Онлайн чтение книги Сан-Феличе
CXXXI. НАЧАЛО КОНЦА

Пока эти важные события совершались в Терра ди Бари, Неаполь стал свидетелем происшествий не менее важных.

Как выразился Фердинанд в постскриптуме к одному из своих писем, император Австрийский решил наконец сдвинуться с места.

Это движение оказалось гибельным для французской армии. Император ждал русских и был прав.

Суворов, еще воодушевленный своими победами над турками, пересек Германию и, пройдя ущельями гор Тироля, вошел в Верону, принял командование над объединенными армиями, получившими теперь название армии австрийско-русской, и овладел Брешией.

Французские войска, кроме того, были разбиты при Штоккахе в Германии и при Маньяно в Италии.

Макдональд, как мы сказали, занял пост Шампионне.

Но тот, кто сменяет, не всегда заменяет. Обладая высокими воинскими доблестями, Макдональд не располагал умением мягко и по-дружески обращаться с людьми — качеством, которое снискало Шампионне широкую популярность в Неаполе.

Однажды Макдональду сообщили, что на Старом рынке лаццарони подняли бунт.

Эти люди — потомки тех, что восстали с Мазаньелло, грабили и убивали под его началом, после этого они без стыда и совести прикончили или, во всяком случае, дали убить самого Мазаньелло, а потом протащили его труп по грязи и бросили голову в сточную канаву; потомки тех, что спустя недолгое время, в силу непостижимых и, тем не менее, характерных для южан противоречивых побуждений, собрали части его растерзанного тела, уложили на позолоченные носилки и предали земле с почестями, подобающими разве что святому; лаццарони, в 1799 году все те же, что и в 1647-м, собрались, разоружили национальную гвардию и с ружьями бросились к порту, чтобы поднять восстание среди моряков.

Макдональд в этих обстоятельствах последовал традициям Шампионне. Он послал за Микеле и обещал ему чин и жалованье командира легиона и мундир еще более блестящий, чем тот, что он носил, если ему удастся усмирить восстание.

Микеле вскочил на коня, въехал в толпу лаццарони и с присущим ему красноречием убедил их сложить оружие и разойтись по домам.

Усмиренные бунтовщики отправили к Макдональду депутатов просить прощения.

Макдональд сдержал обещание, данное Микеле, назначил его командиром легиона и подарил ему великолепный мундир, в котором тот немедленно выехал показаться народу.

Это было в тот самый день, когда в Неаполе узнали о поражении при Маньяно, об отступлении, последовавшем за ним, и о вызванной этим отступлением утрате линии обороны вдоль Минчо.

Макдональд получил приказ соединиться в Ломбардии с французской армией, отступившей перед австрийско-русской. К несчастью, он не мог выполнить этот приказ. Мы знаем, что перед отъездом Шампионне отправил французский корпус в Апулию, а неаполитанский — в Калабрию.

Нам известно также, чем закончились эти походы: Бруссье и Этторе Карафа стали победителями, Скипани был побежден.

Макдональд тотчас разослал приказ всем французским корпусам, расположенным вокруг Неаполя, сосредоточиться в Казерте.

По мере того как республиканцы отступали, санфедисты продвигались вперед и вокруг Неаполя стягивалось кольцо бурбонских войск. Фра Дьяволо был в Итри; Маммоне с двумя своими братьями — в Соре; Пронио — в Абруцци, Шьярпа — в Чиленто; наконец, Руффо и Де Чезари шли широким фронтом, занимая всю Калабрию, протягивая через Ионическое море руку русским и туркам и через Тирренское — англичанам.

Тем временем депутаты, посланные в Париж получить признание Партенопейской республики и заключить с Директорией оборонительный и наступательный союз, вернулись в Неаполь. Однако положение Франции было не столь уж блистательным, чтобы оборонять Неаполь, а положение Неаполя не было достаточно прочным, чтобы наступать на врагов Франции.

Вот почему французская Директория велела передать Неаполитанской республике то, что одно государство говорит другому в крайних обстоятельствах, несмотря на связывающие их договоры, а именно: «Каждый за себя». Все, что Директория могла сделать, — это уступить Неаполю гражданина Абриаля, человека сведущего в таких делах, для лучшей организации Республики.

В то время, когда Макдональд готовился тайно повиноваться полученному секретному приказу отступать и собирал своих солдат в Казерте под предлогом, что их слишком изнеживают неаполитанские развлечения, стало известно, что пятьсот роялистов и значительно превосходящий их числом английский корпус высадились у Кастелламмаре. Под защитой английского флота это войско завладело городом и малым фортом, его оплотом. Так как этой высадки не ожидали, то в форте находилось только тридцать французов. Они сдались с условием, что им позволят удалиться с воинскими почестями.

Город же был захвачен врасплох и не мог поставить своих условий, а потому оказался отданным на разграбление.

Когда о том, что случилось в Кастелламмаре, узнали крестьяне Леттере и Граньяно, жители окрестных гор, недалеко ушедшие от пастухов времен древних самнитов, они спустились с гор и в свою очередь принялись грабить город.

