Онлайн чтение книги Охота к перемене мест
30

Следующим вечером Варежка снова зашла в гостеприимную комнату, снова Погодаев угостил вкусным чаем и последней метеосводкой.

Она не сразу решилась спросить, где Шестаков, но вскоре узнала, что он и Нистратов рано утром выехали по зимнику в тайгу за катушкой кабеля; катушка застряла там еще летом, когда тянули высоковольтную линию через закустаренное болото. Из-за этого кабеля задерживался монтаж гирлянды на верхушке правобережной опоры, которую наращивает кран Варежки.

Утренний прогноз обещал потепление, а мороз приударил с новой силой.

Шестаков и Нистратов должны были вернуться из тайги днем, но не вернулись.

Больше в этот вечер о них не заговаривали, сидели скучные, озабоченные. От Маркарова не услышали ни одной шутки.

Чернегу встревожили Варежкины глаза. До чего же они изменились — не осталось даже намека на голубизну, серые глаза, холодные.

Еще утром Погодаев счел сегодняшний день радостным — получил письмо от Андрея Константиновича Княжича. Тот писал, что помнит о просьбе, связанной с нерестом хариуса, принимает меры, чтобы весной помочь симпатичной рыбешке, и приглашал зайти, когда ему, Геннадию Петровичу, будет удобно. Погодаев перечитывал письмо Княжича несколько раз. Весь день у него было приподнятое настроение.

Никто не предполагал, что вечер принесет с собой столько треволнений.

По Михеичу было видно, что и он в непрестанном беспокойстве. То и дело доставал свой валидол, а перед ужином слег.

Михеич все возвращался мыслями к глухой лесовозной дороге, которую язык и дорогой-то не поворачивается назвать. Зимник захудалый, снега и льда во всей округе не хватит, чтобы засыпать и утрамбовать все рытвины и выбоины. Мало того, через зимник еще перебегает несуразный теплый ручей, которому ни один термометр — ни Цельсий, ни Реомюр, даже Фаренгейт — не указ.

Варежка скрывала свои чувства от всех, но от Чернеги не ускользнуло ничего.

Она не спала всю ночь. Чуть свет разбудила Ромашко, заразила его своей тревогой, они побежали в управление, подняли всех на ноги.

В такие морозы машину не посылают на пустынный зимник в одиночку. Через тайгу безопаснее ехать автоколонной, рассчитывая на взаимовыручку. Надеяться в такую погоду на чью-то помощь в глухой тайге — бессмысленно, все таежные дороги — как непроезжие.

Без проволочек снарядили тягач с опытным водителем. За тягачом пойдет отепленный фургон высокой проходимости. Ромашко сам вызвался ехать на тягаче старшим. В последнюю минуту к нему присоединился Погодаев, примчался из «индии».

Еще в начале зимы он бравировал своей закалкой, ходил, что называется, душа нараспашку. А сегодня глубоко напялил ушанку, нырнул носом в воротник полушубка — кому охота потом оттирать щеки и побелевший нос? Погодаев сядет в фургон и будет поддерживать огонь в печке; заготовлены и дрова в достатке, и ящик с колотым углем.

В тот день Чернега не прикоснулся к перламутровым кнопкам баяна. Варежка, Маркаров не задавали друг другу никаких вопросов, избегали встречаться глазами. В столовую Варежка не пошла.

Михеич принял свои лекарства, а сердце не отпускало, разволновался сверх нормы.

Пришлось в такой несусветный мороз вызывать «скорую помощь». После уколов Михеич почувствовал себя лучше.

Вспомнилась ему в эти минуты симпатичная медсестра с перстами легкими, как сон, которая выхаживала его в Приангарске, а в ушах Михеича прозвучало ее давнее нежное признание: «У меня муж хороший!» Наверно, рука ее подопытного мужа была вся в синяках, кровоподтеках...

Ну что же, случается, уроки и большей кровью оплачивают, случается, один человек принимает на себя боль или опасность, чтобы отвести их от другого.

Михеич с удовольствием вспомнил, как нарушил медицинский устав, наставляя, обучая на верхушке крана Шестакова. В тот тревожный день понял он, как привязался к молодому бригадиру.

Совсем поздно вечером, близко к полночи, у подъезда послышался шум мотора.

Мало кто спал, все выбежали из комнат и шумно затопали по лестнице. Садырин едва не сбил кого-то с ног, мчался, перепрыгивая через несколько ступенек.

Полушубки, валенки, треухи, перчатки черны от копоти. Бороды, усы, брови, ресницы заиндевели. Вернулись продрогшие, измученные, оголодавшие, но невредимые.

Пропали без вести почти на двое суток! Что же произошло?

С трудом добрались они до заброшенной лесной просеки, погрузили катушку с кабелем и двинулись в обратный путь, освещая фарами морозный туман.

Только перебрались через незамерзший ручей — спустило заднее колесо.

Шофер принялся его менять, Нистратов и Шестаков помогали. Колесо размонтировали. Чтобы не замерзнуть, шофер облил бензином и поджег для обогрева прохудившуюся покрышку.

Перед тем как завинтить гайки на новом колесе, его стали насаживать поглубже. Шестакову и Нистратову несколько раз пришлось снимать на морозе меховые рукавицы; иначе как голыми пальцами не наживить гайки на резьбу. Кожа прилипала к железу, ее приходилось отдирать, на руках оставались ожоги.

