Онлайн чтение книги Конец старых времен
ОТРАДА В БЛЕСКЕ

Охота состоялась на другой день. Я поднялся с постели в шесть утра. Под окнами стучали лошадиные копыта, вселяя веселье. Начинался декабрьский день. Небо висело низко, темнота отступала медленно. Я спустился. Егеря наши уже позавтракали и теперь коротали время в предсказаниях — будет дождь или нет. Я довольно долго пробыл с ними, ибо у меня нет привычки обжор садиться за еду, едва продрав глаза.

В том крыле замка, где жил Стокласа, одно за другим освещались окна. Я угадал, что барышня Михаэла только что встала, и отдал распоряжение отворить восточные и южные ворота, ибо дороги к нашему замку ведут именно с этих сторон света.

— Запомни, — сказал я привратнику, чтобы вознаградить его за неприятную необходимость поработать натощак, — до тех пор, пока твой хозяин не покинул ложа, ворота должны быть на замке, но лишь только он встанет — он уже готов встретить гостя. Так учили еще во времена Безусого короля[4]Прозвище чешского короля Ладислава Погробка (1453–1457)., к твоему сведению, шляпа!

За подобными развлечениями дождались мы восьми часов, а с ними и первых гостей. Во двор замка начали съезжаться коляски и автомобили, закрытые и открытые, роскошные и потрепанные, каждый экипаж в своем роде. Все разных марок, разного цвета и системы. Отрада помнит чертовски славные времена, но, видит бог, общество, собиравшееся у нас теперь, тоже было великолепно. Широкоплечие господа, дамы без бюста, дамы с ружьями, гермафродиты, охотники, амазонки — все одеты по последней моде. И все успели позавтракать дома! Михаэла, стоя на лестнице, встречала гостей. Пора мне было вслед за приглашенными войти в приготовленные покои.

Я поздоровался со Стокласой и спросил о графе Коде — ответа не было. Дамы и господа пребывали в некотором замешательстве, и никто не обращал на меня внимания. Я повернулся к старым знакомым — Сюзанн сделала вид, что занята, а мисс Эллен не соизволила мне ответить.

Надо сказать, что Эллен родом из какой-то приозерной шотландской глухомани. Бог знает, чего она только не перевидала в жизни, но у нас ей была предначертана роль английской дамы, и славная Эллен (волей-неволей) держится как мисс из великосветского романа.

Дамы столпились кучкой, господа выстроились вдоль стен. Один стоял, скрестив ноги, другой барабанил пальцами по столу, третий теребил пуговицу на рукаве.

Вам это нравится? Скажете — непринужденность? О, даже чрезмерная! От такой непринужденности разит потом и старанием показать хорошие манеры. Бог ты мой, да ведь люди герцогского воспитания не боялись запнуться или сказать глупость! На это всегда закрывали глаза, по я еще не слыхивал похвалы человеку, который до того следит за своим языком, что и слова не вымолвит. Что сказали бы вы, если б я, покраснев до корней волос, стал перед вами пень-пнем и только и делал, что сжимал и разжимал пальцы, не зная, из какой бочки черпать разговор? Как так? Молчать перед столь избранным обществом? Молчать при барышнях, которые влезли в охотничьи штаны и явились стрелять дичь?

В прежние времена таких сирен и амазонок у нас собиралось в подобных случаях — не счесть. Ни одна из тогдашних графинь не была достойна башмачки почистить нынешним барышням, а слышали бы вы, как мы их встречали! И видели бы, как оживленно вели себя дамы! Все болтали враз, щебетали, егозили, чихали, перебрасывались колкостями, стремясь перекричать друг дружку, — и поднимали такой шум, что у меня голова шла кругом.

А мужчины! Входили, покашливая, и тотчас за рюмки, а потом, упершись ладонями в колени, начинали врать как по-писаному. Да, господа, то были люди не чета нынешним! Куда вам до них с вашими «позвольте заметить» да «я бы хотел упомянуть»! Нет, те не торчали бы у стен, ладонь на галстуке, другая у рта и локти к бокам…

Пан Стокласа представил меня десятку гостей — тот помещик, этот советник, один — начальник ведомства, другой — адвокат, третий — фабрикант, и так далее, бодро-весело, вплоть до секретарей. Господа пожимали мне пальцы, дамы разрешали поцеловать себе ручку. Я не мог глаз от них оторвать. Некоторые были очень красивы, но более прочих мне понравилась одна блондинка по имени Элеонора. Как только я сумел приблизиться к ней, я постарался рассмешить ее и, чтоб подбодрить, захохотал сам, издавая звуки, похожие на те, с какими рвется материя.

