Онлайн чтение книги Кругосветное путешествие юного парижанина
ГЛАВА 6

Дебют [290]Дебют — первое выступление на каком-либо поприще. матроса Фрике в кавалерии. — Уличный мальчишка и «булъвардье». — Преследование. — Chokebore Гринера. — Арсенал путешественника. — Двойной выстрел. — Еще один двойной выстрел. — Мастер стрельбы. — Выигранное сражение. — Преимущества пули, в которую добавлен свинец. — По пути в Санта-Фе. — Маршрут. — Через пампу. — Лагерь без палаток и солдат. — Скачущие во весь опор и путешествующие, сидя дома. — Растительность пампы. — Se habla espanol … — Фрике заявляет, что он не в состоянии жить без еды.

Всадники неслись вперед более двух часов. Лошади мчались как ветер, пересекая песчаные равнины, являющиеся продолжением нагорья, возникшего в пампе и выходящего острым углом прямо к озеру Патус.

На этой территории, как бы поделенной между представителями различных биологических видов, произрастают самые разнообразные растения. Здесь благодаря влажному жаркому климату густой слой гумуса[291]Гумус — перегной, вещества в почве, образующиеся в результате разложения органических остатков растений, животных и проч. Наличие гумуса повышает плодородие земли., покрывающий корчевки и лесные вырубки, позволяет выращивать великолепные продукты субтропической флоры.

Вплоть до тридцать второго градуса южной широты кофе, сахарный тростник, какао, бананы, ананасы, манго встречаются в изобилии, и не только на обрабатываемых землях. Не забудьте также, что есть еще ячмень, пшеница, виноград и «йерба мате», или парагвайский чай.

На песчаных участках всадники, а с ними конский резерв вынуждены были перескакивать через заросли огромных кактусов-опунций, покрытых кошенилью[292]Кошениль — насекомое из группы щитковых тлей, из которых добывается краска, известная под названием кармин..

Несмотря на то, что был уже проделан немалый путь, мустанги по-прежнему мчались так, что всадники не могли прекинуться и парой слов.

Фрике приходилось довольно трудно. Навыки верховой езды у него были самые элементарные, но он обхватил ногами благородное животное так же, как обхватывают рею на корабле во время урагана.

Постепенно лошади сбавили темп, и гамену представилась возможность пристальнее вглядеться в своего спасителя.

Тот же, совершенно невозмутимый, прямо и прочно сидевший в седле, с явным наслаждением курил французский табак, причем папиросы он скручивал и зажигал, словно находился в данный момент в кресле, а не в седле.

Это был молодой человек высокого роста, пропорционально сложенный, загорелый, с широкими, мощными плечами, с мускулистыми руками, силу которых он показал в саладеро. Причем ногти у него были ухожены, как у хорошенькой девушки, заботящейся о свое внешности.

На вид незнакомцу было двадцать пять — двадцать шесть лет.

Широкополая шляпа из черного фетра, кокетливо украшенная пером белого орла и лихо сдвинутая набок, открывала энергичное и отважное лицо. Это выражение подчеркивалось сиянием больших черных глаз, напоминавших шарики вороненой стали. Губы же, очерченные темными усиками, давали возможность разглядеть ослепительную белизну зубов. Добрая улыбка временами появлялась на лице.

Приобретенный под тропическим солнцем загар покрыл белую кожу парижанина. Мельчайшие детали поведения и осанки показывали — человек следит за элегантностью облика и заботится об удобствах.

В общем, это был красивый, крепкий парень.

Он лихо носил европейский дорожный костюм, дополненный отдельными деталями одежды гаучо[293]Гаучо — этническая группа, возникшая вXVI—XVIIвеках от браков испанцев с индейцами Аргентины: вели бродячую жизнь, были в основном пастухами. Потомки их влились варгентинскую нацию., без которых нельзя путешествовать по Южной Америке.

Голову и уши прикрывал фуляровый[294]Фуляр — тонкая шелковая ткань полотняного переплетения, отличается особой приятной мягкостью. платок, завязанный под подбородком таким образом, чтобы приятный свежий ветерок пампы мог проникать под складки ткани.

