Онлайн чтение книги Орел девятого легиона
ГЛАВА 8. ЦЕЛИТЕЛЬ С НОЖОМ.

Марк сказал: «Приходи, когда захочешь», — и Коттия ответила: «Я приду завтра». Но оказалось, все было не так просто. Сам Кезон не стал бы чинить препятствий, он был человек добродушный и любезный и очень желал поддерживать добрососедские отношения со своим римским коллегой. Но тетя Валария, педантично старавшаяся следовать обычаям цивилизованного, как она выражалась, общества, была убеждена, что благовоспитанным римским девицам не полагается заходить в чужие сады и знакомиться с молодыми людьми. Тем более что сам Аквила никогда не проявлял ни малейшего дружелюбия.

Марк, конечно, ничего об этом не подозревал; он знал только, что Коттия не пришла ни на другой день, ни через день. Да и чего ради ей было приходить, уговаривал он себя. Она хотела посмотреть на Волчка, а теперь ей больше незачем появляться. Он, правда, подумал, что ей хотелось подружиться и с ним, но, очевидно, он ошибся, и в конце концов все это не важно.

И вдруг на третий день, когда он поклялся больше не ждать ее, он услышал ее голос, она звала его тихо, но настойчиво, и, оторвавшись от своего занятия (он чистил наконечник копья), он увидел Коттию — она стояла среди фруктовых деревьев, там же, что и в первый раз.

— Марк, Марк! Я не могла избавиться от Ниссы раньше, — начала она, чуть задыхаясь. — Они говорят, что я не должна сюда ходить.

Марк отложил копье.

— Почему?

Она быстро оглянулась через плечо назад, в свой сад.

— Тетя Валария говорит, римской девице не подобает так себя вести. Но я ведь не римская девица! Ох, Марк, сделай так, чтобы она меня отпускала! Прошу тебя!

В любую минуту она могла упорхнуть, поэтому долгие объяснения были некстати.

— Она будет тебя отпускать, — торопливо проговорил Марк, — но на это понадобится некоторое время. А теперь беги, а то тебя застигнут.

Он шутливо поклонился, приложив ладонь ко лбу, и она, повернувшись, мгновенно скрылась.

Марк снова принялся за работу. Происшедшее заняло времени не больше, чем полет птицы через сад, но настроение у него вдруг поднялось — впервые за последние три дня.

Вечером, посоветовавшись с Эской, он изложил проблему дяде Аквиле.

— И чего же ты хочешь от меня?

— Если бы при следующей случайной встрече ты сказал бы почтенной Валарии несколько приветливых слов, было бы очень кстати.

— Клянусь Юпитером! Да я с нею едва знаком, кланяюсь только как супруге Кезона.

— Вот поэтому несколько по-соседски приветливых слов были бы очень уместны.

— А вдруг она тоже захочет быть по-соседски любезна? — ворчливым тоном осведомился дядя Аквила.

— Ну, во всяком случае, вторгнуться в твою цитадель ей не удастся, ведь у тебя нет женщин в доме и ее некому принять, — не теряя бодрости, возразил Марк.

— Допускаю, твое замечание не лишено смысла. А зачем тебе понадобилось, чтобы девчушка приходила в гости?

— Н-ну… просто они с Волчком нашли общий язык.

— И только ради того, чтобы волчонок видал свою подругу, меня бросают львам?

Марк рассмеялся.

— Лев только один, да и тот львица. — Тут же он сделался серьезным: — Без твоей помощи нам не обойтись, дядюшка Аквила. Я бы мог попробовать сыграть Персея, но пока мне это все равно не помогло бы спасти Андромеду. Это — дело главы дома.

— Как было спокойно в доме, пока не появился ты, — дядя Аквила со вздохом покорился неизбежному. — Однако, будь по-твоему.

