Онлайн чтение книги Кингсблад, потомок королей Kingsblood Royal
36

С самого основания Федерального клуба в нем не числилось ни одного еврея, ни одного музыканта, ни одного учителя и очень мало членов демократической партии. Это не было оговорено уставом. Такой оговорки не требовалось.

Здесь заслуженные миллионеры Гранд-Рипаблик вроде Хайрема Спаррока каждый вечер играли в бридж или в трик-трак, ровно в одиннадцать часов прерывая игру для стакана горячего пунша. Клубные лакеи, правда, не были природными англичанами и не обучались прислуживать лордам, но лицезрение тюдоровских физиономий клубных завсегдатаев в какие-нибудь полгода сглаживало эти недочеты, и всякий заслуженный член клуба, завидев в фамильном склепе чужого, считал своим долгом подозвать Джимса и пропыхтеть: «Это еще кто? Вышвырнуть его вон!» Столпы клуба находили возникновение в городе новых предприятий вульгарным, ибо, по их мнению, в Гранд-Рипаблик и так уже было вполне достаточно денег.

Большая часть этих денег принадлежала им.

Ни у кого не хватило бы смелости выдвинуть в члены клуба Рэнди Спрюса или Уилбура Федеринга; Кертису Хавоку не предлагали баллотироваться, несмотря на солидное положение его отца; а Нийл Кингсблад был избран главным образом потому, что приходился зятем Мортону Бихаусу. Избрание его брата Роберта можно было объяснить только недоразумением.

Среди событий светской жизни Гранд-Рипаблик самым значительным был Холостой Вечер Воспоминаний в Федеральном клубе, устраивавшийся ежегодно между рождеством и Новым годом, что позволяло членам клуба спасаться от младших членов семьи, особенно докучавших им на святках, и сулило тихие радости мужской беседы. Являться полагалось в смокингах; меню не обходилось без бараньих отбивных; такие безделки, как салат и мороженое, исключались. Все это очень походило на холостой обед, которым Дж.П.Морган-старший угощал короля Эдуарда VII, но называлось ужином и происходило в зале Пиллсбери, в мужественной атмосфере дубовых столов, изразцовых каминов и оловянных кружек.

В этом году собрание украшала целая галерея Спарроков, Уоргейтов, Бихаусов, Грэнников, Тарров, а также один Хавок, один Тимберлейн, один Дровер, один Марл, один Пратт, один Трок, один генерал, один капитан 3-го ранга и один епископ епископальной церкви.

Нийл, постоянно чувствовавший себя так, словно под ногами у него скат обледенелой крыши, не хотел идти, но пришлось, чтобы не обиделся мистер Пратт. Он не забыл взять с собой свой золотой портсигар и оставить дома свои новые взгляды. До ужина он довольно искусно лавировал, чтобы не столкнуться с братом Робертом и Харолдом Уиттиком, и держался поближе к Роднею Олдвику.

После ужина началось священнодействие — появились длинные глиняные трубки и кружки с горьким элем, который почти все они терпеть не могли и сменили на виски, как только сочли, что это уже не будет нарушением ритуала. Потом, задрав ноги на стол, что тоже считалось обязательным для всех, кроме примерно шестидесяти процентов страдавших подагрой, они приступили к традиционной процедуре — коротким юмористическим речам, нередко включавшим важные конфиденциальные сообщения финансового порядка. Соблюдение тайны в большой мере гарантировалось присутствием и честным словом Грегори Марла, крупного, флегматичного мужчины, потомственного владельца обеих газет, выходивших в Гранд-Рипаблик.

Председатель клуба доктор Рой Дровер предоставил слово Роду Олдвику.

Доктор Дровер любил пошутить, но сейчас он произнес серьезно и внушительно:

— Не обещаю вам на сегодня коротких выступлений. То, что имеет нам сообщить наш друг майор Олдвик, так важно, что я дал ему зеленый свет на неограниченное время.

