Онлайн чтение книги Смерть на выбор
27

Уже за полночь я остановил машину на Юнион-сквер в Сан-Франциско. Пустынную площадь насквозь продувал сырой ветер, волоча по темной мостовой клочья тумана с моря. Сверкающие неоновые огни зданий бросали вызов ночи. Я свернул в переулок, миновав несколько припозднившихся парочек, прогуливающихся по тротуарам.

Бар «Логово» был одним из дюжины подобных заведений, сгрудившихся в одном квартале. Я спустился вниз по грязным ступенькам под оранжевой неоновой вывеской и заглянул в бар через стеклянную дверь. Это был просторный квадратный зал с закругленными углами и таким низким потолком, что почти физически ощущалась тяжесть городской громады над ним. От левой стены выгибалось полукружье стойки, огораживавшей пространство, предназначенное для бармена с его бутылками. Вдоль остальных стен располагались кабины и столики. На свободной площадке в середине зала усталый человек в поношенном смокинге выколачивал остатки звуков из издыхающего рояля. Вся мебель, включая рояль, была инкрустирована оранжевой эмалью. По стенам висели в ряд покрытые налетом грязи картины, изображавшие обнаженных оранжевоволосых красоток в томно-игривых позах. Закончив осмотр, я вошел внутрь.

У стойки было четверо посетителей: молодая, прилично одетая пара, неизвестно как сюда затесавшаяся, и двое одиноких моряков в поисках ночных приключений. Несколько других — все мужчины — сидели за столами, неподвижные, как манекены. Судя по всему, они ждали, чтобы с ними произошло что-нибудь чудесное и невероятное, чтобы их позвала новая жизнь — в иные пределы и под иными именами. С полдюжины подвыпивших девиц, явно потерянных для добродетели, стояли вокруг рояля, двигая различными частями тела более или менее в такт музыке. Одна из них, неравномерно крашенная блондинка в зеленом платье с вытянувшимся подолом, внезапно издала леденящий душу вопль, который, очевидно, должен был означать пение. В целом обстановка смахивала на поминки.

Пианист вполне сошел бы за труп в любом морге, если бы хоть минуту посидел смирно, вместо того чтобы истязать инструмент плохо гнущимися пальцами. Процент попаданий по нужным клавишам был удручающе невысок. Музыкант явно нагрузился под завязку — было только неясно чем. Я сел за столик поблизости от него и стал пристально разглядывать этого виртуоза. В конце концов он оглянулся в мою сторону. У него были печальные глаза без зрачков — точно две червоточины, зияющие в сгнившем изнутри яблоке. Такие глаза я видел только у кокаинистов.

Я подозвал угрюмую официантку в оранжевом фартуке и заказал бутылку пива. Когда я оставил ей сдачу с доллара, она наградила меня вымученной улыбкой, с трудом извлеченной из глубин ее отчаявшейся души, и сказала:

— Зизи до того докайфовался, что уже ничего не соображает. Его бы угомонить надо, а они его подначивают. Того и гляди, совсем с катушек сорвется.

— Я хотел бы его угостить, — сказал я.

— Он не пьет. С клиентами... — тут же поправилась она.

— Скажите ему, что я хотел бы с ним поговорить, когда он остановится. Если он вообще может остановиться.

Тут она стала внимательно меня разглядывать, и я постарался принять как можно более дегенеративный вид. Это получилось у меня легче, чем я ожидал. Я хотел выпить пива, но, подумав, оставил его выдыхаться в кружке. Зизи тем временем отбарабанил с полдюжины заказанных песенок. Девушкам захотелось послушать «Луну и розы». Потом он сыграл «Звездную пыль» и еще что-то, напомнив собравшимся в подвале на городском дне людям об иных местах и временах. Один из моряков принял решение и отклеился от стойки бара. Без лишних прелюдий он облапил блондинку в зеленом платье и повел ее к выходу. Девица едва держалась на своих худых ногах. Бармен проводил их соловым взглядом. А Зизи все наяривал: «Вернулись счастливые дни», «Ненастная погода». Одна из девиц попробовала подпеть, но разрыдалась. Остальные бросились ее утешать. Пианист извлек из инструмента последний заунывный диссонанс и умолк. За столом позади меня одинокий пьяница, привалившись к стене, разговаривал со своей далекой матерью, весьма рассудительно объясняя ей, почему у нее такой непутевый сын, опозоривший всю семью.

