Онлайн чтение книги Лесник
III

Коверзневъ явился домой уже въ вечеру, съ ягташемъ полнымъ дичи и прорванною въ чащѣ курткою. Онъ прошагалъ въ этотъ день верстъ тридцать, не чувствуя ни усталости, ни голода, или, вѣрнѣе, пересиливая въ себѣ то и другое и, какъ всегда, самоуслаждаясь этою "побѣдою воли надъ физическою природой". Онъ пообѣдалъ дома, при свѣчахъ, выпилъ полбутылку портвейна и тотчасъ вслѣдъ за обѣдомъ занялся разборомъ одного изъ нѣсколькихъ толстыхъ портфелей, привезенныхъ имъ въ Темный Кутъ. Слово India выгравировано было на мѣдной дощечкѣ надъ замкомъ этого портфеля; въ немъ заключались всякія бумаги, относившіяся во времени пребыванія Боверзнева въ этой странѣ, и дневникъ, веденный имъ тамъ въ продолженіе двухъ лѣтъ этого пребыванія. Ему давно хотѣлось пересмотрѣть свои эти записки и привести въ порядокъ, съ цѣлью издать ихъ на французскомъ, или скорѣе еще на англійскомъ языкѣ, на которомъ, главнымъ образомъ, и ведены были онѣ. "По-русски кто ихъ читать станетъ!" разсудилъ онъ давно… Съ этою цѣлью онъ собственно и пріѣхалъ въ Темный Кутъ, гдѣ полнѣйшее уединеніе и тишина обезпечены были ему "вѣрнѣе, чѣмъ въ какихъ-нибудь развалинахъ Мемфиса"…

Этотъ трудъ такъ занялъ его, что онъ ни на другой, ни въ послѣдующіе дни не ходилъ на охоту, а писалъ весь день въ комнатѣ, съ закрытыми съ утра ставнями, — онъ никогда иначе не принимался за перо, при свѣтѣ двухъ спермацетовыхъ свѣчей подъ темнымъ абажуромъ. Привычки его были извѣстны и, кромѣ слуги его итальянца, — готовившаго ему и обѣдать, и какъ-то изловчавшагося подавать этотъ обѣдъ горячимъ въ какіе бы необычные часы ни потребовалъ его Коверзневъ, — ни единая душа въ Темномъ Кутѣ и не пыталась проникнуть въ нему.

На четвертый день онъ проснулся съ нѣсколько тяжелой головой, отворилъ свои ставни и окна… Утро стояло великолѣпное и по лазуревому небу ходили облака, игра которыхъ ни въ какой странѣ міра не казалась почему-то Валентину Алексѣичу такою красивою и разнообразною, какъ въ родной сторонѣ.

Онъ оперся локтями на подоконникъ и сталъ глядѣть…

Облака подымались какъ горы, одна другой выше, съ снѣговыми вершинами и свѣтлыми озерами, омывающими ихъ темныя подножья; зубчатая башня висѣла надъ пропастью, драконъ съ чешуйчатымъ хребтомъ тянулся, разѣвая все шире и шире бездонную пасть…

— А тамъ будто какое-то стадо готовится свергнуться внизъ, говорилъ самъ себѣ Коверзневъ, невольно улыбаясь…

Фантастическое стадо напомнило ему козъ, на которыхъ собирался онъ охотиться въ Сотниковѣ. Онъ отошелъ отъ окна, позвонилъ и вышедшему на звонъ итальянцу приказалъ позвать Барабаша.

Господинъ Барабашъ вошелъ съ замѣтно возбужденнымъ выраженіемъ въ поступи и лицѣ. Очки его были подняты на лобъ, что для подчиненныхъ его всегда служило признакомъ ближайшей распеканціи.

Коверзневъ, при видѣ этихъ поднятыхъ очковъ, почуялъ, въ свою очередь, что управляющаго его постигла, должно быть, какая-нибудь неожиданная "манифестація"…

Дѣло съ первыхъ словъ объяснилось.

Приказанія Валентина Алексѣича не могли быть исполнены до сихъ поръ. Денисъ, егерь, зашибъ себѣ ногу и встать не можетъ, — а капитанъ лежитъ третій день въ лѣсу, въ своей сторожкѣ, "не въ своемъ видѣ", и "волкомъ воетъ". Софронъ Артемьичъ послалъ къ нему сначала своего конторщика, а затѣмъ собственной особой отправился на увѣщаніе его, но встрѣченъ былъ самъ такими ругательствами, что, "какъ Валентину Алексѣичу угодно, а онъ даже безъ всякой иллюзіи не въ силахъ этого вытерпѣть".

— И какой онъ себѣ ни будь капитанъ, говорилъ уже съ азартомъ оскорбленный управляющій, — а какъ я его, могу сказать, изъ грязи вытащилъ, потому человѣкъ до того опустилъ себя, что даже угла себѣ не имѣлъ, подъ заборами валялся, такъ, что даже его въ себѣ на квартиру никто пущать не хотѣлъ, когда изъ Чепурова выгнали его за самое за это…

Потокомъ лились теперь всѣ эти пункты обвиненія изъ разгнѣванныхъ устъ Софрона Артемьича, совершенно позабывшаго, какъ три дня назадъ рекомендовалъ онъ барину капитана "человѣкомъ съ правиломъ".

Коверзневъ слушалъ его молча и внимательно.

— Вы его взяли, вы вольны его и отпустить, если онъ оказывается негодяемъ, сказалъ онъ, — но вы мнѣ, кажется, говорили, что онъ "солидный", усердный и совершенно "чистый" человѣкъ?

