Онлайн чтение книги Поэзия и проза Древнего Востока
Философская проза

Из книги «Луньюй» («Суждения и беседы»)[464]По традиции, считается, что эта книга представляет собой беседы Конфуция (551–479 гг. до н. э.) с учениками и его суждения, собранные вместе уже после кончины великого мудреца, видимо, около 450 г. до н. э. Перевод академика Н. И. Конрада публикуется по книге: «Хрестоматия китайской литературы», Учпедгиз, М. 1959.

Перевод Н. И. Конрада

Гл. I, 5

Учитель сказал:

— Для того, чтобы управлять государством, имеющим тысячу боевых колесниц,[465] …государством, имеющим тысячу боевых колесниц…  — В древности могущество отдельных царств измерялось количеством боевых колесниц. Около тысячи колесниц имели лишь самые могущественные царства. нужно быть осмотрительным, правдивым, умеренным в потребностях, любить народ, знать время, когда можно привлекать народ к исполнению повинностей.

Гл. I, 6

Учитель сказал:

— Младшие братья и сыновья! Когда вы в отцовском доме, с почтением служите своим родителям! Когда вы покидаете отцовский дом, с любовью заботьтесь о младших членах семьи! Будьте немногоречивы и правдивы! Любите всех, будьте привержены к своему человеческому началу! Будьте деятельны и, если у вас найдутся силы, учитесь просвещению!

Гл. I, 14

Учитель сказал:

— Цзюньцзы[466] Дэюньцзы — обозначение совершенного человека, носителя высоких моральных качеств. ест, но не ищет насыщения; живет, но не ищет покоя; в делах он проворен, но в словах осторожен; он идет к тому, что обладает Дао, и исправляет себя. Вот это и называется овладеть познанием.

Гл. XI, 26

Цзы Лу, Цзэн Си, Жань Ю и Гунси Хуа сидели вокруг своего Учителя.

Учитель сказал:

— Я старше вас всего на один день. Поэтому не стесняйтесь меня. Вот вы постоянно говорите: «Меня не знают!» Но предположим, что вас узнали бы, что вы стали бы делать?

Цзы Лу тут же, не задумываясь, ответил:

— Государство, обладающее тысячью боевых колесниц, зажато между несколькими большими государствами. А тут еще на него двинуты целые армии. Да еще вдобавок в нем самом — голод. И вот я, Цзы Лу… Пусть мне дадут такое государство в управление, и через три года у всех появится мужество, все будут знать, что такое долг!

Учитель улыбнулся.

— Ну, а ты, Жань Ю, что скажешь? Тот ответил:

— Вот маленькое владение в шестьдесят — семьдесят ли[467] Ли — мера длины, в древности — около 400 м. в ширину и длину, даже еще меньше, в пятьдесят — шестьдесят ли… Пусть мне дадут такое владение в управление, и через три года у народа будет достаток во всем. Ну, а по части законов и правил я обращусь к цзюньцзы.

— А ты, Гунси Хуа, что скажешь?

Тот ответил:

— Я не скажу, чтобы я сам что-нибудь сумел сделать. Я попросил бы, чтобы меня научили. Я хотел бы стать младшим министром государя; в парадном одеянии, в парадной шапке распоряжаться в святилище предков, при встречах князей.

— А ты, Цзэн Си, что скажешь?

Тот сидел, время от времени касаясь струн гуслей-сэ. Он отложил гусли, и струны еще звучали, он привстал и сказал;

— Я хотел бы совсем другого, чем все они, трое. Учитель сказал:

— Что же? Почему ты колеблешься с ответом?

— Я хотел бы поздней весной, когда уже весенние одежды готовы, с пятью-шестью юношами, с шестью-семью отроками купаться в реке И,[468] Река И — приток реки Сышуй на полуострове Шаньдун. подставить себя на холме Уюй[469] …подставить себя на холме Уюй ветерку — холм Уюй к югу от города Цюйфу, родины Конфуция, на котором приносили жертвы небу, моля о ниспослании дождя. ветерку и потом с песнями вернуться домой.

Учитель вздохнул и проговорил:

— Я присоединяюсь к Цзэн Си!

Трое учеников вышли из комнаты. Цзэн Си задержался. Цзэн Си обратился к Учителю:

— Что вы, Учитель, думаете о словах их троих?

Учитель ответил:

— Что же, каждый из них высказал свое желание.

Цзэн Си тогда спросил;

— Почему вы улыбнулись на слова Цзы Лу?

Учитель ответил:

— Государством управляют посредством законов и правил. Его слова слишком самонадеянны. Поэтому я и улыбнулся.

— А разве Жань Ю также не говорил о государстве?

— Да, говорил… Владение в шестьдесят — семьдесят ли, или еще меньше, в пятьдесят — шестьдесят ли, — тоже государство.

— Ну, а Гунси Хуа, разве он не говорил о государстве?

— Да, говорил… Святилище предков, встреча князей… Что же это такое, если не государство? Но если младший министр в таком государстве будет таким человеком, как Чи, кто же сможет стать там старшим министром?

Гл. XV, 8

Учитель сказал:

— Когда нужно говорить и не говорят, теряют людей. Когда не нужно говорить и говорят, теряют слова. Мудрый не теряет людей, не теряет слов.

Гл. XX, 1

Яо сказал:

— Шунь! Жребий Неба пал на тебя. Твердо придерживайся во всем середины! Если вся страна вокруг тебя бедствует, исчезает и дарованное Небом богатство правителя.

Шунь то же передал Юю.

Тан-ван, обращаясь к Властителю Неба, сказал:

— Я, ничтожный, осмеливаюсь принести тебе жертву — черного быка и осмеливаюсь открыто сказать тебе: «Я не пощадил Цзе-вана, так как он был виновен. От тебя, Властитель, не скрыты слуги твои. Выбор — в сердце твоем. Если я виновен, не вменяй это в вину народу. Если же виновен народ, значит, виновен я».

У чжоуских правителей были великие дары: их государство было богато людьми Добра. У правителей были родственники, но они не ставили их выше людей человеколюбивых. Они говорили: если кто-нибудь из народа совершил проступок, вина на мне одном.

При Чжоу всемерно блюли правильность мер и весов, тщательно следили за действием существующих установлений. Вновь создали упраздненные должности, — и блага правления распространялись повсюду. Возродили повергнутые государства и восстановили преемственность. Собрали разбежавшихся, и народ в Поднебесной отдал Чжоу свои сердца.

Самое важное — народ, пища, достойные похороны умерших и жертвоприношения предкам. Когда великодушны, обретают народную массу. Когда усердны в труде, добиваются благих результатов. Когда справедливы, все радуются.

Цзы Чжан спросил у Конфуция:

— Как можно правильно осуществлять управление государством?

Учитель ответил:

— Если чтить «пять красот» и устранять «четыре зла», можно правильно осуществлять управление государством.

Цзы Чжан сказал:

— А что это такое «пять красот»?