Незнакомый голос, хриплый и нетвердый, прошелестел по подвалу, точно мокрый опавший лист. Это Зизи объявил перерыв.

— Извините, друзья, я свое отыграл, но я вернусь, когда пробьет час ночи, и мы с вами еще послушаем темпераментную музыку и повеселимся. — Он оттолкнул микрофон и с трудом оторвался от стула.

Официантка протиснулась сквозь стайку женщин, сгрудившихся вокруг него, и что-то прошептала ему на ухо, махнув рукой в мою сторону. Он прошел через зал к моему столу — высокий мужчина средних лет, который когда-то был хорош собой и с тех пор так и не избавился от манер молодого красавчика. С шаткой грацией опершись рукой на стол, он склонился ко мне и жеманно улыбнулся, показав пожелтевшие зубы.

— Вы хотели говорить со мной, приятель? Меня зовут Зизи. Вам нравится, как я играю?

— У меня нет слуха.

— Ваше счастье. — Он блекло улыбнулся, обнажив нездоровые десны над пожелтевшими зубами.

— Мне сейчас не до музыки.

— Да? — Он наклонился ко мне ближе, так что его худое тело нависло над моим столом.

Понизив голос, я уцепился за рукав его потрепанного смокинга и как можно просительнее зашептал:

— Смерть как уколоться надо, друг, — ломает меня.

Его тонкие выщипанные брови поднялись к редеющим волосам.

— А почему ты именно ко мне пришел?

— Я раньше у Ронни доставал, в Пасифик-Пойнте. Он сказал, ты знаешь Москита.

Он выпрямился, раскачиваясь, как осина на ветру, и уставился мне в глаза.

— Помоги, будь человеком, — страдальчески выдавил я.

— Я тебя не знаю, — сказал он.

— Вот моя карточка. — Я положил на стол, рядом с его рукой, двадцать долларов. — Возьми, они твои. Где мне найти Москита?

Рука поползла по столу и накрыла зеленую бумажку. Ногти у него были обломаны и кровоточили.

— Хорошо, дружок, — сжалился он. — Москит живет в отеле «Грэндвью». Это тут, за углом. Спросишь, в каком он номере, у ночного портье. — Рука сжала бумажку и нырнула в карман. — Только имей в виду, я понятия не имею, зачем он тебе нужен. Ну, пока.

— Спасибо тебе, — с чувством сказал я.

— Приятных сновидений, дружок.

Отель «Грэндвью» находился в четырехэтажном здании из грязно-красного кирпича, стиснутом с двух сторон более высокими домами. Электрическая вывеска над входом сообщала, что здесь можно снять номер на одного с ванной всего за полтора доллара в сутки. Медные ручки на дверях были, похоже, выкованы в прошлом веке. Я открыл дверь и вошел в холл — длинную узкую комнату, тускло освещенную старинными светильниками — по паре на каждой стене. За столом под одним из светильников две женщины и трое мужчин играли в покер. Женщины с бульдожьими лицами были одеты в манто, отделанные мехом вымерших животных. Двое мужчин были тучны, стары и, возможно, лысы под своими шляпами. Третий был молод и без шляпы. Фишками им служили большие кухонные спички. Я двинулся к освещенной конторке в глубине комнаты, и молодой тип без шляпы встал из-за стола и последовал за мной.

— Вам нужна комната? — спросил он. Очевидно, это и был ночной портье. Эта роль подходила ему. Его узкое бескровное лицо навеки застыло в гадкой ухмылке.

— Я хочу видеть Москита, — сказал я.

— Он вас знает?

— Пока нет.

— Вас кто-то послал?

— Зизи.

— Одну минуту. — Он наклонился над конторкой и поднял трубку внутреннего телефона, соединив его с нужным гнездом старомодного коммутатора над столиком. Он тихо сказал что-то в прижатую к уху трубку, бросив на меня быстрый взгляд. Потом повесил трубку и вытащил провод из гнезда коммутатора.

— Он сказал, что вы можете подняться.

— Какой номер?

Он ухмыльнулся при виде такого невежества.

— Триста седьмой. Можете подняться на лифте. — И он бесшумно скользнул по истертым резиновым половикам к карточному столику.

Войдя в ветхий лифт, я нажал кнопку третьего этажа и вскоре шагнул в затхлый коридор. По обе его стороны были высокие коричневые двери с номерами, похожие на крышки стоячих гробов, озаренных ровным красным светом ламп на потолке, указывавших расположенные через равные интервалы пожарные выходы. Номер 307 был в середине коридора по левой стороне. Дверь была чуть приоткрыта, и сквозь щель на потертую ковровую дорожку и противоположную стену коридора падала полоска желтого света.

