Онлайн чтение книги Картина без Иосифа
Глава 26

Хотя сын Шейлы Янапапулис советовал им позвонить в «Пышные Волосы», Линли решил наведаться туда лично. Он нашел парикмахершу на первом этаже узкого и закопченного викторианского здания на Клэфем-Хай-стрит, зажатого между индийским рестораном и мастерской ремонта электроприборов. Он переехал через реку по мосту Альберт-Бридж и обогнул площадь Клэфем-Коммон, где Семюель Пепис провел свои преклонные годы в любви и заботе. Во времена Пеписа это место называлось «Райский Клэфем», но тогда это была деревня, ее коттеджи и прочие постройки разместились по дуге от северо-восточного угла коммон — общинной площади, — с полями и садами на месте нынешних тесных улиц, появившихся вместе с железной дорогой. Площадь осталась почти нетронутая, но выходившие на нее прелестные виллы почти все давно обветшали и сменились менее изысканными и величавыми постройками девятнадцатого столетия

Дождь, начавшийся накануне днем, лил не переставая, когда Линли ехал по главной улице. Он превратил обычный набор придорожных товаров — газеты, мешки, пакеты и прочий хлам — в намокшие комки всех цветов радуги. Пешеходов словно ветром сдуло. По тротуару брел единственный мужчина в твидовом пальто, небритый, что-то бормоча себе под нос и накрыв голову газетой. И еще дворняжка обнюхивала башмак, лежавший на перевернутом деревянном ящике.

Линли отыскал место парковки на Сент-Льюк-авеню, схватил зонтик и пальто и зашагал к парикмахерской. Очевидно, дождь испортил дела и там. Линли открыл дверь, и в нос ему ударил отвратительный, едкий запах жидкости, которую парикмахерша наносила на голову женщине лет пятидесяти, делая ей перманент. Клиентка сжимала в кулаке номер «Ройел мансли», журнала, рассказывающего о жизни королевской семьи, и говорила:

— Королева-то, глянь-ка, Стейс? Платье, которое она надела на Королевский балет, стоит не меньше четырех сотен квидов.

— Что ж, порадуемся за нее, — последовал ответ Стейс; в нем прозвучало что-то среднее между вежливым энтузиазмом и тяжелой досадой. Она наносила химический состав на каждую из маленьких розовых палочек на голове клиентки и в этот момент поглядела на свое отражение в зеркале. Она разгладила свои брови, по цвету точно такие же, как и ее черные, прямые словно шомпол волосы, и тут увидела Линли, стоявшего за стеклянной перегородкой, которая отделяла крошечную приемную от остальной парикмахерской.

— Мы не обслуживаем мужчин, милок. — Она кивнула в сторону соседнего кресла, и от этого движения ее длинные серьги заколыхались, издав звук кастаньет. — Я знаю, что во всей рекламе говорится про унисекс, но это по понедельникам и вторникам, когда тут работает Рог. Как видите, его нет. Сегодня, я имею в виду. Только мы с Шейлой. Извините.

— Вообще-то я ищу Шейлу Янапапулис, — ответил Линли.

— Правда? Она тоже не обслуживает мужчин. То есть, — она подмигнула, — не обслуживает их таким образом. А что до другого… ну, ей всегда везет, верно? — Она крикнула в глубь парикмахерской: — Шил! Иди сюда. Твой день настал.

— Стейс, я сказала тебе, что уйду, ладно? У Линуса болит горло, я всю ночь не спала, на сегодня никто из клиентов у меня не записан, так что оставаться мне совершенно нет смысла. — Движение в задней комнатке сопровождалось голосом грустным и усталым. С металлическим звуком защелкнулась сумочка; щелкнула дверца шкафчика; по полу зашлепали ноги, обутые во что-то просторное.

— Он симпатичный, Шил, — сказала Стейс, снова подмигивая. — Тебе не захочется такого упустить. Поверь мне, детка.

