Онлайн чтение книги Рассказы на ладони
Человек, который не умел улыбаться

Белёсый цвет неба стал плотнее, его опрокинутая чаша стала походить на благородный фарфор. Из кровати я наблюдал за тем, как вода в киотосской реке Камогава окрашивается в утро.

Поскольку занятый в нашем фильме в главной роли актёр должен был появиться на сцене театра всего через десять дней после начала съёмок, уже неделю приходилось снимать до поздней ночи. Я был всего навсего сценаристом, и потому моя роль сводилась к тому, чтобы вполне беззаботно глазеть на происходящее. Но губы у меня всё равно обветрились, и я так уставал — глаза слипались даже при свете раскалённых юпитеров. В этот день я снова вернулся в гостиницу, когда звёзды уже потухали.

Но рассветное небо развеяло усталость. Я почувствовал, что сейчас придумаю нечто замечательное.

Первое, что я вспомнил, была улица Сидзё. Вчера я обедал в европейском ресторане «Хризантема» возле Большого моста. Из зала, расположенного на третьем этаже, была видна покрытая весенней листвой гора Хигасияма к востоку от города. Надо же — горы, которые можно увидеть из самого центра Киото. Наверное, так это и должно быть, но я только что приехал из душного и плоского Токио, и эта листва как-то удивительно освежающе подействовала на меня. Потом я вспомнил витрину антикварного магазина. Там были выставлены маски. Это были старые театральные маски. Они улыбались.

— Наконец-то! Теперь я нашёл то, что надо!

Пробормотав так, я настолько обрадовался, что тут же потянулся за ручкой и изложил своё прекрасное видение на бумаге. Я переделал заключительную сцену фильма. И написал для режиссёра пояснительное письмо.

Пусть финальная сцена будет видением. Пусть мягко улыбающиеся маски заполнят экран. Мне всё время хотелось придумать последнюю сцену в этом мрачном фильме такой, чтобы она вызвала хоть слабенькую улыбку. Но у меня ничего не получалось. Теперь же я скрою ужасную действительность под этими масками.

Я отправился с рукописью в студию. На пороге конторы лежала сегодняшняя газета. Буфетчица подметала стружки перед входом в бутафорскую.

— Отнесите это, пожалуйста, режиссёру прямо в спальню.

Фильм рассказывал про лечебницу для душевнобольных. Мне было тяжело смотреть, как каждый день перед моими глазами проходит их ужасная жизнь. Мне казалось, что фильму не хватает света. И я пришёл к выводу, что отсутствие в фильме счастливого конца объясняется моим мрачным характером.

Поэтому я так обрадовался, когда на ум пришли эти маски. Мне стало легче от того, что в финальной сцене больные — все до единого — наденут улыбающиеся маски.

Стеклянная крыша павильона позеленела. Остатки ночи растворялись в исходившем с небес свете. Я успокоился, вернулся в гостиницу и крепко заснул.

Человек, которого отправили покупать маски, вернулся в студию в одиннадцать вечера.

— С самого утра мотался на машине по игрушечным магазинам, но так ничего путного и не нашёл.

— Дайте посмотреть, что вы там принесли.

Открыв пакет, я тут же понял, что маски никуда не годятся.

— Вот это, что ли?

— Это. Ерунда, правда? Я думал, что этих театральных масок где угодно — навалом. Мне казалось, что раньше я их всюду видел, а теперь вышло, что их нигде нет.

— Я представлял себе приблизительно такие же маски, как в театре Но. Только если сами маски не будут произведением искусства, зрители просто засмеют нас.

Я взял в руки шероховатую маску из папье-маше и почувствовал, что готов расплакаться. «На экране эта раскрашенная маска будет смотреться как грязно-серая. Маска должна быть белой и блестящей, она должна нежно улыбаться…».

Красный язык вываливался из бурых щёк… «Мы сейчас красим маску в белый цвет».

Съёмки остановились. Режиссёр вышел из больничной палаты и рассмеялся нам в лицо. Завтра надо снимать финальную сцену, но где найти столько масок? Пусть маски из папье-маше не годятся. Но если нельзя к завтрашнему дню найти старые, тогда он будет снимать маски из целлулоида.