Учитель ответил:

— Когда достойный муж добр, но не расточителен; когда он заставляет других трудиться, но на него за это не злобствуют; когда он имеет желания, но при этом не жаден; когда он имеет в себе все, но у него нет гордыни; когда он исполнен силы, но не свиреп.

Цзы Чжан спросил:

— Что значит: «добр, но не расточителен»?

Учитель сказал:

— Когда он считает выгодным то, что выгодно народу, разве это не значит, что он добр, но не расточителен? Когда он заставляет других трудиться, выбирая то, над чем следует трудиться, кто станет злобствовать на него? Когда он желает стать человеколюбивым и становится человеколюбивым, откуда же тогда появится жадность? Для мужа достойного нет ни массы, ни немногих; для него нет ни малых, ни больших; он ни к кому не относится с пренебрежением. Разве это не значит иметь в себе все, но не знать при этом гордыни? Муж достойный носит шапку и одежду, какие полагается; к тому, что видит, относится с уважением; он всегда выдержан, и люди взирают на него с доверием и в то же время боятся его. Разве это не значит быть исполненным силы, но не быть при этом свирепым?

Цзы Чжан спросил:

— А что такое «четыре зла»?

Учитель ответил:

— Не наставлять, а убивать; это значит быть угнетателем. Не удерживать, а попустительствовать; это значит быть распущенным. Не давать указаний, а потом подгонять; это значит быть разбойником. Людям дают, что им нужно. Давать меньше, чем нужно, а брать больше, чем нужно; это значит быть представителем власти.

Из книги «Мэн-цзы»[470]См. предисловие. Переводы из произведений китайских мыслителей, приводимые здесь и ниже, выполнены по изданию: «Чжуцзы цзичэн», Пекин, 1956, цзюань 1, 3, 4, 5, 6.

Перевод И. Лисевича

Гл. «Тэн Вэнь-гун», ч. I

Некто Сюй Син, проповедующий учение Божественного Земледельца,[471] Божественный Земледелец (Шэнь-нун) — один из мифических культурных героев древних китайцев. Впоследствии китайские философы, усматривавшие основу благосостояния народа в том, чтобы каждая семья производила все необходимое своими руками, для авторитетности приписали ему свои взгляды. прибыл в Тэн[472] Тэн — небольшое и весьма слабое царство на территории нынешней провинции Шаньдун. из Чу. Вступив на порог дворца, он сказал царю Вэнь-гуну:

— Пришедший издалека наслышан о гуманном правлении государя. Хотелось бы получить землю для поселения и стать вашим подданным.

Вэнь-гун указал ему место.

Последователей Сюй Сина было несколько десятков; все они были одеты в сермяги, а дабы снискать себе пропитание, плели туфли и вязали циновки.

Ученик конфуцианца Чэнь Ляна Чэнь Сян и его младший брат Цзай взвалили на плечи свои сохи и пришли в Тэн из Сун и сказали:

— Мы наслышаны о совершенно-мудром правлении государя. Вы совершенно-мудрый человек, и мы хотим быть вашими подданными!

Чэнь Сян встретился с Сюй Сином и испытал великую радость. Он отринул то, чему учил сам, и стал учиться у Сюй Сина.

Чэнь Сян встретился и с Мэн-цзы и передал ему речи Сюй Сина:

— Тэнский государь поистине мудрый правитель, однако же не слыхал о Пути. Мудрые пашут вместе с народом ради пропитания, сами готовят пищу и сами управляют людьми. Ныне же у государя есть и амбары и сокровищницы, чтобы кормиться, он обирает народ, это ли мудрость?!

Мэн-цзы сказал:

— Учитель Сюй, разумеется, ест лишь хлеб, который вырастил сам?

— Да, это так.

— Учитель Сюй, разумеется, носит платье из ткани, которую выткал сам?

— Нет, учитель просто надевает сермягу.

— Носит ли учитель Сюй шапку?

— Носит.

— Какую же?

— Из белого холста.

— А холст он выткал сам?

— Нет, выменял на зерно.

— Отчего же он не сам его выткал?

— Это помешало бы хлебопашеству.

Затем Мэн-цзы сказал:

— А ведь учитель Сюй готовит пищу в железных котлах и глиняных мисках и пашет железом?

— Да, это так.

— Сам ли он их делает?

— Нет, выменивает на зерно.

— Ах, так. Но разве, когда зерно меняют на железные котлы и глиняные миски, не обирают гончаров и плавильщиков? Да и когда гончары и плавильщики меняют сосуды на зерно, разве не обирают они землепашцев?! Почему же учитель Сюй сам не мнет глину и не плавит железо? Почему он не изготовляет все, что ему нужно, у себя дома? Отчего он без конца то одно, то другое выменивает у ремесленников? Разве это учителя не удручает?!

Чэнь Сян ответил:

— Нельзя же промышлять столькими ремеслами и пахать землю!

— Выходит, с землепашеством можно сочетать только управление Поднебесной?! Несогласен! Есть удел великих людей и есть удел малых. Когда бы каждый сам делал все, что способны принести человеческому телу сто ремесел, да и пользовался бы только тем, что сделал сам, весь народ не знал бы отдыха. Потому и говорят: «Можно утруждать ум, и можно утруждать тело. Утруждающие ум управляют людьми, а утруждающие тело людьми управляются». Управляемые кормят других, а управляющие от них кормятся. Таков всеобщий закон Поднебесной.

Гл. «Лилоу», ч. II

У некоего жителя царства Ци была жена и наложница. Их супруг нередко отлучался из дому и возвращался обратно сытым и пьяным. Когда жена спрашивала, с кем он пил и ел, то каждый раз оказывалось, что все это были знать и богачи. Тогда жена сказала наложнице:

— Муж отлучается из дому и непременно возвращается сытым и пьяным, когда же спросишь, с кем он ел и пил, оказывается, что все это знать и богачи. Однако еще ни один почтенный человек не навещал нашего дома! Пойду-ка я разузнаю, куда это ходит муж!

Встав очень рано, она украдкой последовала за мужем. Во всем городе не нашлось никого, кто бы остановился с ним и перемолвился хотя бы словечком. Наконец он дошел до кладбища у Восточной стены и принялся клянчить там остатки еды у совершающих жертвоприношения. Но ему, как видно, показалось мало, и, осмотревшись кругом, он тут же направился к другим… Вот так он насыщался!

Возвратившись домой, жена сказала наложнице?

— Вот, выходит, каков наш муж, а мы должны на него полагаться и быть с ним до конца наших дней!

И тут она поведала наложнице об их муже, и обе, затворившись во внутренних покоях, стали лить слезы. Муж же, ни о чем не подозревая, веселый и довольный вернулся домой и с гордым видом предстал перед женой и наложницей.

На взгляд благородного мужа, редко бывает, чтобы люди, стремящиеся к богатству и знатности, к выгоде и высокой должности, не заставляли своих жен и наложниц лить слезы стыда!

Из книги «Даодэцзин»[473]См. предисловие.