— А тогда мой Гарольд займется с тобой? Ты этого…

Она появилась из двери, накидывая черный шарф на волосы — короткие, искусно подстриженные и окрашенные в белый цвет, какой бывает только при обесцвечивании волос или у альбиносов. При виде Линли она заколебалась, сверкнув на него голубыми глазами, оценив пальто, зонтик и прическу. Сразу же ее лицо сделалось осторожным, птичьи очертания носа и подбородка смягчились. Но только на мгновение; потом она резко вскинула голову и сказала:

— Я Шейла Янапапулис. Кто хочет со мной познакомиться?

Линли достал удостоверение:

— Скотленд-Ярд. Криминально-следственный отдел.

Она застегивала зеленый макинтош, и, когда Линли представлялся, движения ее пальцев замедлились.

— Значит, полиция? — сказала она.

— Да.

— Только я не смогу вам рассказать ничего интересного. — Она повесила сумочку на руку.

— Я долго вас не задержу, — сказал Линли. — И, боюсь, это важно.

Вторая парикмахерша повернулась к ним и спросила с некоторой тревогой в голосе:

— Шил, может, позвонить Гарольду? Игнорируя ее, Шейла спросила:

— Важно для чего? Неужели кто-то из моих мальчиков наозорничал утром? Я оставила их сегодня дома. Они болеют.

— Не знаю.

— Они всегда балуются с телефоном. Джино набирал номер 999 и кричал «пожар». Получил за это порку. Но он просто глупый, как и его отец. Может что-нибудь отколоть, лишь бы насмешить всех вокруг.

— Я здесь не из-за ваших мальчиков, миссис Янапапулис, хотя Филипп сказал мне, где вас искать.

Она застегнула ботики на щиколотках, с легким стоном распрямилась и потерла кулаками поясницу. Только теперь Линли увидел то, чего не замечал раньше: она была беременна.

— Мы можем где-нибудь поговорить? — спросил он.

— О чем?

— О мужчине по имени Робин Сейдж. Ее руки взлетели к животу.

— Вы его знаете? — спросил он.

— Знаю? Ну и что?

— Шил, я звоню Гарольду, — сказала Стейс. — Он едва ли будет доволен, что ты разговариваешь с копами, и тебе это известно.

Линли сказал Шейле:

— Раз вы все равно собираетесь домой, давайте я вас подвезу. По дороге мы поговорим.

— Послушайте. Я хорошая мать, мистер. Никто не скажет другого. Спросите кого угодно. Хотя бы Стейс.

— Святая мученица, — сказала Стейс. — Сколько раз ты ходила в старых туфлях, лишь бы твои ребята получили кроссовки, какие им нравятся? Сколько раз, Шил? А когда ты в последний раз была в ресторане? А кто гладит белье, если не ты? А сколько обновок ты купила себе в прошлом году? — Она перевела дыхание. Линли воспользовался этим моментом.

— Я расследую убийство, — сказал он.

Единственная клиентка салона опустила свой журнал. Стейс прижала к груди бутылочки с химией. Шейла уставилась на Линли и, казалось, взвешивала его слова.

— Чье? — спросила она.

— Его. Робина Сейджа.

Ее лицо смягчилось, и бравада исчезла. Она тяжело вздохнула:

— Тогда ладно. Я живу в Ламбете, мальчики меня ждут. Если вы хотите поговорить, поедем туда.

— У меня тут машина, — сказал Линли. Когда они выходили на улицу, Стейс крикнула им вслед:

— Я все же позвоню Гарольду.

Дождь лил как из ведра. Линли раскрыл зонтик, и хотя его хватило бы для обоих, Шейла блюла дистанцию и достала свой собственный зонтик, маленький и хлипкий. Она не произнесла ни слова, пока они не сели и машину и не двинулись в сторону Клэфем-роуд и Ламбета.

— Ваша машина, сэр, — произнесла она наконец. — Надеюсь, там есть сигнализация, иначе на ней не останется и болта, когда вы выйдете из моей квартиры. — Она с уважением погладила кожаное сиденье. — Они такие, мои мальчики.

— У вас трое детей?

— Пятеро. — Она поправила воротник макинтоша и посмотрела в окно.

Линли искоса взглянул на нее. Держала она себя чуточку вульгарно, во всяком случае, не выглядела матерью пятерых детей. Пожалуй, ей не было и тридцати.

