Онлайн чтение книги Картина без Иосифа
Глава 20

Было четверть пятого, когда Линли и Сент-Джеймс подходили по короткой подъездной дороге к дому викария. Машины возле него не было, но в доме горел свет, по-видимому на кухне. Горел он и за шторами в комнате на втором этаже, медовое сияние, на фоне которого они различили похожий на Квазимодо движущийся силуэт, искаженный занавеской на окне. Возле передней двери ждал своего часа какой-то хлам — в основном газеты, пустые бутылки из-под моющих средств и грязные тряпки, от которых исходил специфический запах хлорки, словно бы подтверждавший победу антисептиков в войне за чистоту, которая велась внутри дома.

Линли нажал на кнопку звонка. Сент-Джеймс поглядел через улицу на церковь и нахмурился:

— По-моему, Томми, ей придется покопаться в местных газетах и поискать какую-нибудь информацию о смерти. Не думаю, что епископ Трурский сообщит Барбаре больше, чем мне сказал его секретарь. Разумеется, при условии, что она сумеет к нему проникнуть. Он может морочить ей голову много дней, особенно если есть что скрывать и если Гленнавен сообщит ему о нашем визите.

— Хейверс решит эту задачу, можно не сомневаться. Уверен, тягаться с ней епископу не под силу. В подобных ситуациях ей нет равных. — Линли позвонил еще раз.

— Но если Труро признает, что у Сейджа были сомнительные наклонности…

— Проблематично. Впрочем, сомнительные наклонности — всего лишь одна из версий. Есть еще дюжина других. Какие-то касаются Сейджа, другие миссис Спенс. Если Хейверс что-либо заподозрит, нам, по крайней мере, будет над чем работать. — Линли заглянул в кухонное окно. Над плитой горела маленькая лампочка. В комнате никого не было. — Бен Рэгг сказал, что в доме работает экономка, верно? — Он позвонил в третий раз.

Наконец из-за двери донесся робкий и тихий голос:

— Кто там, скажите, пожалуйста?

— Сотрудники Скотленд-Ярда, — ответил Линли. — Могу предъявить удостоверение, если желаете.

Дверь слегка приоткрылась и тут же закрылась, когда Линли просунул в щель документ. Прошла почти минута. Мимо по дороге пророкотал трактор. На углу автостоянки перед храмом Св. Иоанна Крестителя школьный автобус выплюнул шестерых подростков в школьной форме и затарахтел дальше в гору; на нем горел указатель маршрута — «Боулендский Трог».

Дверь снова открылась. В коридоре стояла женщина. В одной руке она держала удостоверение, другой судорожно сжимала ворот пуловера. Длинные волосы торчали во все стороны, будто наэлектризованные, и скрывали половину лица. Вторая половина оставалась в тени.

— Знаете, викарий умер, — еле слышно пробормотала она. — В прошлом месяце. Констебль обнаружил его на тропе. Он что-то съел. Несчастный случай.

Она говорила то, что им уже было известно, как будто не знала, что Нью-Скотленд-Ярд вот уже сутки рыщет по деревне, расследуя причину этой смерти. Просто не верилось, что в полном неведении, тем более что Линли, хорошенько ее рассмотрев, вспомнил, что это она накануне вечером сидела в пабе с мужчиной, когда там появился Сент-Джон Таунли-Янг и набросился с бранью на ее партнера.

Она даже не пригласила их зайти и дрожала от холода, Линли обратил внимание, что она босая. Он также увидел, что она одета в тонкие серые брюки.

— Можно войти? — спросил он.

— Это был несчастный случай, — сказала она. — Все знают.

— Мы не задержимся. А вам не надо стоять на холоде.

Она еще крепче сжала ворот пуловера, перевела взгляд с него на Сент-Джеймса и обратно, прежде чем впустила их в дом.

— Вы экономка? — спросил Линли.

— Полли Яркин, — ответила она.

Линли представил ей Сент-Джеймса и спросил, можно ли с ней поговорить. Он не мог понять почему, но ему хотелось быть с ней помягче. У нее был какой-то испуганный и жалкий вид. Казалось, она готова сорваться с места и мчаться куда глаза глядят не разбирая дороги.