Подстриженные ежиком волосы Рода, его широкие плечи и тонкая талия вызывали в памяти всякие слова из Киплинга: сирдар, саиб, сипай, долг, сила, нищий, туземец, каста, пария, кровь; беззаботно ответил полковника сын, голос крови во мне не угас; твой сын молодец, отважный боец, он Квислингом будет у нас. А в голосе Олдвика звучал лай плац-парада, смягченный адвокатскими модуляциями.

По его словам, поведение всех наших белых войск в Европе доставило ему большую радость. «Не консервы и не патроны, а боевая доблесть — вот что давало нам силу». Но он должен отметить одно чрезвычайно печальное обстоятельство, а именно — поведение наших солдат евреев и негров.

Десять минут он с увлечением громил евреев, а затем продолжал:

— Эти самые меньшинства любят прихвастнуть в своих крамольных газетках, но на поле чести они не выдерживают, кишка тонка, особенно у темнокожих братьев. Не посетуйте за грубое солдатское выражение, от них смердит!

(Нийл посмотрел на страдальческое лицо брата, на Уэбба и Экли Уоргейтов, которые принимали на завод квалифицированных рабочих-негров. Уэбб — среднего калибра бухгалтер в очках, вечно дрожащий над балансом, и Экли — бухгалтер мелкого калибра, еще не научившийся дрожать.)

Речь Олдвика стала размеренной и твердой:

— Я лично свободен от предрассудков, наша армия и флот свободны от предрассудков, господь бог, надо полагать, свободен от предрассудков. Мы надеялись, что эти шоколадные джентльмены кое-чему научились за прошлую войну. В этой войне мы дали им все шансы — у нас даже был один генерал негр и немало полковников! А сегрегация если и проводилась, так только по просьбе самих же цветных командиров, которые откровенно признавали, что их черные барашки не доросли до общения с белыми.

Я сам видел, как во время атаки тихий маленький сержант ариец в очках сдерживал целую ораву черных солдат, вздумавших удирать во главе с огромным детиной, у которого хватило нахальства нацепить, на плечи две полоски; увидев меня, этот «капитан» только заулыбался, как дурак. Зато когда доходило до ухаживаний за простодушными французскими крестьянками, тут эти косолапые кавалеры не знали страха!

Однако, если говорить о зверствах и безобразиях негров, какие мне лично пришлось наблюдать, то хуже всего был случай, когда один из них — очевидно, с пьяных глаз — имел наглость заявить рослому ирландцу из американской военной полиции: «Вот меня отправят домой по состоянию здоровья, тогда уж я обслужу вашу девушку за вас». Не знаю, право, насколько это было законно, и узнавать не собираюсь, но могу вам сказать, что этого голубчика хоронили без воинских почестей!

(Смех и аплодисменты.)

Где же выход? Мне кажется, наш новый друг и сочлен Люциан Файрлок может предложить нам единственный выход: это полная сегрегация , которая столь успешно проводится на Юге и которой, надо надеяться, скоро потребуют повсеместно у нас на Севере. Мне бы хотелось, чтобы в будущей войне негров даже не называли солдатами, чтобы их обрядили не в форму, а в комбинезоны и силой сгоняли в рабочие команды.

(Нийл посмотрел на Люциана Файрлока, сидевшего рядом с Дунканом Браулером, вице-президентом компании Уоргейта. Видимо, Люциану было так же неловко выслушивать комплименты Рода, как сидеть, положив ноги на стол.)

— А теперь, — продолжал Род, — я должен сообщить вам кое-что о неграх, живущих здесь у нас, в Гранд-Рипаблик. Когда мы уходили отсюда, чтобы с оружием в руках защищать наши мирные жилища, негры здесь были наперечет, и все больше скромные, работящие старики вроде Уоша, который с детства всем нам чистил башмаки и был доволен этим, дай ему бог здоровья, и которого все мы любили и уважали.