Потом свет заслонил кто-то, разглядывавший меня сквозь щель. Я поднял руку, чтобы постучать. Но, прежде чем я успел это сделать, дверь резко распахнулась внутрь. В проеме, спиной к свету, стоял молодой человек среднего роста, который казался почти высоким благодаря густой копне черных волос на голове.

— А, дружок Зизи. Заходи, заходи, — сказал он сипловатым голосом.

Одной рукой он упирался в бок, другая лежала на ручке двери. Мне пришлось протиснуться мимо него, чтобы войти в комнату. Тело у него было мягкое и зыбкое, как у женщины. Выгнувшись, точно какое-то беспозвоночное, он закрыл дверь и повернулся ко мне. На нем была зеленая рубашка из мягкой материи, темно-зеленые габардиновые брюки; ворот рубашки был перехвачен блестящим желто-зеленым галстуком с массивной золотой булавкой.

Он упер другую руку в другой бок и склонил голову на сторону. Лицо у него было маленькое и острое под высокой шапкой волос.

— Я смотрю, ты при пушке, старина?

— Нужна для дела! — Я похлопал себя по оттянутому карману пиджака.

— И какими делами ты занимаешься, старина?

— Всякими. Что обломится. Нужны рекомендации?

— Да нет, если только ты не вздумаешь обломить папу-Москита. — Он осклабился, потому что его самого рассмешило столь нелепое предположение. Зубы у него были мелкие и редкие, как у младенца. — Сам-то откуда?

— Из Пасифик-Пойнта.

— Что-то я тебя там не видел.

— Я работаю по всему побережью, — нетерпеливо сказал я. — Если хочешь узнать мою подноготную, пришли мне анкетку.

— Давно без дозы, а? Невмоготу?

— Сам не видишь? На кой бы черт я к тебе приперся?

— Ладно, не психуй. Должен же я узнать, с кем имею дело. Иглу дать или ты нюхаешь?

— Иглу, — бросил я.

Он подошел к шкафу в углу комнаты и выдвинул верхний ящик. На представительство Москит не тратился, оставив комнату такой, какой ему сдали: голые серые стены, железная кровать со сломанной спинкой, покоробившиеся зеленые жалюзи на окне, пыльный ковер с вытертым до ниток ворсом на протоптанной сотнями ног тропинке от кровати к ванной. В любую минуту Москит мог переселиться отсюда в одну из тысяч таких же комнат в любом конце города.

Он поставил на шкаф спиртовку и поднес к ней серебряную зажигалку. В другой его руке блеснула новая на вид игла.

— Тебе на сорок или полную на шестьдесят пять?

— Полную давай. Дерешь ты, однако.

— А ты как думал? Сначала деньги покажи.

Я показал ему деньги.

— Тащи сюда.

Держа ложку с водой над спиртовкой, он растворял в ней щепотку желтоватого порошка. Я положил шестьдесят пять долларов рядом с шипящей спиртовкой.

За дверью ванной послышался шум льющейся воды. Потом кто-то кашлянул.

— Кто у тебя там? — настороженно спросил я.

— Да никто, приятель один. Не трепыхайся. Ну, давай, скидывай пиджак, или ты в бедро колешься?

— Я хочу посмотреть, кто у тебя там. Я не могу рисковать.

— Да девчонка одна, не волнуйся, — сказал он успокаивающим тоном. — Не дрейфь, все о'кей. Ну-ка, будь умницей, снимай пиджак и ложись на кроватку.

Он погрузил иглу в ложку, набрал жидкости в шприц и повернулся ко мне. В ту же секунду я выбил шприц у него из руки.

Он побагровел. Складки кожи под маленьким подбородком задрожали, как у индюка. Рука его нырнула в ящик шкафа, прежде чем я успел ее перехватить, и перед глазами у меня сверкнул нож.

— Не подходи, гад, порежу! — прошипел он, прижавшись спиной к стене и согнувшись. Обоюдоострое лезвие ножа глядело острием в потолок.

Я выхватил револьвер.

— Брось нож, Москит!

Его маленькие черные глазки неуверенно посмотрели на меня и, слегка сойдясь к переносице, остановились на острие ножа. Я с размаху ударил его по запястью стволом револьвера, и нож упал на пол. Наступив на него, я двинулся к Москиту. Он попытался вцепиться мне в лицо ногтями. У меня не было иного выхода, кроме как ударить его, и я ударил: коротким крюком правой в ухо. Он сполз вниз по стене, как тряпичная кукла.