Она провела их в гостиную, попыталась включить торшер, но он не зажигался.

— Лампочка перегорела, — сказала она и вышла из комнаты.

В сгущавшихся сумерках они увидели, что все пожитки викария уже убраны. Осталась софа, оттоманка и два кресла возле кофейного столика. У противоположной стены высилась до потолка книжная полка, пустая. Возле нее на полу что-то поблескивало, и Линли решил посмотреть. Сент-Джеймс подошел к окну и отодвинул шторы.

— Ничего особенного тут нет. Кусты неухоженные. На заднем крыльце стоят цветы, — бормотал он себе под нос.

Линли подобрал с ковра маленький серебряный шар. Вокруг валялись высохшие кусочки фруктов. Он подобрал один. Запаха никакого. Текстура походит на сушеную губку. Шар соединен с такой же серебряной цепочкой. Замок на цепочке сломан.

— Это мой. — Полли Яркин вернулась, держа в руке лампочку. — А я удивлялась, куда, думаю, он подевался.

— Что это?

— Амулет. Для здоровья. Мама любит, когда я его ношу. Глупо. Как чеснок. Но маму не переубедишь. Она верит в такие вещи.

Линли отдал ей шар. Она вернула ему удостоверение. Ее пальцы казались лихорадочно горячими. Она подошла к торшеру, сменила лампочку, включила и отступила к одному из кресел. Тихонько встала за ним, спрятав за спиной руки.

Линли прошел к софе, Сент-Джеймс за ним. Она кивнула им, приглашая сесть, хотя сама садиться не собиралась. Линли жестом показал ей на кресло, сказав, что много времени беседа не займет, и стал ждать, когда она сядет.

Она неохотно села, держась за спинку кресла. Теперь она оказалась на свету, а ей, видимо, очень этого не хотелось.

Только теперь он заметил, что брюки на ней мужские. Слишком длинные. Она подвернула штанины

— Это штаны, — объяснила она. — Полагаю, вы не возражаете? Я только что упала. Разорвала юбку. Неуклюжая старая корова.

Он перевел взгляд на ее лицо. Из-под волос виден был жуткий красный рубец, тянувшийся до самого рта.

— Неуклюжая, — повторила она и слабо улыбнулась. — Я вечно натыкаюсь на что-то. Жаль, мама не дала мне амулет, помогающий крепче держаться на ногах.

Она прикрыла лицо волосами. Линли удивился. Что она там прячет? Ее лоб блестит от пота — то ли она больна, то ли сильно нервничает.

— Вам нездоровится? — спросил он. — Может, вызвать доктора?

Она опустила подвернутые штанины, чтобы закрыть ноги, и подоткнула их под ступни.

— За последние десять лет я ни разу не обращалась к доктору. Со мной все в порядке. Я просто упала.

— Но если вы ударились головой…

— Просто стукнулась лицом об эту дурацкую дверь, вот и все. — Она осторожно уселась поглубже в кресло, положив руки на подлокотники. Двигалась медленно, скованно, словно раздумывая, как держать себя при гостях. Видно было, что больше всего на свете ей хочется сжаться в комочек и замереть, пока не утихнет какая-то внутренняя боль. Воспользовавшись паузой в разговоре, она сказала: — Церковный совет попросил меня присматривать за домом и привести его в порядок для нового викария. Иногда я работаю слишком много и устаю. Понимаете…

— Вы убирали здесь каждый день после смерти викария? — Это показалось ему невероятным. Дом был небольшой.

— Времени на это уходит много. Надо было привести в порядок вещи, натереть пол воском и все такое.

— Вы хорошо поработали.

— Старалась, чтобы новому жильцу здесь понравилось, когда он будет осматривать дом.

— Мистер Сейдж тоже его осматривал, прежде чем поселиться?

— Ему было все равно. Семьи он не имел. Жил тут один.

— Он когда-нибудь говорил о своей жене? — спросил Сент-Джеймс.

Полли схватилась за амулет, лежавший на ее коленях.

— Жене? Он собирался жениться?