Еще один фуляровый платок был небрежно накинут на плечи, что создавало сходство с гаучо, которые не показываются на людях без головного и шейного платков, подобно «бульвардье»[295]Бульвардье — свободный обеспеченный человек,проводящий время вгородских прогулках, уличных развлеченияхиувеселениях, беседах., не выходящим на улицу без галстука.

Свободная блуза из тонкой ткани — мольтона — серого цвета с бесконечным числом карманов была перехвачена в талии ремнем, на котором висели два никелированных револьвера системы «Смит-и-Вессон», безусловно, самой лучшей.

Штаны оливкового бархата, заправленные в рыжеватые кожаные сапоги, стальные зазубренные шпоры на блестящей цепочке и превосходное пончо из шерсти невероятной стоимости, дополняли наряд нашего нового знакомого.

Известно, что такое пончо. Это кусок ткани площадью в два квадратных метра, с вырезом в центре для головы. Оно защищает путешественника от тропических дождей и росы и служит постелью, когда невозможно подвесить гамак.

Оно также предохраняет от солнечных лучей, и опыт свидетельствует: плотная шерстяная накидка хранит свежесть и влагу днем, а тепло — ночью.

У нашего нового друга пончо было двойное и состояло из сшитых вместе кусков темно-синего и ярко-желтого цвета.

Тепло и свет действуют на каждый из этих цветов по-разному, и, в зависимости от температуры, пончо можно соответственно надеть: если прохладно и влажно, то снаружи оказывается черно-синий слой, вбирающий максимум тепла; если ртуть в термометре лезет вверх, то снаружи будет слой ярко-желтый, предохраняющий от излишнего жара.

Наконец, последняя и обязательная уступка требованиям момента, а быть может, и моды, — использование путешественником местного седла.

Седло гаучо, хотя и довольно тяжеловатое, великолепно подходит для долгих странствий.

Оно вышито серебром, украшено сафьяном, имеет богатый орнамент в арабском стиле. Передний край седла приподнят, а задний заканчивается еще более высокой спинкой.

Под седлом виднеется черпак из бараньей шкуры, ниспадающий изящными складками. Наконец, приторочены сумки, где лежат кукурузные лепешки, сладкий тростник и боеприпасы.

В таком седле сидишь как на диване. В нем можно расслабиться и скакать галопом, а можно и спать. Стремена, обычно изготовленные из цельного куска дерева, длиннее обыкновенных, и, хотя носят название «африканских», в Африке практически неизвестны.

Надо сказать, молодой человек имел все основания сменить эти неудобные деревянные короба на стремена из стали.

Фрике все сильнее и сильнее страдал от голода и в какой-то момент подумал: «Испытательный срок сильно затянулся, хорошо бы пообедать». Когда же лошади пошли помедленнее, он нарушил тишину:

— Я сказал вам, что очутился на бойне, совершая «Кругосветное путешествие». Это правда, в общем и целом, но истинной целью моего прихода туда было желание съесть бифштекс. Я проголодался еще тридцать часов назад, и, черт возьми, желудок мой пуст, голова чугунная… мне кажется, все вокруг ходит ходуном.

— Э! Какого же черта вы не сказали раньше? А сейчас у меня только одна кукурузная лепешка и толстый стебель тростника!.. Вот, возьмите, от чистого сердца.

— Прекрасно! От доброго сердца — приятного аппетита! — произнес гамен, засовывая в рот съедобные, но жесткие кусочки, выпеченные, очевидно, в незапамятные времена.

— Давайте спешимся, передохнем и немного поболтаем.

— Я так рад нашему знакомству, — промолвил Фрике с набитым ртом. — Вы крепкий парень, совсем как месье Андре или доктор.

— Месье Андре, доктор, кто они такие?

— Мои друзья. Двое настоящих мужчин. А! Если бы мы собрались тут все четверо, то смогли бы захватить корабль и освободить малыша.