Марк даже не понял, каким образом все уладилось. Дядя Аквила, казалось, и пальцем не шевельнул, но с того дня видимость дружбы между двумя домами возросла, и не успели еще леса под старым валом одеться буйной листвой, как Коттия сделалась почти членом семьи дядюшки Аквилы и появлялась в его доме, когда хотелось ей или Марку. Эска, по натуре своей молчаливый и замкнутый со всеми, кроме юного римлянина, поначалу держался с ней отчужденно, всячески подчеркивая свое положение раба, но мало-помалу он убрал преграды настолько, насколько вообще мог убрать их ради кого-то, кто не был Марком. Что касается Марка, то он подшучивал над ней и испытывал радость от ее присутствия. Он учил ее игре в «сколько пальцев», любимой игре легионеров и гладиаторов, и подолгу рассказывал про свой родной дом в этрусских холмах. Рассказывая про это Коттии, оживляя для нее знакомые картины, звуки и запахи, он словно приближал их, тем облегчая боль разлуки с ними, и ему опять открывался вид на ферму с горной тропы, где росли деревца дикой вишни.

Во дворе, на крышах построек всегда было полным-полно голубей, они важно ходили по двору или перепархивали с места на место; в лучах солнца шеи их отливали зеленым и лиловым. Попадались среди них и небольшие белые голуби с кораллового цвета лапками. Когда кто-то входил во двор, птицы разом с большим шумом и хлопаньем крыльев взмывали вверх, а потом кругами снова опускались вниз, к ногам. Из будки вылезал старый Аргос, лаял и одновременно вертел хвостом. А в воздухе стоял чудесный аромат ужина — жареной речной форели или жареных кур, если ожидались гости. И когда Марк после целого дня отсутствия возвращался домой, мама, услыхав лай Аргоса, показывалась в дверях…

Коттия готова была без конца слушать про поместье в этрусских холмах, а Марк мог без конца рассказывать о нем, хотя тоска по дому при этом усиливалась. Как-то раз он даже показал ей свою деревянную птичку.

Но к концу лета его все больше стала донимать старая рана. Он так привык к постоянной тупой боли, что не обращал на нее внимания, но сейчас боль сделалась острой, дергающей, она неотступно напоминала о себе, а швы иногда становились горячими на ощупь, краснели и воспалялись.

Все достигло апогея жарким августовским вечером. Марк с дядей только что сыграли свою обычную партию в шашки. День был на редкость жаркий, и даже во дворе стояла духота. Зной словно выбелил небо, обесцветил его, сделал однообразным, и аромат роз и ладанника в садовых вазах висел удушливым покрывалом, как висит дым в сырую погоду.

Марк весь день испытывал дурноту от боли, а от тяжелого сладкого запаха его подташнивало. Партию он сыграл сегодня из рук вон плохо, он сам это знал. Ему не лежалось. В поисках более удобной позы он все время менял положение. И сейчас он опять передвинулся, делая вид, что просто хочет взглянуть на Волчка. Уже почти взрослый, великолепный, тот лежал, растянувшись на прохладной траве рядом с Проционом, давно ставшим его другом.

Дядя Аквила следил взглядом за желтой трясогузкой, сидевшей на крыше бани, и Марк опять заворочался, надеясь, что тот ничего не заметил.

— Что, рана беспокоит? — спросил вдруг дядя Аквила, по-прежнему не отводя глаз от трясогузки, гонявшейся за мухами по теплым черепицам.

— Нет, дядя, — ответил Марк. — Почему ты так решил?

— Так мне показалось. Ты уверен, что все в порядке?

— Абсолютно.

Дядя Аквила перевел взгляд на Марка.

— Ну ты и лжец, — заметил он как бы между прочим. И, увидев, что губы Марка сжались, наклонился вперед и с треском хлопнул большой ладонью по доске, разбросав шашки. — Хватит! Это продолжается достаточно долго. Раз этот толстый дурень Ульпий ничего не понимает в своем ремесле, я пошлю за моим старым другом, врачующим в Дурине. Уж он-то знает свое дело. Руфрий Галарий — вот его имя. Он был одним из наших полевых хирургов. Он приедет и посмотрит твою ногу.

— Я не мог и рассчитывать на это, — пробормотал Марк. — От Дурина сюда путь неблизок.

— Он приедет, — повторил дядя Аквила. — Когда-то мы с ним вместе охотились на кабана. Не сомневайся, приедет.

И он приехал.

Руфрий Галарий, бывший полевой хирург Второго легиона, испанец, выбритый до синевы, с веселыми глазами, короткими курчавыми волосами, едва тронутыми сединой, и выпуклой могучей грудью. Его грубые руки борца, как оказалось в один из ближайших вечеров, были уверенными и нежными. Марк лежал на своем узком ложе, а друг его дяди обследовал раны. Осмотр затянулся. Закончив наконец, врач прикрыл Марку ноги покрывалом, выпрямился и заходил взад и вперед по комнате, изрыгая проклятья.

