Онлайн чтение книги Лесник
IX

Софронъ Артемьичъ Барабашъ чуть не взвизгнулъ, когда, часу въ восьмомъ утра, раскрывъ глаза на скрыпъ широко распахнувшейся двери его спальни, увидѣлъ предъ собою капитана Переслѣгина, одинъ видъ котораго говорилъ о какомъ-то невозможномъ, неслыханномъ несчастіи. Онъ стоялъ предъ управляющимъ въ порванной, мокрой, покрытой какимъ-то зеленымъ иломъ одеждѣ, съ исковерканнымъ лицомъ и раскрытыми, шевелящимися губами, изъ которыхъ вмѣстѣ съ тѣмъ не исходило ни единаго звука.

— Что такое, что случилось, Иванъ Николаичъ? забормоталъ Барабашъ, заранѣе трясясь лихорадкою ужаса.

— Ва… Валентинъ А…лексѣ… началъ — и не могъ договорить тотъ.

— Баринъ! крикнулъ управляющій, вскакивая, какъ былъ въ рубахѣ, съ постели, — Господи! Гдѣ онъ?..

— Не… не знаю… Не нашли…

— Какъ не нашли? Что вы говорите, Иванъ Николаичъ?.. Мать Пресвятая Богородица, да и сами-то вы мало съ ногъ не валитесь… Воды попейте, батюшка… или вотъ, погодите, для крѣпости… пользительно будетъ…

Онъ кинулся о босу ногу къ сосѣднему шкапу, досталъ изъ него бутылку мадеры и, дрожащими, еле попадавшими горлышкомъ въ стаканъ руками, налилъ и поднесъ стаканъ капитану.

Тотъ, не глядя, взялъ и выпилъ залпомъ. Глаза его мгновенно блеснули.

— И не можетъ этого быть! воскликнулъ онъ неожиданно, отвѣчая мысленно чему-то, остававшемуся все-таки невѣдомымъ Софрону Артемьичу; на село за народомъ скорѣе послать надо, кликальщиковъ собрать, мальчишекъ, чтобы всѣ мѣста, какъ есть, изойти… Можетъ онъ уйти успѣлъ, пробродилъ въ чащѣ, истомился, да и въ сонъ впалъ… гдѣ-нибудь подъ кустомъ лежитъ… Только вотъ эта шляпа ихняя, шляпа! вырвалось новымъ, полнымъ отчаянія взрывомъ изъ груди капитана…

— Вы это про нихъ, про Валентина Алексѣевича? спрашивалъ въ тоскѣ и страхѣ Барабашъ, глядя ему въ лицо, — да не томите, Христомъ да Богомъ прошу васъ, Иванъ Николаичъ, что съ ними случилось?

Капитанъ передалъ о встрѣчѣ своей съ Валентиномъ Алексѣевичемъ у Хомяковсвой межи, о томъ, какъ онъ просилъ его, въ виду находившей грозовой тучи, не итти въ Крусаново, гдѣ по новопроведенной линіи дорога идетъ низкими мѣстами, самымъ берегомъ В

23; дьмина Лога, какъ онъ не послушалъ, не велѣлъ ему пріѣзжать съ экипажемъ… О предложеніи, сдѣланномъ Коверзневу Пинною Афанасьевной довести его обратно въ Хомяки, капитанъ не упоминалъ: у него воломъ въ головѣ стояло, что "если съ Валентиномъ Алексѣевичемъ, не дай Богъ, что-нибудь случилось" (онъ все еще никакъ не хотѣлъ допустить это какъ положительный фактъ), то это потому, что "она сказала ему то обидное слово, послѣ котораго онъ ни за что ужь не могъ согласиться ѣхать съ нею вмѣстѣ въ Хомяки"…

— А тутъ самая эта гроза и пошла? подгонялъ его Барабашъ, блѣднѣя и начиная догадываться:- свѣтопреставленіе просто; тоись такой манипуляціи отродясь, могу сказать, и не помню! До утра спать не могъ, маялся, думаю: всѣ крыши у насъ сорветъ!..

