Онлайн чтение книги Сан-Феличе
CXXX. ЗНАМЯ КОРОЛЕВЫ

Жители Альтамуры расположили свой лагерь за крепостными стенами, на вершинах холмов, окружавших город.

Руффо, чтобы ознакомиться с подходами к городу, который предстояло атаковать, решил проехать вокруг его стен. Белый конь и одеяние porporato делали кардинала хорошей мишенью.

Республиканцы узнали кардинала, и с этой минуты он стал мишенью для всех, у кого было ружье с дальним прицелом; пули дождем посыпались вокруг него.

Увидя это, Руффо остановился, поднес к глазам подзорную трубу и застыл, неподвижный и бесстрастный, среди огня.

Все, кто окружал кардинала, закричали, чтобы он отъехал, но Руффо отвечал им:

— Отъезжайте сами. Я был бы в отчаянии, если бы кого-нибудь из-за меня ранили.

— Но вы, монсиньор! Но вы! — кричали ему со всех сторон.

— О! Я — другое дело. Я заключил с пулями мирный договор. Действительно, в армии пронесся слух, что кардинал носит на себе талисман и пули не могут причинить ему вреда. Коль скоро подобной молве поверили, это усилило авторитет и популярность Руффо.

В результате разведки кардинала стало ясно, что дороги и даже все тропинки, ведущие к Альтамуре, находятся под прицелом артиллерии и, сверх того, повсюду построены баррикады.

Поэтому решили овладеть одной из высот, господствующей над Альтамурой; ее охраняли патриоты.

После кровопролитной битвы кавалерия Лечче, то есть сотня людей, которых привел с собой Де Чезари. захватила холм, где Фра Пачифико тотчас установил свою кулеврину, нацеленную на городские стены, и мортиру, нацеленную на внутренние строения города. Остальные две пушки были направлены на другие цели, но из-за их малого калибра они производили больше шума, чем вреда.

Началась канонада. Но, как ни сильна была атака, город был хорошо защищен. Альтамурцы поклялись скорее найти себе могилу под развалинами, но не сдаваться, и, казалось, были готовы сдержать свое слово. Дома рушились, разбитые и подожженные снарядами; но отцы и мужья словно забыли об опасности, угрожавшей их детям и женам, словно не слышали криков умирающих, которые взывали к ним о помощи; они оставались на своем посту, отбивая все атаки и обратив в бегство во время вылазки лучшие войска армии санфедистов, то есть калабрийцев.

Де Чезари бросился вперед со своей кавалерией и поддержал их отступление.

Только ночь прервала битву.

Альтамурцы почти до рассвета обсуждали средства защиты.

Неопытные в деле осады, они собрали лишь незначительное количество метательных снарядов. У них оставались еще ядра и картечь на один день боя, но пуль не было.

Защитники города просили жителей принести на площадь все, что было у них из свинца и плавких металлов. Одни обдирали свинец со своих окон, другие — с кровель. Несли олово, серебряную посуду. Кюре принес органные трубы из своей церкви.

В пылающих кузнечных горнах плавили свинец, олово и серебро, а литейщики отливали из сплава пули.

Ночь прошла за работой. К рассвету каждый защитник имел по сорок пуль.

Рассчитали, что метательных снарядов у артиллеристов хватит примерно на две трети дня.

В шесть утра возобновилась канонада и стрельба из ружей.

В полдень пришли объявить кардиналу, что у многих солдат из ран извлечены серебряные пули.

В три часа пополудни заметили, что альтамурцы используют вместо картечи монеты — медные, потом серебряные, потом золотые.

Метательных снарядов недоставало, и каждый приносил все, что было у него ценного из золота и серебра, предпочитая самому отдать последнее ради обороны города, чем оставить на разграбление санфедистам.

Но, восхищенный этой самоотверженностью, о чем свидетельствует его историк, кардинал рассчитал, что осажденные, истощив таким образом последние запасы, не смогут долго продержаться.

К четырем часам раздался оглушительный взрыв, как если бы стреляли из сотни ружей одновременно.

После этого огонь прекратился.

Кардинал усмотрел в этом хитрость и, судя по тому, что он видел, решил, что, если не дать республиканцам возможности бежать, они погребут себя, как поклялись, под развалинами собственного города; поэтому он сделал вид, что собирает войска в одно место с целью начать оттуда решительное нападение, и оставил свободными те ворота города, что назывались Неаполитанскими. И действительно, Никола Паломба и Мастранджело, воспользовавшись этой возможностью отступления, ушли из города первыми.