Перевод В. Сухорукова

Из главы 2

Когда в Поднебесной узнали, что красота — это красота, появилось и уродство. Когда узнали, что добро — это добро, появилось и зло. Вот почему бытие и небытие друг друга порождают, трудное и легкое друг друга создают, короткое и длинное друг другом измеряются, высокое и низкое друг к другу тянутся, звуки и голоса друг с другом гармонируют, предыдущее и последующее друг за другом следуют. Вот почему мудрец действует недеянием и учит молчанием…

Глава 3

Если не превозносить таланты, среди людей не будет соперничества. Если не ценить редкие вещи, люди не станут красть. Если люди не видят того, что возбуждает желания, их сердца не волнуются. Поэтому, когда правит мудрец, он опорожняет их сердца — и наполняет желудки, ослабляет их волю — и укрепляет кости. Он постоянно стремится к тому, чтоб у народа не было знаний и желаний и чтобы те, кто знает, — не смели действовать. Он действует недеянием — и всем управляет.

Глава 12

От пяти цветов слепнут глаза, от пяти звуков[474] Пять звуков — Имеются в виду пять ступеней китайской гаммы. глохнут уши, от пяти вкусов[475] Пять вкусов — кислый, сладкий, горький, острый, соленый. тупеет язык; скачка и охота доводят до неистовства, редкостные вещи толкают на преступления. Поэтому мудрец заботится о желудке, а не о глазах: он берет необходимое и отбрасывает лишнее.

Глава 18

Когда великий Путь утрачен — появляются «добро» и «долг». Вместе с остротой ума рождается и великое притворство. Когда шесть родичей[476] Когда шесть родичей…  — отец и дети, старшие и младшие братья, мужья и жены. не ладят — появляются «сыновняя почтительность» и «родительская любовь». Когда в государстве смута — возникают «верноподданные».

Глава 57

Страна управляется справедливостью, война ведется хитростью, Поднебесная добывается недеянием. Откуда я знаю, что это так? А вот откуда: когда в Поднебесной много запретов, народ беднеет. Когда у народа много оружия, в стране растут раздоры. Когда среди людей много искусников и умельцев, умножаются редкостные вещи. Когда множатся законы и указы, растут разбои и грабежи. Поэтому мудрец говорит: я ничего не делаю — и народ сам по себе совершенствуется; люблю покой — и народ сам по себе исправляется; не занимаюсь делами — и народ сам по себе богатеет; не знаю желаний — и народ сам блюдет себя в простоте.

Глава 64

Малоподвижное — легко удержать в руках. Еще не проявившееся — легко направить. Хрупкое — легко разбить. Мелкое — легко рассеять. Действовать надо там, где ничего еще нет. Наводить порядок надо тогда, когда еще нет смуты. Дерево в обхват рождается из крошечного ростка, башня в девять ярусов вырастает из кучки земли, путь в тысячу ли начинается под ногами.

Кто действует — проиграет, кто имеет — потеряет. Поэтому мудрец не действует — и не проигрывает, не имеет — и не теряет. Затевая дела, люди часто терпят неудачу при их завершении. Тот, кто кончает так же осмотрительно, как начал, неудачи не потерпит. Поэтому мудрец стремится к бесстрастию, не ценит редкие вещи, учится у неученых и вновь проходит путь, пройденный другими. Он следует естественности вещей и не осмеливается действовать.

Из главы 65

В древности те, кто умел следовать Пути, не просвещали народ, а оставляли его в невежестве. Когда народ много знает, им трудно управлять. Поэтому тот, кто, правя страною, мудрствует, — действует ей во вред; тот же, кто правит, не мудрствуя, — действует ей на пользу. Постигший эти две вещи будет примером для всех…

Из книги «Ле-цзы»[477]Трактат «Ле-цзы» — один из знаменитых памятников древней даосской мысли, о подлинности текста которого нет единого мнения. Традиция приписывает его авторство Ле Юй-коу, который будто бы жил в IV в. до н. э. Имеется полный перевод книг «Ле-цзы» и «Чжуан-цзы», см: «Атеисты, материалисты, диалектики древнего Китая», вступительная статья, перевод и комментарий Л. Д. Позднеевой, «Наука», М. 1967.

Перевод В. Сухорукова

Циньский князь Мугун[478] Циньский князь Му-гун — князь царства Цинь на территории Северо-западного Китая, правил в VII в. до н. э. сказал конюшему Бо Лэ:

— Ты уже стар годами. Нет ли кого-нибудь в твоем роду, кто бы умел отбирать коней?

— Доброго коня, — отвечал Бо Лэ, — можно узнать по стати, мускулам и костяку. Однако у Первого Коня в Поднебесной все это — словно бы стерто и смыто, скрыто и спрятано. Такой конь мчится, не поднимая пыли, не оставляя следов. Сыновья же мои малоспособны: они сумеют отыскать хорошего коня, но не смогут найти Первого Коня в Поднебесной. Когда-то я таскал вязанки дров и связки овощей совместно с неким Цзюфан Гао. Он разбирался в лошадях не хуже вашего слуги. Пригласите его.

Князь принял Цзюфан Гао и немедля отправил его за конем. Через три месяца Цзюфан Гао вернулся и доложил;

— Отыскал. В Песчаных Холмах.

— А что за конь? — спросил Мугун.

— Гнедая кобыла.

Послали за кобылой, а это оказался вороной жеребец.

Князь, опечалившись, позвал Бо Лэ и сказал ему:

— Ничего не получилось! Тот, кого ты прислал отбирать коней, не способен разобраться даже в масти, не умеет отличить кобылу от жеребца — какой уж из него лошадник!

— Неужели он этого достиг! — сказал Бо Лэ, вздохнув в глубоком восхищении. — Да после этого тысячи и тьмы таких, как я, — ничто в сравнении с ним! Ведь Гао видит природную суть. Отбирает зерно, отметая мякину, проникает вовнутрь, забывая о внешнем. Видит то, что нужно видеть, а ненужною — не замечает. Смотрит на то, на что следует смотреть, пренебрегая тем, на что смотреть не стоит. Да такое умение — дороже всяких юаней!

Когда жеребца привели, это и впрямь оказался Первый Конь в Поднебесной!

Горы Тайхан и Ванъу, в семьсот ли окружностью, в десять тысяч жэнь[479] Жэнь — мера длины, равная ок. 2.5 м. высотою, помещались поначалу к югу от Цзичжоу,[480] Цзичжоу — название древней области на территории современных провинций Хэбэй и Шаньси. — севернее Хэяна.[481] Хэян — местность на территории современной провинции Хэнань.

Простак с Северной горы жил там же, напротив. А было ему уже под девяносто. Устав карабкаться по горным перевалам, совершать дальние обходы и делать крюки, он собрал как-то своих домашних и стал совещаться:

— А что, если приналечь да срыть эти горы до основания — чтобы открылась прямая дорога на юг Юйчжоу,[482] Юйчжоу — также местность в современной Хэнань. аж до самой реки Ханьшуй?[483] Ханьшуй — многоводный левобережный приток Янцзы.

Все дружно согласились, но жена Простака усомнилась:

— С твоими силами не одолеть и холмика Куйфу — тебе ли сладить с этакими горами! Да и куда девать землю и камень?