— Пятеро, — повторил он. — Много хлопот с ними?

— Сейчас налево, — сказала она. — Надо выехать на Саут-Ламбет-роуд.

Они проехали в сторону набережной Альберта, а когда угодили в пробку возле вокзала Вокс-холл, она показала ему проезд через лабиринт переулков, и он в конце концов вывел их к блочному дому-башне, где жила ее семья. К двадцатиэтажному, из стали и бетона, без всяких украшений, окруженному тоже сталью и бетоном. Из колористической гаммы в нем доминировал цвет ржавого чугуна и желтовато-бежевый.

Лифт, в котором они поднимались, пропах мокрыми пеленками. Задняя стенка была оклеена объявлениями о собраниях жильцов, телефонами организации по борьбе с преступностью и кризисных горячих линий на любые темы, от изнасилования до СПИДа. На боковых стенках висели потрескавшиеся зеркала. Двери казались змеиным гнездом из неразборчивых граффити, среди которых выделялись написанные красным слова «Гектор сосет член».

Пока они поднимались, Шейла стряхнула зонтик, сложила, убрала в карман, сняла с головы шарф и взбила прическу, так что она приобрела некоторое сходство со слегка поникшим петушиным гребнем.

Наконец, двери лифта раздвинулись, и Шейла, сказав «сюда», повела его по узкому коридору в заднюю часть здания. С каждой стороны шли двери с номерами. За ними играла музыка, бормотал телевизор, звучали голоса. Кричала женщина «Билли, отпусти!», плакал ребенок

Из квартиры Шейлы раздался детский крик: «Нет! Не буду! Ты не заставишь меня!» — а за ним грохот барабана, причем барабанщик не отличался талантом. Шейла открыла ключом дверь, распахнула ее и крикнула:

— Ну-ка, мальчики, кто поцелует мамочку?

Ее мгновенно окружили трое маленьких мальчиков, они сгорали от нетерпения выполнить просьбу матери, и старались перекричать друг друга.

— Филипп говорит, у нас есть мозг, а у нас его нет, правда, мамочка?

— Он заставил Линуса съесть на завтрак куриный бульон!

— Гермес надел мои носки и не хочет их отдавать, а Филипп говорит…

— Где же он, Джино? — спросила Шейла. — Филипп! Иди к своей мамочке.

Стройный и смуглый мальчик лет двенадцати показался в дверях кухни с деревянной ложкой в одной руке и кастрюлей в другой.

— Делаю пюре, — сказал он. — Всегда эта противная картошка разваривается. Опять я прозевал.

— Ты сначала поцелуй свою мамочку.

— Ай, ладно.

— Нет, не ладно. — Шейла показала на свою щеку. Филипп подошел и нехотя чмокнул. Она слегка потрепала его и схватила за волосы, где торчала пластмассовая пластинка, которой он причесывался. — Перестань подражать отцу, Филипп. Ты меня сводишь с ума. — Она засунула пластинку в задний карман его джинсов и слегка шлепнула по заду. — Вот это мои мальчики, — сказала она Линли. — Мои необыкновенные парни. А это дядя-полицейский. Так что смотрите не балуйтесь.

Мальчики вытаращили на Линли глаза. Он старался не смотреть на них. Они выглядели скорей как ООН в миниатюре, чем как родные братья, и было очевидно, что ее слова «твой отец» были неоднозначны для каждого из детей.

Шейла представила их, кого-то целуя, кого-то потрепав за ухо, кого-то похлопав по щеке. Филип, Джино, Гермес, Линус.

— Мой ягненочек Линус, — сказала она. — Всю ночь я не спала из-за его горла.

— И еще Пинат, — сказал Линус, хлопая мать по животу.

— Верно. И сколько всего получится, милый?

Линус поднял руку, растопырил пальцы, улыбнулся, шмыгнув носом.

— Сколько? — повторила мать.

— Пять.

— Молодец. — Она пощекотала его живот. — А тебе сколько лет?

— Пять!

