Онлайн чтение книги Сестра Марина
ГЛАВА XIV

Ночь… Лампочка под зеленым абажуром едва пропускает свет… Чуть слышный, невнятный лепет, сонный вздох, болезненный выкрик бреда часто нарушают тишину…

Нюта движется быстро и бесшумно. Здесь, в мужской палате, дежурить труднее, нежели у женщин. Ей помогают сиделка и служитель. Тут, по большей части, лежат тифозные, а за неимением места (больница переполнена бесплатными пациентами), и с другими серьезными, не заразными болезнями.

Темная, длинная декабрьская ночь кажется бесконечной. Шорох Нютиных шагов не может потревожить больных. Измученные, изможденные, вытянувшиеся, как у мертвецов, лица поражают своей бледностью при слабом свете лампы. У других, напротив того, щеки горят темным болезненным румянцем. У этих горячка свирепствует с неудержимой силой. Дико блуждающие глаза, всклокоченные волосы и багровое лицо с надувшимися на лбу жилами одного из больных на крайней койке особенно смущают Нюту. Это самый беспокойный больной, доставленный сюда в вечер Розочкина рождения: молодой студент-медик последнего курса. У него жестокая горячка. Он все время без сознания. То рвется с постели, выкрикивая страшные, дикие угрозы и бешено сверкая горящими больным огнем глазами, то лежит по целым часам странно затихший в глубоком обмороке, и с мучительной молодой настойчивостью борется со смертью. Его зовут Николай Кручинин, ему двадцать шесть лет.

Когда доктор Козлов обходил сегодня больных вечерним обходом, он особенно долго и тщательно осматривал молодого человека.

— Серьезное положение… Исключительно тяжелый случай, — бурчал он себе под нос и, кинув мимолетный взгляд на Нюту, сказал:

— В виду особо резкого и быстрого хода болезни я ночью еще зайду, сестрица. Очень серьезный случай.

Нюта знала, что означали эти слова: по ночам Валентин Петрович навещал только особенно тяжелых больных, обреченных на смерть.

— Если заметите, что силы будут падать, сделайте ему вспрыскивание камфары, — наказывал он, уходя. — А если снова начнет буянить, прикажите надеть горячечную рубашку, сестра.

Больной, действительно, был неспокоен. Он бился то и дело на своей узкой койке и кричал:

— Отпустите меня… Что я вам пленник, что ли!?. Да выпустите же, вам говорят!

Нюта быстро подошла к нему, наклонилась над его лицом, худеньким, заканчивающимся мягко курчавившейся русой бородкой. Голубые глаза студента, такие светлые днем, теперь были черные, как уголья, и, глубоко запав в провалившихся орбитах, угрожающе горели горячечным блеском.

— Кто вы такая? — грубо, почти во весь голос, крикнул он Нюте. — Что вам надо от меня?

— Я хочу вам дать успокоительного, больной. Я сестра и пришла вам помочь.

— Что такое!? Вы сестра, вы, ха-ха-ха! Ловко же вы обманываете меня… Какая же вы сестра… Вы — тюремщица. У меня есть сестра Сонечка… Она там, у матери, в деревне… А вы — моя мучительница… Вы мучите, терзаете меня… Зачем у вас нож в руке?.. Я вижу, о, я вижу отлично! Вы не проведете меня!..

— Бог с вами… что вы говорите, голубчик. Это не нож, а градусник, термометр… видите, я хочу измерить вам температуру, — тихим, кротким, увещевающим голосом говорила Нюта.

Но больной уже же нуждался в объяснении. Он снова затих, впал снова в обычное продолжительное забытье.

Нюта смерила температуру тела, поднесла градусник к лампочке и ужаснулась. Ртуть показывала 41.

— Надо ванну, — мысленно произнесла Нюта и нажала кнопку электрического звонка.

— Позовите помощника и отвезите больного в ванну, — приказала она вошедшему служителю, бесшумно и не суетливо приготовляя больного.

Появились носилки, и Кручинина унесли.