— Он был женат. И овдовел

— Впервые слышу. Я думала… Ну, по-моему, его не очень интересовали женщины.

Линли и Сент-Джеймс переглянулись.

— Почему вы так думаете? — поинтересовался Линли.

Полли взяла амулет, сомкнула вокруг него пальцы и снова положила руку на подлокотник.

— Он всегда разговаривал одинаково с женщинами, которые убирают церковь, и со звонарями. Я всегда думала… Я думала, ну, может, викарий слишком святой. Может, он вообще не думает про женщин и все такое. Ведь он много читал Библию. Он молился. Хотел, чтобы я молилась вместе с ним. Он всегда говорил — день надо начинать с молитвы, дорогая Полли.

— С какой молитвы?

— Господи, помоги мне знать волю Твою и ум мой просвети.

—  Такая молитва?

— Приблизительно. Только более длинная. Я всегда удивлялась, насчет чего Бог должен меня просветить. — Она слабо улыбнулась. — Как готовить мясо? Викарий никогда не жаловался на мою стряпню. Говорил — ты готовишь как какой-то там святой, милая Полли. Забыла кто. Святой Михаил? Он умел готовить пищу?

— По-моему, он боролся с дьяволом.

— А-а. Наверно. Я не религиозная. Я имею в виду церковь и всякие там обряды. Викарий этого не знал, и хорошо, что не знал.

— Если ему нравилось, как вы готовите, он, должно быть, сообщил вам, почему его не будет дома в тот вечер, когда он умер.

— Он только сказал, что обед ему не понадобится. Я не знала, что он собирается уйти. Просто подумала, что ему нездоровится.

— Почему?

— Весь день он сидел в своей спальне и отказался от ленча. Вышел только к чаю, верней, в это время, чтобы позвонить по телефону из своего кабинета, а потом ушел.

— В котором часу это было?

— Около трех, кажется.

— Вы слышали его разговор?

Она раскрыла ладонь и взглянула на амулет. Снова сложила пальцы.

— Я волновалась за него. Мистер Сейдж никогда не отказывался от еды.

— Так вы слышали его разговор?

— Кое-что слышала. Потому лишь, что беспокоилась. Я подслушивала. Просто он плохо спал, наш викарий. По утрам его постель была сильно измята, как будто он всю ночь ворочался. И он…

Линли наклонился вперед, положив локти на колени.

— Все в порядке, Полли. У вас были добрые намерения. Никто не сомневается, что вы не подслушивали.

Казалось, она не поверила, переводя взгляд с Линли на Сент-Джеймса.

— Что же он сказал? — спросил Линли. — С кем говорил?

— Мы не можем судить, что случилось тогда. Мы не можем знать, что правильно сейчас. Все это в Божьих руках, не в наших.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы судить. Что за…

— Нет, — сказала Полли. — Это то, что я слыхала. То, что сказал викарий. «Мы не можем судить, что случилось тогда. Мы не можем знать, что правильно сейчас. Все это в Божьих руках, не в наших».

— Больше он ни с кем не говорил в тот день по телефону?

— Насколько мне известно, нет.

— Он сердился? Срывался на крик?

— Голос у него был усталый.

— После этого вы его не видели?

Она покачала головой. После этого она принесла чай в кабинет, но викарий удалился в спальню. Она пошла туда, позвала пить чай, но он отказался.

— Я сказала — вы ни крошки еще сегодня не ели, викарий, поешьте хоть что-нибудь, я не уйду, пока вы не попробуете эти вкусные тосты. Наконец он открыл дверь. Он был одет, постель заправлена, но я знала, что он делал.

— Что?

— Молился. У него в углу было место для молитвы, с Библией и ковриком для коленопреклонения. Там он и был.

— Откуда вы знаете?

Она потерла пальцем колено и объяснила:

— Его брюки были сильно измяты в тех местах, которые касаются коврика.

— Что он вам сказал?

— Что я, мол, добрая душа, но беспокоиться не нужно. Я спросила, не заболел ли он. Он ответил, что нет.

— Вы поверили ему?

