Онлайн чтение книги Кругосветное путешествие юного парижанина
ГЛАВА 7

Внутренний вид ранчо. — Гостеприимство в пампе. — Чем занимаются гаучо. — После работы можно немного развлечься. — Гостеприимный хозяин и в то же время разбойник. — Разбойник и убийца. — «Бульвардье» изучает следы. — Опасность. — Маленький парижанин под убитой лошадью. — Большой парижанин и лассо. — Волоком по траве. — Вольтижировка и охота на человека. — Стипль-чез сквозь высокие травы. — Все ружья стреляют без осечки. — Разрушительная сила разрывной пули. — Великодушие. — Привал в пампе. — Курс антропологии в гамаке. — Просвещение гаучо. — Земли кентавров.

Двое всадников спешились, раздвинули кожаную занавеску главного входа в «пуэсто» — сторожевое ранчо — и вошли, рассчитывая на гостеприимство.

Обстановка жилища оказалась самая скромная. Постель представляла собой три охапки сухих пахучих трав, накрытых бараньими шкурами. Стульями служили три чурбана, стоявшие на утоптанном земляном полу. В углу располагался очаг, где еще дымились обгорелые веточки под железным котелком с густой похлебкой.

За окном раздавался громкий голос владельца хижины, произносившего слова с теми самыми гортанными звуками, столь отчаянно не дававшимися Фрике. Наши друзья обогнули хижину и увидели ранчеро и двух пеонов, занятых стрижкой овец.

Заметив двоих путешественников, ранчеро встал и проговорил с почтительным достоинством:

— Tengo el honor de saludar, caballeros (Господа, имею честь приветствовать вас).

— Buenos dias, caballero! (Добрый день, господа!) — ответил Буало, элегантно расшаркавшись.

После этого все пожали друг другу руки. Знакомство состоялось. Французы стали гостями ранчо.

Хозяин тотчас же прекратил работу и занялся приготовлением угощения. Он схватил остриженную овцу, распорол ей живот, вынул внутренности и снял шкуру.

Прежде чем двое наших друзей пришли в себя от удивления, туша была целиком разделана и нанизана на длинный вертел «асадор», подвешенный над костром из сухих трав, смешанных с овечьим навозом.

Полчаса оказалось достаточно, чтобы превратить в «асадо» (жаркое) животное, только что побывавшее в руках стригаля.

Фрике раздувал ноздри, испытывая невыносимые мучения от голода, в то время как Буало вел непрерывную беседу с хозяином ранчо.

Наконец гостей пригласили к столу. Тарелки и вилки тут не применялись, каждый своим ножом отрезал кусок по вкусу и рвал его крепкими зубами.

— Черт побери! Великолепное мясо…— воскликнул гамен с полным ртом, — достойная замена бобам и солонине на корабле.

— Верно! Давно я не был на таком пиру, подобном Валтасарову![301]Пиры Валтасара — пиршества, оргия накануне несчастья или гибели (по имени вавилонского царя Валтасара, убитого, по библейскому сказанию, во время пира внезапно вторгшимися в Вавилон персами. Это произошло в 539 году до н. э).

— Однако же тут недостает хлеба.

— Вы еще жалуетесь! — сказал Буало. — Не подать ли господину серебряную посуду?..

— Ни за что на свете! Это мясо и горячее, и сочнее, и намного вкуснее поданного на тарелках… а хлеб я вспомнил по старой привычке.

— Мой друг, за редчайшими исключениями, гаучо ест такое блюдо неделями, а то и месяцами без единого кусочка хлеба или сухарика, а запивает мясо большими глотками воды или тростниковой водки.

— Что ж, гаучо не надо жаловаться на судьбу… Я бы с удовольствием кормился так каждый день…

— И не потеряли бы аппетита… А! Да у нас сегодня праздник, прямо-таки пиршество. Хозяин угощает десертом. Сыром, настоящим queso de manos… Я такой однажды ел, вкусно!

— Как, это сыр? А я-то принял его за блинчики…

— Замолчите, юный привереда! Попробуйте и насладитесь!

— О! Какой вкусный! Кто осмелится сказать иначе?

