Онлайн чтение книги Слушай Луну Listen to the Moon
Глава вторая. Обиталище призраков

– Ты это слышишь, отец? – спросил Альфи.

– Это чайки, Альфи, – отозвался Джим.

И правда, по берегу, вытянув шею, ковылял за матерью чаячий птенец. Малыш протяжно голосил, выклянчивая еду. Но очень скоро Альфи понял, что это не чайки издают тот плач. Чаек он знал гораздо лучше всех других птиц, но никогда раньше не слышал, чтобы чаячий птенец так кричал. Звук, который он слышал, был совсем другой – не как птичий вскрик, не как тявканье тюленьего детеныша. Хотя ведь чайки могли кого угодно изобразить, – не так хорошо, как вороны, но все-таки похоже. Озадаченный Альфи напрочь позабыл про рыбную ловлю. Две чайки, мать и птенец, поднялись в воздух и полетели прочь; птенец все так же настойчиво требовал кормежки. Пляж опустел, но звуки не прекратились. Плач слышался снова и снова.

– Это не чайки, отец. Точно не чайки, – сказал Альфи. – Это что-то другое. Послушай!

Звук доносился из какого-то места за пределами береговой линии, откуда-то со стороны не то старого чумного барака, не то огромной скалы посреди острова. Альфи был уже уверен в том, что никакая чайка, даже самая толковая, так кричать не умеет. И тут до него дошло. Ребенок! Так плачут дети! Чайки не умеют кашлять, а Альфи уже отчетливо различал надрывный кашель.

– Там кто-то есть, отец! – прошептал он. – На острове.

– Я слышу, – ответил Джим. – Я прекрасно все слышу, но это никак невозможно. Я никого тут не вижу, одних только чаек. Их тут сотни, и все на нас смотрят. Я же тебе говорил, Альфи, не люблю я это место, и никогда не любил. – Он умолк и снова прислушался. – Ничего не слышно. Нам с тобой просто померещилось, вот и все. Наверняка померещилось. Откуда здесь человеку взяться? Ни одной лодки на якоре поблизости мы не видели, а больше тут высадиться и негде, кроме как на этом самом пляже. Это необитаемый остров, нет на нем ни одной живой души. Здесь никто не живет уже многие годы, даже многие века.

Джим принялся вглядываться в остров в поисках признаков человеческого присутствия – следов на песке, предательского дымка или проблеска огня. Ему мгновенно вспомнились все байки, которые рассказывали о Сент-Хеленс. Он тут не впервые, уже исходил весь остров вдоль и поперек. Да и ходить-то почитай некуда: от одного края до другого едва ли полмили, а в поперечнике и вовсе несколько сот ярдов. Остров, весь заросший папоротниками, ежевикой и вереском, заваленный серыми камнями, усыпанный галькой, если не считать вот этого единственного песчаного пятачка, круто уходящего вверх, и великанской скалы, что прямо за чумным бараком. Сам чумной барак уже давным-давно лежал в развалинах, зияя провалами крыши и пустыми глазницами окон в обветшалых стенах. Одна лишь печная труба еще смотрела в небо.

Впервые Джим попал туда еще мальчишкой вместе с отцом. Они собирали плавник, складывая его в кучи на берегу, чтобы потом увезти домой, или охотились за ракушками каури, «гинеями», как они их называли. Как-то раз они с отцом даже забрались на эту скалу. Потом Джим отважился подняться туда еще раз, в одиночку, но получил нагоняй от отца, который строго-настрого запретил ему лазить туда без старших.

Даже мальчишкой Джиму никогда здесь не нравилось. Ему тут было не по себе. Даже тогда ему чудилось здесь что-то потустороннее, это место казалось ему обиталищем призраков, затерянных душ. Было что-то зловещее и печальное в этом острове, и Джим ловил себя на этом ощущении задолго до того, как впервые что-то про него услышал. За годы жизни он мало-помалу узнал всю его мрачную историю: когда-то давным-давно это был святой остров, где жили в уединении монахи, занятые размышлениями и созерцанием. На острове до сих пор сохранились развалины их часовни. А чуть позади чумного барака бил святой источник – об этом ему рассказала мать. Как-то раз Джим с матерью даже попытались отыскать его в зарослях папоротника и ежевики, но ничего у них не вышло.