— Я сказала, что он изматывает себя этими поездками в Лондон. Понимаете, он только вернулся оттуда, накануне днем, и выглядел очень усталым, как всегда, когда возвращался оттуда. И сразу начинал молиться. Я даже удивлялась. Ну что такого он делал в Лондоне, чтобы так устать. Может, дорога его изматывала. Ему надо было добраться до станции, купить билет, делать пересадки. Все это утомительно.

— Куда он ездил в Лондон? Зачем?

Этого Полли не знала. То ли по церковным делам, то ли по личным — викарий никогда не рассказывал. Полли могла им сообщить только одно — останавливался он всегда в отеле неподалеку от Юстон-стейшн. Она вспомнила. Интересует ли их, как он называется?

Разумеется, если можно.

Она стала подниматься с кресла и задохнулась от боли.

— Простите, — сказала она. — Я здорово ушиблась. Неуклюжая корова. — Она потихоньку сползла с кресла и оттолкнулась руками, вцепившись в подлокотники.

Линли наблюдал за ней, хмурился, отметив, как странно она придерживала на груди пуловер. Она не выпрямлялась во весь рост. А при ходьбе волокла правую ногу.

— Полли, кто приходил к вам сегодня? — резко спросил он.

Она остановилась как вкопанная.

— По-моему… — Она наморщила лоб и уставилась в пол, будто усиленно припоминая. — Нет. Никого не было.

— Я вам не верю. Ведь вы не упали, верно?

— Упала. Ушибла спину.

— Кто это был? Может, мистер Таунли-Янг? Решил поговорить с вами о тех случаях озорства, которые творятся в Коутс-Холле?

— В Холле? Нет, — искренне удивилась она.

— Значит, насчет последнего вечера в пабе? О мужчине, с которым вы сидели? Ведь это его зять, не так ли?

— Нет. То есть да. Это был Брендан, верно. Но мистер Таунли-Янг сюда не заходил.

— Тогда кто?…

— Я упала. Грохнулась. Поделом мне, впредь буду более осторожной. — Она вышла из комнаты.

Линли вскочил на ноги и подошел к окну. Оттуда шагнул к книжной полке. Потом снова к окну. Под подоконником шипел настенный радиатор, настойчиво и раздражающе. Он попытался повернуть ручку. Она не поддавалась. Он схватил ее крепче, напрягся, обжег руку и выругался.

— Томми.

Он повернулся к Сент-Джеймсу, оставшемуся на софе.

—  Кто?  — спросил он.

— Пожалуй, более важно — зачем?

—  Зачем? Ради бога…

Голос Сент-Джеймса был тихим и абсолютно спокойным.

— Сам посуди. Приезжает Скотленд-Ярд и начинает задавать вопросы. Все должны придерживаться уже установленной версии. Возможно, Полли отказалась. Возможно, кто-то это знает.

— Господи, дело даже не в этом, Сент-Джеймс. Кто-то избил ее. Кто-то…

— Ясно как день, но она не желает говорить. Может, боится. Может, выгораживает кого-то. Мы не знаем. В данный момент гораздо важнее, связано ли то, что с ней случилось, со смертью Робина Сейджа.

— Ты говоришь как Барбара Хейверс.

— Кто-то ведь должен так говорить. Полли вернулась с клочком бумаги.

— Гамилтон-Хаус, — сказала она. — Вот телефон.

Линли сунул бумажку в карман.

— Сколько раз мистер Сейдж ездил в Лондон?

— Четыре. Может, пять. Могу заглянуть в его ежедневник, если вам нужно знать точно.

— Он еще здесь?

— Все его вещи здесь. В его завещании изъявлена воля, чтобы все его вещи были отданы на благотворительность, но не сказано на какую. Церковный совет велел все упаковать и хранить, пока они не примут решение, куда их отправить. Может, хотите на них взглянуть?

— Если можно.

— В кабинете.

