Онлайн чтение книги Орел девятого легиона
ГЛАВА 11. ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ.

С запада от Лугуваллия на восток до Сегедуна шел Вал, подпрыгивая и ныряя в лад всем неровностям этой пересеченной местности, — этакий каменный шрам, еще непросохший от недавней кладки. Восемьдесят миль крепостей, башенок, отмечающих мили, нанизанных на одну громадную нить Вала, с примыкающим крепостным рвом и идущей от одного побережья до другого дорогой легионеров. Вдоль южной стороны толпились приземистые винные лавчонки, храмы, постройки для семейных солдат и рынки — все то, что, накапливаясь, тянется вслед за армией. Здесь стоял громкий непрекращающийся шум: гомон голосов, топот марширующих ног, скрип крутящихся колес, звон и грохот молота, бьющего по наковальне в оружейных мастерских, — но все это перекрывал чистый, звонкий голос труб. И все вместе это был великий Вал Адриана, — защита от угрозы с севера.

Летним июньским утром двое путников, несколько дней живших в грязном обветшалом трактире у самых стен Хилурния, появились у Преторианских ворот крепости и попросили выпустить их наружу. Туда и обратно через границу ходило не так уж много народу — главным образом военные патрули. Но те немногие, кому вдруг понадобилось перейти границу, — охотники или звероловы, приводившие на цепи диких зверей для арены, или какой-нибудь предсказатель или знахарь, — все они неизменно проходили только через большие крепости.

Наши путники, имевшие несколько потрепанный, не внушающий доверия вид, ехали верхом на бывших кавалерийских лошадках арабского типа, которые явно видывали виды. У легионеров всегда был рынок сбыта отслуживших свое скакунов, недорогих, обученных, способных еще послужить не один год. Они встречались на всех дорогах империи, и никто не догадался бы, что эти две кобылы приобретены не за деньги, а благодаря нескольким словам, начертанным легатом Шестого легиона на куске папируса.

Эске не понадобилось менять свою наружность — он просто вновь надел одежду своего народа, и все. Но Марку пришлось потрудиться. Он тоже надел одежду бриттов — длинные шерстяные шафранного цвета штаны, подвязанные под коленями накрест ремнями, и тунику из вылинявшей и грязной лиловой ткани. Штаны были удобны для холодного климата, их носили многие собиратели трав и тому подобный люд. Но темный плащ ниспадал у него за спиной необычно, на чужестранный манер уложенный складками, и на голове сидел фригийский колпак алой кожи, лихо сдвинутый на затылок. Маленький серебряный талисман в форме ладони прикрывал клеймо Митры между бровями, к тому же Марк отрастил бороду. Не ахти какая борода, возрастом немногим больше месяца, но зато пропитанная ароматическими маслами. Марк выглядел типичным бродячим знахарем, разве что чересчур юным, тут уж не спасала и борода. Но, во всяком случае, он нисколько не походил на римского центуриона.

Ящичек с мазями, которыми снабдил его Руфрий Галарий, был уложен в тюк, притороченный у Эски к седлу, а с ним и пропуск глазного лекаря — грифельная пластинка, на ней растирались затвердевшие мази; по краям пластинки шла выгравированная надпись: «Непревзойденный Болеутолитель Деметрия из Александрии против всех видов поврежденного зрения».

Часовые беспрепятственно пропустили их в крепость Хилурния, в мир прямых линий и прямоугольных казарм, где жизнью управляют сигналы труб, столь знакомые и даже родные душе Марка. Но около Северных ворот им встретился эскадрон Тунгрийской конной когорты, которая составляла здешний гарнизон. Эскадрон возвращался с учений. Наши всадники осадили лошадей и стали смотреть на гарцующую кавалерию. И тут кобыла Марка, Випсания, движимая стародавней привычкой, со звонким ржанием рванулась вслед эскадрону. Из-за своей раны Марк плохо управлял коленом, и ему стоило больших трудов совладать с лошадью и повернуть ее опять к воротам. И тут он обнаружил, что декурион, начальник стражи Северных ворот, привалился к стене караульни и, держась за бока, надрывается от хохота, а чуть подальше ухмыляются его подчиненные.

— Никогда не приводи ворованную кавалерийскую клячу в кавалерийские бараки, — дружелюбно посоветовал декурион, когда отсмеялся. — Вот тебе мой добрый совет.

Марк, продолжая успокаивать расходившуюся разочарованную лошадь, провозгласил с холодным высокомерием, какому мог бы позавидовать сам Эскулап, если бы его обвинили в конокрадстве:

— Не хочешь ли ты сказать, что я, Деметрий из Александрии, знаменитый Деметрий из Александрии, имею привычку воровать кавалерийских лошадей? Или ты предполагаешь, что у меня не хватило бы соображения украсть лошадь получше?