«Если мы не можем найти настоящие театральные маски, тогда лучше от этой идеи отказаться совсем», — сказал человек из репертуарного отдела. Наверное, он сказал так, видя моё отчаяние.

— Может, попробуем ещё разок? Ещё только одиннадцать. магазины в Кёгоку ещё открыты.

— Ну вот и отправляйся.

Мы поехали на автомобиле по набережной Камогава. Яркие окна университетской больницы на другом берегу отражались в воде. Я и представить себе не мог, что за бесконечными окнами мучается столько людей. Мне пришло в голову, что если мы не раздобудем маски, тогда можно будет снять освещённые окна психушки.

Мы обходили магазины игрушек в Кёгоку. Они уже начинали закрываться. Ничего подходящего. Мы купили двадцать дурацких масок — круглые лица из папье-маше. Они были вполне симпатичными, но к искусству отношения не имели. Улица Сидзё уже засыпала.

— Давай заглянем сюда, — сказал мой спутник и свернул в проулок. «Здесь полно магазинов, которые торгуют старыми буддийскими вещами. Может, и маски у них есть».

Но ни один магазин уже не работал. Передо мной были только закрытые двери.

— Приду сюда завтра к семи. Мне всё равно не заснуть.

— Я тоже пойду. Разбудите меня.

Я попросил разбудить меня, но этот человек ушёл один. Когда я проснулся, сцену с масками уже начали снимать. Масок было пять. Они были старыми. По моему замыслу этих масок должно было бы быть штук двадцать или тридцать, но, глядя на мягкие улыбки этих, я всё равно соприкоснулся с чем-то настоящим и пришёл в себя. Мне стало казаться, что я выполнил свой долг перед душевнобольными.

— За маски запросили слишком много, мне пришлось взять их напрокат. Будьте осторожны. Если мы испачкаем их, назад уже не отдашь, придётся платить.

Актёры помыли руки и. прикасаясь к этому сокровищу лишь кончиками пальцев, стали разглядывать маски.

Как это ни странно, но после окончания съёмки на щеке одной из масок оказалось коричневое пятно от масляной краски.

— Если её помыть, она вся облупится.

— Покупаю!

Мне и правда хотелось купить маску. Мне мнилось, что в чудесном будущем, когда мир станет прекрасным и гармоничным, у всех людей будет точно такие же добрые лица.

Вернувшись в Токио, я немедленно отправился в больницу навестить жену. Дети примеряли маску и счастливо смеялись. Наконец-то я был доволен хоть чём-то.

— Папа, теперь ты надень!

— Нет.

— Ну надень!

— Нет.

— Ну надень, пожалуйста!

Младший сын поднялся на ноги и попытался напялить на меня маску.

— Перестань!

— Жена выручила меня.

— Давайте-ка я надену.

Дети смеялись, я побледнел: «Что вы делаете? Она же больна!» Было жутко смотреть на смеющееся лицо, покоившееся на больничной подушке.

Когда жена сняла маску, дыхание её было тяжёлым. Но не в этом дело. Когда она сняла маску, лицо её стало некрасивым. Я смотрел на это неприятное лицо, по коже побежали мурашки. Я впервые увидел жену такой. После того, как она на пару минут накинула на себя прекрасную, мягкую улыбку, её настоящее лицо показалось мне ужасным. Даже не ужасным, а каким-то ужасно несчастным. Из-под прекрасной маски глядела жалкая человеческая жизнь.

— Папа, надень!

— Теперь твоя очередь!

— Дети не хотели угомониться.

— Нет.

Я встал. Если я сейчас надену маску, то потом жене станет казаться, что на самом-то деле я похож на дьявола. Прекрасная маска внушала мне ужас. Я боялся того, что всегда улыбавшееся лицо жены было просто маской. Что её милая улыбка была неким произведением искусства. Так мне стало казаться.

К чёрту маски! К чёрту искусство!

Я написал на бланке для телеграмм: «Вырежьте сцену с масками».

Потом разорвал телеграмму на мелкие кусочки.

[1929]