— Вот видите, мой дорогой, нельзя судить о вещах только по их виду. И если правда, что ценность вещи тем выше, чем труднее ее приобрести, то сыр, который вы в данный момент едите, бесценен.

— О! Да! — согласился гурман с набитым ртом. — Мне он очень нравится… Простите, месье Буало. Не хочу быть навязчивым, но поскольку вы, как месье Андре и доктор, знаете все, то расскажите, как делают эту вкуснятину.

— Неисправимый насмешник! Вот слушайте. Чтобы приготовить queso de manos, молоко сначала ставят киснуть, пока не образуется сыворотка. Эту сыворотку уваривают медленно, очень медленно, до густоты патоки, затем остужают.

— Точно так же из просвирняка делают ярмарочные пряники.

— Ну, а потом добавляют немного соли, раскатывают плоскими листами и сушат вот так, как здесь, привязывая за ниточки к потолку… Интересно, что в процессе приготовления сыра не теряется вкус молока, хотя он и становится похожим на пергамент.

Этим интересным рассуждением на гастрономические темы и завершилась трапеза; затем, к величайшей радости присутствующих, фляга молодого человека пошла по кругу, и каждый вылил в глотку изрядную порцию бодрящей жидкости.

С благосклонной снисходительностью ранчеро сообщил гостям, а точнее, Буало, понимавшему язык Сервантеса[302]Язык Сервантеса — то есть испанский. Сервантес Сааведра Мигель де (1547—1616) — испанский писатель, автор знаменитого романа «Хитроумный идальго Дон-Кихот Ламанчский» (части 1 и 2, 1605-1615)., кое-какие детали труда и быта.

У ранчеро было всего лишь одно стадо овец. Стрижка их занимала не более четырех-пяти дней. Шерсти настригалось так мало, что ее приходилось отвозить на ближайшую ферму. Там ее паковали вместе с шерстью, привозимой с разных концов страны.

Аккуратно упакованные тюки в огромных фургонах на двух колесах, с покатой крышей, напоминающих южноафриканские «капские подводы», ленивый возница неторопливо гонит в Буэнос-Айрес.

На западную окраину Буэнос-Айреса, на площадь прибывает множество фургонов из самых разных точек страны, и устраивается торг. Шерсть продается по цене от сорока до шестидесяти долларов ассигнациями за «арробу», то есть три денье и четыре с половиной ливра.

Ясно, что выгода для мелких производителей невелика, ибо владелец стада от ста до ста пятидесяти голов скота может единовременно поставлять не более пяти-шести фунтов шерсти. Но какое значение все это имеет для гаучо? Он ест вкусную баранину. Наслаждается свободой. Надзор за стадом — лишь предлог бродить по драгоценной пампе, которую ранчеро любит, точно моряк — океан.

Пампа и лошадь — единственные возлюбленные этого южноамериканского жителя. Семья, если таковая существует, значит для него не очень-то много. К услугам гаучо пьянящий воздух, яркое солнце, преданная лошадь и травы, бьющие в лицо!

А еще упоительные схватки с быком, бесконечная езда верхом по равнине, когда до ушей доносится рык кого-то из свирепых обитателей пампы, наконец, острые запахи росистых трав, смешанные с благоуханием нежных цветов.

Таков гаучо, когда нет денег. К сожалению, как только заводятся несколько долларов, он резко меняется к худшему.

Стоит ему получить деньги за шерсть, как первейшей его заботой становится посещение пульперии. О! Поездка совершается под предлогом всевозможных закупок, остро необходимых в условиях одинокого существования.

Пульперии на востоке страны (в «Восточном поясе») представляют собой для гаучо Ла-Платы, Риу-Гранди, из Уругвая то же самое, что универсальный магазин для калифорнийских шахтеров и фермеров.

Там можно купить минимум необходимых бакалейных товаров, в основном сахар и парагвайский чай «иерба». Там же приобретаются сапоги, пончо, шляпы, тростниковая водка, пороховые заряды для жутких древних ружей, пояса, платки, ножи и тому подобное.

И вот, воодушевленные столь благими намерениями, гаучо отправляются в долгий путь, чтобы в конце концов добраться до пульперии. Однако по прибытии они встречаются с множеством бравых парней, охочих до выпивки и азартных игр.