* * *

Всю ночь билась с юношей Нюта.

Приходил д-р Козлов, дал новые предписания и, уходя, ободрил Нюту двумя-тремя ласковыми словами, но прибавил, что больной студент, очевидно, умрет. Нюта была как во сне. На Кручинина надели смирительную рубашку, так как он все метался, порываясь вскочить с койки и куда-то бежать, и Нюта никак не могла справиться с ним собственными силами.

В смирительной рубашке Кручинин снова затих.

Тоненьким, жалобным больным голосом он молил то и дело Нюту.

— Снимите с меня эту гадость… Не могу… она меня душит… Не буду больше метаться… Клянусь вам, никуда не уйду… Развяжите меня, руки, ноги… — А потом, снова впадая в забытье, кричал.

— Мама… Сонечка… Это вы? Я так рад, что вы приехали, так рад. Только отчего у тебя такие глаза, Соня?.. Точно фонари. Или как у волка… Ты волк, Соня, настоящий волк… Пустите меня! Пустите!.. Душит меня, душит, помогите мне!.. — кричал он, обуреваемый безумием недуга, и его тело высоко подпрыгивало от постели.

Нюта ни на минуту не покидала его. Она давала ему успокоительное, меняла лед на голове, поила лекарствами. И добивалась-таки отчасти, что больной затихал.

* * *

Больной затих. Он так трогательно просил освободить его от смирительной рубашки, что Нюта не могла отказать ему и развязала руки и ноги молодого человека. Теперь, после прохладной ванны, температура тела спала, и юноша как будто задремал. Несколько успокоенная этим, Нюта могла хоть немного отдохнуть, присесть на стул и насладиться коротким покоем. Оправив сбившееся одеяло на соседе Кручинина, — старике мастеровом Федорове, считавшемся выздоравливающим, напоив проснувшегося молодого мальчика, извозчика Микутова, Нюта не без удовольствия опустилась на стул. Ее усталые ноги ныли… Голова, отяжелевшая от бессонницы, клонилась на грудь… Веки сами собой опустились… Она не дремала, нет… а только отдалась охватившему ее сладкому состоянию покоя.

Чья-то грубая, жесткая рука опустилась на плечо девушки. А сипловатый мужской голос произнес у ее уха:

— Небось… устали… измаялись… сестрица Анна. Нюта вздрогнула и открыла глаза.

Перед ней стоял больничный служитель Дементий, недавно только поступивший в общину. У этого Дементия были неприятно бегающие, словно все чего-то выискивающие глаза и не то хитрая, не то многозначительная улыбка. Уже не раз наблюдала Нюта, что подозрительно бегающие глаза нового служителя подолгу останавливаются на ней, а тонкие губы улыбаются сочувственно, насмешливо и лукаво. Он почему-то с первой же встречи стал ей антипатичен.

Сейчас этот взгляд, эта улыбка как-то особенно неприятно подействовали на Нюту.

— Уморились, сестрица Анна… И то уморишься… целую ночь на ногах, — произнес он тем же неприятным тоном.

Точно горячее пламя упало в сердце Нюты и обожгло его.

— Меня зовут не Анной, а Мариной, — помимо воли сорвалось как-то испуганно с ее губ…

— И то… и то… простите, ошибся маленечко, сестрица и… впрямь Марина… Что же это я путаю, старый дурак, — как-то особенно угодливо захихикал и залебезил старик.

Но Нюте показалось, что глаза его остановились на ней сейчас особенно внимательно настойчивым, дерзким и как бы насмешливым взглядом. Они точно смеялись, эти маленькие, бегающие, неприятные глаза.

— «Неужели же узнал, догадался. Неужели же… Но как, каким способом мог он узнать?» — испуганно билась в мозгу. взволнованной девушки мысль. Или это случайная обмолвка, ошибка… Она терялась в догадках.

— А я к вам с просьбишкой, сестрица, — залебезил снова неприятным своим тоном Дементий, — отпустите вы меня малость соснуть… Мочи нет, притомился. А коли понадобится что, позвоните, и я тут как тут.