И вот когда шофер, как это обычно делается, слегка пристукнул гаечным ключом по новому скату — диск разлетелся, как хрупкое стекло.

Машина превратилась в недвижимое имущество. А тут еще и мотор заглох. Шофер оказался неопытный. Нистратов с трудом вернул мотор к жизни.

Одну за другой они размонтировали и сожгли все пять покрышек, считая запаску. Горящая резина растапливала вокруг снег внезапным жаром. Покрышка сгорала за час с минутами, и не было силы, которая могла бы продлить жизнь этого чадного костра. Если бы покрышки горели не на зимнике, а на шоссе, они давно растопили бы под собой асфальт, и на этом месте осталась бы выгоревшая прореха.

Последняя покрышка догорала, тьма все плотнее окружала костер, а до утреннего света еще далеко.

Растяпа водитель не взял с собой даже топора, спасибо Нистратову, тот оказался предусмотрительнее. Утопая в снегу, Шестаков и Нистратов искали сушняк, но место было болотистое.

Шофер совсем упал духом, он предложил идти пешком по направлению к шоссе, авось встретится какая-нибудь машина.

Шестаков понимал, мало шансов дойти по зимнику до шоссе и еще меньше надежды на чью-то помощь. Только самоубийца будет при такой температуре раскатывать на машине, как бы специально поджидая их.

Вот сейчас самое время взять ответственность на себя, принять решение, заставить попутчиков подчиниться ему. Шестаков вспомнил давний разговор с Варежкой и Леонидом Емельяновичем на слете крановщиков о людях, не боящихся ответственности.

Едва слышно из-за поднятого воротника, но твердо, приказным тоном отделенного, Шестаков скомандовал — отставить разговоры!

Позже объяснил товарищам мотивы своего решения.

В плотном морозном тумане видимости никакой. Если помощь придет в сумерки, вечером или ночью, а им удастся продлить жизнь костра — отблески его станут маяком для спасателей, ориентиром жизни в этой промороженной глухомани.

И нечего всем жаться к костру, разумнее дежурить по очереди. Один — костровой, а двое собирают топливо вокруг.

Костер все слабел.

После того как раскрошился скат, можно было не задумываясь слить горючее из бака, хранить его бессмысленно.

Горючее слили до последней капли, оно понадобится для растопки.

Разрубили и сожгли задний борт машины, позже пошли в дело боковые борта.

Смоченный бензином, загорелся и сырой сушняк.

Изрубили деревянную катушку, на которую был намотан кабель.

Только такой ценой сумели продержаться, не закоченели к тому времени, когда их нашел тягач и будка «Люди» с раскаленной печкой. Их фары светили в тумане, как огни спасения.

События подтвердили правоту Шестакова. Благодаря отсветам костра Ромашко и Погодаев нашли в предвечернем тумане замерзавших товарищей.

Мороз, который подстерег троих на таежном зимнике, был последним в ряду таких свирепых.

— Но почему именно ты отправился за кабелем? — спросила Варежка наутро, перебинтовывая руки Шестакову.

— Так надо же было кому-нибудь. Дело добровольное, а других охотников не нашлось. Нам и тулупы выдали, и валенки великанские на две пары портянок, под меховыми рукавицами вторые перчатки, под ушанкой подшлемник... Иначе нас и вовсе нашли бы в свежезамороженном виде...

Маркаров, помогая Варежке скручивать бинт, сказал:

— Климат мстит тем, кто легкомысленно не хочет с ним считаться, кто не учитывает его особенностей.

— Да, наш климат впечатляет...

Кто знает, не будь таких морозов, электролинейщики не управились бы со своими тросами и кабелями до потепления.

Но с каждым днем все ближе подступала и уже мочила им подошвы многокилометровая полынья, берущая начало у плотины. Начнет набирать силу весеннее солнце, появятся лужи на льду, а там, глядишь, — и промоины.

До этой поры нужно во что бы то ни стало натянуть провода на опоры, убрать их со льда и убраться восвояси самим.

И снова парни из бригады Шестакова не так, как другие строители, прислушивались к сводкам погоды, заглядывали в календарь, всматривались в шкалу термометра.

Все строители мечтали о ранней весне — скорей бы тепло. А электролинейщики надеялись — еще бы одна морозная неделька.

Ранняя весна толкала монтажников в спину, наступала им на пятки.

— Как ты думаешь, Саша, могла бы я изобразить красавицу Весну? — спросила Варежка за обедом.

Шестаков недоуменно посмотрел на нее.

— Меня пригласили в городской парк. На праздник «Проводы Зимы». Обещали сшить наряд из материи солнечных тонов.

— Попробуй изобрази, — сказал он без воодушевления.

— А я отказалась,

— Почему же?

— Не могу же я прогонять Зиму, когда тебе нужны морозы, — она заразительно рассмеялась; глаза ее сделались совсем голубыми. — Что же я, против всей бригады?

Отказ Варежки не остановил подготовки к празднику, и спустя неделю в общежитии слушали радиопередачу «Проводы Зимы».

В городском парке на заснеженной эстраде вспыхнули факелы — это скоморохи доставили на землю яркие солнечные лучи. Все направились к Зиме, большой соломенной кукле; она стояла в печальном одиночестве, прислушиваясь к прощальным колокольчикам троек.

Красавица Весна произнесла заклинание, и Зиму по традиции сожгли на костре под крики, свист и улюлюканье.