— Правильно. — Она сняла макинтош и отдала Джино вместе с сумкой, сказав: — Сумку отнеси на кухню. Раз Филипп готовит пюре, я сделаю отбивные. Гермес, оставь в покое барабан и вытри Линусу нос. Господи, только не рубашкой!

Мальчики двинулись следом за ней на кухню — одну из четырех комнат, выходивших в гостиную, вместе с двумя спальнями и ванной. Квартира была забита пластмассовыми грузовиками, мячами, двумя велосипедами и кучкой грязного белья. Окна спален смотрели на другой блок дома-башни, а их мебель состояла из двух пар двухэтажных кроватей в одной комнате и двуспальной кровати с детской колыбелькой в другой.

— Гарольд звонил сегодня после полудня? — спросила Шейла у Филиппа, когда Линли вошел в кухню.

— Не. — Филипп тер кухонный стол посудным полотенцем, серым от старости. — Тебе надо прогнать этого парня, мам. Он для нас плохая новость.

Она зажгла сигарету, не вдыхая, положила на пепельницу и стояла, глубоко дыша, над струившимся из нее дымом

— Не могу, милый. Пинат нуждается в отце.

— Да. Ну а курить ему вредно, верно?

— Я ведь не курю. Где ты видишь, что я курю? Ты видишь у меня во рту сигарету?

— Так тоже вредно. Ты ведь дышишь! Дышать тоже вредно. Мы все можем умереть от рака.

— Все-то ты у нас знаешь. Совсем как…

— Как мой отец

Она достала из шкафа сковородку и пошла к холодильнику. На нем висели два листка, приклеенные желтой лентой. ПРАВИЛА — было напечатано на одном, ДЕЛА — на другом. По диагонали на обоих кто-то нацарапал: «Насрать». Шейла сорвала листки и внимательно посмотрела на мальчишек. Филипп занимался у плиты картошкой. Джино и Гермес возились у ножек стола. Линус засунул руку в коробку с воздушной кукурузой, оставленной на полу.

— Кто из вас это сделал? — грозно спросила Шейла. — Ну-ка, я хочу знать. Кто это сделал, черт побери?

Все молчали, косясь на Линли, словно он явился, чтобы арестовать их за это преступление. Она скомкала листки и швырнула на стол.

— Какое правило номер один? Что у нас всегда считалось правилом номер один? Джино?

Он спрятал руки за спиной.

— Уважение собственности, — сказал он.

— А чья была эта собственность? Чью собственность ты решил перечеркнуть?

— Не я!

— Не ты? Не ври. Кто затевает у нас любое озорство, если не ты? Возьми эти листки в спальню и перепиши десять раз.

— Но ма…

— И никаких отбивных и пюре, пока не сделаешь. Понял?

— Я не…

Она схватила его за руку и толкнула в сторону спальни:

— И не показывайся, пока не сделаешь то, что я велела.

Остальные мальчики лукаво переглядывались, когда он ушел. Шейла вернулась к столу и вдохнула еще дыма.

— Не могу послать это к едрене фене, — сказала она Линли, кивнув на сигарету. — Что угодно могу, а это нет.

— Я и сам курил, — ответил он.

— Да? Тогда вы понимаете. — Она достала из холодильника отбивные и положила на сковороду. Включила горелку, обняла Филиппа и поцеловала в висок. — Боже, какой ты красивый парень, ты это знаешь? Еще лет пять, и девчонки будут без ума от тебя. Будут липнуть к тебе как мухи.

Филипп усмехнулся и стряхнул с себя ее руку:

— Ма!

— Да, тебе это понравится, когда повзрослеешь. Совсем…

— Как мой отец.

Она ущипнула его за попку.

— Засранец. — Она повернулась к столу. — Гермес, следи за отбивными. Принеси сюда стул. Линус, накрывай на стол. Я должна поговорить с джентльменом.

— Я хочу кукурузу, — заявил Линус.

— Не на ленч.

— Я хочу!

— А я сказала: не на ленч. — Она выхватила у него коробку и бросила в шкаф. Линус заплакал. — Замолчи! — прикрикнула она и, повернувшись к Линли, добавила: — Как его отец. Ох уж эти греки. Позволяют сыновьям делать что угодно. Хуже, чем итальянцы. Пойдемте отсюда.

