Онлайн чтение книги Маска Цирцеи
14. КОНЕЦ БОГА

Я продолжал следить за Фронтисом. Теперь я мог опустить свою ладонь, которая остановила его. Вместе с ней упала и его рука, нож громко звякнул о пол в мертвой тишине без единого дыхания. Жрец поднес дрожащую руку к лицу и стащил солнечный диск. Глаза наши встретились, в его взгляде читался ужас, смешанный с недоверием. Фронтис не разделял суеверий своих соотечественников, холодная логика решала все его проблемы… до этого момента. Однако сейчас его обманули и логика, и наука. Мне казалось, что я вижу, как разваливается здание разума Фронтиса.

Сзади, из толпы, послышался дикий крик. С алтаря поднималась Киан. Киан?

На нас смотрела нечеловечески красивая Маска Цирцеи в оребле зеленого пламени, живого и таинственного.

А потом на всех нас из короны слабого света над алтарем, затемненного символа Аполлиона, вдруг хлынула волна невыносимого жара. И вместе с ней какой-то звук, словно отголосок смеха на Олимпе. Фронтис пошатнулся, и я заметил, что тревога на его лице сменяется настоящим безумием.

— Нет! — крикнул он. — Нет, Аполлион! — И он почти машинально затянул ту самую монотонную песню, которую я прервал своим появлением: — Не смотри на меня, о Аполлион, в Час Затмения!

Люди подхватили ее, в их голосах звучала истовая мольба. Теперь это было не ритуальное пение, а настоящий крик отчаяния:

— Отверни свое лицо, Аполлион!!! Не смотри на нас в этот Час Затмения!

Аполлион услышал их… и расхохотался!

Я вспомнил, что говорил Офион о другом затмении, когда бог взглянул на свой народ, и никто не пережил этого, чтобы рассказать, как выглядело его лицо. Эти люди были обречены познать правду о нем и сохранить эту правду для себя. Смех несся из стенного диска, становясь все громче, все ужаснее. И еще от него шел жар, черный жар, словно некая невидимая жидкость заливала святилище. Жар, лишенный света, и в нем — удивительное дело — средоточие чистого холода, поражавшего разум.

Кентавры поспешили прочь. Я слышал за спиной глухой топот, когда животные, стуча копытами, выбегали из зала среди перепуганной толпы. Они оставляли за собой громкое эхо, отражающееся от потолка и плывущее из коридора за стеной. Стадо покидало обреченный на гибель Гелиополис. Жрецы разбежались, люди начали драться друг с другом, стараясь поскорее выбраться наружу. Даже Панир бросился к выходу, послав мне напоследок долгий взгляд своих желтых козлиных глаз.

Остались только Цирцея и я… да еще Фронтис, смотревший на нас с другой стороны алтаря. Он был слишком уверен в себе и не унизился бы до того, чтобы опуститься на колени перед богом, который, как он знал, вовсе не бог. Однако он не знал всего. Аполлион не был богом, но его возможности настолько превосходили человеческие, что Фронтису он должен был казаться сейчас тем истинным божеством, каким его считали простые люди.

Страшный жар по-прежнему лился от затемненного солнечного кольца, и в нем уже начинали проступать контуры Лица. Я не мог смотреть. Это лицо уже являлось мне в величии солнечного сияния, и даже тогда было для меня слишком отвратным в своей красоте. Но темное лицо Аполлиона? Нет, даже в доспехах из Золотого Руна я не посмел бы смотреть на него! Ко мне подошла Цирцея, двигаясь мягко и уверенно в оребле зеленого свечения, и я услышал ее голос, но не Киан, а самой Волшебницы — тот же самый голос, что и три тысячи лет назад.

— Геката! — воскликнула она. — Мать Геката! Богиня услышала и ответила. У наших ног запульсировало, мерцая и наполняясь, озеро зеленого света. Мы стояли словно в чаше с полупрозрачной жидкостью, заливаемые со всех сторон. Ее уровень, казалось, поднимался и внутри нас и повсюду вокруг; холодный и бодрящий, этот свет поглощал жар. Я взглянул на Фронтиса, стоявшего за алтарем — он смотрел в лицо Аполлиона.

Казалось, тело его оцепенело от отвращения, как некогда мое. Я видел страшную дрожь, сотрясавшую его, видел, как он упал на колени, преклоняясь перед обликом бога, которого прежде лишь презирал. Вся логика и весь интеллект шелухой слетели с него, и он стоял на коленях перед зрелищем, которое должно было изменить каждую частицу его тела.

— Отверни свое темное лицо от Гелиополиса, — услышал я его рыдания. Старая песня, которая уже никого не могла спасти. — Не смотри на нас в Час… твоего Затмения… — Фронтис заикался, слова застревали у него в горле, но он продолжал петь.