— Адъ, адъ сущій! глухимъ голосомъ подтвердилъ Переслѣгинъ, — какъ увидалъ я это, продолжалъ онъ, — сейчасъ, оставивъ Пинну Афанасьевну въ Хомякахъ, погналъ обратно Валентину Алексѣевичу во слѣдъ по Крусановской просѣвѣ, хоть и запретили они мнѣ! Фонарь даже съ собою взялъ, — только его сразу тутъ загасило и залило, и самъ не знаю, какъ самого-то меня съ лошадью не унесло. Потому — море! Реветъ, вертитъ, а темень — глазъ выколи, страсти! Ничего не подѣлаешь, вижу. Сталъ я кричать, что горла хватило: думаю, гдѣ-нибудь тутъ по близости стоитъ онъ у дерева, въ сохранѣ, хоть и вымочило, должно быть всего… Нѣтъ, не слыхать голоса!.. Бился я такъ вплоть до зари до самой. Тутъ и утихать стало, прояснивать… Гляжу, повѣрители, мѣстовъ не узнаю, вода кругомъ, озеро озеромъ…

— А ихъ нѣту? прошепталъ еле слышно Софронъ Артемьичъ. Капитанъ продолжалъ, не отвѣчая на вопросъ:

— Подумалъ я себѣ, вспомнивъ, какъ они быстро ходятъ всегда: можетъ, пока я туда и назадъ изъ Хомяковъ гналъ, можетъ, онъ успѣлъ до старой дороги на Крусаново пройти; а тамъ мѣсто ужь высокое, не опасное. Туда, молъ, ѣхать надо… Насилу дотащился, крюку верстъ десять далъ, — потому всѣ дороги размыло такъ, что…

Онъ не договорилъ — и только тяжело перевелъ дыханіе.

— Въ Крусаново?.. И тамъ нѣтъ? спросилъ тѣмъ же шопотомъ и дрожа всѣмъ тѣломъ Барабашъ.

Капитанъ качнулъ отрицательно головой и — отвернулся…

— А что шляпа?.. вы про шляпу ихнюю говорили?..

— Шляпа? Да, — голосъ его обрывался, — это мы съ крусановскимъ лѣсникомъ…

— Нашли… Шляпу?..

— Видѣли.

— Гдѣ?

— Плыветъ… Надъ Вѣдьминымъ Логомъ, едва былъ въ силахъ проговорить Переслѣгинъ.

Софронъ Артемьичъ всплеснулъ руками и въ совершенномъ безсиліи сѣлъ на свою постель.

— Да можетъ, и не ихняя… почемъ знать? пробормоталъ онъ черезъ мигъ, сознавая самъ, что спрашиваетъ вздоръ.

— Клеенчатая, самая та, въ которой повстрѣчался онъ намъ съ Пинной Афанасьевной, проронилъ капитанъ, продолжая не глядѣть на него.

— Съ ними собака была, Джимка ихняя? вспомнилъ вдругъ Барабашъ.

— Была.

— И… и той нѣтъ?

— Нѣтъ…

Барабашъ помолчалъ, поднялъ на него совсѣмъ растерянный взглядъ, развелъ отчаяннымъ движеніемъ руки.

— Иванъ Николаичъ, прерывающимся голосомъ проговорилъ онъ, — значитъ…

— Значитъ, перебилъ его какимъ-то дикимъ голосомъ тотъ, встрепенувшись вдругъ и кидаясь въ двери, — значитъ, на село надо, за народомъ… искать… найти его надо… благ… благодѣтеля нашего!..

Софронъ Артемьичъ, полуодѣтый, выскочилъ за нимъ черезъ мигъ.

День былъ воскресный. Все населеніе Темнаго Кута было дома, и, по зову управляющаго, человѣкъ полтораста народу отправилось подъ предводительствомъ его и капитана на поиски.

