Онлайн чтение книги Пепел
Утром

Быстро, незаметно промчался год в Стоклосах. Осень Рафал, как гость, проохотился, зиму проплясал, а весной хозяйничал как помощник управляющего вместе с Трепкой, а подчас и с Кшиштофом. Здоровье и жизнерадостное настроение не оставляли его в это время. Особенно зимой он чувствовал себя прямо как в раю. Не было недели, чтобы где-нибудь в округе не веселились, – веселились, что называется, напропалую, до утра, до новой ночи и опять до утра. Как хороший танцор и изящный кавалер со столичным лоском, Рафал пользовался большим успехом. Он не упускал случая поухаживать, ища невесту с богатым приданым. Перебирал, раздумывал, а пока что веселился как никогда.

Трепка очень его полюбил. Весной, летом и под осень он понемногу сдавал ему хозяйство в Стоклосах, а сам все больше и больше зарывался в книги. Охота, лечение крестьян и скота, хождение по хатам являлись его любимым времяпрепровождением. Молодой Цедро зиму провел с отцом и сестрой во Львове, где панна Мэри впервые выезжала в свет. Трепка немало отпустил колких шуточек по поводу Львовских зимних балов, хотя в глубине души был рад, что его молодой друг не торчит в Вене. Однако осенью тысяча восемьсот пятого года Кшиштоф, покорный воле отца, снова отправился в придунайскую столицу. Трепка и Ольбромский в ту осень проводили дни верхом, с борзыми, а по вечерам играли в шахматы или читали.

Трепка оказывал на товарища большое влияние. В его разговорах и смехе, в издевках и язвительных остротах всегда заключалось особое жало. Чтобы не чувствовать уколов, Рафал стал вдумываться в мысли старого чудака, и чем больше он вникал в них, тем большее находил удовлетворение. Трепка был милым и в высшей степени интересным человеком. С ним можно было побеседовать о чем угодно: от таких замысловатых предметов, которые и умом-то трудно было постичь, до сущих пустяков, и даже коснуться клубнички. Большой дока он был по части разговоров. Он умел так осветить предмет и всякое житейское дело, что они начинали представляться совсем иными, а уж остер был так, что, даже сталкиваясь с ним постоянно, трудно было его раскусить.

После долгого ненастья как-то в конце октября выдался денек потеплее. Осенний туман расстилался над полями и увядшими уже лиственными лесами. Дороги так развезло, что только верхом, и то на хорошей лошади, можно было пробраться по непролазной грязи. Рафал и Трепка, оба в высоких сапогах, с ног до головы забрызганные грязью, ехали ранним утром верхом, намереваясь пустить борзых, если окажется, что расположенные повыше поля пообсохли Они думали доехать до большой дороги, ведшей к Тарнову, а оттуда по проселку через буковые леса выехать на эти поля. Малоезжая глинистая дорога в лесу была потверже, но зато скользко там было, как на льду.

Жалкая холодная травка ярко зеленела под темными деревьями. Листья на буках, на дубах и кленах уже потемнели, намокли, пропитались гнилью и теперь никли бессильно и вяло. Когда ветер дул с полей, он увлекал за собою больные листья, окрашенные уже желтым цветом смерти или чуть тронутые серой краской увяданья. На земле под копытами лошадей шуршали давно опавшие листья. Весь лес был полон тревогой прощанья и тоскою разлуки.

Трепка ехал впереди и напевал про себя свой единственный любимый старинный романс:

Печальное лесное безмолвие, тишина подернутых осенним туманом равнин и сам хмурый день как будто жаждали такой песни. И Рафал охотно слушал ее… Если бы Трепка перестал ее мурлыкать, он сам бы начал ее напевать…

Они свернули с лесного проселка на ровные поля и поехали к большой дороге. Борзые, которые шли без своры, мигом рванулись вперед и стрелой помчались вниз. Охотники поскакали за ними в туманную мглу. Вдруг они остановились как вкопанные. На всем протяжении дороги, сверкая тысячью красок, из мглы выступали густые толпы людей.

– Какие-то войска… – осаживая коня, шепотом проговорил Трепка.

Вглядевшись внимательно, он прибавил:

– А ведь это не австрийцы!..

Ноздри его нервно вздрагивали и прищуренные глазки дико сверкали. Трепка пустил лошадь шагом. Оба всадника медленно подъезжали к дороге. Борзые, вытянувшись как струна, неслись туда же, но вдруг сразу стали как вкопанные Замерев на месте, с поднятыми кверху ушами и вытянутой вперед шеей, они нюхали воздух.

Сойдя с размытой дождями дороги и нарушив строй, шли вдоль нее по полю вытянутыми колоннами роты гренадер с тяжелыми ружьями на плечах и ранцами за спиной. Огромные прямые двухцветные султаны на их шапках, похожих на перевернутые кверху дном ведра, колыхались, как лес. Белые ноги в суконных гамашах, мерно ступая, до колен уходили в размокшую глину. За гренадерами тянулись полки егерей, в таких же шапках, но уже без султанов, навьюченные огромными ранцами, патронташами, манерками и палашами. Штыки их казались волнующейся гладью озера, которая уходит в бесконечность среди туч и туманов, и стальные волны ее колышутся в безмолвии и тишине.

Тут и там волны озера описывали полукруг и клубились, клокоча, около какого-то центра. Трепка догадался, что там застряли орудия. Действительно, приглядевшись, оба они увидели длинную вереницу пушек, глубоко увязших в грязи. Вокруг них суетились артиллеристы в темных куцых мундирах выше колен, пачкая в грязи суконные гамаши. Широкие белые ремни, крест-накрест перевязанные на груди, были забрызганы грязью, а огромные шапки касались земли, когда, подкладывая домкраты, солдаты пытались вытащить из топи колеса, лафеты, передки, винграды и зарядные ящики.

Поодаль, за пехотой и артиллерией, тянулась стороной конница. Драгуны с высокими султанами, уланы в четырехугольных шапках, блистающие нарядными своими мундирами, наконец полки белых кирасир[384]Речь идет о русских войсках, идущих на соединение с австрийскими. Описываемое событие происходит в 1805 году, во время войны Австрии, России и других европейских держав против Франции (так называемая третья коалиция). на рослых конях. Огромные их каски с мохнатыми султанами сверкали на солнце. Казалось, будто это железные легионы римских воинов идут и идут волнами без конца из непроглядной ночной мглы…