Однако сильнее всего Джима тревожила история самого чумного барака – то, для чего он был построен и каким образом использовался, – тревожила настолько, что он никогда не рассказывал об этом Альфи. Некоторые истории слишком ужасны, чтобы передавать их другим. В прошлом, в эпоху великих мореплаваний, Сент-Хеленс служил карантинным островом. Чтобы помешать распространению болезней, любого моряка или пассажира, который за время пути заболевал желтой лихорадкой, тифом или любой другой заразной хворью, высаживали на Сент-Хеленс, чтобы он выздоровел либо – что было куда вероятнее – закончил свои краткие и мучительные земные дни в чумном бараке. Больных и умирающих попросту бросали здесь одних на произвол судьбы, почти что без надежды на выживание. Джима всю жизнь ужасала эта мысль. С тех самых пор, как ему рассказали про чумной барак, он считал Сент-Хеленс постыдным местом, островом страдания и смерти, которого следовало всеми силами избегать.

Теперь Джим уже очень отчетливо слышал детский плач, в этом больше не могло быть никакого сомнения – ни у него, ни у Альфи. Ни один из них не произнес ни слова. Обоим в голову пришла одна и та же мысль. Оба слышали рассказы о призраках, населяющих Сент-Хеленс, – да в здешних местах эти истории все слышали. На Силли рассказывали много всякого. Если верить этим сказкам, призраки водились на Самсоне, на Восточных островах будто бы жил призрак короля Артура, и повсюду, на всех островах без исключения, можно было услышать небылицы о призраках выброшенных на берег моряков, пиратов, утопленников. Это просто россказни, твердили себе жители архипелага, просто пустые россказни.

Хныканье вновь сменилось кашлем. Призраки так не кашляют. На острове кто-то был, какой-то ребенок. Этот ребенок плакал, поскуливал и вдобавок еще и заходился кашлем. Дитя просило о помощи – не могли же Джим с Альфи просто так его бросить! Отец и сын принялись поспешно сматывать лески, причем Альфи обнаружил, что на трех его крючках болтаются три крупные рыбины. А он ничего даже не почувствовал! Впрочем, сейчас ему было не до рыбы. Джим поднял якорь, и Альфи что было мочи налег на весла. Расстояние, отделявшее их от берега, они преодолели в несколько сильных гребков. Под днищем зашуршал песок. Они выскочили на мелководье и вытянули лодку на берег.

Стоя у края воды, они вновь прислушались. Почему-то оба вдруг сообразили, что переговариваются шепотом. Слышался лишь негромкий шелест волн, да покрикивали кулики-сороки, которые носились над самой водой, время от времени задевая крылом волну.

– Я ничего не слышу, а ты? – подал голос Джим. – И не вижу тоже.

Он уже начинал задаваться вопросом, не примерещилось ли ему все это, не подводит ли его слух. Но на самом-то деле – и Джим готов был это признать – ему просто не хотелось идти дальше. Больше всего ему сейчас хотелось столкнуть лодку обратно в воду и вернуться домой. Но Альфи уже бежал по пляжу к дюнам. Джим собрался было окликнуть мальчика, но и кричать не хотелось тоже. Отпустить сына в одиночку он не мог. Джим стащил куртку и накрыл ею улов на дне лодки, чтобы не приметили прожорливые чайки, а потом неохотно последовал за Альфи через дюны, в направлении чумного барака.

Альфи остановился на вершине дюны, глядя на чумной барак. Он поеживался, и дело было не только в пронизывающем ветре. Чайки, сотни чаек, молчаливых часовых острова, смотрели на него отовсюду: с камней, со стен чумного барака, с верхушки трубы, с небес в вышине. Чуть погодя рядом остановился запыхавшийся Джим.

– Есть кто живой? – позвал Альфи.

Ответа не последовало.

– Кто здесь?

И вновь тишина.

Пара чаек спикировали на них с высоты с пронзительными криками и вновь умчались прочь, хлопая крыльями, сначала одна, затем другая. Остальные продолжали мрачно взирать на них. Предупреждение было недвусмысленным. Вам здесь не рады. Убирайтесь с нашего острова.

– Тут никого нет, Альфи, – прошептал Джим. – Поехали домой.

– Но мы слышали чей-то голос, – возразил Альфи. – Я точно знаю, что слышали.