— Будем сбрасывать в залив Бохай — севернее отмели! — отвечали ей.

И, взяв с собой троих сыновей и внуков покрепче, Простак принялся ломать скалы, рыть землю и перетаскивать ее в корзинах к заливу Бохай. У соседки-вдовы из семейства Цзинчэн был сын, едва успевший сменить молочные зубы, — он тоже примчался на помощь. Зима сменилась летом, а обернуться до залива и обратно успели только один раз.

Умник с Речной Излучины, подсмеиваясь, отговаривал Простака:

— Ну и дурень же ты! В твои-то годы да с твоими силами — да ты в горах песчинки не сдвинешь с места, не говоря уж о земле и о камнях!

Простак вздохнул:

— А ты так туп, что разумеешь хуже малого ребенка — мальчонка-сирота и то умней тебя. Я умру, а сыновья останутся, а у сыновей еще народятся внуки, а у внуков тоже будут сыновья, а у тех — свои сыновья и внуки; так и пойдут — сыновья за сыновьями, внуки за внуками — и не будет им конца и переводу. А горы-то уже не вырастут — так чего же горевать, что я не успею их срыть?

Умник так и не нашелся, что ответить.

Горный дух, начальник над змеями, прослышав об этом, испугался, что старик не отступится, и доложил обо всем Небесному Владыке. Владыка, тронутый простодушием старика, повелел двум духам из рода Муравьев-Великанов перетащить горы на себе: одну — на северо-восток, другую — на юг Юнчжоу. С той поры от самого юга Цзичжоу и вплоть до реки Ханьшуй нет больше горных преград.

Из книги «Чжуан-цзы»[484]См. предисловие.

Перевод В. Сухорукова

Однажды Чжуан Чжоу приснилось, что он бабочка: он весело порхал, был счастлив и не знал, что он — Чжоу. А проснувшись внезапно, даже удивился, что он — Чжоу. И не знал уже: Чжоу ли снилось, что он — бабочка, или бабочке снится, что она — Чжоу. Ведь бабочка и Чжоу — совсем не одно и то же. Или это то, что называют превращением?

Болотный фазан через десять шагов поклюет, через сто — напьется, а в клетке жить не хочет, хотя и сыт — а все как-то не то!

Когда скончался Лао Дань,[485] Лао Дань — Лао-цзы. Цинь И, соболезнуя о нем, простонал трижды и вышел. Ученики спросили!

— Разве вы не были другом Учителя?

— Был, — сказал Цинь И.

— А если так, то можно ли оплакивать его подобным образом?

— Можно, — ответил Цинь И. — Я было думал, что вы и впрямь его ученики, теперь же вижу, что — нет. Когда я пришел сюда с соболезнованием, то увидел, что старики оплакивают его, как сына, а молодые плачут по нем, как по матери. Собравшись здесь, они уже не могли удержаться от слез и стенаний. Но это ведь значит — противиться Небу, отойти от Истины, забыть о своем предназначении: в старину это называлось «грехом непослушания». Время пришло — Учитель родился; настало время уйти — Учитель покорился. Если смириться со своей участью и покориться неизбежному — к вам не найдут доступа ни радость, ни печаль: в старину это называлось «освобождением из петли».

У коня есть копыта — чтоб ступать по инею и снегу, шерсть — чтобы уберечься от ветра и стужи; он щиплет траву и пьет воду, встает на дыбы и скачет — в этом истинная природа коня. Не нужны ему ни высокие башни, ни богатые хоромы.

Но вот появился Бо Лэ и сказал:

— Я знаю, как укрощать коней.

И принялся их прижигать и клеймить, стреноживать и взнуздывать, подстригать им гриву и подрезать копыта, приучать к стойлам и яслям. Из десяти коней подыхало два-три. А он морил их голодом и жаждой, гонял рысью и галопом, учил держать строй, терзал удилами спереди, грозил кнутом и плетью сзади — и коней стало подыхать больше половины.

— А я, — сказал Гончар, — знаю, как обращаться с глиной: круги делаю — строго по циркулю, квадраты — по угломеру.

— А я, — сказал Плотник, — знаю, как управляться с деревом; кривое — подгоняю по крюку, прямое — выравниваю по отвесу.

Но разве природа дерева и глины — в том, чтоб подчиняться крюку и отвесу, циркулю и угломеру! Однако умельцев славили из поколения в поколение, повторяя: «Бо Лэ умел укрощать коней, а Гончар и Плотник знали, как управляться с глиной и с деревом».

Такую же ошибку совершают и те, кто правит Поднебесной. Те, кто умел ею править, — поступали не так.

Природа людей постоянна: они ткут и одеваются, пашут и едят, — это можно назвать общими их свойствами. Единство и равенство — естественное их состояние. Вот почему во времена Высшей Добродетели их поступь была степенна, а взгляд — сосредоточен. В те времена в горах не было дорог и тропинок, а на реках — лодок и мостов; все живое держалось вместе, не зная границ; птицы и звери бродили стаями, а трава и деревья росли, как им вздумается. Зверя и птицу можно было водить на веревочке, можно было, взобравшись на дерево, заглянуть в гнездо к вороне или сороке. Тогда люди жили вместе с птицами и зверьми, были родней всему живому — где уж им было знать о низких и о благородных! Все были равно невежественны — и добродетель их не оставляла; в равной мере не знали желаний — и были просты и естественны. Так, живя в простоте и естественности, народ сохранял свою природу.

Но вот явились мудрецы, выдавая свои потуги — за «добро», свои ухищрения — за «долг», — и в Поднебесной родились сомнения. Беспутство и неистовство стали выдавать за музыку, а мелочные правила — за обряды, — и в Поднебесной начались раздоры. Разве можно вырезать жертвенный кубок — не калеча дерева? Разве можно выточить скипетр — не губя белой яшмы? Как научить «добру» и «долгу» — если не отрешиться от Пути и Добродетели? Как научить обрядам и музыке — если не поступиться естественными чувствами? Разве можно создать узор — не перемешав пяти цветов? Разве можно построить шесть ладов[486] Шесть ладов — пять ступеней гаммы с добавлением одного полутона. — не смешав пяти звуков? Когда ради утвари калечат дерево — в этом повинен плотник; когда ради «добра» и «долга» забывают о Пути и Добродетели — в этом повинны мудрецы.

Живя на воле, кони щипали траву и пили воду. Радуясь — ласкались, сплетаясь шеями, осерчав — лягались, повернувшись задом. Только это они и умели. Когда же на них надели хомут да нацепили им на морду полумесяц — они выучились злобно коситься и выгибать шею, грызть удила и рвать поводья. Это Бо Лэ научил их лукавить и буйствовать, — и в этом его преступление…

В Хэсюевы времена[487] В Хэсюевы времена — Хэсюй — один из древнейших правителей на заре истории Китая. народ жил, не ведая, чем бы ему заняться, ходил, не зная, куда бы ему пойти; с полным ртом, с тугим животом гулял себе и радовался. Только это он и умел! Но явились мудрецы и начали насаждать свои обряды и музыку — дабы с их помощью исправить Поднебесную, стали превозносить «добро» и «долг» — дабы умиротворить сердца в Поднебесной. С тех-то пор народ и бросился без удержу за знаниями и за наживой, — и повинны в этом — мудрецы!