— Это точно, согласился сконфуженный Софронъ Артемьичъ, — а только какъ вамъ угодно…

— И говорили еще, не далъ ему продолжать Валентинъ Алексѣичъ, — что съ тѣхъ поръ, какъ онъ въ вамъ поступилъ, вы его въ слабости замѣтили всего одинъ разъ?

— Разъ, постомъ, справедливо-съ… такъ вѣдь тогда онъ смиренъ лежалъ, поспѣшилъ возразить управляющій, замѣчая по тону барина, что онъ какъ бы стоитъ на сторонѣ его обидчика, — а теперича онъ, какъ звѣрь какой, даже безъ всякой линіи, можно сказать… Мнѣ что-же-съ, примолвилъ Барабашъ, — въ нашей должности, извѣстно, каждый часъ долженъ ждать себѣ непріятностей, особенно когда въ тебѣ совѣсть… А только собственно что я, какъ преданный слуга вамъ и съ измальства еще маменькѣ вашей служилъ, что онѣ благодѣтельницей мнѣ, можно сказать, были, — такъ, какъ вамъ угодно, Валентинъ Алексѣичъ, а такихъ словъ про васъ, какъ моего довѣрителя, никогда терпѣть не могу-съ!…

Валентинъ Алексѣичъ улыбался, — все яснѣе ему припоминалась въ эту минуту мужественная фигура капитана, безъ шапки, жмурящагося отъ солнца передъ этимъ "преданнымъ слугою" въ синихъ очкахъ…

— Оказывается, что и мнѣ при сей оказіи досталось? сказалъ онъ. — За что же?

Невозмутимость барина глубоко огорчила Софрона Артемьича:

— Какъ вамъ будетъ угодно, Валентинъ Алексѣичъ, заговорилъ онъ съ новымъ раздраженіемъ, — а только, когда я ему на безпардонныя его, можно сказать, слова говорю, по своей должности, что я не по своей волѣ, а барское приказаніе исполняю, чтобы онъ тотчасъ-же въ Сотниково шелъ насчетъ козъ, такъ онъ даже дозволилъ себѣ такое неглижа, что "я молъ на твоего барина пле…вать хочу", договорилъ, уже словно давясь отъ мерзости этихъ словъ, управляющій.

— Да, это неглижа, дѣйствительно, очень откровенное! проговорилъ на этотъ разъ Коверзневъ такимъ серьезнымъ тономъ, что чуткій Софронъ Артемьичъ поймался на него — и просіялъ душою.

— У меня свидѣтели есть, Валентинъ Алексѣичъ: какъ со мною былъ Спиридонъ Иванычъ и Асинклитъ, сторожъ, такъ завсегда можно его къ мировому представить, поспѣшно проговорилъ онъ.

Но, весьма нежданно для него, Валентинъ Алексѣичъ на предложеніе это отвѣчалъ ему слѣдующимъ вопросомъ:

— Не извѣстно-ли вамъ, по какому случаю вздумалось такъ, вдругъ, вашему капитану напиться, и одинъ онъ при этомъ пилъ, или съ кѣмъ-нибудь?…

Изъ сообщеннаго затѣмъ Софрономъ Артемьичемъ оказалось, что онъ тогда же, получивъ приказъ барина "насчетъ козъ", передалъ его капитану, и тотъ съ мѣста тронулся было итти въ Брусаново. Но управляющій пригласилъ его зайти съ нимъ предварительно въ контору "забрать" Дениса — и письмо, полученное наканунѣ въ Трубчевскѣ, на почтѣ, на его, капитана, имя. Такъ они тутъ вдвоемъ и пришли въ усадьбу. Денисъ былъ на селѣ, гдѣ онъ новую избу себѣ ставитъ. Софронъ Артемьичъ послалъ за нимъ, а капитанъ получилъ письмо свое и съ нимъ сейчасъ и ушелъ. Посланный въ Денису вернулся часа черезъ три, съ извѣстіемъ, что старику пришибло бревномъ колѣно и что онъ двинуться не можетъ. Тогда Софронъ Артемьичъ послалъ конторщика верхомъ въ Дерюгино найти капитана и сказать ему, чтобы онъ Дениса не ждалъ. Конторщикъ проѣзжалъ мимо его сторожки, услыхалъ, что кто-то "рычитъ", — слѣзъ и вошелъ; глядитъ:- сидитъ на землѣ капитанъ, пустой предъ нимъ штофъ, а самъ онъ, "обѣими руками за голову взявшись, ревмя реветъ." Конторщикъ даже испугался и поскавалъ назадъ донести управляющему, — послѣ чего тотъ и отправился туда самъ и "долженъ былъ выслушать тѣ слова, опосля которыхъ онъ, не желая дать замарать свою честь, какъ угодно Валентину Алексѣичу, а будетъ требовать, для впримѣра прочимъ, чтобы того мерзавца судья непремѣнно засадилъ…"

Коверзневъ все время слушалъ, обернувшись лицомъ въ окну и глядя на облака, на синіе просвѣты неба, сіявшаго сквозь ихъ капризно-мѣнявшіяся очертанія…

— Вотъ что, сказалъ онъ, когда тотъ кончилъ, — позовите вы его во мнѣ!

— Кого это-съ? озадаченно спросилъ управляющій.

— Капитана.

— Помилуйте, Валентинъ Алексѣичъ, да онъ по сю пору не въ своемъ видѣ,- какъ это учитель у васъ французъ, когда вы маленькіе были, мусье Ляфишъ, говорилъ:- кошонъ-кошономъ въ грязи лежитъ-съ и по сей часъ въ своей сторожкѣ.

— Ну, такъ когда онъ "въ свой видъ" придетъ.

— Слушаю-съ! по нѣкоторомъ молчаніи выговорилъ Софронъ Артемьичъ, заключивъ изъ выраженія лица барина, что онъ не допуститъ возраженій.