Онлайн чтение книги Ому Omoo: A Narrative of Adventures in the South Seas
Глава LIII. ЗЕМЛЕДЕЛИЕ В ПОЛИНЕЗИИ

Плантаторы оба были прямодушные парни, но во всем остальном совершенно не походили друг на друга.

Один был высокий крепкий янки с желтоватым удлиненным лицом, родившийся в лесной глуши штата Мэн, другой — низенький лондонец, который, впервые открыв глаза, увидел Монумент.[100]Колонна, воздвигнутая в Лондоне в память пожара 1666 г. (Прим. перев.)

Зик, янки, гнусавил, подобно треснувшей виоле, а Коротышка (как называл его товарищ) произносил слова, как настоящий кокни.[101]Уроженец восточной части Лондона. (Прим. перев.) Он, хотя и не принадлежал к числу самых высоких людей в мире, был красивым парнем лет двадцати пяти. На его щеках играл прекрасный англо-саксонский румянец, ставший еще гуще от бродячей жизни; он смотрел на божий свет широко раскрытыми голубыми глазами, а на голове у него вились густые светлые волосы.

Зик красотой не отличался. Уродливый, сильный человек, он мог справиться с любой физической работой; и это было все. Глаза ему служили, чтобы смотреть, а не строить глазки. По сравнению с лондонцем он казался серьезным и довольно молчаливым, но, несмотря на это, в нем таилось много доброго старого юмора. В остальном он отличался прямотой, добродушием, умом, решительностью и, подобно Коротышке, полной безграмотностью.

Эта пара, хоть и представляла несколько странное сочетание, прекрасно ладила между собой. Но так как никогда не бывает, чтобы при объединении двух человек для совместного дела один из них не взял верха над другим, то в большинстве случаев распоряжался Зик. Заразившись от него, Коротышка тоже проникся духом несокрушимого трудолюбия и бог весть какими идеями насчет способов сколотить состояние при помощи их плантации.

Нас это сильно беспокоило, ибо мы без всякого удовольствия предвкушали, как наши хозяева на своем собственном примере будут учить нас работать не щадя сил. Но теперь было слишком поздно жалеть о содеянном.

В первый день, благодарение судьбе, мы ничего не делали. Считая нас пока что гостями, они несомненно думали, что было бы неделикатно предложить нам работать, прежде чем наше прибытие не будет должным образом отпраздновано. На следующее утро, однако, оба плантатора имели деловой вид, и нам пришлось взяться за работу.

— Ну, ребята, — сказал Зик, выбивая после завтрака трубку, — надо приступать. Коротышка, дай вот ему, Питеру (доктору), большую мотыгу, а Полю другую, и пошли.

Коротышка направился в угол, принес оттуда три мотыги и, беспристрастно распределив их, зашагал вслед за своим компаньоном, который пошел вперед с чем-то вроде топора в руках.

Мы на мгновение остались в доме одни и обменялись испуганными взглядами. Мы оба были вооружены большими неуклюжими дубинами с тяжелым плоским куском железа на конце.

Металлическую часть орудия, специально приспособленную к девственной почве, привезли из Сиднея, палки, вероятно, изготовили на месте. О так называемых мотыгах мы слышали и даже видели их, но те были совершенно безвредными по сравнению с орудиями, которые мы держали в руках.

— Что нужно с ними делать? — спросил я у Питера.

— Поднимать и опускать, — ответил он, — или еще как-нибудь размахивать ими. Поль, мы попали в переделку… Слышишь? Они зовут нас. — И, взвалив мотыги на плечи, мы двинулись в путь.

Мы направились к дальнему концу плантации, где земля была частично расчищена, но еще не взрыхлена; теперь Зик и Коротышка принимались за эту работу. Когда мы остановились, я спросил, почему они не пользуются плугом; почему бы не поймать молодого дикого бычка и не приучить его тащить плуг?

Зик ответил, что, насколько он знает, нигде в Полинезии крупный рогатый скот для этой цели не применяется. Что касается мартаирской почвы, то в ней повсюду очень много переплетающихся между собой корней, и ни один плуг ее не возьмет. Для такой земли годятся только тяжелые сиднейские мотыги.

Итак, работа ждала нас; но прежде чем приступить к ней, я попытался вовлечь янки в дальнейший дружеский разговор о характере девственных почв вообще и почвы долины Мартаир, в частности. Такая хитроумная уловка оживила Долговязого Духа, и он стоял рядом, готовясь вступить в беседу. Но все, что наш приятель счел нужным рассказать по поводу обработки земли, относилось лишь именно к той части плантации, где мы находились; сообщив нам по этому вопросу достаточно, чтобы мы могли с наибольшим успехом взяться за работу, он сам приступил к ней, а Коротышка, глядя на товарища, последовал его примеру.