Когда Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуй,[488] Пушуй — приток Хуанхэ. от чуского царя[489] …от чуского царя — Чу — древнее царство на территории Юго-западного Китая. явились к нему два знатных мужа и сказали;

— Государь пожелал обременить вас службой в своем царстве!

Не выпуская из рук удочки и даже не обернувшись, Чжуан-цзы ответил:

— Слыхал я, что есть у вас в Чу священная черепаха: три тысячи лет как издохла, а цари хранят ее у себя в храме предков, в ларце, под покрывалом. Что лучше для черепахи: издохнуть и удостоиться почестей? Или жить, волоча хвост по грязи?

— Лучше жить, волоча хвост по грязи, — ответили сановники.

— Тогда ступайте прочь, — сказал Чжуан-цзы, — я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи!

По дороге в Чу Чжуан-цзы наткнулся на пустой череп — совсем уже высохший, но еще целый. Он постучал по нему кнутовищем и спросил:

— Отчего ты таким стал? Оттого ли, что был ненасытен в желаниях и преступил закон? Или погиб под топором на плахе, когда пала твоя страна? Или стал таким от стыда, что дурными делами опозорил отца и мать, жену и детей? Или муки голода и холода довели тебя до этого? Или просто скончался от старости?

И, прекратив расспросы, положил череп себе под голову и лег спать.

Ночью череп явился ему во сне и сказал:

— По речам твоим видно, что ты искусный краснобай. Но все, о чем ты спрашивал, заботит только живых, мертвецы же этого не знают. Хочешь — я расскажу тебе о мертвых?

— Хочу, — ответил Чжуан-цзы.

— У мертвых, — сказал череп, — нет ни государя наверху, ни подданных внизу; нет у них и забот, что приносят четыре времени года. Беспечные и вольные, они так же вечны, как небо и земля, и даже утехи царей, что восседают, обратясь ликом к югу, не сравнятся с их блаженством.

Чжуан-цзы усомнился и спросил:

— А хочешь, я велю Владыке Судеб возвратить тебе жизнь, дать тебе кости, кожу и мясо, вернуть тебя к отцу и матери, к жене и детям, к соседям и друзьям?

Но череп отвечал, нахмурясь:

— Неужто я променяю царские услады на людские муки?!

Когда у Чжуан-цзы умерла жена, Хуэй-цзы пришел ее оплакать. А Чжуан-цзы сидел на корточках, стучал по глиняной корчаге и пел песни.

— Ты ведь нажил с нею детей, — сказал Хуэй-цзы, — а теперь, когда она скончалась от старости, не только не плачешь, а еще колотишь в посудину и распеваешь песни, — на что это похоже!

— Нет, это не так, — ответил Чжуан-цзы. — Когда она умерла и я остался один — мог ли я не печалиться? Но вот я задумался над ее началом — когда она еще не родилась; не только не родилась, но и не обладала телом; не только телом, но и дыханием. Смешанная с хаосом, она стала развиваться — и появилось дыхание; дыхание развилось — и возникло тело; тело развилось — и возникла жизнь, а ныне — новое превращение и смерть. Все это следует одно за другим, как времена года: за весною — лето, за осенью — зима. Зачем же теперь, когда она покоится в Мироздании, провожать ее плачем и воплями? Ведь это значит — не понимать веления Неба. И я перестал плакать.

Цзисинцзы взялся обучать для царя бойцового петуха. Через десять дней государь спросил:

— Ну, как, готов петух?

— Нет еще, — ответил Цзисинцзы, — полон тщеславия, кичится попусту.

Через десять дней государь вновь осведомился и получил ответ:

— Пока еще нет: отзывается на каждый звук, кидается на каждую тень.

Через десять дней государь спросил опять:

— Все еще нет, — ответил Цзисинцзы, — смотрит злобно, весь переполнен яростью.

Через десять дней царь вновь полюбопытствовал и услышал в ответ:

— Вот теперь почти готов: услышит другого петуха — даже не шелохнется; посмотришь на него — как деревянный. Воля и выдержка его — безупречны. Ни один петух не посмеет откликнуться на его вызов: повернется и сбежит.

Чжун-ни[490] Чжун-ни — прозвание Конфуция. направлялся в Чу. Выйдя из леса, он увидел, как некий горбун ловил цикад на кончик палки, смазанный клеем, да так ловко, будто собирал их руками.

— До чего же ты ловок! — сказал Чжун-ни. — Видно, владеешь каким-то секретом?

— Есть один, — ответил горбун. — В пятую и шестую луну[491] Пятая и шестая луна — самое жаркое время года, время ловли цикад, пение которых высоко ценят китайцы. кладу на кончик палки пару бусин и осторожно поднимаю; если не падают — то из десятка цикад от меня убегают две-три; если не падают три — то удирает одна; а уж если не скатятся пять — тогда будто руками собираю. Стою — как пень, руку тяну — как сухую ветку. И пусть огромны небо и земля, пусть много в мире всякой твари — у меня на уме только крылышки цикады; не отступлю, не отклонюсь, на целый мир их не променяю — как же после этого да не поймать!

Конфуций взглянул на учеников и сказал:

— «Если соберешь волю воедино — уподобишься божеству» — да ведь это сказано про нашего горбуна!

Плотник Цин вырезал из дерева раму для колоколов.[492] …вырезал из дерева раму для колоколов — В древнем Китае существовал музыкальный инструмент бяньчжун, который представлял собой набор из тринадцати колоколов-чжун, каждый из которых имел свои размер и свою строго определенную частоту колебаний. Колокола подвешивались на деревянной раме. Когда рама была готова, все поражались: казалось, ее делали духи. Увидел раму луский князь[493] …луский князь — Лу — древнее царство на территории полуострова Шаньдун. и спросил плотника:

— Каким искусством ты этого достиг?

— Я всего лишь ремесленник, — ответил плотник, — какое у меня может быть искусство? Впрочем, один способ есть. Никогда не берусь за работу в душевном смятении: чтобы очиститься сердцем, непременно пощусь. После трех дней поста уже не смею помышлять о почестях или наградах, о жалованье и чинах. После пяти — не смею думать о хвале или хуле, удаче или неудаче. После семи — в оцепенении не ощущаю собственного тела, забываю о руках и ногах. И уже нет для меня ни князя, ни его двора, все внешнее исчезает, и все мое умение сосредоточивается на одном. Тогда я иду в горы и присматриваюсь к природным свойствам деревьев. И только мысленно увидев в самом лучшем из стволов уже готовую раму, я принимаюсь за дело — иначе не стоит и браться. Так мое естество сочетается с естеством дерева — поэтому и работа кажется волшебной.

