– Мне иногда кажется, что единственное, о чем стоит говорить, – это то, о чем люди говорить не хотят ни под каким видом.
– Да, – перебила его Иссерли. – Например, о том, почему одни могут всю жизнь бездельничать и философствовать, в то время как другим велено забиться в нору и там помалкивать.
Школа - это место, где детей насильно погружают в противоестественный конформизм имбецилы, чья естественная среда обитания - классная комната.
Эта неспособность некоторых прекрасно сложенных и приспособленных к жизни водселей испытывать радость жизни была для Иссерли одной из самых больших загадок, с которой она столкнулась на своей работе.
Вот до чего ложь довела мир. Вся ложь, сказанная людьми с начала времен, вся ложь, которая ещё будет сказана. Это цена, которую нам всем приходится платить за то, что доверия между людьми больше не существует. И именно поэтому два разумных существа не могут приблизиться друг к другу без задней мысли, как это делают звери, даже с самыми невинными намерениями. Цивилизация, будь она неладна!
Разнообразие форм, красок и текстур мира, лежащего у ее ног, представлялось ей буквально бесконечным. Иначе и быть не могло. Каждая раковина, каждый камешек были отшлифованы в течение казавшихся вечностью геологических эпох прикосновениями воды и натиском льда. Вечная и неразборчивая забота природы о своих бесчисленных творениях имела для Иссерли большое эмоциональное значение: в свете этой заботы несправедливость удела разумных существ виделась еще яснее.
Общие страдания далеко не гарантируют взаимной симпатии.
А Иссерли? Что станет с Иссерли?
Атомы, из которых она состоит, смешаются с кислородом и азотом воздуха. Ее не закопают в землю, как обычно: если хорошенько вдуматься, в результате она станет частью неба. Ее невидимые останки со временем перемешаются с атомами этого чудесного мира. В каждой снежинке будет жить частичка Иссерли, а упав на землю, она будет вновь возвращаться на небо с водяными парами. В дождь часть ее будет жить в сияющей всеми цветами спектра дуге, которая иногда соединяет поверхность моря с берегом. Вместе с туманом она будет укутывать поля, но сквозь нее при этом по-прежнему будут видны звезды. Она будет жить вечно. Для этого нужно только набраться смелости и нажать на кнопку, да еще надеяться, что устройство не сломалось.
Она протянула к приборному щитку дрожащую руку.
– А вот и я… – вымолвила она.
Иссерли ужасно нравилось, как хрустит свежий снегу нее под ногами. Стоило только представить себе все эти водяные пары, которые испаряются, собираются в облака и падают обратно на землю, как ее охватывало восхищение. Она здесь уже так давно, но ей по-прежнему трудно в это поверить! Потрясающее в своей бессмысленной расточительности природное явление! Но вот он, снег, лежит перед ней, такой мягкий и пушистый, такой чистый, что хоть ешь его. Иссерли зачерпнула ладошкой снег с земли и проглотила. Непередаваемое ощущение.
Иссерли посмотрела на лежащий перед ней огромный мир, который был так хорошо виден с ее наблюдательного пункта на аблахском пляже. Неописуемо прекрасное зрелище! Ей хотелось бежать и бежать навстречу горизонту, не останавливаясь ни на миг, хотя она точно знала, что бегать не сможет уже никогда.
Впрочем, на Территориях тоже не особенно побегаешь. Там ей пришлось бы уныло ползать в компании других таких же неудачников и опустившихся типов по узким подземным коридорам, проложенным в толще бокситов и прессованной золы. Она бы работала до упаду на какой-нибудь влагофильтрационной станции кислородного завода, копошась в грязи, словно навозный червь.
А вместо этого она очутилась здесь, где можно свободно бродить по бескрайним пустошам, наслаждаясь чудовищными запасами воды и чистого воздуха.
И платить ей за это приходится, если вдуматься, всего лишь тем, что она обречена всегда ходить на двух ногах.
– У вас когда-нибудь линчуют?
– Не чаще раза-двух в год, – успокоил я. – И эти два раза уже позади, – так что годовую норму мы выполнили.
Летать среди бела дня! В мое время сжигали за меньшее...
Журнал, куда вместо души человеческой – ее вписать невозможно – тщательно и регулярно вносилось описание капризной морской души.
Сердце у него было твердое, как большой железный якорь, который в любую минуту готов хладнокровно погрузиться на самое дно, в портовую грязь, залежи битых бутылок, резины и старых башмаков, красных беззубых гребенок и железных пивных крышек… Он мечтал, что однажды вытатуирует якорь на своем сердце.
Его интересовало только то, как далеко может зайти давший сбой механизм.