И когда у гаучо в кармане оказывается набитый табаком кисет, на столе — бутылочка тростниковой водки, а вокруг — веселые дружки, наслаждающиеся жалостными переборами гитары, он ощущает себя наверху блаженства.

Гаучо курит, пьет. И мало-помалу теряет голову. Пускается в пляс, потом снова пьет, бесконечно играет — все это неизбежно кончается тем, что имеющиеся деньги перекочевывают в карманы новых дружков, а оттуда — в кассу хозяина заведения.

Время от времени происходят драки, тогда гаучо хватается за нож, чаще всего, за компанию. Ну, а потом, после недели «загула», с пустыми карманами, с жуткими ножевыми шрамами, бедолага возвращается к себе на ранчо в надежде начать все сначала после ближайшей стрижки.

Таким, по сути, был рассказ ранчеро во время послеполуденного отдыха — сиесты, и казалось, будто он испытывал особое удовольствие от воспоминаний о собственных проделках.

Какой огонь в речах! Какая живость в жестах! Этот загорелый мужчина, наполовину испанец, наполовину индеец, с подвижными, как на шарнирах, руками и ногами, с кустистыми бровями, с бархатными глазами, со спутанной бородой и всклокоченной шевелюрой, обладал природным даром красноречия, который изумил даже невозмутимого Буало.

Настал час расставания. Фрике, еще не вполне оправившийся после скачки галопом, охотно «понежился» бы на траве; но люди с бойни могли показаться с минуты на минуту, и столь малоприятной встречи следовало избежать любой ценой.

Итак, довольные, они расстались, крепко пожав друг другу руки.

— А он молодец, — произнес Фрике, после того как с кислой миной взобрался на лошадь и устроился в седле.

— Да это, — проговорил Буало, — самый отвратительный негодяй, дышащий воздухом пампы.

— О! Не слишком ли крепко сказано? — изумился потрясенный гамен.

— Мой храбрый друг, ваша неискушенность в делах житейских может сравниться лишь с незнанием жизни добродетельных девиц, воспитанных в монастыре. Неужели вы не обратили внимания, с какой безумной завистью этот паршивец взирал на наше оружие и наших лошадей? Я совершенно уверен: теперь он кинется в пампу, сделает крюк и устроит засаду где-нибудь на повороте дороги, который мы волей-неволей должны будем пройти. Может, возьмет с собой даже одного из пеонов, коль скоро нас двое, и не позволит тому действовать самостоятельно, чтобы прикарманить большую часть добычи. Ранчеро я беру на себя. Он чересчур уверен, что сможет со мной справиться. А вам, мой юный друг, настоятельным образом рекомендую овладеть лассо.

Буало говорил правду. За шесть месяцев объездив Южную Америку вдоль и поперек, молодой человек благодаря парижскому темпераменту великолепно приспособился к жизни, полной приключений, приобрел истинное понимание людей и событий и научился играть любые роли.

Миновало полчаса.

— Поглядите-ка, матрос, видите примятую траву? — произнес Буало, поддевая кончиком хлыста одну из травинок.

— Где, месье Буало?

— Да вот же! Взгляните еще раз. Вы, что, плохо видите?

— Я просто ничего не вижу, правда, не вижу!

— Черт побери! Эта мразь спешит взять плату за гостеприимство. Какого дьявола! Здорово спешит! Чувствовал я, он жаждет заполучить мое оружие… У этого типа губа не дура. Ружье за сорок луи, никелированные револьверы «Смит-и-Вессон»…

— Вы действительно полагаете, что на нас нападут и отправят к праотцам с единственной целью — поживиться?

— Безусловно, сын мой. Если бы вы хорошо знали гаучо, то понимали бы: у себя дома и среди друзей это человек со всевозможными достоинствами, но стоит путнику очутиться за порогом, как тотчас же гость за несколько минут вновь становится чужим, а чаще всего — врагом. Когда пробуждается алчность, то начисто стирается благородное и трогательное чувство гостеприимства; место любезного хозяина занимает жадный дикарь, для которого любой блестящий предмет обладает неодолимой притягательной силой… Вот подтверждение: след прерывист. Старый трюк, мой мальчик! Затасканный, как сюжет, кочующий из одной мелодрамы в другую. Сначала мерзавец несколько раз прыгнул в длину, потом вернулся по собственным следам, сделал несколько заячьих петель, после чего затаился за каким-нибудь раскидистым кустом.