— Кто, во имя Тифона, обрабатывал рану? — вопросил он, круто обернувшись к Марку.

— Гарнизонный хирург в Иске Думнониев.

— Провел там двадцать лет и пил, как погонщик мулов на сатурналиях, не пропуская ни одного вечера, — зарычал Галарий. — Знаю я этих обойденных чином гарнизонных хирургов. Мясники и убийцы, все до одного!

Он с презрением грубо фыркнул.

— Вовсе не каждый вечер, человек он был трудолюбивый, — возразил Марк, пытаясь защитить небритого и довольно жалкого старика, которого вспоминал с симпатией.

— Пф! — воскликнул Галарий. Затем его манера резко переменилась, он присел на край ложа. — Дело в том, что он не довел свою работу до конца.

Марк облизнул кончиком языка вдруг пересохшие губы:

— Значит… все надо переделывать?

Врач кивнул:

— Покоя тебе не будет, пока рану не обработать заново.

— И когда?.. — начал было Марк и замолчал, пытаясь изо всех сил унять постыдную дрожь в губах.

— Завтра утром. Раз уж этого не избежать, то чем скорее, тем лучше.

Он положил руку на плечо Марку и задержал ее там.

Марк с минуту лежал, весь напрягшись, ощущая на плече эту грубую, но добрую руку, потом испустил долгий, неровный вздох и расслабился. Он даже попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой:

— Прошу простить меня. Я, кажется, очень устал.

— Охотно верю, — согласился хирург. — Тебе здорово досталось. Да, да, мне объяснять не надо. Но скоро все будет позади, и жизнь пойдет веселее. Обещаю тебе.

Он посидел еще немного, разговаривая о предметах, далеких от того, что предстояло Марку утром, — вплоть до запаха местных устриц и беззакония провинциальных сборщиков налогов; поболтал он и о прежних днях на силурийской границе и о давнишней охоте на кабана вместе с дядей Аквилой.

— Мы с твоим дядюшкой были недурными охотниками, а теперь мы с ним закостенели в суставах и в привычках. Иногда, думаю, уложу-ка я вещи да отправлюсь попутешествовать, пока не приржавел к месту окончательно. Но для путешествий у меня не та профессия. Имея ремесло хирурга, так просто не побродишь по свету. Вот глазной врач — дело другое, это подходящее ремесло для последователя Эскулапа, который любит бродяжничать. Тут, на севере, многие страдают болотной слепотой, и звание глазного врача проведет человека там, где не пройти легиону.

И Галарий пустился в описание похождений одного своего знакомого, который несколько лет назад переплыл Западный океан и занимался своим ремеслом в дебрях Гибернии[17]Нынешняя Ирландия.. Марк не слишком внимательно вслушивался, не подозревая, что придет время и эта история сыграет еще очень важную роль.

Наконец Галарий встал и потянулся так, что с хрустом расправились мышцы могучей спины.

— Теперь я иду к Аквиле поболтать перед сном про охоту. А ты лежи спокойно, постарайся как следует выспаться, я появлюсь рано утром.

И, коротко кивнув, он вышел на галерею. С ним вместе, казалось, испарилось и все старательно удерживаемое мужество Марка, он с ужасом осознавал, что весь дрожит — дрожит от запаха боли, как лошадь — от запаха пожара. Он лежал, заслонив глаза рукой, и бичевал себя презрением, но это не помогало. В животе у него словно лежал кусок льда, и он чувствовал себя очень одиноко.

Внезапно по полу кто-то пробежал, и в плечо ему ткнулся влажный нос. Марк открыл глаза и увидел перед собой улыбающуюся морду Волчка.

— Спасибо тебе, — сказал он, и, отодвинувшись немного в сторону, обхватил огромную голову, а Волчок поставил передние лапы на постель и любовно задышал ему в лицо. Близился закат, свет заходящего солнца хлынул в спальню, и на стенах и на потолке словно заплескалась дрожащая золотая вода. Марк не заметил, как подкралось солнце: неожиданный свет ослепил его с той же силой, как оглушает грянувший рев трубы. Свет Митры возник внезапно из тьмы.