Начальник декурии был весельчак, и толпа улыбающихся солдат подстрекнула его продолжать состязание в остроумии. Он подмигнул зрителям:

— Так ведь клеймо у нее на плече видно не хуже, чем древко копья.

— Но если ты при этом не видишь, что клеймо вытравлено, — парировал Марк, — значит, ты сильно нуждаешься в моем Непревзойденном Болеутолителе для больных глаз! Я согласен дать тебе баночку за три сестерция.

Раздался громовой хохот.

— Бери лучше две баночки, Секст! — крикнул кто-то. — Помнишь, как ты не заметил ноги пикта, торчавшие из-под куста утесника?

Декурион явно помнил про ноги пикта, и, хотя он расхохотался вместе со всеми, смех его прозвучал не очень искренне, и он поспешил переменить тему:

— Разве в империи не хватает больных глаз, что тебе понадобилась прогулка по ту сторону Вала?

— А может быть, я — второй Александр и хочу покорять новые миры? — без ложной скромности заявил Марк.

Декурион пожал плечами:

— У каждого свой вкус. По мне, так и старый мир неплох — живи да радуйся, коли ты цел и невредим.

— Тебя одолела лень, вот в чем беда. — Марк презрительно фыркнул, — Будь я таким ленивым, разве стал бы я знаменитым Деметрием из Александрии, создателем Непревзойденного Болеутолителя, самым известным целителем глаз между Цезареей и…

— Cave[20]Берегись! (лат.).! Командир! — крикнул кто-то.

Мгновенно все, кому тут быть не полагалось, рассыпались в разные стороны, остальные подтянулись и приняли преувеличенно занятый вид. Марка, все еще громко перечислявшего достоинства своей персоны и исцеляющих свойств снадобья, поспешили выпроводить наружу через темную арку, заполненную людьми; Эска последовал за ним с серьезным, непроницаемым лицом.

Граница осталась позади, всадники очутились в бывшей провинции Валенция.

Неплохое место для стоянки гарнизона — Хилурний, подумал Марк, охватив быстрым взглядом неглубокую лесистую долину и спокойно текущую речку. Можно удить рыбу, купаться, охотиться в лесах — когда вокруг все мирно. Не то что жизнь в нагорных крепостях дальше к западу, где стена пересекает голые пустоши, перепрыгивая с вершины на вершину темных холмов. Но ему-то сейчас нужны высокие холмы, режущий ветер, крики кроншнепов, и, едва Хилурний остался позади, он с радостью взял круто к западу, следуя наставлениям одного охотника. Мирную долину он променял на темневшую в просвете дубовых рощ лиловатую горную страну.

Теперь Эска поравнялся с Марком, и они поехали дальше в дружеском молчании; неподкованные копыта лошадей почти бесшумно ступали по неровному дерну. В этой глуши не было дорог и не было кузнецов. К югу от Вала местность тоже была дикой и пустынной, но в краю, где они ехали сейчас, им и вовсе из живых существ попадались лишь косуля да горная лиса. И хотя только стена, сделанная руками человека, отделяла здешние холмы от южных, они казались здесь мрачнее, а дали — темнее.

Поэтому когда во второй половине дня, перевалив через отрог с его высокогорными пустошами, они спустились в узкую зеленую долину, они словно увидели знакомое лицо в чужой толпе. По дну долины, журча по камням, вилась белая ниточка ручья, стояли рябины в цвету, наполняя воздух теплым медовым ароматом. Отличное местечко для привала, решили они и расседлали лошадей.

Они напоили их, пустили пастись, а сами напились воды из сложенных ладоней и растянулись на берегу. В седельных вьюках у них была сушеная рыба и пшеничные сухари, но они не дотронулись до еды, зная по опыту (Марк — познав за время походов, Эска — будучи охотником), что есть лучше всего утром и вечером.

Эска с блаженным вздохом растянулся под наклонными рябинами, но Марк лежал, опершись на локоть, и смотрел, как поток исчезает за высоким поворотом долины. Их окружала тишина гор, насыщенная негромкими разнообразными звуками; слышалось журчание воды, жужжание диких пчел в цветах рябины над головой, довольное похрумкивание лошадок. Как замечательно очутиться здесь, думал Марк, после всех этих расчетов и долгого обдумывания приемов, долгого бродяжничества вдоль Вала, ничегонеделанья и прислушиванья к любым намекам на тот слух, который, достигнув ушей легата, казалось, бесследно пропал, как случайный порыв ветра. Здесь, в тишине гор, все нетерпеливые усилия последних недель спали с него, как путы, и он остался наедине со своей мечтой.

Тогда, несколько недель назад, в таком далеком теперь кабинете дяди Аквилы, они все вместе разработали приблизительный план действий. Он был очень прост: они будут двигаться на север зигзагами, короткими перебежками, каждый раз захватывая пространство от побережья до побережья, как делает охотничья собака, пересекающая след.