На этот раз нервы сдали у Джима, и он крикнул. Чутье твердило ему: возвращайся обратно, садись в лодку и греби отсюда подобру-поздорову. Но в то же время надо убедить себя, что никакого ребенка на острове нет, что Альфи не прав, что с самого начала им все почудилось. И они завопили хором, эхом повторяя крик друг друга.

В ответ где-то совсем рядом отчетливо раздалось то же самое поскуливание, но только какое-то приглушенное, сдавленное. Теперь-то уж сомневаться не приходилось. Это был голос ребенка – ребенка, перепуганного до смерти, и доносился он из чумного барака.

Первой мыслью Джима было, что это, должно быть, кто-то из местных ребятишек. Видно, малец отправился рыбачить и попал в переплет – потерял весло, к примеру, или упал за борт. В конце концов, не так давно он собственноручно вытащил из воды парнишку, который в одиночку отправился на лодке через пролив Треско. Бедолага споткнулся и полетел за борт, там его подхватило течением и унесло в море. А этого вынесло на берег Сент-Хеленс – никакого другого объяснения Джим придумать не мог. Но если бы на каком-то из островов пропал ребенок, он наверняка об этом бы слышал. Тревогу подняли бы на всем архипелаге. Все вышли бы в море на поиски. Нет, тут было что-то непонятное.

Альфи уже шагал вперед по тропинке, ведущей к чумному бараку, не переставая негромко приговаривать, обращаясь к тому, кто скрывался там, внутри, так мягко и убедительно, как только мог:

– Эй! Это всего лишь я, Альфи. Альфи Уиткрофт. Со мной тут мой отец. У тебя все в порядке, да?

Ответа не последовало. Оба они остановились на пороге, не очень понимая, что говорить и как быть дальше.

– Мы с Брайера, – подхватил Джим. – Ты же нас знаешь, да? Я отец Альфи. Что ты там делаешь? Из лодки выпал, да? Это проще простого. Проще простого. Ты небось задрог до смерти. Мы сейчас живенько тебя вытащим, отвезем домой, дадим горячего чаю с лепешкой, нальем горячую ванну. Согреешься в два счета, а?

Альфи опасливо переступил через порог чумного барака, и поскуливание прекратилось. Внутри не оказалось ни одной живой души, ничего, кроме папоротников и кустов ежевики. В дальнем конце здания, под дымоходом, виднелся очаг, укрытый сухим папоротником, толстым ковром папоротника, как будто кто-то пытался соорудить себе из него постель.

Внезапно какая-то птица выпорхнула из ниши в стене, хлопая крыльями, и сердце у Альфи едва не выскочило из груди. Он двинулся сквозь густые заросли, которые давным-давно завладели этими развалинами. Колючки цеплялись за его штаны и рубаху. Джим по-прежнему топтался у входа.

– Тут никого нет, Альфи, – прошептал он. – Ты же сам видишь.

Но Альфи ткнул пальцем куда-то в угол очага и замахал отцу рукой, чтобы не шумел.

– Не бойся, только не бойся, – произнес он вслух, ступая мягко и очень медленно. – Мы тебя мигом вытащим отсюда и привезем домой. У нас тут лодка. Мы тебя не обидим, честное слово. Все хорошо, правда. Выходи оттуда.

В зарослях папоротника мелькнуло лицо, бледное как смерть. Это в самом деле был ребенок – девочка, с запавшими щеками и слипшимися в сосульки темными волосами длиной по плечи. Она сидела, вжавшись в угол, и смотрела на Альфи огромными от ужаса глазами, сунув в рот кулак, чтобы не кричать. На плечи ее было накинуто серое одеяло. Лицо у нее было заплаканное, а саму ее колотила крупная дрожь.

Альфи присел на корточки, не приближаясь к очагу ни на шаг, – не хотел напугать девочку. Он ее видел впервые. Если бы она была с островов, он точно бы ее знал – он знал всех детей на Силли, они все друг друга знали, и не важно, кто на каком острове жил.