Топот кентавров за нашими спинами стих, зато усилились звуки самого Гелиополиса, проникая даже в эти святые стены. В страшном потоке невидимого жара Фронтис начал постепенно усыхать.

— Не склоняйся над нашей святыней…

Он не мог оторвать взгляда от этого Лица, на которое не осмеливался смотреть даже я. Горящий в его сиянии, он продолжал хрипеть бесполезную просьбу.

— Не приходи к нам… Аполлион… не приходи… не… Голос умолк. Золотая маска солнца на его груди расплавилась, золотые одежды почернели и рассыпались прахом. Под ними уже не было Фронтиса — лишь обугленная фигура перед темным смеющимся лицом Аполлиона.

А вокруг нас умирал Гелиополис.

Аполлион превратил черную, обесцвеченную дикость своего солнечного жара в невидимый поток, которого не могли выдержать ни плоть, ни кровь, ни металл, ни камень. И я знал, почему Геката стала перед алтарем Аполлиона и почему этот поток сосредоточился на ней — на нас — врагах Солнца.

Он собирался уничтожить нас, даже если это означало уничтожение Гелиополиса.

Зеленая чаша холодного излучения по-прежнему оберегала нас. Мощь Аполлиона напрасно пыталась добраться до нас с разных сторон. Я чувствовал, как весь пол трясется от этой огненной атаки. Храм, город, даже земля под городом дрожали в потоках энергии, которой наверняка хватило бы для расщепления атома.

Грохот несся по Гелиополису: удары камня о камень, металла о металл город начал рушиться.

Когда умирает человек, стон агонии помнят все, слышавшие его. Мы слышали такие звуки, когда весь народ Аполлиона умирал, пораженный неистовством его мощи. Но когда гибнет город… никаким человеческим языком не описать страшного грохота его смерти.

Камни и металл кричали, распадаясь. Крик одной стены накладывался на крик другой, а крыши с долгим оглушительным ревом рушились на беззащитные головы своих строителей. Сама земля тряслась и лопалась под гигантским умирающим городом. Гелиополис рушился так, как мог бы рушиться Олимп в некоей космической катастрофе.

Однако нас уже не было в Гелиополисе. Нас не было в этом легендарном мире, зато мы оказались в небывало странном месте.

Вокруг нас заклубился зеленый свет, и когда он вновь угас, мы оказались в мире богов!

Язон видел этот город три тысячи лет назад и ничего не понял. И хотя я лучше понимал, что вижу перед собой, но все-таки знал, что ни один человеческий разум не сумеет постичь величие и масштабы того, что я увидел.

Вокруг меня были предметы, которых глаза мои не могли рассмотреть как следует. Огромные конструкции — могучие здания, рядом с которыми ничтожным казалось все построенное человеком. Это были механизмы. Золотые гиганты уходили в золотое небо на столько тысяч метров, что глазам человека не было дано увидеть всей их высоты. «Неприступные башни Трои», — ошеломленно подумал я. Это были механизмы, которые, несмотря на свою простоту были одновременно слишком сложны, чтобы их могла постичь человеческая мысль. Их построила раса полубогов для нужд собственного, совершенно чужого нам мира.

И эта раса вымерла, поскольку механизмы молчали. «Самая могучая наука из когда-либо существовавших, — подумал я, — ушла в вечный покой забвения».

На некоторых золотых стенах видны были следы какойто битвы. Другие были наполовину разрушены, открывая взгляду наблюдателя свои таинственные, сверкающие внутренности. А остальные лежали в руинах, совершенно лишенные признаков прежнего величия. Я задумался о том, какая гигантская война богов бушевала здесь тысячелетия назад и каков был ее итог. Бесшумный ветер нес нас через этот гигантский город, игнорируя законы притяжения, а вдали что-то мерцало, приближаясь к нам.

Я услышал голос Гекаты:

— Мы отправляемся на встречу с Аполлионом, — тихо говорила она в моем мозгу. — Кто-то из нас — или он, или я — должен погибнуть, и сыну Язона нужно знать, почему, чтобы на сей раз он не пожелал сбросить свои доспехи и удрать. Если сейчас ты обманешь меня, то хотя бы знай цену своему обману. Я открою тебе тайну Аполлиона. Потоки времени наших двух миров пересеклись более семи тысяч лет назад. Какое-то время они составляли целое, и за это время родилась наша раса, которую люди назвали богами. Однако то были не боги, а мутанты, возникшие из человеческого древа, с врожденными необычными возможностями, способные создать такую науку и технику, которую человек не мог даже понять. Не все из нас были такими, но довольно многие. Легенды назвали их Зевсом и Афродитой, Герой, Аресом, Аидом, Гефестом… и Гекатой. Когда потоки времени разделились, наша раса перенеслась в центральный мир, ще стоял Гелиополис. Наши сила и власть росли, и в конце концов мы создали этот дальний мир — наше собственное жилище в искусственном пространстве-времени, где нас не связывают законы какой-либо планеты.