Таким способом они будут пересекать путь орла, а также и всего легиона. И в какой-то точке, если будут начеку, они нападут на след. Тогда, в кабинете дяди Аквилы, это представлялось несложным. Но сейчас, в бескрайних просторах по другую сторону границы, задача стала казаться непосильной.

И тем не менее, в ее кажущейся безнадежности был риск, которому Марк с радостью пошел навстречу. Он забыл о трезвых причинах поисков и думал лишь о своих личных побуждениях. Сидя сейчас в уютной, согретой солнцем долине, он испытывал душевный подъем; у него неожиданно и мучительно забилось сердце, он представил себе, как в один торжественный день он привезет потерянного орла в Эборак, и легион его отца возродится, и с его имени смоется позорное пятно, и тогда… не могут, не могут же боги, достойные почитания, не дать отцу знать, что Марк доказал ему свою верность.

Эска нарушил молчание:

— Значит, подготовка кончилась. — Он говорил вверх, обращаясь к ветвям рябин, гудевшим от пчел. — Начинается охота.

— Охотничьи угодья обширны, — сказал Марк и повернул голову, глядя на своего спутника сверху вниз. — Кто знает, в какие зловещие логова заведет нас охота? Эска, ты лучше знаешь местность такого характера. Хотя здешние люди и не твоего племени, все-таки они ближе к тебе, чем ко мне. Они — обладатели щита с волнистым узором, а не ножен с четким рисунком. Поэтому если ты скажешь мне — сделай то-то, я сделаю и не спрошу почему.

— Что ж, это, наверно, будет разумно, — проговорил Эска.

Марк переменил позу и взглянул на солнце.

— Надо трогаться дальше, а то придется заночевать в лесу. Мы ведь пока не нашли деревню, про которую нам говорил тот человек в трактире. А даже с южной стороны Вала не стоит заходить в незнакомую деревню после наступления темноты, если тебе не надоела жизнь.

— Далеко идти не придется, — бросил Эска, — надо только держаться ручья.

Марк поднял бровь:

— Что на это указывает?

— Дым. Вот за тем холмом я недавно заметил тень от дыма, она скользнула по стволам берез.

— А может быть, это горит пустошь?

— Это горит костер, — просто, но убежденно возразил Эска.

Марк снова опустился на траву. И, как будто повинуясь внезапному побуждению, вытащил кинжал из ножен и принялся нарезать квадратами роскошный дерн с густой травой, а потом с величайшей осторожностью вынимать их. Нарезав нужное количество, он забросал ямку вереском и болиголовом и чуть подальше на берегу начал складывать куски дерна друг на друга.

— Что ты такое делаешь? — поинтересовался Эска, наблюдавший за его действиями.

— Строю алтарь, — ответил Марк. — На месте нашего первого привала.

— Какому богу?

— Моему собственному. Митре, свету Солнца.

Эска умолк. Он не предложил свою помощь Марку, бог был ему чужой, но он придвинулся поближе и, обняв руками согнутые колени, продолжал наблюдать за работой. Марк тщательно подравнивал, обтесывал и прихлопывал дерн, теплая земля крошилась у него под пальцами, низкая ветвь рябины бросала сеть теней на его руки. Закончив алтарь, он удовлетворенно обтер кинжал, спрятал его в ножны и смахнул с холмика рассыпавшуюся землю. Затем из обрывков бересты, сухих веточек и прошлогодних побегов вереска (их принес ему Эска) соорудил на верхушке алтаря костерок. Он складывал его очень осторожно, слегка примяв в середке, словно делал гнездо, а потом сорвал цветущую веточку рябины, отщипнул по цветочку и осыпал ими алтарь. И наконец достал из-за пазухи свою деревянную птичку — ту самую, из оливкового дерева, отполированную до блеска, потемневшую от времени и трения о тунику. Конечно, если приглядеться, птичка неуклюжая, несуразная, но она ему дорога. Именно поэтому она и годилась сейчас для жертвоприношения. Она — часть его жизни, она связывает его с дикой оливой в ручье, с той жизнью, с теми местами, вещами и людьми, с которыми для него связана эта дикая олива. В ту минуту, когда он клал птичку среди звездочек цветущей рябины, ему подумалось, что он кладет туда вместе с ней и свою прежнюю жизнь…

Он протянул руку за кремнем и огнивом, которые Эска всегда носил при себе.

Золотые искры упали на сухую, как трут, бересту, на мгновение задержались на ней, сверкая, как драгоценные камешки, потом он подул на них, вдохнул жизнь, и они ярко вспыхнули и затрещали, а в середине огненного цветка сидела, как голубка в гнезде, деревянная птичка.

Некоторое время Марк старательно поддерживал огонь, подкладывая в костер обломки упавшей ветки, которую подобрал Эска.