Сигарету она захватила с собой в гостиную. Остановилась у гладильной доски, чтобы обмотать истерзанный провод вокруг утюга. Ногой отодвинула в сторону огромную бельевую корзину.

— Хорошо посидеть, — вздохнула она, присаживаясь на софу с подушками в розовых наволочках. Сквозь прожженные в них дыры виднелась изначальная зеленая обивка. Стену за софой украшал большой коллаж из фотографий. Большинство из них — моментальные снимки. На некоторых были взрослые и непременно один из ее детей. Даже на фотографиях свадьбы Шейлы — она стояла рядом со смуглым мужчиной в очках с металлической оправой и характерной щелью между передними зубами — запечатлены маленький Филипп, наряженный как носитель колец, и Джино, которому было года два.

— Ваша работа? — поинтересовался Линли, кивая на коллаж

Она изогнула шею, чтобы взглянуть, что он имел в виду.

— Вы спрашиваете, я ли это сделала? Да. Мальчики помогали. Но в основном я сама. Джино! Возвращайся на кухню. Ешь свой ленч

— Но листки…

— Делай, что я говорю. Помоги своим братьям и заткнись.

Джино поспешил на кухню, бросил осторожный взгляд на мать и опустил голову.

Шейла стряхнула пепел с сигареты, подержала ее под носом, а когда снова положила в пепельницу, Линли спросил:

— Вы видели Робина Сейджа в декабре, верно?

— Перед самым Рождеством. Он пришел в салон, как и вы. Я думала, ему нужна стрижка-новый стиль но он хотел поговорить. Не так Здесь. Как и вы

— Он сказал вам, что он англиканский священник?

— Он пришел в одежде священника, или как там она называется, но я сразу смекнула, что он мог ее просто надеть. Социальная служба присылает своих людей разнюхивать, что да как, а одевают их как священников, разыскивающих грешников. Я нагляделась на таких, можете мне поверить. Они являются сюда по крайней мере два раза в месяц, ждут как стервятники, чтобы я ударила кого-нибудь из своих сыновей, тогда они смогут забрать их у меня и определят, как они считают, в приличный дом. — Она невесело засмеялась. — Могут ждать до посинения Старые трепаные козлы.

— Почему вы решили, что он из Социальной службы? У него была какая-нибудь бумага от них? Или он показал вам свою визитную карточку?

— Так он себя держал, когда пришел сюда. Сказал, что хочет поговорить о религии. Типа, куда я посылаю своих детей, чтобы они узнали про Иисуса? И ходим ли мы в церковь и в какую? Но все время оглядывал квартиру, словно прикидывал, хватит ли места для Пината, когда он родится. Еще он хотел поговорить со мной о том, что значит быть матерью, в чем выражается моя любовь к ним, а также как я приучаю их к дисциплине. Социальные работники вечно долдонят об этом. — Она включила лампу. Ее абажур был накрыт красным платком. Когда лампочка горела, большие пятна клея под тканью выглядели как Америка. — Вот я и подумала, что это мой новый социальный работник и вырядился так, чтобы меня обмануть.

— Но ведь он не говорил вам об этом.

— Он просто смотрел на меня так же, как они, сморщив лицо и нахмурив брови. — Она забавно изобразила фальшивое сочувствие. Линли не сдержал улыбки. Она кивнула. — Они тут шныряют с тех пор, как я родила первого ребенка, мистер. Никогда не помогают и ничего не могут изменить. Они не верят, что ты лезешь из кожи вон, пытаясь сделать как лучше, а если что-то случается, то виновата всегда ты. Я их ненавижу. Это по их вине я потеряла мою Трейси Джоан.

— Трейси Джонс?

— Трейси Джоан. Трейси Джоан Коттон. — Она показала пальцем на студийную фотографию в центре коллажа. На ней смеющийся ребенок в розовом держал серого мягкого слона. Шейла дотронулась пальцами до снимка. — Моя малышка, — сказала она. — Такой была моя Трейси.

У Линли волосы встали дыбом. Она сказала про пятерых детей. Он решил, что она считает и будущего ребенка. Он встал с кресла и внимательней рассмотрел снимок. Ребенку было четыре или пять месяцев.