Нюта знала, что просьба служителя являлась незаконной; до трех часов ночи никто из дежурного персонала не смел ложиться, но неприятно-пытливые глазки Дементия, его многозначительно насмешливая улыбка допекали Нюту, и она, желая во что бы то ни стало отделаться от антипатичного старика, скрепя сердце, дала ему свое разрешение.

— Спаси вас Бог, сестрица Анна… то бишь, опять я ошибся, Марина, — произнес, суетливо кланяясь и лебезя, Дементий. — Сосну за ваше здоровье часок… другой…

И приводя в несказанное смущение бедную девушку он, тихо крадучись, на цыпочках, вышел из палаты.

А Нюта с тревожным чувством снова откинулась на спинку стула, стараясь не думать ни о чем.

* * *

Усталость взяла свое… Отяжелевшие веки упали на глаза… Какое-то сладкое оцепенение охватило девушку. И, сама того не замечая, Нюта задремала.

Это была не дрема, впрочем, а какое-то легкое забытье… Представлялась с поразительной ясностью картина недавнего прошлого: японская гостиная, tаnte Sophie, гости, смеющееся, делано-наивное личико Женни, длинная Саломея, мохнатый милый Турбай… и она сама, Нюта… Послышалась французская болтовня, смех, шутки. И вдруг, морозная, резкая струя воздуха наполнила больничную палату… Она дотянулась до Нюты, охватила ее всю, уколола своим ледяным дыханием. Девушка сразу очнулась, пришла в себя. То, что увидела перед собою Нюта, заставило мгновенно ее сердце наполниться леденящим душу холодком. В углу палаты находилось узкое, высокое одностворчатое окно; герметически-плотно закрытое и открывавшееся лишь для вентилирования воздуха раз-другой в неделю. Теперь, к полному ужасу и удивлению Нюты, окно это было раскрыто настежь, а на подоконнике его, в длинном больничном халате, кое-как накинутом поверх белья, стоял Кручинин лицом к улице, с протянутыми вперед руками.

Свет месяца обливал всю его фигуру, всклокоченную голову и белый, как мрамор, профиль, повернутый к Нюте.

Мужское тифозное отделение находилось в третьем этаже дома, и окно приходилось как раз над каменными плитами дворового тротуара, чуть запушенными снегом.

Помимо всех опасностей от морозного зимнего воздуха, больной горячкой студент Кручинин должен был неминуемо разбиться, упав на камни. Вне себя, вмиг сообразив все это, Нюта вскочила со своего места и бросилась к окну.

— Сходите вниз, больной! Сходите вниз, — крикнула она, хватая за руку Кручинина и всеми силами стараясь стащить его с подоконника и захлопнуть окно.

Но сильный и ловкий, весь в пылу горячки, придававшей сверхъестественную, бессознательную энергию его телу, больной студент оттолкнул Нюту и ближе подвинулся к наружному краю окна. Его глаза сверкали теперь безумием, тем самым безумием горячечного припадка, какое Нюта уже видела однажды в глазах маленького Джиованни, в ту роковую осеннюю ночь, а на искривленных плутоватою сумасшедшею усмешкою губах проступала пена. Еще минута — он сделает шаг и выскочит за окно… Удержать его нет силы… Это не Джиованни, девятилетний мальчик, которого можно взять на руки и унести.

Мало отдавая себе отчета в том, что произойдет в дальнейшем, Нюта, осененная внезапною мыслью вскакивает на окно, расставляет широко руки и, вцепившись ими в косяк рамы, заслоняет юноше путь…

Больной в смятении… Неожиданная преграда в лице этой тоненькой сестры, заградившей ему дорогу, на мгновение останавливает его болезненно-инстинктивное стремление во что бы то ни стало выскочить из окна, Но это лишь минутное колебание…

Притупившийся, измученный мозг снова закипает с. бешеной силой, снова прожигает его насквозь безумная мысль.