Кое-кто из мужчин оглянулся на меня, выказывая удивление. Это меня смутило, но один гость, славный человек по имени Якуб Льгота, подошел ко мне и сказал, что я ему нравлюсь.

— К черту жеманство! — проговорил он, кладя мне руку на плечо. — Смейтесь себе во все горло! Давайте, давайте! А коли знаете какую-нибудь веселенькую историю — выкладывайте!

Желая выразить признательность этому доброму человеку, я рассказал ему — так, чтоб никто не слышал, — случай с доктором Дювалем, когда мадемуазель де Перьен утратила девственность.

Выслушав анекдот, пан Якуб Льгота подозвал своего сына, которого звали Ян, и, заявив ему, что я не лишен остроумия, прибавил:

— Держись образованных людей!

Я протянул Яну руку, готовый заключить с ним дружбу, ибо, сказать по правде, отец его был одним из влиятельнейших людей в республике.

Человек, с которым я только что беседовал, то есть пан Якуб, ходил размашисто, имел лицо герцога, а осанку маршала. Он не сделался министром и не принял вообще никакого поста потому, что всего этого (а может, и большего) мог достичь, когда ему заблагорассудится. Я давно слышал о нем и знал, сколь длинна его рука. И я подумал: «Бернард, этот любезный господин, возможно, изменит твой удел. Постарайся ему понравиться. Он лидер помещичьего крыла крупнейшей политической партии. Это современный князь, а подобные молодцы многое могут. Держись его, Бернард, держись изо всех сил!»

Размыслив потом, что может сделать Якуб Льгота для моего хозяина, я начал кое-что понимать. «Так вот в чем штука! — сказал я себе. — Вот зачем Стокласа устроил эту пышную охоту, вот зачем пригласили мы графа Коду! Верно, верно! Ведь у этих двоих (то есть у пана Якуба и Коды) где-то за границей нескончаемая судебная тяжба, а за нашими блюдами и бутылками они прекрасно могут договориться. Приглашение графа — поистине добрая услуга пану Якубу, Да, тут мы сделали правильный ход, и адвокат лопнет со злости…»

Нашего поверенного звали доктор Пустина. Я знал, что после войны он возглавил крыло мелких землевладельцев той же партии, в которой верховодил пан Якуб Льгота. Адвокат сей притворялся бедняком (хотя денежки у него водились). Известно было еще, что он имеет виды на барышню Михаэлу. Я же у него впал в немилость. Он не переваривал меня и готов был в ложке воды утопить. За что? Ах, господа, есть ли у вас другая причина отказываться от копченого окорока с горохом, кроме той, что вам это блюдо не по вкусу? Я, кажется, никогда не наступал доктору на мозоль. Он не выносил меня просто потому, что терпеть меня не мог. Я платил ему тем же.

Полагаю, вы не хуже моего отличите архипройдоху от честного малого. Представьте же себе мужчину с удлиненной физиономией, клочкастыми бакенбардами и с румянцем, который то появляется, то исчезает, наподобие морских приливов и отливов. Что касается роста, то адвокат наш достигал ста семидесяти сантиметров, нос у него был римский, а челюсти — как у летучей мыши. Он слыл щеголем, но мне казался отвратительным, точно так же, как и барышне Михаэле. Звали его Йозефом. Он вел дела нашего хозяина при покупке Отрады, и я уверен, что водил Стокласу за нос. Его главной целью было жениться на Михаэле. Прочее же занимало его лишь во вторую очередь — когда-нибудь потом, быть может, после свадьбы, когда речь пойдет уже о его собственной выгоде. Крыло мелких землевладельцев, которым верховодил наш адвокат, имело кое-какое влияние в партии, но до пана Якуба всем было далеко! Право, сравнивая этих двоих, я не мог не пожалеть адвоката. Куда ему с его юридическими крючками до пана Якуба! Что пану Якубу вся политика мелких хозяев!

Присутствие знатных гостей придавало мне смелости. Я пил, как губка, и вот захотелось мне поехиднее проехаться на счет адвоката. Однако люди, подобные ему, везде себя чувствуют как рыба в воде, я же (всего лишь жалкий библиотекарь и простак) почитался в замке чуть повыше лакея и чуть пониже повара. Трудно мне было уязвить Пустину. Его окружали высокопоставленные чиновники, и я заметил, что адвокат разговаривает с ними даже чуточку свысока.

Между тем пан Якуб допил чай, поставил чашку на столик, откашлялся и подошел к группе вокруг нашего поверенного. Чиновные гости расступились — и оба петуха от политики оказались нос к носу.

Что у вас новенького, доктор? — спросил пан Якуб.

Трудимся изо всех сил, и наша идея обретает почву под ногами.

Должен ли я понимать это буквально?

Игра слов здесь не к месту! — отрезал адвокат, но пан Якуб не дал ему продолжать.