Эска, появившийся сразу вслед за Волчком, отбросил на залитую солнцем стену большую тень. Он шагнул к краю ложа.

— Я говорил с Руфрием Галарием, — сказал он.

Марк кивнул:

— Утром ему понадобится твоя помощь. Ты согласен помочь ему ради меня?

— Я — личный раб центуриона. Кому, как не мне, помогать? — Эска нагнулся и поправил покрывало.

В это время со двора послышалась какая-то возня. Блеющий голос старого Стефаноса громко протестовал, затем раздался высокий, звонкий, настойчивый девичий голос:

— Пропусти меня! Не пропустишь — я тебя укушу!

Возня и шум возобновились, и раздавшийся через мгновение вопль боли ясно показал, что угроза приведена в исполнение. Марк с Эской обменялись недоумевающими взглядами. Под колоннадой послышался топот легких ног, и в комнату влетела Коттия — пылающая, воинственная фигурка в ореоле закатного света.

Марк приподнялся на локте:

— Ах ты, маленькая фурия, что ты сделала со Стефаносом?

— Укусила его за руку, — тем же звонким, твердым голосом отчеканила Коттия. — Он меня не пускал.

За дверью раздалось поспешное шаркание сандалий, и Марк быстро сказал:

— Эска, во имя Света, не пускай его сюда! — Он вдруг почувствовал, что у него сейчас нет сил иметь дело со справедливо негодующим Стефаносом. Когда Эска пошел выполнять его просьбу, Марк повернулся к Коттии.

— И зачем ты сюда пожаловала, госпожа?

Девочка подошла ближе, встала рядом с Волчком и устремила полный упрека взгляд на Марка:

— Почему ты мне ничего не сказал?

— О чем? — Он прекрасно знал, что она имеет в виду.

— О целителе с ножом. Я видела через окно кладовой, как он подъезжал на упряжке мулов, и Нисса мне сказала, зачем он приехал.

— У Ниссы слишком длинный язык, — заметил Марк. — Я хотел, чтобы ты узнала, когда все будет позади.

— Ты не должен был скрывать от меня! — возмутилась она. — Я имею право знать! — И так же бурно спросила с тревогой: — Что он будет с тобой делать?

Марк заколебался, но решил, что не он — так противная Нисса все равно расскажет.

— Будет чистить рану. Вот и все.

Личико ее прямо на глазах заострилось еще больше.

— Когда?

— Утром, очень рано.

— Пошли Эску сказать, когда он кончит.

— Нет, будет очень рано, — твердо повторил Марк. — Ты еще не проснешься.

— Проснусь. Я буду ждать в конце сада. Буду ждать, пока Эска не придет. Пускай попробуют увести меня оттуда, я все равно буду ждать. Я и еще кого-нибудь могу укусить. Если меня станут уводить, я так и сделаю, и тогда меня побьют. Приятно тебе будет знать, что меня побили из-за того, что ты не послал Эску?

Марк вынужден был сдаться.

Последовало долгое молчание. Коттия стояла неподвижно и смотрела на лежащего Марка. Наконец она произнесла:

— Лучше бы мне быть на твоем месте.

Это была из тех фраз, какие говорятся не всерьез, но Марк знал, что она говорит серьезно.

— Благодарю тебя, Коттия. Я этого не забуду. А теперь ступай домой.

В дверях показался Эска, и она послушно отошла в сторону.

— Я ухожу. Когда мне можно прийти опять?

— Не знаю, — ответил Марк. — Это тоже скажет тебе Эска.

Без единого слова она повернулась и вышла на яркий свет. По знаку Марка Эска вышел вслед за ней, и шаги их, затихая, зазвучали на галерее.

Марк прислушивался, пока не наступила тишина. Он лежал, ощущая под рукой привычное тепло мохнатой головы. В животе у него все еще лежал кусок льда, но одиноким он больше себя не чувствовал. Каким-то образом, непонятно каким, волчонок, Эска и Коттия поддержали его, помогли подготовиться к тому, что ожидало его утром.