— Дорогой друг, вы говорите загадками. Есть корабль, который надо захватить, — прекрасно; «малыш», которого нужно освободить, — еще лучше. Очевидно, необходимо сокрушить пиратов и освободить пленника. Я — за. Только расскажите мне обо всем поподробнее, когда откушаете.

— Готов хоть сейчас.

И Фрике, не переставая жевать, поведал новому другу свою историю. Тот выслушал не перебивая, затем протянул ему руку и сказал:

— Прекрасно! У ваших друзей благородные сердца. Мы их разыщем и вернем вам вашего младшего брата. Не сомневайтесь, ведь теперь нас пятеро! Да, кстати, а как вас зовут?

— Фрике… Я парижанин, как вы уже поняли. Был матросом. Побывал во всяческих переделках… Меня чуть не утопили вместе с месье Андре, чуть не съели вместе с доктором, повесили бы, если бы вы не появились вовремя, а теперь я… кавалерист… низшего разряда… и очень вам благодарен.

— Не стоит об этом. Я ведь тоже парижанин.

— Ах, месье, говорят, будто французы — домоседы, однако нас уже четверо: трое из Парижа и один из Марселя. Мы мирно совершаем кругосветное путешествие и не по своей воле попадаем во всяческие передряги…

— Еще бы, ведь земля такая маленькая, так что прогулки по ней полны приключений. Позвольте представиться — Альфонс Буало, имею много профессий. Журналист, так как это меня забавляет, художник, так как я люблю природу, музыкант, так как мелодия меня чарует, путешественник, так как я парижанин… и мне надоели глупые головы и огромные животы в кафе «Тортони» и на Монмартре[296]Монмартр — северная часть Парижа. Существует со времен римского завоевания (серединаIв. до н.э.—Vв. н.э.). Занимает значительное место в истории города. Здесь началось народное восстание 18 марта 1871 года, положившее начало Парижской коммуне. С концаXIXвека Монмартр облюбовала творческая интеллигенция — актеры, художники, музыканты, писатели, для части которой характерен богемный (беспечный, беспорядочный) образ жизни. Улица Монмартр также одна из главных торговых артерий города.. Наконец, я здесь еще и потому, что владею миллионом и деньги жгут мне карман, но не хочется тратить их каким-нибудь диким способом…

— Да, это превосходно. Пословица «Крайности сходятся» справедлива. Случай свел нас — неимущего и богача.

— Боже, как это смешно!

— А! Если бы сейчас тут очутились месье Андре и доктор, да еще Мажесте! Уж он бы так исказил ваше имя — сами не узнали бы. Меня, например, зовет Флики, доктора — Доти, месье Андре — Адли. Не могу. Прямо трясет, как подумаю, что он, такой добрый, преданный, честный, — на этом проклятом корабле.

— Но, черт побери, — взволнованно произнес Буало, — мы же не сможем вдвоем взять на абордаж огромный невольничий корабль! Вот если бы с нами были двое ваших друзей…

— Да, безусловно, — произнес не знающий сомнений гамен.

На горизонте появилось облако пыли.

— Отдохнули?

— Конечно.

— Прекрасно. Кажется, за нами погоня. Мерзавцы-«саладеристы» хотят возвратить вас Флаксану, но мы еще посмотрим.

— Нет нужды говорить: вы мне понравились, теперь куда вы, туда и я. В путь!

Облако росло на глазах. Двое друзей бросились в мастиковую рощу[297]Мастиковая роща — из деревьев рода фисташковых, дающих смолу, используемую для изготовления высококачественных лаков. площадью в двадцать пять квадратных метров, куда за ними последовали лошади резерва.

По-прежнему невозмутимый, Буало снял с седла легонький чемоданчик длиной около восьмидесяти и шириной в двадцать пять сантиметров, обтянутый прочным материалом, с медными уголками, не спеша открыл его, вынул ружейный ствол, приклад и присоединил их друг к другу.

— Чудесно, — проговорил Фрике, — у вас двустволка.

— И безотказная, друг мой, — убедитесь сами, если заговорит оружие.