— Все это нам знакомо.

— Поглядите-ка сюда, видите кактус со сверкающей, как бриллиант, струйкой сока?

— А! Вижу.

— Этот набитый дурак даже не снял шпоры и поцарапал лист кактуса колесиком. Вот вам и след.

— Блеск! — воскликнул Фрике.

— Ну-ну! А может, гаучо вовсе не так глуп, как хочет казаться. Он заранее предположил, что я, скорее всего, нападу на его след и приму обычные меры предосторожности; а он в это время без всякого шума возвратился к лошади, которая где-то неподалеку резвилась на свободе. Удивительная картина: пеший гаучо!

— Теперь мне понятно, почему наш смельчак не снимает шпоры: опасается потерять след собственной лошади среди прочих на дороге.

— Взгляните-ка на след негодяя: внутренний край левого сапога стерт… По этой детали его можно выслеживать до самых Кордильер[303]Кордильеры — величайшая по протяженности горная система (длина более 18 тыс. км.), окаймляющая западные окраины материков Северной и Южной Америки. Подразделяется на Кордильеры Северной Америки и Южной Америки — Анды. Наибольшая высота 6960м (гора Аконкагуа в Андах)..

— Но почему вы решили, что это его след? — не на шутку озадаченный Фрике.

— Поглядите на отпечатки. И сравните.

— Понял. След лошади нашего хозяина глубже остальных — она навьючена.

— В добрый час! Вижу, вы наблюдательны, мало-помалу приобретаете знания. Теперь остается научиться всегда применять их на практике. На первый раз довольно. Полагаю, мы сможем избежать ловушек, расставленных этими гостеприимными, но жадными людьми. Нам необходимо попасть к моему другу, индейскому вождю Техуота-Паэ. Его земли находятся за дорогой на Сантьяго.

— Но тогда мы резко уходим в сторону от намеченного маршрута!

— У нас нет намеченного маршрута. Я выбираю дорогу, следуя собственной фантазии; какая разница, куда двигаться! — заявил молодой человек с грустью и печалью, что разительно отличалось от его прежней манеры держаться. — Стоп! Мы прибыли.

— Куда же, месье Буало?

— Повторяю, остановитесь! А не то этот мерзавец размозжит вам голову!

Фрике повиновался, натянул повод, привстал на стременах, быстро огляделся, посапывая, как разъяренная кошка.

— Он метрах в двухстах от нас: ствол ружья сверкает на солнце.

— Что будем делать? Убивать мне всегда противно… Может, поскачем галопом, согласны? Ни хозяин, ни его молодцы, не в обиду им будет сказано, не настолько храбры, чтобы броситься в погоню. В общем, лучше сохранить ему жизнь, хотя шкура его не стоит и сорока су…

— У вас благородное сердце, Фрике, — перебил взволнованный Буало. И, пришпорив лошадь, громким голосом скомандовал: — Марш!

Обученные лошади резерва, точно кавалерийский взвод, по команде ринулись вперед, с раздувающимися ноздрями, с развевающимися по ветру гривами.

«Тропилья» промчалась как ураган, в двадцати шагах от вскинувшего ружье гаучо. Показалось едва различимое облачко дыма. Раздался металлический стук… Выстрела не получилось. Скверное кремневое ружье дало осечку. Дым пошел от пороха, воспламенившегося на полке.

Буало расхохотался было от души, но тут же осекся.

— Лошадь на дыбы, быстро! — крикнул он гамену. Но было уже поздно. На высоте около метра дорогу преграждало препятствие. Прочный кожаный ремень, привязанный к двум деревьям, стал барьером, взять который лошадь Фрике не сумела.

И всадник и лошадь перевернулись в воздухе и тяжело рухнули на землю. Драма свершилась в один миг: животное сломало ногу, а Фрике оказался прижат его телом.

Буало же благополучно преодолел препятствие, но вдруг он заметил лассо, брошенное твердой рукой. Кожаная петля стянула всаднику руки и выдернула на скаку из седла. Буало упал на дорогу.

Тут гаучо принялся обеими руками подтягивать к себе молодого человека.