Но, возвратившись с фронта, мы увидели, что в наше отсутствие сюда проникли сотни цветных самого худшего типа, а за ними тянутся и все их вшивые, немытые и незваные родственники с Юга, где от них рады избавиться, и на наших глазах создается такой очаг черной смуты, что расовые беспорядки совершенно неизбежны, а всему виной — ложный либерализм, слепая терпимость по отношению к неграм.

(Майор Родней Олдвик никогда не говорил «ниггер». Он не произнес бы этого слова, даже участвуя в линчевании.)

Сейчас мы имеем здесь уже около двух тысяч этих сынов и дочерей мумбо-джумбо, а скоро их будет двадцать тысяч, и прекрасный город будет загрязнен, заражен, погублен, если мы этому не воспрепятствуем .

Я по собственному почину собрал сведения о нескольких негритянских агитаторах, которые пытаются посеять смуту на наших заводах и фабриках, и хочу рассказать вам об этих небезынтересных субъектах, которые, хотя большинство из вас о них и не слышало, готовятся отнять у вас ваши предприятия, джентльмены, и, прибавлю, имеют все шансы добиться успеха, если вы не проснетесь и не приметесь за дело очень, очень энергично!

(При этом возгласе из детективной мелодрамы все подняли головы.)

Они хотят заставить профсоюзы, которые до сих пор обычно не принимали черных или обезвреживали их, выделяя в особые псевдосоюзы, они хотят заставить их широко открыть свои двери, чтобы каждый черный чурбан-землекоп мог войти туда и даже занять должность.

Скоро вы увидите такую картину: дюжий черный профсоюзник является к вам в кабинет, усаживается, не снимая шляпы, пыхтит вам в лицо дешевой сигарой и учит вас, как вести дело, на создание которого вы отдали лучшие годы своей жизни. Да, да, а черные, как сажа, девицы будут требовать «права» пользоваться той же уборной, что и ваши дочери и ваши изящные секретарши!

И вы, джентльмены свободных профессий, вы, врачи, и мои коллеги юристы, и даже лица духовного звания, не думайте, что вас это не коснется! Если вы не примете нужных мер, вас заставят брать на работу темнокожих секретарей и бухгалтеров, — и вы, умные люди, возглавляющие наше общество, допустили, чтобы этот заговор составился у вас под носом!

(Впечатление было потрясающее. Все знали, что Род Олдвик — хороший малый, храбрый солдат, способный юрист, но он, оказывается, еще и недюжинный мыслитель и оратор! Да он, пожалуй, со временем подойдет на пост губернатора или сенатора Соединенных Штатов!)

А теперь совершенно конфиденциально, чтобы вы могли защитить себя, свою честь и свой бизнес, я назову вам коноводов этого заговора — образованных негров, устроившихся на теплых местечках и не имеющих ни малейшего права вмешиваться в дела рабочих организаций.

Самый опасный из них — некий Клемент Брэзенстейн, профессиональный агитатор с темным прошлым. Он не живет здесь постоянно, но, как тать, пробирается сюда под покровом ночи, чтобы подстрекать к мятежу здешних, очень, кстати сказать, активных предателей. В число их входит некий Райан Вулкейп, бывший солдат, выгнанный из армии за неподчинение приказам, и Сьюзен, она же София Конкорд, медсестра городской больницы, получающая жалованье из налогов наших сограждан, из ваших и моих денег, чтобы сеять разрушительную пропаганду среди безобидной негритянской бедноты!

В том же заговоре участвует весьма подозрительный черный горлодер-проповедник, известный одураченной им пастве как «евангелист» Брустер, который кощунственно использует церковную кафедру для распространения красной доктрины восстания рабов, и бывший рабочий с фабрики патентованных средств, который выдумал, будто он ученый-химик, и именует себя «доктор» Ашер Дэвис.