— У месье Андре был карабин…

— Ну, а я предпочитаю «chokebore»[298]Охотничье ружье с сужающимся диаметром ствола. (Примеч. перев.).

— Что это?

— Гладкоствольное ружье, которое, несмотря на малый радиус действия — примерно сто метров в данном случае, — обладает всеми преимуществами карабина и лишено его недостатков.

— Да ну!

— Через пять минут увидите. В нарезном карабине только один патрон. В момент выстрела при смещении ствола на одну десятую миллиметра пуля отклоняется на метр от цели каждые сто метров. И вы промахиваетесь.

— Понимаю.

— У вас пропадает выстрел, а от него зависела Ваша жизнь.

— Еще бы!

— Сейчас перед вами ружье центрального боя, двенадцатого калибра, в каждом патроне шесть граммов английского пороха и двадцать шариков свинцовой дроби, общим весом в тридцать пять граммов, и этого довольно, чтобы поразить надежнее, чем утяжеленной свинцовой пулей, с расстояния в девяносто метров любого из горлопанов, охочихдо вашей шкуры.

— Нельзя не согласиться.

— Согласитесь сразу же, как только увидите мои двойные выстрелы вначале со ста шагов, а затем с восьмидесяти по сумасшедшим, несущимся сюда во весь опор. Если в каждую из них попадет хотя бы половина дробового заряда, этого будет достаточно… От вас потребуется только одно: по мере надобности перезаряжать ружье.

Наши револьверы «Смит-и-Вессон», как видите, длинноствольные, калибра одиннадцать миллиметров. Дальность стрельбы до двухсот пятидесяти метров. Прекрасное оружие, мой дорогой. К ним у меня есть по плечевому прикладу (вот эти железные треугольники). Таким образом, получилось два карабина. В них двенадцать зарядов, плюс два в ружье, значит, всего четырнадцать, ну и, сверх того, запас.

— Браво! Браво! — воскликнул гамен, полный энтузиазма.

— Но главное — сохранять хладнокровие.

Когда необходимые пояснения, дававшиеся с неслыханным спокойствием, подошли к концу, показался противник.

Взвод пеонов, человек двенадцать, под предводительством главного с боен, несся как смерч.

Буало укрылся за стволом мастикового дерева, в одно мгновение прицелился и открыл огонь из ружья. После первого выстрела скатился главный, после второго — еще один вылетел из седла и повис на стремени. Раздались жуткие крики, нападавшие на мгновение заколебались.

Неутомимый стрелок отдал ружье гамену и, пока тот перезаряжал его, взял револьвер, быстро соединил с прикладом и стал вести точный огонь.

Пеоны, взбешенные отпором, вдобавок увидели, как упал третий. Тогда они вздернули лошадей на дыбы, чтобы защититься от остроконечных цилиндрических пуль, дырявивших кожу и дробивших кости.

Буало рассмеялся.

Фрике подал заряженное ружье.

Нападавшие были всего в сорока шагах. Два выстрела прозвучали почти одновременно. Одна из лошадей получила заряд прямо в лоб, другая — в грудь, и они, перекувырнувшись, словно кролики, рухнули, придавив всадников своей тяжестью.

— Теперь видите, почему я предпочитаю ружье карабину!

— Хорошая работа. Кое-кто из мерзавцев испустил дух.

Пеоны улепетывали во всю прыть, оставив на поле боя два трупа и двоих живых, мучительно пытавшихся выбраться из-под лошадей.

Битва была выиграна.

— А теперь последний выход, чтобы закрепить победу.

— Давайте, — сказал гамен, — посмотрим на раненых.

— Ах, на этих? Надо забрать у них оружие и хорошее седло, а самих отпустить.

Гаучо, дрожа от стыда, сдались на милость победителя и зашлепали прочь, сопровождаемые насмешливым: «Buenos dias, caballeros!»[299]Всего доброго, господа! (исп.)

Двое друзей осмотрели лошадиные трупы.

У первой был разбит череп и вытек глаз. А у второй в белой груди зияло почти правильное круглое отверстие величиной с кулак. Заряд попал чуть-чуть под косым углом. Дробь продырявила одно легкое, и отдельные дробины, пройдя навылет, вырвали кусочки плевры.