Бандит из пампы оказался расчетливым и предусмотрительным. Не полагаясь на старое ружье, он протянул лассо поперек дороги, рассчитывая выбить из седла хотя бы одного из всадников, а второго — нейтрализовать безо всякой для себя опасности и таким образом справиться с серьезными противниками.

Читатель уже знает, как хладнокровно и отважно держится Буало во время схватки. Неподражаемое самообладание не изменило ему и на этот раз. Лошадь гаучо волочила молодого человека по траве, а он, напрягая мускулы, сумел ослабить петлю и достал нож, находившийся за голенищем.

Перерезать лассо одним ударом было делом минуты. Свободен! Но это еще не все. Лошадь Буало, лишившись всадника, не унеслась неведомо куда, как поступил бы глупый английский скакун, а последовала за хозяином.

Тот же мигом вскочил на ноги, обхватил руками шею своей лошади, которая специально пригнула голову, как бы в предвкушении ласки. Прыжок — и Буало в седле. Гаучо, успевший ускакать на сто метров, увидев неуспех своей попытки, быстро понесся прочь. Такое поведение характерно для трусливых людей, когда им изменяет удача.

Но, как говорится, нельзя решать без хозяина. Буало — не тот человек, который мог бы оставить подобную выходку безнаказанной.

Освободив обе руки, удобно сидя в седле, молодой человек взял уже известный футляр, достал ружейный приклад и присоединил к нему другой сдвоенный ствол.

Как человек, любящий удобства и одновременно рациональный до предела, Буало заказал два ствола под один и тот же приклад. Второй имел двойную нарезку и прицел, позволявший вести точный огонь на восемьсот метров остроконечными цилиндрическими пулями двенадцатого калибра.

Так, вместо двух отдельных ружей у Буало было одно ружье со сменными стволами. Точными движениями он зарядил оба ствола, тщательно проверил, встала ли на место защелка затвора, находящаяся под спусковой скобой — небрежность в таком деле недопустима, — и установил прицел на четыреста метров.

Гаучо, как ни старался, не мог оторваться от преследователя. Время от времени рыжеватый кожаный жилет ранчеро пропадал в зарослях, а затем появлялся вновь.

Внезапно всадник очутился на открытом месте. Низкий травяной ковер сменил высокие заросли пампы. Но стрелять по открытой цели великодушный француз не намеревался.

— Стой! — он громовым голосом. — Стой, разбойник, или я разнесу твою голову, точно гипсовую статую!

Эта угроза заставила преследуемого удвоить усилия, хотя его лошадь, казалось, вот-вот не выдержит столь головокружительной скачки.

— Ах, вот как! Смешно!

В этом «смешно» заключалось все, что хотел выразить молодой человек, очутившись в столь тяжелых обстоятельствах.

Резким, даже грубым движением он остановил лошадь и, совершив вольт[304]Вольт — крутой поворот лошади при езде в манеже., который вызвал бы зависть любого наездника, спрыгнул наземь. Это заняло не более двух секунд.

Затем Буало опустился на левое колено, оперся о него локтем, перенеся тяжесть тела на правую пятку, вскинул ружье и долго наблюдал через прорезь прицела за лошадью гаучо. Дистанция увеличивалась. Беглец уже находился на расстоянии трехсот метров… трехсот пятидесяти… четырехсот…

Буало медленно нажал на спуск. Раздался выстрел. Еще не успел рассеяться дым, как молодой человек оказался в седле.

Он верхом подъехал к гаучо, тот стоял, оскалив зубы, с ножом в руках перед хрипящей в агонии лошадью с рваной раной на крупе.

— Ах! Ах! Послушайте-ка, милейший, — насмешливо проговорил Буало, — вам захотелось содрать с нас подороже за предоставленное угощение, не так ли? Но путешественники оказались в здравом уме… Ну, бросьте нож. Не будьте смешным. Разве я похож на человека, которому можно пустить кровь, как барану? Я не собираюсь вас убивать, но разоружить обязан, ибо оружие в ваших руках может привести к непредсказуемым последствиям. Дайте-ка нож… быстро. И ружьишко тоже, эту мерзкую рухлядь… Неужели не хотите?..