Время от времени Фра Пачифико стрелял из пушки, чтобы непрестанно держать жителей под угрозой опасности, которую те ожидали на следующий день.

Но город, окутанный печальной и таинственной тишиной, не отвечал на эти провокации. Все было там безмолвно и недвижно, как в городе мертвых.

К полуночи патруль стрелков осмелился приблизиться к городским воротам и, видя, что защиты там нет, возымел намерение поджечь их.

Каждый приступил к поискам горючих материалов. У ворот, пробитых насквозь пушечными ядрами, устроили костер и сожгли их дотла; никто и ничто со стороны города не мешало стрелкам.

Эту новость сообщили кардиналу, но он, боясь какой-нибудь ловушки, приказал не входить в Альтамуру и повелел только, чтобы не разрушить город окончательно, прекратить орудийный огонь.

В пятницу 10 мая, незадолго до рассвета, кардинал дал приказ армии выступить в боевом порядке и подойти к сожженным воротам. Но сквозь зиявший пролом не было видно никого. Улицы Альтамуры были пустынны и безмолвны, как улицы Помпеи. Тогда кардинал приказал бросить в город две бомбы и несколько гранат, ожидая, что после взрыва будет заметно какое-нибудь движение; но все было по-прежнему тихо, ничто нигде не шелохнулось. Наконец над безжизненной и мрачной пустыней взошло солнце, однако ничто не пробудилось в этой огромной могиле.

Кардинал отдал приказ трем полкам егерей войти через сожженные ворота, пересечь город с одного конца до другого и узнать, что там произошло.

Велико было его удивление, когда ему доложили, что в городе остались лишь те, кто был не в силах бежать: больные, старики, дети и девушки в монастырском пансионе.

Но вдруг все увидели человека, который возвращался из города; лицо его носило следы пережитого ужаса.

Это был капитан передовой роты, посланной кардиналом в город, — ему было приказано сделать все возможное, чтобы найти инженеров Винчи и Оливьери, так же как и парламентёра Веккьони.

Вот вести, которые он принес. Войдя в церковь святого Франциска, он обнаружил там следы свежей крови; капитан пошел по этим следам, и они привели его к склепу, полному роялистов, мертвых или умирающих от ран. То были сорок пленников, находившихся на подозрении и арестованных по приказанию Никола Паломба; все они, скованные по двое, были расстреляны в трапезной святого Франциска накануне вечером. Казнь свершилась в ту самую минуту, когда до слуха осаждающих донеслась оглушительная стрельба, за которой последовало глубокое молчание.

После этого мертвых и еще дышавших бросили всех вместе в склеп.

Это зрелище потрясло офицера, посланного в город кардиналом.

Узнав, что некоторые из несчастных еще живы, кардинал тотчас же отправился в церковь святого Франциска и приказал всех, мертвых и живых, извлечь из склепа, куда они были сброшены. Только троих, не получивших смертельных ранений, удалось выходить: они излечились совершенно. Пять или шесть других, еще дышавшие, умерли в тот же день, даже не приходя в сознание.

Трое оставшихся в живых были: отец магистр Ломастро, бывший провинциал доминиканцев, скончавшийся двадцать пять лет спустя от старости; Эммануэле де Марцио из Матеры, и парламентёр дон Рафаэлле Веккьони, служивший в военном секретариате и умерший между 1820 и 1821 годами.

Двое инженеров, Винчи и Оливьери, оказались в числе убитых.

Роялистские писатели сами признают, что разгром Альтамуры был делом ужасным.

Об этом же говорит и Винченцо Дуранте, лейтенант Де Чезари, написавший историю этой невероятной кампании 1799 года:

«Кто может без слез вспомнить скорбь и отчаяние этого несчастного города? Кто в силах описать этот нескончаемый трехдневный грабеж, который все не мог насытить жадность солдат!

Калабрия, Базиликата и Апулия обогатились трофеями Альтамуры.

Все было отнято у жителей, им оставили только горестное воспоминание об их мятеже».

В течение трех дней Альтамура исчерпала все те ужасы, которые междоусобная война, самая неумолимая из войн, приберегает для городов, взятых приступом. Оставшиеся там старики и дети были зарезаны, пансион для девушек осквернен. Либеральные писатели, и среди них Коллетта, напрасно ищут в недавних временах бедствий, подобных тому, какое испытала Альтамура; в поисках сравнений им следует обратиться к временам Сагунта и Карфагена.