— Ну, что скажете по поводу свинцовой дроби? — торжествуя, спросил Буало. — Литая пуля может уйти в сторону, натолкнувшись на кость, или застрять в складках кожи.

— Да, ваше ружье — грозное оружие. Но скажите, почему при выстреле из этой дьявольской штуки дробь не рассеивается уже на сорока метрах?

— А! А! Все дело в баллистике. Сейчас объясню и заодно почищу ружье, иначе на него нельзя будет положиться завтра. Название этого типа ружья, chokebore, — слово составное и представляет собой соединение двух английских глаголов: to choke, переводимого как «душить, сужать», и to bore — «сверлить», а в целом это значит «высверливание и сужение». Каждый из стволов представляет собой вовсе не правильный цилиндр, равномерно выточенный изнутри, нет, диаметр ствола плавно уменьшается от казенной части до середины его длины, затем остается неизменным почти до конца, где резко уменьшается по направлению к дульному срезу.

Эта конфигурация служит не только для концентрации пороховых газов, центровки зарядов, которые в обычных ружьях сильно перемещаются вбок, но в первую очередь, чтобы дробь не сбивалась в кучу и чтобы между дробинами не было слишком больших промежутков.

— Как это замечательно просто! Я прекрасно понимаю все преимущества такой системы. Дичь никогда не проскочит между дробинами, крупными или мелкими, безразлично, так как ствол посылает их кучно.

— Браво! Ваша сообразительность восхищает. Гинар будет рад узнать, что его ружье столь великолепно проявило себя в Риу-Гранди-ду-Сул.

— А кто такой месье Гинар?

— Мой верный друг, один из лучших знакомых мне стрелков. За свою жизнь он завоевал не знаю уж сколько призов на всевозможных европейских соревнованиях.

— Молодец ваш друг. Хорошо бы, он дал мне несколько уроков. Где он живет?

— Вернувшись в Париж, посетим вместе магазин по адресу: авеню Опера, восемь. Вы будете желанным гостем.

— Какой магазин?

— А, забыл вам сказать, ружья подобного типа выпускает лондонская фирма «Гринер», единственным представителем которой в Париже и является месье Гинар. Именно он вручил мне это ружье и заверил, что оно способно творить чудеса.

— Заверения оправдались.

— Сейчас я положу ружье в футляр, и оно будет ждать случая… А пока в дорогу! Гаучо вряд ли откажутся от попыток схватить нас. Необходимо уйти от них подальше. Кто знает, что нас ждет впереди?

— Месье Буало, еще один вопрос. Вы упомянули авеню Опера. Она уже проложена?

— А! Вот вы о чем! Когда же вы уехали? Эта превосходная улица протянулась от Французского Театра до площади Оперы. На ней установили систему электрического освещения, и вечером улица потрясающе эффектна.

— Да, много времени прошло, как я уехал…— меланхолично заключил гамен. — Вероятно, Париж сильно изменился!

— В седло, рысью марш!

«Тропилья» ринулась как молния, и животные с развевающимися на ветру гривами, раздувающимися ноздрями понеслись в высокие травы пампы.

Фрике охватило отчаяние.

— Приходится бросать бедного малыша… оставлять у работорговцев… Как он, бедный, страдает!

— Сейчас, — сказал Буало, — наша жизнь зависит от скорости передвижения. Поверьте, мой друг, я возмущен не меньше вашего… но делать нечего.

— Люди из саладеро непременно захотят отомстить нам за убитых.

— Более того, их привлекает мое оружие. Они сделают все, чтобы его заполучить. О нас уже сообщили всей округе, не пройдет и двенадцати часов, как в новой погоне будут участвовать все демоны пампы.

— Неужели! Через двенадцать часов?

— Безусловно. Они будут преследовать без отдыха днем и ночью, не сбиваясь со следа, ибо являются непревзойденными следопытами.

— Разве можно найти след здесь, среди трав, на разбитых копытами тропах, по рытвинам и ухабам?

— Без сомнения.