Все эти милые личности непрерывно поддерживают связь с еврейскими чиновниками в Вашингтоне, у которых есть тайный план: сделать КНРР — Конспирацию Негодяев, Разлагающих Республику, — основным законом страны, подменить ею наш Американский Образ Жизни и принудить каждого промышленника держать на работе целую кучу негров, независимо от того, нуждается он в них или нет. По всей Америке подготавливают они этот неслыханный переворот — от рыбоконсервных заводов старой Новой Англии до киностудий Голливуда, — не верьте мне на слово, джентльмены, а почитайте, что пишут сами негры в своих возмутительных газетах!

Однако здесь, в Гранд-Рипаблик, они проявляют особое коварство, и с ними из вечера в вечер встречаются некоторые белые люди, и притом не евреи, не бродяги или преступники, а люди нашего с вами круга!

(Род торжествующе окинул глазами аудиторию, на секунду взгляд его задержался на Нийле, и тот безмолвно ответил ему: «Хорошо, Род. Я готов».)

Род продолжал:

— Присутствующие здесь сегодня Уоргейты и Дункан Браулер достойны самой сердечной похвалы за то, что они в своем великодушии дали огромному количеству черных джентльменов возможность показать, на что они способны.

Нужно сказать, что эти левые, эти витающие в облаках мечтатели из Вашингтона утверждают, будто бы цветные братья не уступают белым рабочим в точности, дисциплинированности и качестве работы. Но я уполномочен заявить, что Уэбб, Экли и Дунк пришли к совершенно иному выводу, и в ближайшее время общая картина на заводах Уоргейта значительно изменится и ухмыляющимся черным рожам будет уделено в ней куда более скромное место!

(Нийл посмотрел на Экли, в лесном домике которого они так весело провели вечер две недели назад. Вид у Экли и у его отца был смущенный, но они не пытались возражать.)

Итак, джентльмены, я нарушил традицию и не старался вас посмешить, потому что тем из нас, кто стоял под огнем неприятеля, будет не до смеха, пока мы не убедимся, что вы намерены сохранить для нас то, что мы сохранили для вас ценой своей крови, — чистую, честную, незапятнанную страну свободной конкуренции и инициативы — Америку Отцов Основателей!

В знак одобрения они застучали кружками по столу и разбили свои глиняные трубки.

Нийл думал: «Вот оно. Пора. Идет смотритель тюрьмы со священником».

Доктор Дровер призвал к молчанию, чтобы поблагодарить оратора, и тут Нийл поднялся с места. Он заговорил бесстрастно, как чиновник, делающий очередной доклад, и все прислушались. Славный малый этот Кингсблад, неглуп, и перспективы прекрасные — он ведь служит во Втором Национальном, зять Морта Бихауса.

— Я был ниже майора Олдвика чином, — сказал Нийл, — но я должен его поправить.

Глаза его встретились с испытующим взглядом Рода.

— Джентльмены, то, что Олдвик сказал о солдатах-неграх, — это бахвальство пополам с враньем. Это вредная чепуха.

Род было поднялся, чтобы перебить его, но Нийл упорствовал:

— Ты свое сказал, Род.

Доктор Дровер бормотал что-то председательское, но доктор Генри Спаррок тявкнул:

— Дайте ему слово!

По всей комнате шел ропот: «Пусть говорит!» — и зловещий шип: «Интересно, что он скажет!»

Роберт Кингсблад вскочил с места и стонал, страдальчески сгорбившись: «Замолчи, Нийл! Ради бога!» — а Нийл не спеша продолжал:

— Олдвик ни слова не сказал ни о доблести, проявленной неграми, ни о подлых попытках офицеров и унтер-офицеров с Крайнего Юга разложить нашу армию путем разжигания расовой ненависти. Да я и не ожидал этого от человека, делающего политическую карьеру. Но его утверждения относительно доктора Дэвиса, доктора Брустера и мисс Конкорд — это уже просто ложь, и он даже имена их исказил. Мне стыдно, что я сидел здесь и слушал, потому что…

Отчаянный голос Роберта — может, он и не сознавал, что говорил вслух, — молил его: «Нийл, не надо!»