Тут гаучо вышел из себя и бросился на молодого человека.

— А! Да вы храбрец! Это мне нравится! — И с отчаянным галльским[305]Галльский — относящийся к галлам. Галлы — римское название кельтов, которые обитали в Галлии (современной Франции, Бельгии и Северной Италии) сVIдо первой четвертиIIвека до н. э. Галлами иногда, как и в данном случае, называют французов. безрассудством Буало бросил ружье наземь и отпрыгнул на два метра. — Дуэль на ножах, как у дикарей… А я-то хотел вас пощадить.

Тут же по ходу дела француз прикрылся пончо, которое успел снять и перекинуть через левую руку. Житель пампы взвыл изо всех сил, точно выпь.

— Поори еще, горлопан! — нетерпеливо воскликнул путешественник. — Давай, давай!

И, улучив момент, когда клинок противника застрял в складках грубой материи, Буало нанес сильнейший удар в незащищенное лицо гаучо кулаком с зажатой в нем рукоятью ножа.

Гаучо зарычал и хлопнулся на спину.

— Черт возьми, великолепный удар, — насмешливо произнес знакомый голос.

— А разве нет? — проговорил Буало, увидев Фрике с жутким синяком под глазом. — Мне хочется, чтобы этот несчастный перестал нам вредить; в конце концов, он дал нам приют и пищу.

— Бедняга просто дурно воспитан. Иначе как могло бы ему прийти в голову совершить столь мерзкий поступок? Может, ваше великодушие сделает его лучше.

— Надеюсь, хотя и не очень на это рассчитываю… Ладно, — решительно обратился Буало к совершенно растерянному гаучо, — давай сюда нож! Отлично. И самопал! Прекрасно. Итак, сейчас я отломлю кончик ножа и выну кремень из ружья. А теперь забери это! — Молодой человек вынул из кармана пригоршню луи. — Это на покупку новой лошади вместо той, которую я, к своему великому сожалению, вынужден был убить. И еще выучи назубок: насилие позорно, человеческая жизнь священна. Я был твоим гостем и не забыл оказанного гостеприимства. Вот как французы мстят за обиду! Прощай!

Гаучо, потрясенный великодушием молодых людей, глядел на них во все глаза, и постепенно в его взоре стал гаснуть огонек злобы. Наконец он опустил голову, и по загорелой, кирпичного цвета щеке покатилась слеза.

Зверь был укрощен. Он уходил медленно, не оборачиваясь…

Буало и гамен вновь сели в седла и в сопровождении резерва продолжали путь на северо-запад.

— Кстати, дорогой Фрике, как вам удалось очутиться в том самом месте, где я сводил счеты с гаучо?

— Проще простого. Я выбрался из-под бедной лошади, сел на другую и прискакал туда, где вы упражнялись в боксе. Только скажите, как это вам удалось с такого большого расстояния разворотить круп лошади гаучо?

— Пулей. Обычной разрывной пулей, изобретенной моим другом Пертюизье.

— Но ведь ваше ружье не стреляет пулями.

— К нему — две пары стволов. Одна — chokebore, другая — нарезная. Как видите, изобретения Гринера и Пертюизье весьма полезны путешественникам.

День, богатый драматическими событиями, подходил к концу. Двое спутников, которых столь странно свел случай, ощутили необходимость отдыха: человеческая выносливость не бесконечна.

За несколько минут последний марш-галоп вынес французов на холм, господствовавший над бескрайней равниной. Наступала ночь, и нижний край красного солнечного диска, казалось, чуть-чуть позеленел от гигантских трав, которые неуловимый ветерок гнал, словно морские волны.

Да, пампа была похожа на океан, где на глубине произрастают морские водоросли. А от них поднимается легкий пар, и высокие пальмы становятся похожими на корабли в тумане.

Двое парижан с наслаждением предвкушали несказанную радость поспать на свежем воздухе.

Гамен зачарованно вслушивался в симфонию природы, в ней каждое живое существо вело свою ноту, а Буало, давно знакомый со всеми оркестрами, «бульвардье», со слухом краснокожего способен был узнать каждого из виртуозов.

— Потерпим еще немножко, — весело произнес он. — Разгрузим наших бедных животных, им и так сегодня вдоволь досталось, из поклажи построим редут… Вот так, хорошо. А теперь развернем гамаки.