— Что с ней случилось? — спросил он.

— Однажды вечером ее украли. Прямо из моей машины.

— Когда?

— Не знаю. — Шейла торопливо продолжала, когда увидела выражение его лица: — Я зашла в паб, чтобы встретиться с ее отцом. Оставила ее спящей в машине. А когда вышла, ее уже не было.

— Как давно это случилось?

— В прошлом ноябре исполнилось двенадцать лет. — Шейла снова переменила позу, отвернувшись от снимка, и потерла глаза. — Ей было шесть месяцев, моей Трейси Джоан, когда ее украли. А эта проклятая Социальная служба не только не помогла мне, но и натравила на меня местную полицию.

Линли сидел в «бентли». Он думал, не закурить ли ему снова. Еще он вспоминал молитву из Иезекииля, помеченную в книге Робина Сейджа: «И беззаконник, если обратится от грехов своих, какие делал, и будет соблюдать все уставы Мои и поступать законно и праведно, жив будет и не умрет». Он понял все.

Вот чем все закончилось: он хотел спасти ее душу. А она хотела спасти ребенка.

Интересно, с какой дилеммой столкнулся священник, когда наконец нашел Шейлу Янапапулис, подумал Линли. Ведь его жена наверняка сказала ему правду. Правда была ее единственной защитой и лучшим аргументом, который должен был убедить его простить ей ее преступление, совершенное много лет назад.

Послушай меня, возможно, говорила она ему. Я спасла ее, Робин. Хочешь знать, что в бумагах Кейт говорилось о ее родителях, о социальной среде и о том, что с ней произошло? Хочешь знать все или намерен клеймить меня, не выслушав мои доводы?

Возможно, он захотел это узнать. Ведь он был порядочным человеком, старался поступать правильно и по совести, а не только так, как предписывает закон. Так что он наверняка выслушал факты и проверил их сам, в Лондоне. Сначала поехал к Кейт Гиттерман и выяснил, что его жена в самом деле имела доступ к детским делам, потому что ее сестра в те давние годы работала в Социальной службе. Потом сам отправился в Социальную службу, чтобы проследить судьбу девочки-матери, чей ребенок в два месяца уже был со сломанной ножкой и трещиной черепа, а потом похищен на улице. Собрать эту информацию оказалось несложно.

Матери было пятнадцать. Отцу тринадцать. Девочка просто не выжила бы у них. Ты можешь это понять, Робин? Можешь? Да, я забрала ее, Робин. И не раскаиваюсь.

Он приехал в Лондон. Увидел то же самое, что и Линли. Встретился с ней. Возможно, сидел и разговаривал в тесной квартире. Возможно, приехал Гарольд и сказал: «Как мой ребеночек? Как моя сладкая мамочка?» — и положил на ее живот свою волосатую лапу с золотым обручальным кольцом. Возможно, слышал шепот собиравшегося уйти Гарольда в коридоре: «Сегодня не могу, детка. Только не надо сцен, Шил, я просто не могу».

Ты хоть представляешь, сколько шансов Социальная служба дает склонной к насилию матери, прежде чем забирает у нее ребенка? — спрашивала она. Ты хоть знаешь, как трудно доказать факты насилия, если ребенок не может говорить, а мать дает логичное объяснение несчастного случая?

— Я никогда не тронула и волоска на ее голове, мистер, — сказала Шейла. — Но они мне не верили. О, они оставили ее у меня, потому что ничего не смогли доказать, но заставили меня ходить на занятия, и я должна была являться к ним каждую неделю и… — Она сердито раздавила сигарету. — Она оставалась с Джимми С ее проклятым папашей. Она плакала, и он не знал, как заставить ее замолчать, и когда я оставила ее с ним всего на час, Джимми сделал больно моей малышке. Он потерял терпение и… Он швырнул ее… Об стенку… Сама я никогда бы… Но никто мне не верил, а он не признался

И вот, когда ребенок пропал, а юная Шейла Коттон-тогда-еще-не-Янапапулис поклялась, что он был похищен, Кейт Гиттерман позвонила в полицию и сообщила им свою профессиональную оценку ситуации. Они поглядели на мать, оценили уровень ее истерии и начали искать труп, вместо того чтобы искать потенциальный след, оставленный похитителем ребенка. И никто из тех, кто проводил расследование, никогда не связал самоубийство молодой женщины у берегов Франции с похищением ребенка в Лондоне, случившимся через три недели.