Безусловно! — перебил он Пустину, и смех его отдался писклявым эхом в толпе секретарей. А старый толстяк, поискав глазами, потянулся к бокалу.

Я все поставил на службу… — начал было снова адвокат, и снова пан Якуб перебил его:

О, об этом сейчас не время. Но, слыхал я, вы отлично наладили дело — говорят, все теперь пляшут под вашу дудку. Сколько у вас организаций? О, так много? Смотрите, приятель, как бы они вас не захлестнули!

Крестьянство — опора государства!

И вы из этого выводите заключение, что крупные помещики — враги его?

Тут наш адвокат принимает позу праведного старца на ярмарочных образках и продолжает излагать принципы своей райской экономики. Он ополчается на поместья, превышающие дозволенные размеры; по его мнению, в крупных землевладениях есть что-то от нечистого.

Государственное хозяйство? — говорит он. — Что? Как? Государственный надзор? Разве это не одно и то же? Разве подобные стремления не на руку разрушительным идеям социализма? Разве помещики старого закала вместе с чужаками и крикунами не мешают нормальной жизни нации? Дайте людям немного земли — не так чтоб чересчур, но и не мало! Дайте им столько земли, сколько им требуется, — и увидите, как расцветет мирный труд, увидите, как будут опровергнуты мягкотелый гуманизм и учение, чуждое нам!

Право, этому я верю, — ответил пан Якуб. — Но, друг мой, как же тогда вы осуществляете свои обязанности по отношению к пану Стокласе? Бог ты мой, да ведь вы, с вашими принципами, отдадите ехму вместо Отрады лишь какую-нибудь горстку овса! И неужто не больно будет вашему сердцу, когда разделят угодья, составляющие столь великолепное целое, — а если их расчленить, они будут означать не более, чем триста голосов? Друг мой, друг мой! Вижу, вы сторонник отживших методов вести хозяйство!

И, смеясь, пан Якуб кладет руку на адвокатское плечо. Тут пошли комплименты, и оба лидера, естественно, согласившись в самых принципиальных вопросах, направились к столу осушить по бокалу вина.

Беседа меж тем оживилась.

Красный цвет содержимого бутылок перебросился уже на щеки гостей, их языки развязались. Кто-то упомянул о затруднениях с валютой, кто-то пережевывал закон, подрезающий крылья помещикам, — мне же казалось, что у всех разговоров единый смысл и что с небольшими отклонениями о том же самом толковали и прежние бароны, когда они на этом же месте пили из этих же бокалов. Ьсли позволите, я сведу все речи воедино, выразив содержание их стихами:

Всей родины моей, ее густых лесов, поместий с скотными дворами, ее долин, и гор, и рек, обильных рыбой, давно уж мало мне. Неутолим мой голод — и я хочу всего во сто крат боле.

Вам это кажется признаком глупости или алчности? Приглядываясь к духу и меряя только дух, вы убедитесь, что события не слишком набегают друг на друга. Мир не меняется. Герцог Марцел пел ту же песенку, что и пан Стокласа, а того одушевляло то же стремление и те же желания, что и его гостей.

Время приближалось к десяти, и общество расходилось все больше. Там блеснет плешь пана советника, тут вспыхнет зрачок одной из дам, здесь спорят о продаже лошадей, там о болотах, которые осушат в этом году, и со всем этим мешаются похвалы угощению.

— Что касается муки и ввоза пшеницы, то тут разговор будет короткий… — расслышал я слова соседа.

Меня удивляли оживление и шум, возраставшие все более и более. Интересы скрещивались, сталкивались, подобно молниям, или текли в едином русле — по законам, напоминающим правила карточной игры. Господин слева от моего соседа, будучи владельцем прядильной фабрики, судил о пошлинах совершенно иначе, чем тот, кто только что кончил говорить — вернее, кричать, будто его режут. Ах, черт, как разошлись господа! Они размахивали руками, то и дело хватая собеседника за пуговицу, обстряпывали свои делишки, изъясняясь уже до того откровенно, что я даже пожалел старого герцога. В сравнении с этими господами он был просто недотепа и размазня, и я беру обратно все мои похвалы в его адрес.

В этой неразберихе я старался держаться поближе к пану Якубу, выжидая минутку тишины, чтобы отпустить какую-нибудь остроту о пронырливых адвокатах; и я был настолько глуп, что в болтовне своей коснулся брачных планов Пустины. Ах я старый осел! До тех пор я и не думал о том, что у Льготы есть сын. Только теперь меня осенила догадка, зачем явился к нам пан Якуб: да ведь это смотрины! Я невольно попал не в бровь, а в глаз — и меня прямо жаром обдало.