Она опять повела их по коридору, мимо лестницы. Очевидно, она только что вытерла пятна на ковре, так как Линли заметил влажные полоски, которых не видел, когда они вошли в дом: возле двери и неровный след до лестницы, где вымыта была и стена. Рядом с урной, стоявшей напротив лестницы, лежал клочок цветной ткани. Когда Полли прошла, Линли поднял его. Это был газ, расшитый золотыми нитками. Вроде индийских платьев и юбок, которые часто продаются на открытых рынках. Он задумчиво повертел его в пальцах, ощутив необычную жесткость, и поднес к свету, который Полли включила, когда они шли в переднюю часть дома. Материал был сплошь в ржавых пятнах. По краям висели нитки — он был оторван от большого куска. Линли рассмотрел его, сунул в карман и последовал за Сент-Джеймсом в кабинет викария.

Полли остановилась у письменного стола. Зажгла на нем лампу, но расположилась так, чтобы ее волосы отбрасывали косую тень на лицо. Комната была заполнена картонками, снабженными надписями. Одна была открыта. В ней лежала одежда; возможно, и брюки, которые надела Полли.

— Много у него было вещей, — заметил Линли.

— Стоящих мало. Просто он не любил ничего выбрасывать. И если я собиралась что-то отправить в мусорный контейнер, приходилось класть эту вещь на его стол, на рабочий поднос, чтобы он разрешил. Он хранил буквально все, особенно то, что было связано с Лондоном. Музейные билеты, одноразовый проездной на метро. Словно сувениры. И вообще собирал всякие странные вещи. Бывают такие люди, верно?

Линли прошелся вдоль коробок, читая наклейки. «Просто книги, книги для туалета, приходские дела, гостиная, церковное облачение, обувь, кабинет, письменный стол, спальня, проповеди, журналы, странные вещи…»

— Что это? — спросил он о последней коробке.

— Вещи из его карманов, вырезки. Театральные программки. Всякая всячина.

— А где ежедневник?

Она показала на коробки, помеченные как «кабинет», «письменный стол» и «книги». Их оказалась как минимум дюжина. Линли стал выкладывать.

— Кто еще просматривал вещи викария, кроме вас? — поинтересовался он.

— Никто, — ответила она. — Церковный совет велел мне все упаковать, запечатать и надписать, но сами они пока не смотрели. Думаю, они захотят сохранить коробку с приходскими делами и, возможно, с проповедями для нового викария. Одежду можно отдать…

— А до того, как вы упаковали вещи в коробки? — спросил Линли. — Кто-нибудь их просматривал?

Она заколебалась.

— После смерти викария, — пояснил Линли, — в ходе следствия кто-то просматривал его вещи?

— Констебль, — сказала она.

— Он один просматривал вещи викария? Вы были с ним? Или его отец?

Она облизнула верхнюю губу.

— Я приносила ему чай. Каждый день. Заходила и уходила.

— Значит, он работал один? — Когда она кивнула, он сказал: — Понятно, — и распечатал первую коробку, Сент-Джеймс — вторую. — Мэгги Спенс была частой гостьей в этом доме, насколько я понимаю. Любимицей викария.

— Пожалуй.

— Они встречались наедине?

— Наедине? — Полли поглядела на костяшку большого пальца.

— Викарий и Мэгги. Они встречались одни? Здесь? В гостиной? Где-нибудь еще? Наверху?

Полли обвела глазами комнату, словно роясь в памяти.

— Главным образом тут, пожалуй.

— Одни?

— Да.

— Дверь была заперта или нет?

Она стала открывать крышку картонки.

— Заперта. В основном. — Прежде чем Линли задал следующий вопрос, она продолжала: — Они любили разговаривать. О том, что написано в Библии. Я приносила им чай. Он сидел в этом кресле, — она показала на мягкое кресло, на котором сейчас стояли три картонки, — а Мэгги на табурете. Вот тут. Перед столом.

На расстоянии безопасных четырех футов, отметил Линли. Интересно, кто поставил так табурет: Сейдж, Мэгги или сама Полли.

— А что, викарий встречался и с другими молодыми людьми из прихода?

— Нет. Только с Мэгги.

— Вам это не кажется необычным? В конце концов, как я понял, при церкви существовал социальный клуб для подростков. Он никогда не встречался с кем-то из них?

— Когда он только приехал сюда, в церкви была устроена встреча с подростками. Чтобы создать клуб. Я напекла для них булочки.