Здесь мы достроили свой мир и здесь поднялись на вершину могущества, какого не знала ни одна раса ни до, ни после нас. Я была одной из них, хотя не самой великой, да и не совсем из их рода. И во времена мифов боги Греции не обращали особого внимания на людей. Даже тоща они переносились в свою страну, удаленную от мира Земли. Но Геката теснее сотрудничала с детьми человеческими. Темные обряды и магические штучки были моим ремеслом, и мне нужны были помощники — мужчины и женщины. Поэтому, когда моя раса перебиралась дальше, я мешкала, и когда пришел час последней битвы, меня не оказалось среди убитых.

Видишь ли, Язон, мы-то знали, что никакие мы не боги. Знали, что однажды смерть заглянет и к нам, и возжелали создать расу, которая по нашим рукам смогла бы подняться на вершины, о достижении которых сами мы не смели даже мечтать. И вот начались эксперименты. Было множество проб, и среди них удачные. Мы создали кентавров, сатиров, фавнов, а также детей деревьев и потоков. Это были бессмертные существа, и все-таки не совсем удачные, учитывая их звериные пороки.

Голос ее дрожал, ибо тот же беззвучный ветер нес нас теперь к высокой горе, смутно видимой в золотом воздухе, и на вершине ее ждало сияющее зарево — Аполлион.

Мне казалось, что я знаю эту гору. Я стоял уже на ней однажды… точнее, стоял Язон.

Это была та голая вершина на Эе, где завеса между двумя мирами была совсем тонкой, где когда-то Аполлион и Геката сошлись в битве — и откуда бежал Язон.

Убегая, я слышал страшный смех Аполлиона, звучавший с неба за моей спиной. Я слышал его и сейчас. Взглянув в ядро золотого сияния, я увидел Лицо Аполлиона.

Оно было божественно прекрасно и несказанно отвратительно. Тело мое вновь онемело от омерзения, подобного тому, что испытывает большинство людей при виде некоторых земных созданий — змей или пауков — чей вид таинственным образом насилует некое чувство, таящееся глубоко во всех нас.

Аполлион и был таким насилием. Глаза видели его божественным, прекрасным, нечеловечески достойным, но в душе его скрывалось такое, что отвращало нас от него. Что-то в моем мозгу содрогалось при виде его, беззвучно кричало, что такого не должно быть, что он не должен существовать и ходить по тому же миру, что и я, делить со мной саму жизнь.

Голос Гекаты продолжил свой монолог в моем мозгу, но мне казалось, что я уже познал тайну Аполлиона интуитивно, собственными костями и нервами, прежде чем Геката успела облечь ее в слова.

— Мы продолжали попытки, — сказала она. — С полубогами мы потерпели поражение, поэтому оставили в покое живое тело и создали Аполлиона.

Я уже знал это. Человеческий глаз может точно определить, живое ли перед ним существо. Какое-то тщеславие, что ли, поднимающее тревогу против оживления омерзительно нечеловеческой вещи.

Аполлион был слишком прекрасен, чтобы быть человеком. Слишком отвратителен, чтобы носить живое человеческое тело. Я знал это еще до того, как Геката вложила эту мысль в мой мозг. Аполлион был машиной.

— Мы сами создали свою погибель, — печально повествовал голос Гекаты. — Наш прекрасный Аполлион не был неудачей, все обещало успех. Наши желания, как и сама раса, вырастают из человеческих корней, но существо, которое мы создали, не разделяло наших желаний. По нормам нашей и твоей расы его психика больна. Или, может, мы безумны… по разумению этой страшной машины.

Мы сделали его слишком сильным, и он уничтожил нас. В далеком прошлом произошла великая битва, продолжавшаяся не одно тысячелетие, но в конце концов… сам видишь. Весь мой род уже мертв… кроме Гекаты. А Аполлион ходит среди руин нашего мира.

Он должен погибнуть. Прежде чем он уничтожил последнего из богов Гефеста, нашего лучшего мастера — для уничтожения Аполлиона было создано Золотое Руно. Но никто из моей расы не осмелился надеть Руно. Я не боюсь смерти, но смерть, пока жив Аполлион, означала бы окончательный конец всего, о чем мечтал мой народ. Я не могу умереть, пока живо наше последнее создание. И вот теперь ты, потомок Язона, носишь Руно. Ты знаешь, что нужно делать.

Да, я и вправду знал.

Я посмотрел на Цирцею, на нечеловеческое очарование ее алебастрового лица — большие глаза, горящие зеленым огнем, встретились с моими, — а потом повернулся в сторону Аполлиона.