— Но ведь они не смогли отыскать тело, правда? — сказала Шейла, вытирая щеки — Потому что я никогда ее не обижала. Это был мой ребенок. Я любила ее. Любила. — Когда она заплакала, мальчики появились в дверях кухни, а Линус прошел на цыпочках через гостиную и залез к ней на софу. Она прижала его к себе, покачивала, прижавшись щекой к его макушке. — Я хорошая мать, это точно. Я забочусь о своих мальчиках. Никто не скажет, что это не так. И никто, черт побери, никто не отберет их у меня.

Сидя в «бентли» с запотевшими стеклами, глядя на проносящиеся перед ним по Ламбет-стрит машины, Линли вспоминал конец истории о женщине, уличенной в прелюбодеянии. Это насчет камней. Только мужчина без греха — и интересно, подумал он, что камнями забрасывали мужчины, а не женщины — мог стать судьей и исполнить наказание. Всякий, чья душа оказалась не без пятен, должен был отойти в сторону.

Поезжай в Лондон, если не веришь мне, вероятно, сказала она своему мужу. Проверь мои слова. Посмотри, лучше ей было бы жить с женщиной, которая разбила ей голову?

Вот он и приехал. И встретился с ней. Потом принял решение. Он был не без греха и понимал это. Его неспособность помочь своей жене справиться с горем, когда умер их собственный ребенок, привела к тому, что она пошла на это преступление. Как мог он теперь поднять на нее руку с зажатым в ней камнем, когда был виновен, хотя бы частично, в том, что она сделала? Как мог начать процесс, который погубил бы ее безвозвратно и губительно отразился на ребенке? Была ли она в действительности лучше для Мэгги, чем эта беловласая женщина с ее чудесными мальчиками и их отсутствующими отцами? А если и была, мог ли он закрыть глаза на преступление, назвав его возмещением за еще большую несправедливость?

Он молился, чтобы уразуметь разницу между тем, что морально, и тем, что правильно. Его телефонный разговор с женой в тот, последний день его жизни позволял понять, какое он принял решение. Мы не можем судить, что случилось бы тогда. Не можем знать, что правильно сейчас. Все это в Божьих руках, не в наших.

Линли взглянул на карманные часы. Половина второго. Он полетит в Манчестер, возьмет напрокат «рейнджровер» и к вечеру прибудет в Уинсло.

Взяв автомобильный телефон, он набрал номер Хелен. Она сразу все поняла, как только услыхала его голос.

— Можно мне с тобой? — попросила она.

— Нет. Сейчас я не гожусь для компании. И потом тоже.

— Это не важно, Томми.

— Важно. Для меня.

— Мне хочется как-то помочь.

— Тогда будь здесь для меня, когда я вернусь.

— Как это?

— Я хочу вернуться домой и чтобы слово «дом» означало в моем сознании тебя.

Ее молчание затянулось. Ему показалось, что он слышит ее дыхание, но понимал, что такое невозможно из-за скверной слышимости. Вероятно, он слышал лишь себя.

— Что мы будем делать? — спросила она.

— Любить друг друга. Женимся. Родим детей. Станем надеяться на лучшее. Господи, я не знаю, что еще, Хелен.

— Какой ужас. — Ее голос звучал мрачно. — Что ты собираешься делать?

— Собираюсь любить тебя.

— Я спрашиваю не об этом. Об Уинсло. Что ты намерен сделать?

— Я хочу решить, кем мне быть — Соломоном или Немезидой.

— Ой, Томми.

— Ой, Томми. Повтори еще. Ты говори так иногда. И сейчас это очень уместно.

— Я буду здесь. Всегда. И когда все останется позади. Ты это знаешь.

Медленно, очень осторожно он положил телефон на место.