«Надо столкнуть вниз живую преграду и очистить себе дорогу во что бы то ни стало, во что бы то ни стало!» — вот что твердит ему эта безумная мысль.

Он простирает вперед руки, в то время как губы его закушены острыми зубами до крови, а безумные глаза выкатились из орбит.

— Пустите меня! Прочь с дороги! Пустите! — кричит он и изо всей силы толкает из окна Нюту.

Еще минута… секунда… короткий миг, и девушка разобьет себе череп о каменные тумбы и плиты тротуара…

— Сестра Трудова!.. Что случилось?

Перед лицом Нюты мелькают испуганные черты сиделки, доктора Козлова, Семенова.

Сильные руки хватают Кручинина, стаскивают его с окна, укладывают в постель, предварительно снова надев смирительную рубашку. Другие помогают Нюте сойти с подоконника, захлопывают окно, усаживают девушку на стул…

— Испугались? Небось, душенька в пятки ушла. Нет? Ну, молодец же вы, сестренка, — роняет подле нее добрый, сочувственный голос, и встревоженное лицо старого врача склоняется над нею. — Ничего… ничего… это бывает, сестрица… тифозная горячка самая благоприятная почва для подобного рода безумия… А и молодец же вы, сестрица, не испугались… Догадались-таки, как дорогу отрезать этому озорнику. Спасибо, голубушка, — шутливо заключил Козлов, пожимая ей руки.

Но Нюта смущенно поникла белокурой головкой, не слушая этих похвал.

— Ах, нет, не молодец я, Валентин Петрович, — с горечью вырвалось у нее, — не благодарите вы меня… Ведь не задремли я на минуту, сторожи я Кручинина неотлучно всю ночь, этого не случилось бы во веки, — прошептала она, исполненная горечи и раскаяния.

— Пустое! Все равно, случилось бы… Вам, слабенькой девушке, вряд ли удержать бы этого молодца… А теперь поспешим к нему, к доктору Семенову, на помощь. Плохо верно приходится больному после воздушной ванны. Идем.

Кручинину, действительно, приходилось плохо. Он уже не стонал, не кричал, не метался на кровати. Он лежал почти без пульса и только дышал со свистом, сильно, отрывисто и горячо.

Доктора склонились над ним. Нюта им помогала.

На душу девушки упала свинцовая тяжесть… Совесть мучила ее… Мучил страх, что Кручинин умрет из-за ее недосмотра.

Незаметно проползла ночь, которую Нюта провела у кровати больного, не отходя ни на шаг. Под утро пришла очередная сестра сменить Нюту.

— Нет, нет… ради Бога… Я не нанду себе покоя, если я уйду из барака теперь, сейчас… оставьте меня, — молила она докторов и сестру.

— Но вы утомитесь, с ног упадете, — протестовали они.

— Нет, нет! Прошу вас, умоляю.

И она осталась. Весь следующий день осталась, всеми правдами и неправдами упросив «вторую смену» позволить заменить ее.

И на ночь тоже.

К утру вторых суток Кручинину, отчаянно боровшемуся за свою молодую жизнь, стало вдруг легче. Температура спала, показалась испарина. Забежавший сверх очереди Козлов (он по несколько раз в сутки заходил помимо службы, без обхода) объявил Нюте счастливую новость.

— Ну, теперь будет жить наш озорник. Успокойтесь, сестрица. Идите с миром домой, да заваливайтесь на боковую… А мне кого-нибудь другого пришлите… Ишь, лицо-то у вас: краше в гроб кладут. Ну, веселых снов! Уходите с Богом, а не то рассержусь и силой выгоню вас из барака, — шутил он, а добрые глаза старика ласкали Нюту отечески-заботливым взглядом.

Кручинин спал, дыша глубоко и ровно. Его железная натура поборола смерть.

Шатаясь от усталости, вернулась Нюта к себе, наскоро приняла ванну и уснула, как убитая, едва лишь опустилась на кровать…