Чжуан-цзы был на похоронах. Проходя мимо могилы Хуэй-цзы,[494] Хуэй-цзы (Хуэй Ши) — известный мыслитель и политический деятель IV в. до н. э., принадлежавший к школе логиков — минцзя, постоянный участник диспутов с Чжуан-цзы. он обернулся к спутникам и сказал:

— Однажды некий инец[495] …некий инец…  — то есть житель города Ина. запачкал белой глиной кончик носа: пятнышко было — с мушиное крылышко. Он приказал плотнику стесать его. Умелец так заиграл топором — аж ветер поднялся: только выслушал приказ — и все стесал. Снял дочиста всю глину, не задев носа. А инец — и бровью не повел. Услыхав об этом, сунский князь Юань позвал к себе плотника и сказал ему:

— Попробуй сделать это же самое и для меня.

А плотник ответил:

— Когда-то я сумел это сделать — да только нет уже в живых того материала!

Вот так и у меня не стало материала: с тех пор как умер Учитель — мне больше не с кем спорить.

Верша нужна — чтоб поймать рыбу: когда рыба поймана, про вершу забывают. Ловушка нужна — чтоб поймать зайца: когда заяц пойман, про ловушку забывают. Слова нужны — чтоб поймать мысль: когда мысль поймана, про слова забывают. Как бы мне найти человека, забывшего про слова, — и поговорить с ним!

Некто звал Чжуан-цзы к себе на службу. Чжуан-цзы так ответил посланцу:

— Видали вы когда-нибудь жертвенного быка? Наряжают его в расшитые ткани, откармливают сеном и бобами! А потом ведут в храм предков — на заклание. Он и рад бы тогда снова стать простым теленком — да не тут-то было!

Чжуан-цзы лежал при смерти, и ученики задумали устроить ему пышные похороны.

— К чему это? — сказал Чжуан-цзы. — Гробом моим будет земля, саркофагом — небо; нефритовыми бляхами — солнце и луна, жемчужинами — звезды, и все живое — погребальным шествием; разве не все уже готово для моих похорон?

— Мы боимся, — отвечали ученики, — чтоб вас не расклевали вороны и коршуны.

— На земле, — сказал Чжуан-цзы, — расклюют вороны и коршуны, под землей — сожрут муравьи и медведки. Так стоит ли отнимать у одних — чтоб отдать другим?

Из книги «Мо-цзы»

Перевод М. Титаренко

Гуншу Бань соорудил для царства Чу снасть для взятия городских стен под названием «облачные лестницы», чтобы напасть на царство Сун. Учитель Мо прослышал об этом и быстро покинул царство Лу. Он шел десять дней и десять ночей. На ногах у него выступили кровавые волдыри, но он шел, не ведая отдыха. В изодранной одежде и сношенной обуви он прибыл в чускую столицу Ин и разыскал там Гуншу Баня.

Гуншу Бань спросил:

— О чем хотел поведать учитель?

Мо-цзы сказал:

— На севере объявился человек, меня оскорбивший. Хочу просить вас пойти и убить его.

Гуншу Бань помрачнел.

Мо-цзы сказал далее:

— Я дам вам за это десять мер золота!

— Я блюду закон нравственности и не убиваю людей понапрасну, — ответил Гуншу Бань.

Мо-цзы поднялся и, совершив двойной поклон, сказал Гуншу Баню:

— Дозвольте мне пояснить. Когда я был на севере, до меня дошли слухи, что вы соорудили облачные лестницы, дабы напасть на царство Сун. Но чем провинилось Сун? Ведь в Чу и так избыток земли и не хватает людей. Убивать то, в чем и так недостаток, и домогаться того, что и так в избытке, — можно ли это назвать целесообразным? И потом, царство Сун не совершило никаких злодеяний, однако на него нападают, — можно ли это назвать человеколюбивым? Понимать это и не отговорить от этого правителя, — можно ли это назвать преданностью? Если же ты пытался отговорить его, но переубедить не смог, значит, ты не силен в искусстве спора. Блюсти закон нравственности, отказываться убить одного, но готовить убийство многих, — можно ли это назвать разумным?

Гуншу Бань не знал, что ответить.

Мо-цзы сказал:

— Итак, вы отступаетесь от своего намерения?

— Я не в силах, — ответил Гуншу Бань. — Я уже твердо обещал это правителю Чу.

— Ну что ж, тогда отведите меня к правителю Чу, — сказал Мо-цзы.

— Хорошо, — ответил Гуншу Бань.

Увидев правителя, учитель Мо сказал:

— Есть один человек, который отказывается от резной колесницы, но жаждет украсть разбитую повозку соседа, отказывается от длиннополой одежды из расшитой парчи, но желает заполучить короткую войлочную накидку соседа, не ест собственного отборного проса и мяса, но хочет украсть и съесть мякину и отруби у соседа. Что это за человек?

Правитель сказал:

— Да ведь это больной жаждою воровства!

Тогда учитель Мо сказал:

— Царство Чу растянулось на пять тысяч ли и поперек и вдоль, а Сун — всего только на пятьсот. Это все равно что резная колесница и разбитая повозка. В Чу есть озеро Юньмын, в котором полно носорогов, а возле озера много оленей, в реках Янцзы и Хань много всякой рыбы, черепах, крокодилов, то есть всего, в чем заключено богатство Поднебесной. А в Сун нет даже фазанов, зайцев и лисиц. Это все равно что отборное просо и мясо — и мякина и отруби. В Чу есть леса, где растут высокие сосны, котальпы и другие большие деревья. В Сун же больших деревьев нет. Это все равно что расшитая парча — и грубая войлочная накидка.

Далее Мо-цзы сказал:

— Мне кажется, подготовка вашими слугами нападенья на Сун подобна поступкам того больного жаждою воровства. Я полагаю, если князь пойдет войною на Сун, то это не только не оправдаешь никакими доводами, но и, кроме того, не принесет князю успеха.

Правитель сказал:

— Искусная речь! Однако Гуншу Бань уже соорудил для нас облачные лестницы, и мы непременно захватим Сун.

Затем учитель Мо оборотился к Гуншу Баню, снял свой пояс и разложил его на земле, как словно бы городскую стену, а дощечки для письма послужили ему как бы орудием нападения и обороны. Гуншу Бань применил девять способов приступа, однако Мо-цзы всякий раз отбивал их. Гуншу Бань исчерпал все способы приступа, но города не взял, а у Мо-цзы в запасе еще остались способы обороны.

Гуншу Бань потерпел поражение, но сказал:

— Я знаю, как побороть тебя, но я не скажу.

Мо-цзы ответил:

— И я знаю способ, каким ты хочешь выиграть у меня сражение, и тоже не скажу.

Чуский правитель спросил пояснений. Мо-цзы сказал:

— Мысль Гуншу Баня не идет далее того, чтобы убить меня, ибо он думает, что, убив меня, отнимет у Сун возможность обороняться. Но мой ученик Цинь Гу-ли и другие триста человек, вооруженные моими орудиями обороны, уже стоят на сунских стенах и ждут врагов из Чу. Так что, если и убьете меня, все равно победы вам не добиться.

— Прекрасно! — сказал правитель. — Повелеваю отменить поход на Сун!