Местами из земли выступали низко обрубленные стволы кустарника, который когда-то рос там сплошной чащей. Казалось, их намеренно оставили торчать, чтобы было за что ухватиться при вытаскивании корней. Разрыхлив твердую землю многочисленными ударами мотыги, янки принялся выдергивать один из корней; он крутил его то туда, то сюда, дергал, вертел, а затем стал тянуть в горизонтальном направлении.

— Ну же, помогите! — воскликнул он, наконец.

Мы подбежали и ухватились все вчетвером. От наших усилий земля дрожала и судорожно корчилась, но упрямый корень все не поддавался.

— Проклятие! — крикнул Зик. — Надо было захватить из дому веревку; сбегай за ней, Коротышка.

Мы привязали веревку, ухватились за нее на некотором расстоянии друг от друга и снова стали тащить.

— Затяни-ка песню, Коротышка, — сказал доктор, становившийся общительным при более коротком знакомстве.

Среди матросов такой способ облегчения работы, если она представляет какую-либо трудность, дает прекрасный результат. Поэтому, желая по возможности поддержать хорошее настроение, Коротышка начал «Были ли вы когда-нибудь в Дамбартоне?» — чудесно подбадривающую, но несколько непристойную хоровую песню матросов, ходящих на шпиле.

Наконец, янки охладил его энтузиазм, крикнув в сердцах:

— К черту твое пение! Умолкни и тяни.

Мы тянули в самом унылом молчании; наконец, рванув так, что у нас затрещали кости, мы вытащили корень, а сами весьма неизящно плюхнулись на землю. Доктор, совершенно обессилевший, оставался лежать; пребывая в обманчивой уверенности, что после такого подвига нам разрешат прервать работу, он снял шляпу и стал обмахиваться.

— Довольно тяжелый был дядя, правда, Питер? — произнес янки, подходя к доктору. — Но они зря упираются; будь я проклят, если им не придется так или иначе всем вылезти. Ура! А ну-ка беремся за следующий!

— Смилуйтесь, — воскликнул доктор, медленно поднимаясь и оборачиваясь ко мне. — Он уморит нас!

Снова взявшись за мотыги, мы работали то поочередно, то вместе, в зависимости от обстоятельств, пока не настало «время полуденного отдыха».

Этот период, называемый так плантаторами, охватывал около трех часов в середине дня, когда в тихой нагретой долине, защищенной от пассата и открытой только в подветренную сторону острова, было невыносимо жарко и о работе на солнцепеке не могло быть и речи. Пользуясь гиперболой Коротышки, «жара была такая, что у медной обезьяны того и гляди нос расплавится».

Возвратясь домой, Коротышка с помощью старого Тонои сварил обед, и когда все мы отдали ему должное, лондонец и Зик завалились в один из гамаков, а нам предложили занять второй. Решив, что мысль неплоха, мы так и поступили, и после небольшой стычки с москитами нам удалось задремать. Что касается плантаторов, то более привычные к «полуденному отдыху», они сразу же повернулись друг к другу спинами и вскоре захрапели во все носовые завертки. Тонои дремал в углу на циновке.

Наконец, нас разбудил крик Зика:

— Вставать, ребята, вставать! Подъем; пора снова за дело!

Взглянув на доктора, я тотчас же понял, что он решился на какую-то уловку.

Томным голосом он сказал Зику, что чувствует себя не совсем хорошо; он уже некоторое время сам не свой, хотя небольшой отдых, без сомнения, поставит его на ноги. Янки, испугавшись, как бы, насев на нас с самого начала, он вовсе не лишился нашей ценной помощи, сразу же стал говорить, что мы не должны насиловать себя и перетруждаться, если мы пока не склонны работать. Затем, пропустив мимо ушей заявление моего товарища о том, что ему в самом деле нездоровится, Зик просто посоветовал ему, коль скоро он так устал, полежать весь остаток дня в гамаке. А я, если это доставит мне удовольствие, могу пойти вместе с ним на небольшую прогулку к соседним холмам, чтобы поохотиться на быков. Я с готовностью согласился на такое предложение, хотя у Питера, бывшего заядлым охотником, вытянулось лицо. Немедленно сверху достали ружья и огнестрельные припасы; как только все было готово, Зик крикнул:

— Тонои! Пошли; арамаи! (вставай) ты нам нужен в качестве лоцмана. Коротышка, дружище, присмотри здесь за всем, ты знаешь; и если ты не прочь, то там на поле остались еще эти корни.

Уладив домашние дела к собственному удовольствию, но, как мне подумалось, не к слишком большой радости Коротышки, он повесил через плечо пороховницу, и мы отправились в путь. Тонои немедленно послали вперед; миновав плантацию, он зашагал по тропинке, которая вела к горам.

Некоторое время мы быстро пробирались сквозь заросли, а затем вышли на залитую солнцем поляну у самого подножия холмов. Там Зик указал наверх в сторону далекой нависшей скалы, где стоял, точно изваяние, бык с закинутыми назад рогами.