— Сюда приходила только Мэгги? А ее мать?

— Мисес Спенс? — Полли нарочито медленно рылась в картонке. Будто собирала рассыпавшиеся машинописные листки. — Она никогда тут не была, мисес Спенс.

— А звонила?

Полли задумалась. Наискосок от нее Сент-Джеймс рылся в пачке бумаг и листовок.

— Один раз. Ближе к ужину. Мэгги была еще тут. Она велела ей возвратиться домой.

— Она сердилась?

— Трудно сказать. Она просто спросила, здесь ли Мэгги. Я сказала «да» и привела ее. Мэгги говорила в основном — да, мамочка, нет, мамочка и, пожалуйста, послушай, мамочка. Потом пошла домой.

— Огорченная?

— Похоже, да. Словно в чем-то провинилась. Она обожала викария, Мэгги. Он тоже ее любил. Но ее мать была против их дружбы. Вот Мэгги и забегала к нему тайком.

— А ее мать узнавала. Как?

— Люди видят. Сообщают. В такой деревне, как Уинсло, не может быть никаких секретов.

Это утверждение показалось Линли большой натяжкой. В Уинсло один секрет наслаивался на другой, и почти все касались викария, Мэгги, констебля и Джульет Спенс.

— Вот это мы ищем? — спросил Сент-Джеймс, и Линли увидел у него в руках маленький ежедневник в черной пластиковой обложке и спиральном переплете. Сент-Джеймс отдал его и продолжал рыться в картонке.

— Тогда я вас оставлю, — сказала Полли и ушла. Тут же на кухне зашумела вода.

Линли надел очки и стал листать еженедельник в обратном порядке, начиная с декабря, отметив сначала, что хотя двадцать третье было помечено — «Таунли-Янг, бракосочетание», а утро двадцать второго «Пауэр/Таунли-Янг, 10.30», там ничего не было про обед у Джульет Спенс. Однако на листке предыдущего дня имелась пометка. Фамилия «Янапапулис» пересекала по диагонали строчки для записей.

— Когда с ним встретилась Дебора? — спросил Линли.

— Когда мы с тобой были в Кембридже. В ноябре, в четверг. Где-то в двадцатых числах.

Линли полистал ежедневник. Там были пометки, касающиеся жизни викария. Заседания алтарного общества, визиты к больным, собрание клуба подростков, крестины, трое похорон, две свадьбы, сессии, похожие на семейные консультации, презентации перед церковным советом, два церковных собрания в Брадфорде.

Он нашел, что искал, в четверг шестнадцатого — «СС» рядом с часом дня. И тут след терялся. Дальше шли имена, написанные рядом с временем, вплоть до прибытия викария в Уинсло. Имена, где-то фамилии. То ли они принадлежат прихожанам, то ли указывали на лондонские дела Сейджа. Он поднял голову.

— «СС», — сказал он Сейджу. — Что бы это могло значить?

— Чьи-то инициалы.

— Возможно. Но почему-то он больше нигде не использует инициалы. Всюду имена полностью. Непонятно.

— Организация? — Сент-Джеймс задумался. — Сразу на ум приходят нацисты.

— Робин Сейдж неонацист? Тайный скинхед?

— Может, Секретная Служба?

— Робин Сейдж, ланкаширский Джеймс Бонд?

— Нет, тогда было бы написано М15 или 6, верно? Или СИС. — Сент-Джеймс стал складывать вещи обратно в коробку. — Кроме ежедневника, тут ничего нет. Почтовая бумага, визитки — его собственные, Томми, — часть проповеди о лилиях полевых, два пакета семян помидоров, пачка корреспонденции с извещениями о роспуске, о приеме, с заявлениями. Заявление о… — Сент-Джеймс нахмурился.

— Что?

— Кембридж. Частично заполненное. Доктор теологии.

— Ну и что?

— Я не об этом. А о заявлении. Оно частично заполнено. Напомнило мне о том, как мы с Деборой… Не важно. Вернемся к «СС». Что скажешь насчет Социальной службы?

Линли догадался:

— Он хотел усыновить ребенка?