Мо-цзы отправился обратно. Когда он проходил через Сун, полил сильный дождь. Он хотел было укрыться от дождя в крепостных воротах, но стражник не разрешил ему войти. Вот почему говорится: «Толпа не ведает о заслугах тех, кто делает стройным свой дух, но хорошо знает о тех, кто домогается громкой славы».

Из книги «Хань Фэй-цзы»[496] «Хань Фэй-цзы» — сочинение мыслителя Хань Фэя (?—234 г. до н. э.), представителя так называемой школы «законников» (логистов).

Перевод И. Лисевича

В царстве Лу один человек искусно ткал матерчатые туфли, а жена его — белый шелк «гао». И захотели они переселиться в царство Юэ. Некто сказал им:

— Вы не минуете разоренья!

Луский житель спросил:

— Как так?

В ответ же было сказано:

— Матерчатые туфли делают, чтобы обувать на ноги, а жители Юэ ходят босыми; белый шелк «гао» идет на головные уборы, а жители Юэ простоволосы. И вы надеетесь не разориться там, где ваши способности никому не нужны?!

* * *

Чии Цзы-пи служил у Тянь Чэнь-цзы. Тянь Чэнь-цзы, бежав в царство Ци, отправился затем в Янь, а Чии Цзы-пи следовал за ним, и у него был пропуск для проезда через пограничную заставу. Когда они достигли удела Ван, Цзы-пи сказал:

— Неужто господин не слыхал о змеях в пересохшем болоте? Когда болото высохло, змеи собрались уползать. И вот маленькая змейка сказала большой змее: «Если вы пойдете вперед, а я за вами следом, люди подумают, что это всего-навсего ползут змеи, и непременно найдется кто-нибудь, кто убьет вас; не лучше ли вам взять меня к себе на спину — люди непременно решат, что я — царь змей!»

Большая змея положила на себя маленькую и поползла через проезжую дорогу, а люди расступались перед ними, говоря: «Змеиный царь!»

Ныне вы, господин, прекрасны, а я безобразен. Если бы вы были моим приближенным, меня приняли бы за государя, обладающего тысячью боевых колесниц, были б слугой — за властителя десяти тысяч. Не лучше ли вам, господин, притвориться челядинцем?

И вот уже Тянь Чэнь-цзы, неся пропуск, стал сопровождать Чии Цзы-пи. И когда они достигли постоялого двора, хозяин встретил их с великим почтением и поднес вина и мяса.

* * *

Рассказывают и так.

Яньскому жителю[497] Яньскому жителю…  — Царство Янь находится на территории нынешней провинции Хэбэй — район Пекина. Ли Цзи полюбились дальние путешествия, жена же его вступила в связь с неким чиновным мужем. Когда внезапно прибыл Ли, муж этот был во внутренних покоях и жена пришла в отчаяние. Наложница, жившая в доме, сказала ей:

— Пусть молодой господин смело выходит в двери нагой и с распущенными волосами, а мы притворимся, будто никого не видим!

И вот молодой господин, последовав ее совету, словно обезумевший вылетел из дверей.

— Кто это?! — изумился Ли.

Домочадцы ответили:

— Никого здесь не было!

Ли спросил:

— Значит, мне привиделся дух?

Женщины ответили:

— Именно так!

— Как же мне теперь поступить?

— Взять мочу пяти видов жертвенных животных и омыться ею![498] Взять мочу пяти видов жертвенных животных и омыться ею — Корова, свинья, баран, собака и курица. Омовение мочой имело очистительный смысл. — был ответ.

Ли согласился с ними и омылся мочой.

Некоторые, правда, утверждают, что умывался он все же отваром лотоса.

* * *

Жил при дворе циского царя[499] …при дворе циского царя…  — Ци — царство на территории полуострова Шаньдун и провинции Хэбэй. рисовальщик. Циский царь задал ему вопрос:

— Что всего труднее рисовать?

— Собак и лошадей, — был ответ.

— А что всего легче?

— Бесов и души умерших, — был ответ. — Ведь собаки и лошади людям известны, с утра до вечера они перед глазами, поэтому здесь нельзя ошибиться, а значит, и рисовать их труднее. Бесы же и души умерших не имеют телесных форм, не доступны взору — поэтому и рисовать их легко.

* * *

Некий житель царства Чжэн[500] Чжэн — царство на территории нынешней провинции Хэнань. однажды пожелал купить туфли. Он заранее обмерил свои ноги и положил мерку рядом с собой. А отправившись на рынок, забыл ее. Вот уже взял туфли и вдруг говорит:

— Я забыл размер!

Пошел обратно домой. Когда возвратился, рынок уже закончился, туфель он не купил. Его спросили:

— Почему же ты не примерил их прямо на ноги?!

Он же сказал:

— Лучше я доверюсь мерке, чем понадеюсь на себя!

* * *

Во времена глубокой древности народ был малолюден, а дикие звери и птицы водились во множестве, и не мог народ одолеть птиц, зверей, насекомых и гадов. И тогда явился мудрец, который соорудил на дереве гнездо, чтобы упастись от тьмы несчастий, народ же, возликовав, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Ючао ши, что значит: «Хозяин гнезда».

Люди питались дикими плодами и семенами трав, моллюсками и устрицами, дурной запах сырого мяса вредил их желудку и печени, люди тогда часто болели. Но вот явился мудрец, который, вращая деревянную палочку, добыл огонь, и мясо изменило свои запах. Народ же, возрадовавшись, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Суйжэнь ши, что значит: «Добывающий огонь».

Во времена древности не столь отдаленной на Поднебесную обрушился потоп, но Гунь и Юй[501] Гунь и Юй — мифические герои; Гунь в мифических сказаниях считался внуком небесного правителя, изображался белым конем, Гунь пытался усмирить потоп, но не совладал со стихией. Дело его завершил Великий Юй, его сын, рожденный в облике дракона. отвели воды в каналы. Во времена ближней древности творили бесчинства Цзе и Чжоу,[502]… творили бесчинства Цзе и Чжоу … — Цзе — легендарный правитель династии Ся, приведший ее к полному краху. Чжоу — последний правитель династии Инь. Оба прославились как жестокие тираны. но Тан и У[503] …Тан и У…  — Чэн Тан — основатель династии Шан (XVIII в. до н. э.), У-ван — основатель династии Чжоу. их покарали. Однако, если бы во времена династии Ся кто-нибудь принялся строить жилище-гнездо на дереве или же добывать огонь трением палочки — Гунь и Юй наверняка посмеялись бы над ним. И если бы кто-нибудь стал осушать землю каналами при династиях Инь и Чжоу, наверняка Тан и У посмеялись бы над ним! Потому, разумеется, новым мудрецам смешны те, кто, восхищаясь ныне деяниями Яо, Гуня, Юя, Тана и У, применяют их к нынешнему же поколению! Ибо мудрец не стремится следовать древнему, не берет за образец неизменное, а обсуждая дела своего века, применяется к обстоятельствам…

Некий житель царства Сун[504] Сун — здесь: древнее царство на территории нынешней провинции Хэнань. пахал поле, а среди поля стоял пень. Бежал откуда-то заяц, наскочил на пень, сломал себе шею и сдох. Увидев это, пахарь оставил соху и стал у пня в надежде заполучить еще одного зайца.