— Так куда же мы направимся?

— На северо-запад. Необходимо как можно быстрее попасть в какой-нибудь город; ну, а там — посмотрим.

— Какой из них, по вашему мнению, ближе?

— Полагаю, Санта-Фе-де-Борха.

— Он далеко отсюда?

— По прямой примерно сто двадцать пять лье.

— Черт! Сто двадцать пять лье на лошадке для матроса… о-ля-ля! Да я протру штаны…

— Не бойтесь, выдержите.

— Вы так полагаете?

— Без преувеличения. Не скажу, что вы в седле выглядите элегантно, но сидите крепко. А это самое главное.

— Что ж, элегантным я стану со временем. И все же, месье Буало, даже если лошади будут лететь как птицы, то вряд ли они сумеют покрыть сто двадцать пять лье.

— Это займет дней семь. Хорошо бы, еще меньше… Да, кстати, на пути есть маленький городок Казовейра на берегу Риу-Пардо: если дорогу направо не перекроют наши враги, которые, несомненно, догадываются о наших планах, то мы сможем уйти от преследования.

Буало и Фрике остановились. Животные же «тропильи» принялись жадно щипать траву.

Молодой человек вынул из одного из многочисленных карманов какой-то квадрат: это оказалась наклеенная на холст великолепная карта Южной Америки.

Буало определил по карте их местонахождение профессионально точно, подобно начальнику генерального штаба, а затем с помощью компаса проложил маршрут. Закончив, прищелкнул языком и произнес довольным голосом:

— Вперед!

— А как же нам удастся добраться по земле до этой точки на карте? — Фрике.

— Что вас смущает?

— У нас нет ни приборов, которые имеются у капитана корабля, ни метода счисления с их помощью.

— Сейчас объясню. Я кое-что знаю о пройденном пути, рассчитав его, исходя из средней скорости движения. Думаю, что место нашего пребывания определено достаточно верно. Компас указывает только направление. Карта же безошибочно обозначает местность.

— Знания — вещь хорошая, — мечтательно продолжал гамен. — Если бы я был один, обязательно запутался бы. Когда попаду во Францию, то, уверяю вас, начну усердно учиться.

— И поступите правильно, мой юный товарищ. Постараюсь помочь, чем только смогу.

Часы летели. Бег лошадей по бесконечной пампе оставался достаточно быстрым.

— Мы находимся в самом настоящем «кемпе», — нарушил Буало долгое молчание.

— Какой же это «кемп» — лагерь? Интересный лагерь, где есть только травы, но нет ни палаток, ни солдат.

— Мальчик! Не надо каламбуров: на двадцать девятой широте они опасны. Сейчас расскажу, в чем дело. Название «кемп» или «камп» дали англичане, а за ними так стали называть территории за пределами городов все европейцы, населяющие Южную Америку. «Камп» — это усеченное испанское слово «кампо», что значит поле.

— Не хочу спорить, но я вовсе не собирался угощать вас каламбурами дурного свойства.

— Это просто шутка. И потом из этого слова получилось «пампа», и именно это название стало общепринятым. Черт возьми, те, кто путешествует сидя дома, становятся, как вы убедитесь, самыми веселыми шутниками… Представьте себе, перед тем как отправиться в путешествие, я прочел серию книжонок, вышедших из-под пера весьма плодовитых выдумщиков, выезжавших не далее колокольни Сен-Клу. Подумать только! Я принимал все это за чистую монету, в то время как каждый из этих писак врал словно сивыймерин!

— Правда? А я-то, как маленький, верю любому печатному слову.

— Черт, как я попал впросак со всей этой ерундой… и с тех пор затаил злобу на товарищей по профессии, парижских писателей. Так вот, они уверяют, что пампа плоска, как гигантское озеро, что глаз видит одни только травы… сплошные травы… скорее даже не разные травы, а один только вид — gynerium argenteum. Знаете, такое крупное растение, тонкий, гибкий стебель которого заканчивается шелковистой метелкой.

— Да, я видел… возле деревенских домов в окрестностях Парижа.