И неважно, что в эти два дня они допускали промахи, — главное, нынешнее мгновение было безупречным.
Теперь день ото дня Рюдзи все больше пропитывался омерзительным запахом береговых будней. Запахом дома, запахом окрестностей, запахом спокойной жизни, запахом жареной рыбы, запахом приветствий, запахом годами стоявшей неподвижно мебели, запахом книги расходов, запахом воскресных прогулок… Трупным запахом, в той или иной степени пропитавшим тела городских жителей.
Есть некая странность в том, чтобы грезить сушей, особенно если ты не питаешь к ней теплых чувств.
Чем больше он размышлял, тем явственнее понимал, что для собственной славы необходимо перевернуть мир. Мировой переворот или слава – третьего не дано. Он жаждал бури. Между тем судовая жизнь научила его только упорядоченности законов природы и остойчивости качающегося мира.
Словно мгновенно потемневшая надкушенная белая яблочная мякоть, их расставание началось три дня назад, в момент встречи на этом судне. А значит, в ощущении разлуки в действительности не было никакой новизны.
Если у человека собственная газета, он сам диктует условия.
Бывают минуты, когда святая простота кажется настолько чудовищной, что становится ненавистной.
- Что это за комедия?
- Это трагедия, мой друг!
Судьбою ты прикована ко мне навеки!
- Взгляните, Рауль, эти стены, деревья, беседки, нарисованные на полотне, были свидетелями самой возвышенной любви, ибо она придумана поэтами, намного превосходившими обычных людей. Согласитесь, мой милый Рауль, что нашей любви здесь самое место, потому что она тоже придумана и - увы - тоже всего лишь иллюзия!
- На земле нашей любви слишком грустно, так поднимем её на небеса!
- Она сказала, что я слишком простодушна, такие дьяволу не нужны.
- Друг мой, есть в музыке одно достоинство: всё вокруг перестаёт существовать, кроме тех звуков, что ложатся вам на сердце.
- Самые знаменитые трюки всегда оказывались наипростейшими.
- Нет, он не призрак; просто он человек и земли и неба, вот и всё.
- В жизни ко всему надо привыкать, даже к вечности.
Я спросила его, почему, если он любит меня, ему не удалось придумать иного способа дать мне об этом знать, зачем было похищать меня и запирать под землёй!
- Очень трудно заставить полюбить себя в могиле.
- Всё зависит от того, кто какие свидания может себе позволить.
- Видите ли, Кристина, существует музыка до того ужасная, что она пожирает тех, кто с ней соприкасается.
- Иногда я работаю пятнадцать дней и пятнадцать ночей кряду и тогда живу только музыкой, а потом отдыхаю годы.
- Знай, что я целиком сделан из смерти! С головы до ног! И что это труп любит, обожает тебя и уже никогда тебя не оставит, никогда!
- Пока ты могла думать, что я красив, Кристина, ты ещё вернулась бы! Я знаю, ты вернулась бы. Но теперь, когда ты знаешь о моём уродстве, ты сбежишь навсегда.
- Мой отец и тот никогда меня не видел, и даже мать, чтобы никогда меня больше не видеть, со слезами подарила мне мою первую маску!
- Значит, когда любишь, чувствуешь себя несчастным?
- Да, Кристина, когда любишь и далеко не уверен, что любят тебя.
Когда отпечатали новый словарь и обнародовали "Закон об обязательной лжи" […] то в Стране Лжецов даже животным пришлось научиться лгать – собаки мяукали, кошки лаяли, лошади мычали, а льва, что сидел в клетке в зоопарке, заставили пищать, потому что рычать теперь должны были мыши. Только рыбам да птицам не было никакого дела до законов короля Джакомоне. Ведь рыбы и так всю жизнь молчат, и никто не может заставить их лгать, а птицы летают по воздуху, и королевской страже их не поймать. И птицы продолжали петь, как ни в чем не бывало, каждая своим голосом. Люди часто с грустью смотрели на них: "Счастливые! Их-то никто не может оштрафовать или посадить в тюрьму…"
Секретарь короля Джакомоне всегда носил под мышкой толстую папку, полную готовых речей. Тут были речи на любую тему: поучительные, трогательные, развлекательные, и все они, от первой до последней, были лживы. Привыкнув, что все вокруг лгут, король и сам стал врать направо и налево, и сам же первый верил своим словам...
– Чем только все это кончится? – перешептывались придворные. – Собаки лают! Это же против всяких законов! Наслушавшись собачьего лая, народ, чего доброго, наберется опасных мыслей!