Второго зайца он, конечно, не заполучил, а сам сделался посмешищем всего Сунского царства.

Ныне те, кто желает мерами прежних государей управлять нынешним народом, подобны этому стерегущему у пня.

Из книги «Весны и осени Люя»[505]«Весны и Осени (то есть летопись.—Б. Р.) Люя», сочинение, составленное учеными из окружения министра Люя Бу-вэя (? — 237 г. до н. э.).

Перевод И. Лисевича

Когда по пути из Чэнь в Цай[506] …по пути из Чэнь в Цай…  — Чэнь — древнее царство на территории современной провинции Хэнань; Цай — царство на территории нынешней провинции Хэнань. бедствия обрушились на Конфуция, он не мог съесть даже и простой похлебки из лебеды, семь дней не держал во рту ни единого зернышка и среди бела дня спал от слабости.

Его ученик Янь Хуэй с трудом раздобыл рису и начал варить его. Когда рис был уже почти сварен, Конфуций открыл глаза и вдруг увидел, что Янь Хуэй выхватил что-то из котла и съел. Конфуций притворился, что ничего не видит.

Немного погодя рис был готов, и Янь Хуэй попросил Конфуция его отведать. Поднявшись на ноги, Конфуций сказал:

— Нынче видел во сне покойного отца, но принести жертву его душе можно, лишь если пища чиста.

— Увы, это невозможно! — ответил ему Янь Хуэй. — Только что в котел упал уголек, и ваш ученик достал и съел его, чтобы устранить недоброе предзнаменование!

И Конфуций, вздохнув, произнес:

— Мы доверяем своим глазам — но и им нельзя верить; мы полагаемся на свое сердце — но и на него не стоит полагаться. Запомните же, ученики: поистине нелегко познать человека!

* * *

Это случилось в царстве Сун. У семьи по фамилии Дин не было своего колодца. Когда наступало время полива, один из Динов то и дело уходил со двора. Наконец семья вырыла колодец, и Дины сказали людям:

— Вот выкопали, мы колодец — считайте, получили еще одного человека!

А те стали передавать другим:

— Слыхали, Дины выкопали колодец и получили оттуда еще одного человека.

Россказни эти пошли по всему царству и дошли наконец до сунского царя.

Царь отправил посланца, чтобы тот расспросил самих Динов. Те ответили ему так:

— Не человека из колодца мы получили, а добыли себе лишнего работника!

* * *

В царстве Ци жили некие двое похвалявшиеся своей храбростью, один жил у Восточной стены, другой — у Западной. Случайно они встретились на дороге и тут же решили: «Не выпить ли нам вместе?»

Пропустили по нескольку чарок, и вот один из них сказал:

— Не раздобыть ли нам мяса?

Другой ответил:

— Ты из мяса, и я из мяса, к чему же еще куда-то за ним ходить?! — И они купили только подливку.

Потом вынули ножи и стали поедать друг друга; лишь смерть остановила их…

Чем такая храбрость, не лучше ли и вовсе без нее?!

* * *

Конфуций как-то остановился в пути на отдых, а лошадь, освободившись от пут, ушла. Она потравила посевы одного селянина, и тот загнал ее к себе.

Цзы Гун[507] Дзы-гун — прозвание Дуаньму Сы, ученика Конфуция, прославившегося своим красноречием. вызвался поговорить с ним. Он истощил свое красноречие, но селянин не желал ничего слушать.

С Конфуцием был еще человек — неотесанный, едва приступивший к учению. Он сказал:

— Дозволь мне пойти поговорить с ним.

Он отправился к селянину и сказал ему:

— Ты у Восточного моря пашешь, а я пашу у Западного. Что же, моей лошади и попробовать твоего хлеба нельзя?!

Селянин широко улыбнулся и ответил:

— Вот это так! Ты меня убедил — не в пример тому, первому. — Отвязал лошадь и отдал ее.

* * *

Один житель Чуского царства переправлялся через реку. И его меч свалился с лодки в воду. Сделав зарубку на борту лодки, он сказал: «Вот здесь упал мой меч!»

Как только лодку остановили, он бросился в воду на поиски меча с того места, где была зарубка… Однако лодка уже прошла вперед, а меч-то на дне не двигался…

Разве не глупо разыскивать меч подобным образом!

* * *

Река Вэй[508] Река Вэй — протекает по территории современной провинции Хэнань, где в древности было расположено царство Чжэн. сильно разлилась, и в ней утонул один чжэньский богач. Некто выловил его труп. Родные богача просили продать им его тело,[509] …продать им его тело — Только выполнив соответствующие похоронные обряды, родные утопленника могли обеспечить ему достойное существование в потустороннем мире, а себя обезопасить от мести неприкаянной души умершего. но тот требовал очень много золота. Тогда обратились к Дэн Си.[510] Дэн Си (VII–VI вв. до н. э.) — знаменитый мыслитель, близкий по своим взглядам к школе «законников», сформировавшийся позднее. Некоторое время находился у власти в царстве Чжэн, где пытался проводить реформы; был убит своими противниками.

Дэн Си сказал:

— Не тревожьтесь! Кому еще, кроме вас, он продаст его!

Завладевший телом тоже беспокоился и обратился, в свой черед, к Дэн Си.

Дэн Си сказал:

— Не тревожься! Где еще, кроме тебя, они его купят?!

* * *

На севере царства Лян[511] Лян — царство на территории нынешней провинции Шэньси. стоял Черный холм, где жил бес-оборотень, любивший принимать облик чьего-нибудь родственника.

Некий житель тамошнего села, бывший уже в летах, как-то возвращался с рынка домой под хмельком. Бес тотчас принял облик его сына: вроде бы и поддерживал, а сам всю дорогу мешал идти!

Селянин добрался домой протрезвел и обратился к сыну с упреком:

— Разве я тебе не отец, разве я тебя не любил, не оберегал? За что же ты мучал меня по дороге, пьяного?!

Сын его зарыдал, бросился на землю и сказал:

— О, горе! Не было этого! Спросите людей: я ходил на восточный конец села получать долги!

Отец поверил ему и сказал:

— Э-ге! Наверняка это был тот самый бес-оборотень, про которого я давно уже слышал!

На следующий день он уж нарочно отправился на рынок и напился пьян в надежде повстречать снова беса и убить его. А его сын, опасаясь, что отец не дойдет до дому, вышел его встречать. Селянин увидел сына, выхватил меч и пронзил его. Разум отца был затуманен тем, кто принимал сыновний образ, а своего настоящего сына он убил!

* * *

Среди жителей царства Лу был некто Гунсунь Чо, который объявил во всеуслышанье:

— Я могу поставить на ноги мертвого!

Люди стали допытываться о его секрете.

Он же отвечал так:

— Я ведь способен излечивать тех, у кого отнялась половина тела, а ныне у меня двойная порция этого снадобья, следовательно, я в состоянии поднять на ноги мертвеца!..