Все патриоты или те, кого объявили таковыми, были убиты; кровь породила жажду крови; даже гарнизон, несмотря на капитуляцию, был перерезан.

Эти события происходили накануне того дня, когда Макдональд должен был покинуть Неаполь с французской армией, но они изменили его намерения. Храбрый генерал не хотел, чтобы показалось, будто уйти из Неаполя его побудил страх. Он стал во главе своей армии и двинулся прямо на Кастелламмаре. Англичане тщетно пытались огнем со своих судов помешать движению колонны. Под этим огнем Макдональд взял обратно город и форт, оставил там гарнизон уже не из французов, а из неаполитанских патриотов и в тот же вечер, вернувшись в Неаполь, привез в дар национальной гвардии три знамени, семнадцать пушек и триста пленных.

На следующий день он объявил, что отправляется в лагерь под Казертой, где хочет заняться со своими войсками большими подготовительными маневрами; он обещал, что всегда будет готов вернуться защищать Неаполь, и просил присылать ему каждый вечер донесения о событиях дня.

Он давал понять, что для Республики наступила пора воспользоваться всей полнотой своей свободы, действовать собственными силами и завершить революцию, начатую в столь счастливый час. Итак, он оставил неаполитанцев, чтобы они, руководствуясь советами Абриаля, сами подавили восстание и создали правительство.

Вечером 6 мая, когда Макдональд был занят составлением письма к коммодору Трубриджу (генерал взывал к его человеколюбию и заклинал приложить все силы, дабы погасить гражданскую войну, вместо того чтобы ее разжигать), ему доложили о приходе бригадира Сальвато.

За два дня до того, при взятии Кастелламмаре, Сальвато проявил чудеса храбрости на глазах главнокомандующего. Пять неприятельских пушек из семнадцати были захвачены его бригадой. Одно из трех знамен взято им самим.

Мы уже знаем нрав Макдональда, более резкий и суровый, чем характер Шампионне; но Макдональд, сам храбрый до безрассудства, был справедливым и достойным ценителем отваги других.

При виде входящего Сальвато Макдональд протянул ему руку.

— Господин командир бригады, — сказал он, — я не успел ни на поле боя, ни после высказать вам всех тех похвал, что вы заслужили; но я сделал лучше: я потребовал для вас у Директории чин бригадного генерала, а пока поручаю вам командование дивизией генерала Матьё Мориса, которого серьезная рана удерживает сейчас от участия в сражениях.

Сальвато поклонился.

— Увы, генерал, — сказал он, — быть может, я дурно отплачу за вашу доброту, но в случае если, как говорят, вы будете отозваны в Центральную Италию…

Макдональд пристально посмотрел на молодого человека.

— Кто говорит об этом, сударь? — спросил он.

— Ну, полковник Межан, например, которого я ветретил, когда он запасался провиантом для замка Сант'Эльмо; он сказал мне, отнюдь не делая из этого тайны, что вы оставили его в крепости с пятью сотнями людей.

— Должно быть, у этого человека очень влиятельные покровители, если он так легко играет подобными тайнами, — ответил Макдональд, — особенно после того как ему запретили под страхом смерти говорить об этом кому бы то ни было.

— Простите, генерал: я не знал этого обстоятельства, а то, признаюсь, никогда не назвал бы имени Межана.

— Хорошо. Но вы собирались мне что-то сказать о том случае, если я буду отозван в Центральную Италию?

— Я собирался сказать, генерал, что я уроженец этой несчастной страны, которую вы покидаете; лишенная помощи французов, она будет нуждаться в помощи всех своих сыновей и особенно в их преданности. Не могли бы вы, генерал, покидая Неаполь, оставить мне командование Кастель делл'Ово или Кастель дель Кармине, подобно тому как вы поручили полковнику Межану командование замком Сант'Эльмо?

— Я поручил Межану командовать замком Сант'Эльмо по приказу Директории. В этом приказе точно указано количество людей, которых я должен там оставить, и названо имя человека, кому надлежит их поручить. Но, не имея подобных указаний относительно вас, я не могу лишить армию одного из ее лучших офицеров.

— Генерал, — ответил Сальвато таким же твердым тоном, каким говорил с ним Макдональд и к какому так мало приучил его Шампионне, обращавшийся с ним как с сыном, — генерал, ваши слова приводят меня в отчаяние, потому что, убежденный в необходимости остаться в этой стране и не в силах забыть, что я прежде неаполитанец, чем француз, и мой долг перед Неаполем выше, чем долг перед Францией, я буду вынужден подать в отставку, в случае если получу от вас формальный отказ оставить меня здесь.

— Простите, сударь, — промолвил Макдональд, — я понимаю ваше положение тем лучше, что, если вы неаполитанец, то я ирландец и, хотя рожден во Франции, где мои родители поселились с давних пор, если бы оказался в Дублине в тех же условиях, в каких вы находитесь в Неаполе, быть может, воспоминание об отчизне пробудилось бы и в моем сердце, заставив меня обратиться к вам с такою же просьбой, с какой вы сейчас обращаетесь ко мне.