Только страшный поступок, совершенный на глазах Руффо, заставил его дать приказ о прекращении резни.

В одном из домов нашли спрятавшегося там патриота и привели его к кардиналу, который, стоя на площади, в крови, среди мертвецов, в окружении сожженных и рушащихся домов, служил «Те Deum» перед наскоро сколоченным алтарем.

Этого патриота звали граф Фило.

В ту минуту, когда он бросился на колени, умоляя кардинала пощадить его жизнь, человек, назвавший себя родственником инженера Оливьери, найденного, как мы говорили, среди трупов, приблизился и выстрелил в него в упор. Граф Фило упал мертвый к ногам кардинала, и кровь его забрызгала пурпурное одеяние Руффо.

Это убийство, совершенное на глазах кардинала, побудило его дать приказ прекратить расправы. Он велел объявить сбор: все офицеры и священники получили приказание обойти город и остановить грабеж и убийства, длившиеся уже три дня.

Как только кардинал отдал этот приказ, показался верховой в мундире неаполитанского офицера, мчавшийся во весь опор. Он остановил коня перед кардиналом, соскочил на землю и почтительно подал Руффо письмо, написанное рукой королевы.

Кардинал узнал почерк, поднес письмо к губам, распечатал его и прочел следующее:

«Храбрые и благородные калабрийцы!

Мужество, доблесть и верность, которые вы проявили, защищая нашу святую католическую религию и вашего доброго короля и отца, данного вам самим Господом Богом, чтобы царствовать над вами, руководить вами и делать вас счастливыми, вызвало в нашей душе чувство столь большой благодарности и живейшего удовлетворения, что нам захотелось вышить для вас нашими собственными руками знамя, которое мы вам посылаем. 45Излишне говорить, что это послание скопировано с оригинала и, как все материалы, которые мы здесь приводим, переведено со строжайшей точностью. (Примеч. автора.)

Это знамя послужит ясным доказательством нашей искренней любви и признательности за вашу верность; но в то же время оно должно побуждать вас самым решительным образом продолжать действовать с неизменной храбростью и рвением до тех пор, пока не будут рассеяны и побеждены враги государства и нашей пресвятой религии, пока наконец вы, ваши семьи, отечество не смогут мирно наслаждаться плодами ваших трудов и мужества под покровительством вашего доброго короля и отца Фердинанда и всех нас; мы же никогда не перестанем находить возможности доказывать вам, что неизменно храним в сердце память о ваших славных подвигах.

Продолжайте же, храбрые калабрийцы, сражаться с присущей вам доблестью под этим знаменем, на котором мы собственноручно вышили крест и девиз — славный знак нашего искупления. Помните, благочестивые воины, что под защитой такого девиза вы не можете не прийти к победе. Да ведет он вас вперед! Без страха бросайтесь в битву и верьте, что враг будет побежден.

А мы тем временем с чувством глубокой благодарности будем молить Всевышнего, подателя всех благ, чтобы он смилостивился и помог нам в первую очередь в делах его чести, его славы и вашего и нашего спокойствия.

Полная признательности, неизменно

Ваша благодарная и добрая мать Мария Каролина. Палермо, 30 апреля».

После подписи королевы, на той же линии, стояли следующие имена:

«Мария Клементина,

Леопольдо Бурбон,

Мария Кристина,

Мария Амелия 46Впоследствии французская королева. (Примеч. автора.),

Мария Антония».

Пока кардинал читал письмо, посланец развернул знамя, которое было вышито королевой и молодыми принцессами и оказалось поистине великолепным.

Оно было из белого атласа; с одной стороны на нем был вышит герб неаполитанских Бурбонов с надписью: «Моим дорогим калабрийцам», с другой — крест со священным девизом лабарума императора Константина: «In hoc signo vinces!»

Шипионе Ламарра, привезший знамя, был рекомендован кардиналу письмом королевы как храбрый и превосходный офицер.

Руффо приказал трубить в трубы и бить в барабаны, собрал всю армию и среди трупов, рушащихся домов, дымящихся развалин громким голосом прочел калабрийцам присланное ему письмо, затем развернул королевское знамя, которое должно было вести их к новым грабежам, новым убийствам и новым пожарам, что крест, казалось, одобрял, а Господь Бог благословлял!

«Тайна!» — сказали мы; вновь повторяем: «Тайна!»