Золотой свет угасал; тишину вдруг прорезало тонкое, как ниточка, птичье пенье — тоскливая осенняя песенка королька, сидящего в ветвях дикой груши. И Марк вдруг сделал неожиданное открытие: а ведь лето получилось хорошее. Конечно, он тосковал по родным местам, каждую ночь ему снились этрусские холмы и он просыпался удрученный. И все равно лето было хорошим… В один прекрасный день залаял Волчок. Марк удивился, наверное, не меньше самого Волчка. «Волки же не умеют лаять», — сказал он Эске. А тот ответил: «Если растить волка в собачьей своре, то он будет делать все, как они». Волчок, гордый своим достижением, целыми днями оглашал сад визгливым щенячьим лаем. Всплыли в памяти и другие мелкие, но хорошо запомнившиеся события: Сасстикка приносит горячие витые булочки, и они пируют вчетвером; он и Эска сами мастерят охотничий лук; Коттия держит в сложенных ладонях его деревянную птичку… Славное лето. Марк вдруг исполнился благодарности к нему.

Он спал этой ночью спокойным, но чутким сном, как спят охотники, и проснулся от далекого звука горна, играющего побудку в походном лагере.

Руфрий Галарий появился так рано, что осенняя паутина еще лежала густым покрывалом на траве, вся мокрая от росы, а рассветный воздух пахнул остро и свежо. Но Марк давно ждал его. Он ответил на приветствие хирурга и объяснил:

— Мой раб пошел запереть волчонка. Сейчас он вернется.

Галарий кивнул:

— Я его встретил. Он принесет разные вещи, которые нам понадобятся.

Он открыл привезенный с собой бронзовый ящик и принялся выкладывать на сундук орудия своего ремесла.

Прежде чем он кончил, вернулся Эска и принес горячей воды, чистое полотенце и бутыль местной ячменной водки, которая, как считал Галарий, лучше очищает раны, чем вино, хотя и жжет больше.

— Я принесу горячей воды еще, когда будет нужно, — добавил Эска и, поставив все принесенное на сундук, подошел к постели и низко наклонился над ней, как сделал бы Волчок.

Галарий закончил приготовления и обернулся к Марку:

— Итак, готов ли ты?

— Да, — Марк отбросил покрывало и стиснул зубы.

Долгое время спустя он очнулся, вынырнув из черноты, которая обрушилась на него задолго до того, как работа была закончена; он лежал под теплым покрывалом, а рядом стоял Руфрий Галарий, положив свою тяжелую руку ему на сердце, как год назад старый Авл. В затуманенном сознании Марка даже мелькнуло, что это тот самый прошлогодний случай и ему просто снился сон. Но тут же его зрение и слух прояснились, он увидел Эску за спиной хирурга и огромную фигуру в дверях и догадался, что это дядя Аквила. Он услышал отчаянный вой Волчка, запертого в кладовой, и вернулся к действительности, как пловец вырывается из глубины на поверхность.

Тупая боль старой раны сменилась резкой пульсирующей болью, которая отдавалась во всем теле, вызывая дурноту. Марк невольно застонал.

Хирург кивнул:

— Да, разит больно, но скоро поутихнет.

Марк, как сквозь туман, увидел синеватые щеки испанца.

— Ты… кончил? — с трудом пробормотал он.

— Кончил. — Галарий натянул покрывало, рука его была в крови. — Через несколько месяцев ты будешь здоров, как раньше. Лежи спокойно и отдыхай, вечером я зайду. — Он слегка хлопнул Марка по плечу и отвернулся собрать инструменты. — Передаю его в твои руки, сейчас можешь дать ему питье, — сказал он Эске, выходя. Потом Марк услышал, как он сказал кому-то на галерее: — Осколков хватило бы на целого дикобраза, но мышцы повреждены меньше. Мальчик теперь пойдет на поправку.

Затем около него очутился Эска с чашей в руках.

— Коттия… Волчок… — прошептал Марк.

— Сейчас я ими займусь, но сперва выпей.

Эска встал на одно колено около ложа, и голова Марка оказалась на его плече, а прохладный край чаши — у самых губ. Эту знакомую горечь он помнил с прошлого года. Допив чашу до дна, он с удовлетворенным вздохом повернул голову и взглянул Эске в лицо. Лицо у Эски посерело и заострилось, а губы искривились, как у человека, которого вот-вот стошнит.

— Что, так было страшно? — спросил Марк, сделав слабую попытку улыбнуться.

Эска ухмыльнулся:

— Засыпай скорее.