись, глядя друг на друга с добрыми, светлыми улыбками.