Проискали до самаго вечера, обойдя при этомъ верстъ двадцать въ окружности. Ни Валентина Алексѣевича, ни его собаки, ниже какихъ либо оставленныхъ ими слѣдовъ не нашли: масса натекшей и повсюду еще стоявшей воды все смыла, уравняла и унесла. Зловѣщая тѣнистая зелень Вѣдьмина Лога исчезла подъ свѣтлыми, весело рябившими подъ лучами солнца, струями широко разлившагося озера. Къ берегу этого озера, противоположному тому, мимо котораго шелъ наканунѣ Коверзневъ, подогнало теперь вѣтромъ его шляпу, затѣйливое англійское improvement для охотниковъ, изъ легкой гуттаперчевой ткани. Ее вытащили жердью, съ значительнаго разстоянія, такъ какъ никто не рѣшался теперь подойдти въ самой водѣ, хотя всякому видимо было, что разлилась она далеко за предѣлы болота и что опасности быть затянутымъ у этого берега не представлялось никакой… При этомъ крусановскій лѣсникъ шопотомъ передавалъ окружающимъ, что "когда они утресь съ ихъ благородіемъ, съ Иванъ Николаичемъ, впервой увидали енту самую шляпу, плыла она по самой, тоись, по середкѣ Лога, какъ понять надо, и такъ ее, почитай какъ въ люлечкѣ, тихохонько качаетъ… А они (т. е. капитанъ), какъ взвидѣли ее, такъ равно очумѣлые сдѣлалися, голосомъ голосятъ, да и сразу въ воду вздумали, достать ее, значитъ. И насилу я ихъ удержалъ, потому, говорю, можетъ шляпу вѣтромъ снесло съ бариновой головы и попала она сюда, а сами они, Богъ дастъ, невредимы инно гдѣ найдутся, а что тутъ къ ней не выплыть ни за что, и безпремѣнно засосетъ, потому понадъ нимъ, (то есть надъ болотомъ) на четверть воды не больше, а подъ ней самое это хлябище и есть… А они, Иванъ-то Николаичъ, обернулись, глядятъ на меня, глаза-то большущіе такіе у нихъ стали, ажно перепужали… Одначе послушалися меня, изъ воды вылѣзли, своего казака у меня оставили: а на мою лошадь сѣли, "искать, говорятъ, надо", — и поѣхали себѣ"…

Понуро и безмолвно возвращались при закатѣ солнца Софронъ Артемьичъ и капитанъ. Шедшіе за нимъ крестьяне, кормившіеся въ теченіи дня кое-какими краюхами хлѣба, захваченными ими уходя изъ дома, сильно проголодались и предвидливый управляющій распорядился заранѣе, чтобы на половинѣ пути ихъ въ Темный Бутъ, на полянѣ въ Хомякахъ, передъ избою лѣсника, изготовленъ былъ для всѣхъ ужинъ, или, вѣрнѣе, поздній обѣдъ… Дойдя до мѣста, разсѣлись передъ наскоро сколоченными столами и приступили къ трапезѣ. Софронъ Артемьичъ всѣхъ благодарилъ, угощалъ и собственноручно поилъ виномъ; онъ какъ бы весь, намѣренно, ушелъ въ эту заботу, чтобы не думать о томъ, что собрало здѣсь этотъ народъ, на какую помочь приглашалъ онъ самъ его утромъ.

Капитанъ, съ дрожавшими отъ устали членами, опустился наземь, едва пришли, и ото всякой ѣды отказался. Онъ былъ страшно блѣденъ и словно на половину худѣе сталъ въ теченіи этихъ сутокъ.

Барабашъ, обходившій кругомъ столовъ съ баклагою вина и чаркою, дошелъ до него и — остановился:

— Иванъ Николаичъ, молвилъ онъ, и голосъ его дрогнулъ при этомъ, — очень вы натрудили себя и, можно сказать, всякаго форсу лишились… Хотя вы теперича — не употребляете, однако я полагаю…

Капитанъ поднялъ голову, глянулъ ему въ упоръ въ лицо и, не давъ ему договорить, протянулъ руку къ чаркѣ:

— Давайте! коротко проговорилъ онъ.

Тотъ налилъ. Переслѣгинъ выпилъ ее залпомъ.

— Еще! проговорилъ онъ.

— Иванъ Николаичъ, заговорилъ Барабашъ, подавъ ему вторую чарку, которую капитанъ влилъ себѣ такъ же поспѣшно въ горло, — какъ бы намъ въ отвѣтѣ не быть… потому сами знаете, на счетъ этого по администраціи строго… дисцыплина …

Переслѣгинъ уставился на него еще разъ мутными глазами.

— Становому надо дать знать и слѣдователю, понижая внезапно голосъ и какъ бы давясь, пробормоталъ Софронъ Артемьичъ, — актъ формальный требуется…

Судорога исказила на мигъ, все лицо капитана. Онъ не сказалъ ни слова, поднялся съ мѣста и невѣрнымъ шагомъ направился къ избѣ лѣсника.

— Куда это вы, Иванъ Николаичъ? недоумѣвая воскликнулъ управляющій.

— Спать хочу! отрѣзалъ онъ, не оборачиваясь и подымаясь на крылечко избы.