— Или поместить ребенка? Господи. Мэгги?

— Возможно, он счел Джульет Спенс плохой матерью?

— Это могло подтолкнуть ее к крайним мерам.

— Мысль интересная.

— Но об этом никто ни слова не говорил.

— Обычно так и бывает, если, конечно, отсутствует физическое насилие. Ты ведь сам знаешь. Ребенок боится говорить, никому не доверяет. Пока наконец не находит человека, вызывающего у него доверие. — Сент-Джеймс закрыл коробку и заклеил липкой лентой.

— Возможно, мы ошибались насчет Робина Сейджа, — заметил Линли. — Все эти встречи с Мэгги наедине, совращение. А он, возможно, просто хотел сделать доброе дело. — Линли подсел к столу и положил ежедневник. — Но все это только предположения. Мы ничего толком не знаем. Даже не знаем, когда он ездил в Лондон, потому из дневника непонятно, где он находился. Тут только имена и время, разные встречи, но ни одно место, кроме Брадфорда, не упоминается.

— Он хранил все квитанции. — Полли Яркин стояла в дверях. Она принесла поднос с чайником, двумя чашками и блюдцами и помятой пачкой шоколадных хлебцев. Поставив поднос на стол, она сказала: — Квитанции отелей. Он их хранил. Можете сопоставить числа.

В третьей коробке они нашли пачку квитанций Робина Сейджа. Они подтверждали пять его визитов в Лондон, начиная с октября и кончая 21 декабря, когда на листке было написано «Янапапулис». Линли сравнил числа на квитанциях с ежедневником, но нашел толькоТри места, выглядевшие мало-мальски интересными: имя Кейт рядом с полуднем во время первого визита в Лондон 11 октября; на втором телефонный номер; на третьем опять «СС».

Линли набрал номер. Телефонная станция была лондонская. Усталый в конце рабочего дня голос сказал: «Социальная служба», Линли улыбнулся и показал Сент-Джеймсу большой палец. Правда, разговор не дал никаких результатов. Выяснить, зачем Сейдж звонил в эту службу, было невозможно. Там не оказалось никого по фамилии Янапапулис, да и найти социального работника, с которым говорил Сейдж, если такое было вообще, не представлялось реальным. Кроме того, нанеси он визит кому-то в Социальной службе во время одной из своих поездок в Лондон, теперь этого уже не узнаешь — Роберт Сейдж мертв, — но им годилась любая информация. Даже самая незначительная.

— Мистер Сейдж говорил с вами когда-нибудь о Социальной службе, Полли? — спросил Линли. — Может, они ему звонили сюда?

— Из Социальной службы? Вы имеете в виду уход за престарелыми или что-то в этом роде?

— Да, именно. — Она покачала головой. Тогда Линли спросил: — А он никогда не рассказывал о том, что ездил в Социальную службу в Лондон? Ничего не привозил оттуда? Документы, бумаги?

— Что-то может лежать в «странных вещах», — ответила она.

— Где?

— В коробке, где хранятся странные вещи. Открыв ее, Линли обнаружил, что эта коробка представляла собой отражение жизни Робина Сейджа. Она содержала все, от старых схем лондонского метро до пожелтевшей коллекции проспектов по истории края, которые можно купить за десять пенсов в сельских церквах. Пачка книжных обозрений, вырезанных из «Тайме», выглядела достаточно ветхой, и напрашивалось предположение, что они были собраны за много лет, а их беглый просмотр говорил о том, что викарий интересовался биографиями, философией и номинациями на премию Букера. Линли протянул Сент-Джеймсу стопку бумаг, а сам сел за стол и стал просматривать другую. Полли осторожно ходила между ними, поправляла коробки, проверяла, запечатаны ли они. Линли постоянно ловил на себе ее робкие взгляды.