– Эй, – позвал он. – У тебя ведь наверняка есть имя, правда? – Она шарахнулась от него, тяжело задышала и снова закашлялась, не прекращая дрожать под своим одеялом. – Я Альфи. Меня нечего бояться, девочка. – Теперь ее взгляд был устремлен на Джима, она по-прежнему тяжело дышала. – Это отец. Он тебя не обидит, и я тоже. Ты же, поди, голодная, да? Долго ты здесь пробыла? Кашляешь ты просто ужасно. Откуда же ты тогда? И как сюда попала, девочка? – Она ничего не отвечала, лишь сидела, сжавшись в комочек, парализованная страхом, и взгляд ее метался от Джима к Альфи и обратно. Альфи медленно протянул руку и коснулся ее одеяла. – Да оно у тебя насквозь мокрое, – произнес он.

Ее босые ноги были все в грязи и песке, а платье, насколько он мог его разглядеть, представляло собой сплошные лохмотья. У ее ног валялись пустые ракушки и битая яичная скорлупа. Яйца были чаячьи.

– У нас сегодня дома на ужин будет макрель, – продолжал Альфи. – Мама прекрасно ее готовит, жарит в яйце и в овсянке, а к чаю у нас сегодня хлебный пудинг. Тебе понравится. У нас на берегу лодка. Поехали с нами? – Он сделал крохотный шажок в ее сторону, протягивая ей руку. – Ты можешь идти, девочка?

Девочка вскочила, как вспугнутый олененок, и, метнувшись прочь мимо него, поковыляла сквозь папоротник к двери. Видимо, она обо что-то споткнулась, потому что внезапно исчезла в зеленых зарослях. Джим сразу ее нашел – она лежала ничком без сознания. Из рассеченного лба хлестала кровь. Он склонился над девочкой. Все ноги у нее были в порезах и царапинах. Одна лодыжка опухла и побагровела. Девочка не дышала. Подоспевший Альфи опустился на колени рядом с ней.

– Она умерла, отец? – выдохнул он. – Она умерла?

Джим попытался нащупать пульс у нее на шее. Пульса не было. Чувствуя, как в груди поднимается паника, он вспомнил, как Альфи давно, еще маленьким, упал и как он бегом бежал домой с Альфи на руках и думал, что тот убился насмерть. Ему вспомнилось, как хладнокровно действовала тогда Мэри, как она немедленно взяла ситуацию в свои руки, уложила Альфи на кухонный стол, приложила ухо к его губам и почувствовала, что он дышит. Теперь он поступил точно так же: приложил ухо к губам девочки, ощутил тепло ее дыхания и понял, что жизнь еще не покинула ее тело окончательно. Надо поскорее везти ее домой. А там уж Мэри разберется, что с ней делать.

– Дуй к лодке, Альфи, – скомандовал он. – Живо. Я ее принесу.

Он подхватил ее на руки и, выбежав из чумного барака, поспешил по тропинке, ведущей к дюнам. Девочка была легкая, точно перышко, и обмякшая, точно промокшая тряпичная кукла. Кожа да кости, подумалось ему. Когда он добрался до берега, Альфи уже столкнул лодку на воду. Мальчик стоял на мелководье, удерживая ее.

– Забирайся внутрь, сын, – распорядился Джим. – Будешь за ней смотреть, а я сяду на весла. – Они закутали девочку в куртку Джима и уложили ее голову к Альфи на колени. – Держи ее покрепче, – велел Джим. – Нельзя, чтобы она замерзла.

С этими словами Джим почти одним движением подтолкнул лодку, запрыгнул в нее и схватил весла.

Джим греб как одержимый, пока они, миновав маяк на острове Раунд, не вошли в спокойные воды пролива Треско. Через каждые несколько взмахов веслами он бросал взгляд на девочку, которая лежала головой на коленях у Альфи. Глаза ее были закрыты, из раны на лбу по-прежнему сочилась кровь. Никаких признаков жизни она не подавала. Джим опасался, что она никогда больше не очнется.

Альфи все время с ней разговаривал, не умолкал ни на минуту. Крепко прижимая ее к себе, когда лодку в очередной раз вскидывало на волне или швыряло вниз, он продолжал звать ее, уговаривал открыть глаза, убеждал, что осталось уже недолго, что с ней все будет хорошо. А иногда к нему присоединялся и Джим тоже: когда хватало дыхания, он просил ее не умирать, умолял ее, даже кричал на нее:

– Очнись, девочка! Давай, ради всего святого, очнись! Не вздумай только умереть тут у нас, слышишь меня? Даже не вздумай!