— Что, — переспросил Фрике, — у вас есть гамак?

— Я же сказал: гамаки.

— Решительно, моя жизнь полна приключений. В течение дня со мной приключилось столько невозможного! Я на три четверти утонул, на две четверти был повешен. Потом оказался посреди пустыни, встретил парижанина, а спать улягусь в постель.

— Прекрасно, — ответил Буало, выходки гамена забавляли его до бесконечности. — Однако займемся делом, как гласит пословица, где постелишь…

— Там и поспишь. Успокойтесь, я же моряк… к гамаку привычный. А как, черт возьми, случилось, что у вас два столь нужных в хозяйстве предмета?

— Имею обыкновение иметь при себе необходимые предметы в двойном количестве, и, как видите, не зря!

— Какие веселенькие! — воскликнул гамен, разворачивавая гамаки и разглядывая в последних лучах заходящего солнца богатый рисунок ткани и узорчатую бахрому.

— Ну, болтунишка, поработаем еще немного. Эта группа деревьев прямо специально для нас… Вот так!.. Прекрасно. Давайте натянем шнур, прикрепим пончо, и получится полог. Видите, теперь у каждого есть висящая над землей палатка, где можно не бояться дождя, росы и даже бури. Чем сильнее ветер, тем лучше он укачивает спящих и тем крепче сон.

— И без риска свалиться, как, например, на корабле; матросы вертятся во сне, точно юла, и летят вниз, так и не проснувшись. Да, а что будет с лошадьми? Они за ночь не разбегутся куда глаза глядят?

— Черт побери! Вы, наверно, думаете, что мы скакали на глупых домашних созданиях, которые галопируют пять минут, неся на спине болвана, одетого в желто-зеленый наряд? Их два часа протирают соломенным жгутом, а ноги обматывают фланелью, пропитанной камфорным спиртом, затем заворачивают в кучу тряпок!..

— И они еще кашляют!..

— А что вы скажете о наших животных? Ни одно из них, за исключением той лошади, на которой я постоянно езжу, не обошлось мне дороже двухсот франков. И для них одно удовольствие проскакать галопом пять или шесть лье без передышки. Сегодня они оставили позади восемьдесят километров… Завтра опять будут свеженькими. Теперь — спать…

Фрике не пришлось уговаривать. Он ловко подтянулся и влез в гамак, висевший в полутора метрах от земли, а в это время Буало, как истинный сибарит, снимал высокие сапоги, прежде чем скользнуть под мягкий и плотный полог из пончо.

— Месье Буало, — спросил Фрике по прошествии пяти минут, — вы еще не спите?

— Нет, не сплю, курю последнюю папиросу; а что вас интересует?

— Да вот, думаю о нашем недавнем знакомом. Он ведь не настоящий белый.

— Антропология вместо сна! Вы, вероятно, хотите знать, что представляют собой гаучо, не так ли?

— Клянусь Божьей матерью! Если у вас есть желание.

— Конечно, есть. Ваша потребность в новых знаниях доставляет мне истинное удовольствие. Всецело в вашем распоряжении! Вот послушайте. Гаучо являют собой результат смешения белых, в основном испанцев, с индейцами, а также с неграми. Что самое любопытное, в истории антропологии это уникальный случай, когда подобное смешение породило особую расу, где не доминирует ни один из составляющих ее типов.

Вы только что сказали, что наш гаучо дурно воспитан, но, вернее сказать, он вовсе не воспитан. Рожденный в жалкой хижине — мы сегодня в такой побывали, — гаучо растет словно молодой звереныш. Колыбелью ему служит огромная бычья шкура, подвешенная к потолку на четырех кожаных ремнях; едва встав на четвереньки, голый, он выползает в пампу. Его первые игрушки привели бы в ужас мамаш из цивилизованных стран. Однажды я видел, как мать дала ребенку поиграть огромным ножом для разделки говяжьих туш!

Такие детские забавы и предопределяют дальнейший род занятий. Куда бы ни пошел, маленький гаучо пробует ловить с помощью лассо собак и овец, на лошадь садится в возрасте четырех лет и обучается верховой охоте в пределах кораля.