Он быстро проглядел свою пачку. Пояснения к музейным экспозициям; путеводитель по галерее Тернера в Тейте; рецепты ленчей, обедов и чаев; инструкция для электрической пилы; по сборке велосипедной корзины, по очистке утюга с отпаривателем; реклама преимуществ атлетического клуба; листовки, которые можно собрать, гуляя по лондонским улицам. Они включали стрижку («Волосы без проблем», Клэфем-Хай-стрит, спросить Шейлу); зернистые фотографии автомобилей (Новое метро от Ламбета Форда); политические объявления (Лейбористы говорят сегодня 8.00 Кэмден-Таун-Холл); вместе с рекламой и призывами к пожертвованиям от Общества помощи бездомным. Брошюра Харе Кришны играла роль закладки в книге общих молитв. Линли раскрыл ее и прочел отмеченную молитву из Иезекииля: «И беззакон-ник, если обратится от грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет». Он прочел еще раз, вслух, и взглянул на Сент-Джеймса.

— Что там, по словам Гленнавена, любил обсуждать викарий?

— Разницу между тем, что морально, то есть предписано законом, и тем, что правильно.

— Но, согласно этой цитате, церковь считает, что это одно и то же.

— Именно это в церквах и удивляет, верно? — Сент-Джеймс развернул листок бумаги, прочел, отложил в сторону и снова взял.

— Что это было — жонглирование логическими понятиями, когда он говорил о несоответствии морального и правильного? Или способ уклонения от проблем, когда он вовлекал своих коллег-клерикалов в бессмысленную дискуссию?

— Именно так и считает секретарь Гленнавена.

— А может, он сам затруднялся решить дилемму? — Линли снова взглянул в молитвенник. — «…жив будет и не умрет».

— Тут что-то есть, — сказал Сент-Джеймс. — Дата наверху. Одиннадцатое число. Но бумаги сравнительно свежие, так что могут приходиться на один из лондонских визитов. — Он протянул бумаги Линли.

Линли прочел нацарапанные слова: «Черинг-Кросс до Севеноукс, Хай-стрит налево к…» По-моему, это описание маршрута, Сент-Джеймс.

— Совпадает ли дата с какой-нибудь поездкой в Лондон?

Линли вернулся к ежедневнику:

— С первой. Одиннадцатое октября, там значится имя «Кейт».

— Он мог пойти к ней. Возможно, за этим визитом последовали и остальные поездки. В Социальную службу. Даже к… какое там имя в декабре?

— Янапапулис.

Сент-Джеймс быстро взглянул на Полли Яркин и подытожил:

— Этот визит, как и все остальные, мог бы оказаться для нас ключом…

Эти предположения ни на чем не основывались, поэтому и возникали все новые и новые версии. Линли это отчетливо понимал. Никаких доказательств вообще не было, если только кто-нибудь их умышленно не изъял. Ни оружия, оставленного на месте преступления, ни инкриминирующих отпечатков пальцев, ни прядей волос. В общем, ничего, что связывало бы предполагаемого убийцу с ним, то есть жертвой, не считая телефонного звонка, подслушанного Мэгги и нечаянно подтвержденного Полли, а также обеда, после которого заболели все его участники.

Линли понимал, что он и Сент-Джеймс занимаются сшиванием ковра вины из тончайших нитей. Ему это не нравилось. Не нравились ему и признаки интереса и любопытства, которые неумело пыталась скрыть Полли Яркий, сдвигая одну коробку тут, поправляя другую там, вытирая рукавом подставку лампы, чтобы стереть несуществующую пыль.

— Вы ходили на заседание жюри? — спросил он ее.

Она отдернула руку от лампы, будто застигнутая на недозволенном.

— Я? Да. Все там были.

— Почему? Вы давали какие-то показания?

— Нет.

— Тогда?…

— Просто… хотелось узнать, что случилось. Послушать.

— Что именно вас интересовало? Она слегка пожала плечами:

— Что она скажет. Я уже знала, что викарий был у нее вечером. Вообще, все туда пошли. На жюри, — повторила она.

— Потому что это был викарий? И женщина? Или именно эта женщина, Джульет Спенс?

— Не знаю, — ответила она.

— Вам хотелось узнать, что она скажет про кого-то еще? Или про вас?

Она опустила глаза. Этого оказалось достаточно, чтобы он понял, почему она принесла им чай и, когда налила его, не ушла, а стала двигать коробки и наблюдать, как они просматривают имущество викария.