— …потому что, — продолжал Нийл, — во мне самом есть то, что вы называете «негритянской кровью».

Все словно окаменели.

— Я негр всего на одну тридцать вторую, но в понимании Люциана Файрлока и его друга — мистера Уилбура Федеринга…

Люциан отозвался, не повышая голоса:

— Он мне не друг, Нийл!

— Ну, хорошо, по принятому на Юге толкованию, которое южане навязали немудрящим карьеристам вроде Олдвика, это значит, что я — стопроцентный негр. Отлично. Я согласен. И никто из моих друзей не внушает мне большего уважения, чем доктор Дэвис, доктор Брустер, мисс Конкорд и мистер Брэзен стар ! Я очень рад, что я негр, джентльмены, и очень оптимистически смотрю на будущее моего народа, и на этом кончим.

Бун Хавок протянул:

— Давно пора.

В последовавшей затем какофонии Нийл расслышал голос Пратта, визгливо утверждавшего, что все это неуместная шутка, расслышал истерические опровержения Роберта и обрывок спора между Файорлоком и Браулером по поводу квалификации Аша Дэвиса. Вся эта болтовня потонула в яростном реве дородного подрядчика Буна Хавока, который орал на Браулера:

— Вы еще рассуждаете, умеет ли какой-то ниггер отличить пробирку от собственного пальца, когда тут такое творится — член клуба признался, что он ниггер, и всех нас покрыл позором! Кому интересно слушать о черных солдатах…

Полковник Леви Тарр начал было:

— Мне интересно! Дискриминация, которой они подвергаются…

Доктор Рой Дровер приглушил его:

— К черту! Как председатель этого клуба предлагаю немедленно принять заявление мистера Нийла Кингсблада о выходе из членов — сию же минуту.

Нийл смотрел не на Дровера, а на Рода Олдвика — спокойного, улыбающегося, злобного.

Заговорил Грег Марл:

— Рой! Прежде чем мы предпримем этот шаг, я предлагаю разойтись по домам и все обдумать, а завтра можно назначить комиссию для разговора с Нийлом. Пока же я обещаю, что мои газеты будут молчать и информационные агентства ничего не узнают, если только это будет от меня зависеть и если все вы сумеете держать язык за зубами.

Судья Кэсс Тимберлейн твердо заявил:

— Не знаю, насколько это было умно с его стороны, но, во всяком случае, Нийл показал, что он не трус, а нам нечего зря горячиться.

Экли Уоргейт — Нийл когда-то играл с ним в шашки и обыгрывал его — Экли крикнул:

— Конечно, нам нечего горячиться, но я и сейчас знаю, как я смотрю на это дело. Я всегда считал Нийла своим другом и с удовольствием принимал его у себя. Я как будто всегда хорошо к нему относился. И я возмущен тем, что он, притворясь белым, пролез ко мне в дом и держал себя с моей женой и детьми как равный. Могу заверить его и вас, что больше этого не случится.

Джад Браулер — добрая душа, самый старый и верный друг — встал с места и заявил:

— По-моему, все это глупости! Все мы знаем, что Нийл — замечательный парень, а уж лучшего друга во всем городе не найти. Ну что такое одна тридцать вторая негритянской крови? Все равно он здесь самый белый человек, и я от него не отступлюсь.

Разгорелся неистовый спор, и под шум его Нийл вышел из комнаты. Он устал. Он не мог больше слышать их голосов. Словно занавес опустился между ним и этими белыми людьми. Разрыв с белой расой был куда важнее, чем разрыв с Федеральным клубом.

Джад Браулер нагнал его в вестибюле и пробурчал:

— Черт возьми, и дурак же ты, брат, что выболтал это, но мы за тебя постоим. Приходи к нам с Вестл обедать, вот хоть во вторник, на Новый год, и мы все обсудим. Идет? Ну вот и отлично.