— Но там оно попадается нечасто, а кое-где растет в огромных количествах; «корладера» — таково местное название этого растения. А вот травяной газон, невысокий, густой, сверкающий, на нем едва пропечатываются копыта наших лошадей. Вот огромные, поражающие взгляд шары местного перекати-поля. Кустики диких артишоков, степная крапива, юкка, алоэ, кактусы… Что еще?.. Вот сверкающие ковры пурпурного или малинового цвета, сотканные миллионами стеблей пахучей вербены…

— Верно, — живо проговорил Фрике.

— Наконец, — продолжал разгоряченный Буало, подкрепляя доводы против путешественников, сидящих дома, — в пампе даже есть деревья.

— Да, конечно же есть. Еще бы! — возмутился, в свою очередь, Фрике. — Какую же наглость надо иметь, чтобы утверждать, будто их нет!

— Если бы чертовы домоседы только знали, что их «океан зелени» может сменяться, например, рощицами деревьев вида ombus с такими же твердыми стволами и обильной зеленью, как у европейского дуба. У реки же появятся ивы, ясени и даже тополя. Наконец, пампа вовсе не такая плоская, как нас пытаются убедить.

— Да, уже почти час мы то поднимаемся, то спускаемся.

— Совершенно верно. Поверхность здесь волнообразная, но возвышения не столь значительны, чтобы именоваться хотя бы холмами. Вот, смотрите, стоит еще немножко подняться, и мы окажемся на плоской вершине одной высотки; рядом — другая, дальше — третья… О, если бы мы нашли в этих canadas какую-нибудь estancia, а то и просто обычнейшее rancho, где живет peones!

— О! Я вас что-то не понимаю… Ах да, вы же говорили на местном наречии.

— Говорю для того, чтобы вы узнали обиходные слова.

Надо же во время «Кругосветного путешествия» чему-то научиться и что-то узнать, не так ли?

— О лучшем я бы и мечтать не смел, месье Буало.

— Canadas — это овражки, расположенные между высотками, где так любят пастись овцы и крупный рогатый скот. Estancia — ферма; rancho — простая хижина, построенная в большинстве случаев из pajareque — щитов из досок, щели между которыми проконопачены рубленой соломой, замешанной на речном иле. Ну, a peones — это работники, нанимаемые хозяевами.

— Прекрасно! Начинаю создавать для себя словарик. Canadas, estancia, rancho, pajareque, peones… Овраг, ферма, хижина. Вот хорошо… О! Как я доволен! Я обучу всему этому Мажесте и буду разговаривать по-испански с месье Андре и доктором… Когда приедем в Париж, я обзаведусь собственным делом и поставлю в витрине надпись крупными буквами: «Se habla espanol»[300]«Говорю по-испански» (исп.).… Надо написать так?

— Да, мой милый Фрике, — улыбаясь, произнес Буало, — вы самый веселый, самый очаровательный спутник, какой только может быть.

— Уверяю вас, вы могли бы также сказать: самый голодный и самый изнывающий от жажды. Желудок так «мучает» меня, что я бы уже кричал, если бы не привык вечно испытывать голод.

— Мой бедный друг, ваша лепешка довольно далеко отсюда. Смотрите, у нас, кажется, появился шанс; вон, в овражке, стоит хижина, которая, как вы уже знаете, называется ранчо.

— Как удачно!

— Наверное, там найдется кусок вяленого мяса — tasajo.

— А! Значит, это называется «таса… ррро…» какой там чертов звук? Что-то среднее между «г» и «р»… какой дурацкий язык, говоришь, будто ругаешься. Хромает у меня произношение.

— Нам дадут по большой чашке молока, а еще, если вы не побоитесь смешать одно с другим, хорошую порцию тростниковой водки самого высокого качества, ее рекомендую особо.

— Моему желудку все равно. Пусть будет молоко, хлеб, выпивка… если потом я сумею быстро взгромоздиться на лошадку, то буду счастливее адмирала.

— Так пошли!

И, повернув направо, друзья через десять минут былиускромного обиталища одинокого жителя пампы.