— Значит, вы принимаете мою отставку, генерал?

— Нет, сударь; но я даю вам трехмесячный отпуск…

— О генерал! — вскричал Сальвато.

— Через три месяца для Неаполя все будет кончено…

— Как понимать это, генерал?

— Очень просто, — отвечал Макдональд с печальной улыбкой. — Я хочу сказать, что через три месяца король Фердинанд будет восстановлен на троне, а патриоты убиты, перевешаны или сосланы. В течение этих трех месяцев, сударь, посвятите себя защите вашей отчизны. Франция не будет иметь никакого отношения к тому, что вы будете делать, а если и сочтет, что это ее касается, то, вероятно, ей придется это только одобрить; и если за эти три месяца вас не убьют и не повесят, возвращайтесь, чтобы занять место среди нас, рядом со мною, если это возможно, и в том чине, какой вы занимаете в армии сейчас.

— Генерал, — сказал Сальвато, — вы даете мне больше, чем я смел надеяться.

— Потому что вы из тех людей, сударь, кого никогда нельзя вознаградить достаточно. Не можете ли вы рекомендовать мне кого-нибудь из ваших друзей, кто мог бы на время вашего отсутствия принять командование вашей бригадой?

— Генерал, признаюсь, что мне доставило бы большое удовольствие, если бы на мое место заступил мой друг Вильнёв, но…

Сальвато заколебался.

— Но? — повторил Макдональд.

— Но Вильнёв был адъютантом генерала Шампионне, и, может быть, эта должность сейчас послужит ему плохой рекомендацией.

— Для Директории, сударь, возможно; но для меня нет лучшей рекомендации, чем патриотизм и мужество. Вы сами доказательство тому, ведь если господин де Вильнёв был адъютантом генерала Шампионне, то и вы были его адъютантом, и в этом звании, мне помнится, вы храбро сражались при Чивита Кастеллана. Напишите сами своему другу Вильнёву, что я поспешил принять вашу рекомендацию и доверить ему временное исполнение обязанностей командира бригады.

И он жестом предложил молодому человеку воспользоваться столом, за которым писал, когда Сальвато вошел в комнату.

Молодой человек сел к столу и рукою, дрожавшей от охватившей его радости, написал Вильнёву несколько строк.

Затем он поставил свою подпись, запечатал конверт, написал адрес и уже собирался встать, когда Макдональд положил ему на плечо руку и удержал на месте.

— А теперь окажите мне услугу.

— Приказывайте, генерал.

— Вы неаполитанец, хотя, если послушать, как вы говорите по-французски или по-английски, можно подумать, что вы по рождению француз или англичанин, значит, вы должны говорить на родном языке по меньшей мере так же правильно, как на иностранных. Так что окажите мне любезность перевести на итальянский язык воззвание; я вам сейчас его продиктую.

Сальвато сделал знак, что готов повиноваться.

Макдональд выпрямился во весь свой высокий рост, оперся рукою на спинку кресла, в котором сидел молодой офицер, и стал диктовать:

«Неаполь, 6 мая 1799 года.

Каждый восставший город будет сожжен, и по его развалинам пройдут плугом».

Сальвато посмотрел на Макдональда.

— Продолжайте, сударь, — спокойно сказал тот. Сальвато кивнул в знак готовности. Макдональд продолжал:

«Кардиналы, архиепископы, епископы, аббаты, словом, все служители культа будут рассматриваться как виновники возмущений во всех провинциях и городах, где они находятся, и преданы смерти.

Каждый мятежник будет казнен.

Потеря жизни повлечет за собой конфискацию имущества».

— Ваши законы суровы, генерал, — улыбаясь, заметил Сальвато.

— Прежде всего, сударь, — отвечал Макдональд, — в отношении революций я придерживаюсь мнения Сен-Жюста, который сказал: «Тот, кто не роет глубоко, роет себе могилу», но, составляя эту декларацию, я преследую совсем другую цель — она от вас ускользает, молодой человек.

— Какую же? — спросил Сальвато.

— А ту, что Партенопейская республика, если она хочет продержаться, будет вынуждена прибегать к самым суровым мерам, хотя, может быть, даже это ее не спасет. Что ж, мне кажется, в случае реставрации будет неплохо, если те, кто станет прибегать к подобным жестокостям, смогут свалить их на меня. Будучи далеко от Неаполя, я, быть может, окажу ему последнюю услугу и спасу голову кому-нибудь из его сыновей, приняв на себя эту ответственность. Подайте мне перо, сударь, — сказал главнокомандующий.

Сальвато встал и передал перо генералу. Макдональд подписал стоя и, повернувшись к Сальвато, сказал:

— Итак, решено, через три месяца, если вас не убьют, не возьмут в плен и не повесят…

— Через три месяца, генерал.

— Сегодня же, когда господин де Вильнёв придет вас благодарить, он принесет вам бумагу на отпуск.

И он протянул Сальвато руку, которую тот с благодарностью пожал.

На другой день, 7 мая, Макдональд с французской армией покинул Казерту.