***
– Куда же это годится?! Чем дальше, тем хуже! – шипели они, позеленев от злости.– Это плохо кончится! Еще немного, и люди перестанут лгать!
***
– Как? – вскричал редактор. – Что же тогда люди читают, если они перестали читать нашу газету? Может быть, календарь?
– Нет, синьор редактор, – ответил какой-то мальчишка похрабрей, – календарь люди тоже не читают. Куда он годится, если декабрь в нем называется августом? Оттого, что изменилось название месяца, никому не станет теплее. Все смеются нам прямо в лицо и советуют делать из ваших газет кораблики.
В эту минуту в комнату вбежала собачка редактора.
– Кис-кис! Иди сюда! Иди сюда, мой котеночек!– обрадованно позвал ее редактор.
– Гав! Гав!– ответила ему собака.
– Что? Да ты, кажется, лаешь?
Вместо ответа собака дружелюбно вильнула хвостом и залаяла еще громче.
– Да ведь это конец света! – вскричал редактор вытирая со лба пот. – Конец света!
Но это был всего лишь конец Королевства Лжи.
До тех пор, пока я не стал королём этой страны, люди от отчаяния рвали на себе волосы! Жители страны один за другим лысели, а парикмахеры становились безработными!
Аптекарь древний, подбери,
Такие дай пилюли,
Чтоб декабри и январи
Перевернуть в июли.
И чтобы, как чума, дотла
Зараза раболепства
Здесь уничтожена была
Старинным книжным средством.
И чтоб не видел белый свет
Бацилл липучей лести,
И чтоб свели следы на нет
Жестокости и мести…
"Не кинжал ли я вижу перед собой? "- продекламировала Джо, по примеру исполнителей трагических ролей закатывая глаза и ища руками опору в воздухе.
- Нет, это не кинжал! - со смехом воскликнула Мег. - Это всего лишь вилка для гренок, только вот не понимаю, почему на ней вместо хлеба мамина тапочка?
- Вот только не думаю, что эти знатные леди наслаждаются балами так же , как мы. Даже несмотря на спаленные волосы, старые платья, одну целую пару перчаток на двоих, мы все-таки умеем радоваться. И даже когда мы надевали туфли, из которых выросли и из-за которых подворачиваем себе ноги.
Всё это сестры наблюдали из окна, каждая из них по-своему выражала восторг - Джо отплясывала джигу, Эми едва не вывалилась из окна, а Мег, воздев руки к небу, воскликнула:
- Мне кажется, настал конец света!
Душа есть следствие и орудие политической анатомии; душа есть тюрьма тела.
– Вы никогда не говорите с тучными женщинами о лишнем весе… и тем, кто курит, вы никогда не советуете бросить курить.
– Верно.
– Но мы здесь, чтобы…
– Мы здесь не для того, чтобы говорить им, что нормально, а что нет. Мы здесь для того, чтобы помогать, поддерживать. Если бы каждый раз, когда сюда заходит тучная женщина, я ей говорил: «Дорогая, вам надо бы похудеть», – это бы означало, что, по моему мнению, эта проблема для нее важнее, чем та, с которой она пришла. Я говорю о лишнем весе, только если это уместно с медицинской точки зрения – если он понизит эффективность противозачаточных таблеток или вызовет флебит. Но если у нее медная ВКС и она не просит помочь ей похудеть, по какому праву я буду ее пугать или учить? Она знает, что у нее лишний вес. Ей и без меня об этом напоминают каждый день – муж, свекровь, подруги. Когда она входит сюда, она не «женщина с лишним весом», а мадам Г. Это ее право – расставлять приоритеты, а не мое. То же самое относится и к курильщицам. В тридцать пять лет я советую им сменить таблетки или поставить ВКС…
– Если вы не убедили их раньше…
– Да… Но если я перед этим буду их запугивать – незаконно, – говоря, что они могут умереть из-за того, что курят и принимают таблетки, я прекрасно знаю, что они предпочтут бросить таблетки, а не сигареты… А что случается, когда женщина пускается во все тяжкие? Инфаркт или беременность?
- Ангелы плакали сегодня вечером.
Никогда не стать парижанином тому, кто не научится скрывать скорбь под маской радости и не набрасывать чёрную полумаску грусти, скуки или безразличия на тайное ликование! Если вы узнаете, что у кого-то из ваших друзей неприятности, не пытайтесь его утешить - он скажет, что уже утешился; если же у вашего друга случилось радостное событие, воздержитесь от поздравлений - выпавшая удача кажется ему вполне естественной, и он удивится, когда вы заговорите об этом.
1..1314151617..143Париж - это нескончаемый бал-маскарад.