— Но ведь это лучше, чем выгонять маленьких оборванцев на улицу, где они подбирают окурки, воруют яблоки во фруктовых рядах, а то и швыряют мусор на сковородки уличных торговцев жареным картофелем.

Замечание вызвало у Буало неудержимый хохот, и когда он справился с приступом смеха, то продолжил рассказ, к величайшей радости заинтересованного гамена.

— Когда мальчик достигает возраста восьми лет, его приводят в огромный загон, называемый «mayada», и сажают верхом на молодого бычка, лицом к хвосту, за который малыш держится вместо повода. Бычок прыгает, пытается сбросить седока. Боясь очутиться на рогах, всадник держится крепко и, в случае нужды, крутится и вертится, не отпуская хвоста, спрыгивает на землю и вновь забирается на спину животного.

Теперь настала очередь Фрике смеяться во всю мочь.

— Что это вас так разобрало? — спросил рассказчик.

— Ах, месье, я просто подумал о прелестных крошках с длинными волосиками, как у херувимов, с глуповатыми, между нами говоря, личиками, которые до восьми, а то и десяти лет держатся за мамину юбку; они даже улицу в одиночку никогда не переходят!..

— Да, огромная пропасть лежит между юными, неутомимыми укротителями быков и бедненькими пожирателями йодистого железа и хинина; пагубные последствия воспитания неженок со временем скажутся.

Когда наконец гаучо вступает в юношеский возраст, он должен объездить дикого жеребенка. Плотно устроившись на спине у животного, с короткой палкой в руках, юный кентавр[306]Кентавры — в древнегреческой мифологии лесные или горные демоны (дьявольские существа), полулюди, полукони, пристрастные к выпивке спутники бога вина Диониса. имеет право спешиться только победителем.

И если взбрыкивающий, подпрыгивающий, заваливающийся на бок жеребенок вызовет у наездника хотя бы малейший испуг, безжалостный учитель немилосердно исхлещет неудачливого укротителя кнутом.

Только после такого испытания на зрелость юноша становится полноправным гражданином. Теперь его единственное устремление — быть не хуже других.

Вся жизнь гаучо проходит верхом на лошади. Для него нет более благородного занятия, чем скакать по беспредельным просторам, пригнувшись к спине мощного коня, укрощать диких быков и не бояться врагов.

Можно подумать, что именно гаучо послужил прототипом одного из героев романа бессмертного Виктора Гюго, о котором сказаны следующие слова: «Он отправлялся в сражение только верхом, жил на лошади, торговал, покупал, продавал, ел, пил, — спал и видел сны!»

— Вот, громы и молнии, настоящая жизнь! — воскликнул Фрике. — Как в море! Разрезать волны бушпритом! Промокать до нитки под пенящимися брызгами, слышать свист ветра в снастях, ощущать бортовую и килевую качку вместе с кораблем, вдыхать пороховой дым, когда пушка салютует флагу!..

— Браво, морской волк! Браво! Меня восхищает ваш энтузиазм. А еще говорят, будто парижане — скептики… То, что вы сейчас сказали, тронуло меня до глубины души… Я чувствую то же самое, что и вы. Да, на чем же мы остановились? А, гаучо и его лошадь. Я уже сказал, все его усилия направлены на то, чтобы перещеголять товарищей, доказать любыми способами, что он более ловок и вынослив, чем они. Когда идет загон быков и один из них пытается улизнуть, гаучо набрасывает петлю и водворяет нарушителя в кораль.

А если в отчаянной борьбе быку удается разорвать путы, неумолимый противник бросается на него, хватает за хвост и разворачивает быка. Так гаучо учится терпению.

К сожалению, постоянное общение с животными, которых нужно укрощать и усмирять, ожесточает его. Более того, поскольку в гаучо никто никогда не воспитывал чувство великодушия, не закладывал в душу идеи добра, то для него не существует моральных ограничений для удовлетворения каких-либо желаний. Человеческая жизнь ценится не дороже жизни животного. Что же касается уважения к собственности, то за примером далеко ходить не надо…

— За…. примером!.. — бормотал Фрике монотонным голосом, одолеваемый сном.

— Прекрасно, вы уже спите! — Ответом был звучный храп.

— Великолепно! Посплю и я.