В ту же минуту, как нарочно, я увидел (нет сомнения, это увидел и пан Льгота), что Михаэла разговаривает с Яном. Я готов был провалиться сквозь землю и страшно раскаивался в своей болтливости.

— А вы полагаете, — сказал пан Якуб, в то время как я соображал, чем мне загладить промах, — вы полагаете, что адвокаты размножаются иным способом? Так уж устроен мир… Впрочем — разве эти молодые дамы не стоят того, чтобы нам вокруг них увиваться?

С этими словами он вынул потертый портсигар и собственноручно подал мне огня.

Я понял, что выиграл в его мнении. Понял, что услугой своей и улыбкой пан Якуб показывает мне, насколько приятно ему мое замечание насчет адвоката.

И тогда я повеселел. Выпил залпом две-три чарки и, придя в отличное расположение духа, отправился разыскивать Сюзанн. Очень мне нравилась эта девица, однако успеха у нее я не имел. И мне не оставалось ничего иного, кроме как под общий веселый шум предаться размышлениям. Сначала мысли мои были о графе Коде. (Я не мог понять, почему хозяин все еще ждет его.)], После графа пришла очередь доктора Пустины. Я принялся мысленно сравнивать его с Яном Льготой, и мне тотчас стало ясно, кто из двух потерпит у Михаэлы поражение. Молодой Льгота нравился мне во сто раз больше, чем его соперник. Пану Яну было лет около тридцати. Нос у него был прямой, на носу — очки. Он приятно смеялся, был неглупым собеседником, обладал прекрасными зубами, звучным голосом и усиками, как и подобает жениху двадцатилетней дамы. Мне подумалось, что он вовсе неплох. И я потирал руки, радуясь, что доктор Пустина останется с носом, а Отрада сохранится в целости. Да и как же иначе? Ясно ведь как белый день — пан Якуб уж как-нибудь это устроит!

Размышляя таким образом, я поглядывал уголком глаза на барышню Михаэлу, которая наверняка не подозревала о замыслах своего отца. Какая же двадцатилетняя девица в наше время думает о замужестве! Я мог бы поручиться: кто завел бы с ней разговоры о подобных вещах, старался бы зря. Она смеялась какой-то шутке Яна, и ей не приходило в голову, зачем он тут.

По свободе и непринужденности обращения, по интересу, который проявляли оба друг к другу, можно было судить, что дело кончится хорошо. Теперь, когда я додумался до смысла нашего праздника, мне стало немного легче. Я люблю продуманные действия. Особенно когда они клонятся к свадьбе, ибо при одном лишь упоминании о подобных торжествах мне уже слышится звон бокалов и счастливый смех.

Я предугадывал согласие барышни, причем мне и в голову не приходило, чтобы мой хозяин мог понуждать Михаэлу к этому союзу. Нет, давно канули в вечность такие нравы! Нынче молодые дамы живут своим умом, а Михаэла была не робкого десятка; она сумела бы постоять за себя.

Тем не менее, обдумывая все ее поведение, я видел, что она приближается к любви. Я подметил в ней признаки такого состояния, когда молодые дамы бывают готовы заключить нежную дружбу. Все дело в том, чтобы тут-то и появился мужчина с такими усиками, о каких как раз и мечтает девица. Мужчина с хорошей осанкой, с губами, очерченными в определенном вкусе, с речами и зубами что надо.

Признаюсь, я от всего сердца желал бы, чтобы выбор Михаэлы пал на меня, но говорю об этом для того лишь, чтобы обнаружить свой хороший вкус и показать, что я способен оценить Михаэлу точно так же, как Сюзанн или Корнелию.

Итак, пан Ян и Михаэла веселились вовсю, а наш славный адвокат не спускал с них глаз. Я угадывал его тревогу. Он очень старался. Как честный человек старого покроя, он льнул к отцу своей избранницы и все втолковывал ему что-то. А тот к речам Пустины оставался глух как пень, прислушиваясь совсем к другому. Хозяин ждал графа и был уже как на иголках. Он поминутно бросал взоры то направо, то налево, и едва кто-то скрипнул дверью, как он кинулся туда.

Лакеи, эти бакенбардоносные шалопаи, нарочно подняли в коридоре шум, как если бы явился невесть кто. Гости притихли, прислушиваясь. А это вкатился в комнату всего лишь старый Котера с новыми бутылками. Думаю, такую шутку подстроил Стокласе лакей Лойзик, по прозванию Фербенкс. (Человек этот все вздыхает по старому герцогу и терпеть не может нового хозяина.)

Пробило десять часов. Стокласе надоели шутки, и он, подергивая плечом, вызвал лесничего.

— Пора трогаться, — сказал он, обводя глазами гостей.

После этих слов господа устремились к двери.