Раздавив валявшийся на ковре шприц ногой, я поднял нож и положил к себе в карман. Москит был в глубоком нокдауне, единственным признаком жизни было быстрое затрудненное дыхание. Зрачки закатились, полуприкрытые глаза были белыми и пустыми, как у мраморной статуи. Затылок его упирался в стену, и мне пришлось оттащить от нее его отяжелевшее тело, чтобы он, чего доброго, не задохнулся. Он остался лежать на полу, носки его черных замшевых туфель торчали в разные стороны.

За спиной у меня щелкнул замок ванной комнаты. Я стремительно выпрямился и обернулся. Дверь приоткрылась в темноту ванной, и оттуда походкой сомнамбулы вышла не кто иная, как Рут, которую я в последний раз видел в Пасифик-Пойнте. Она была в желтой, с красными кантами, нейлоновой пижаме, болтавшейся на ней как на вешалке. Свободные легкие складки скрывали линии ее тела и придавали ее походке еще большую зыбкость. Глаза на мертвенно-бледном лице зияли, точно два черных кратера.

— Привет, привет, привет, — пробормотала она. — Привет, привет. — Потом, заметив револьвер у меня в руке, сказала без всякого страха или любопытства: — Не стреляй, ковбой, я сдаюсь. — Руки ее дернулись вверх, полуобозначив капитуляцию, и бессильно упали вдоль бедер. — Сдаюсь на милость победителя, — промолвила она, пошатнувшись.

Я спрятал револьвер и взял ее под локоть. Лицо ее не изменилось. Я узнал это выражение застывшего ожидания. Точно такое же я видел на лице человека, падающего с пулей в сердце.

— Пусти меня, злодей, — без всякого чувства сказала она и опустилась на край кровати. Только сейчас она заметила Москита, лежавшего в полушаге от нее. Она тронула его ногу носком своей, с красными маленькими ноготками. — Что случилось с маленьким негодяйчиком?

— Он упал и ушибся. Бедняга.

— Бедняга, — эхом отозвалась она. — Жаль. Жаль, что он не ушибся насмерть. Дышит еще. Смотри, он искусал меня. — Она оттянула ворот пижамы и показала мне красные следы зубов у нее на плече. — А мне было не больно, ха-ха. Я была за тысячу миль отсюда. За десять тысяч миль. За сто тысяч, — нараспев говорила она.

— Где же ты была, Рут? — прервал я ее.

— На моем островке, на островке, который всегда меня ждет. Крошечный белый островок посреди глубокого синего моря.

— Ты была там одна?

— Одна, совсем одна, — улыбнулась она. — Я запираю дверь на ключ, задвигаю щеколду, набрасываю цепочку, сажусь в кресло, и никому до меня не добраться. Никому на свете. Я сижу и слушаю шум прибоя и никому не открываю, пока не приходит отец. Потом мы уходим к морю собирать раковины. Мы берем только самые красивые — розовые, красные, пурпурные, — только самые красивые и большие раковины.

Никто не знает, где они лежат, — лишь я одна. Лишь я одна... — Голос ее замер. Она подтянула ноги к подбородку, прикрыла глаза и стала плавно раскачиваться взад-вперед на волнах далекого моря.

Дыхание лежащего на полу человека стало ровнее и глубже, глаза закрылись. Я отправился в ванную за стаканом воды. На полу перед раковиной была разбросана одежда Рут. Вернувшись, я плеснул Москиту в лицо из стакана. Маленькие черные глазки быстро открылись. Он фыркнул и стал отплевываться.

— Опля! — сказал я и посадил его, прислонив спиной к стене. Голова его свесилась на сторону, но он уже вполне пришел в себя, и в глазах его сверкнула злоба.

— Тебе это так не пройдет, старина, — прошептал он.

Не обращая на него внимания, я повернулся к девушке.

— Ты видела Спида? — спросил я.

— Спида? — отозвалась она откуда-то издалека. Лицо ее было гладким и непроницаемым, точно створки захлопнувшейся раковины, прислушивающейся к собственному шуму.

Москит с трудом поднялся на четвереньки.

— Молчи, это бандит! — выдавил он. Похоже, Москит что-то знал.

Я вцепился в его галстук и воротник и поднял его на ноги, протащив спиной по стене. Он мешком повис у меня в руках, боясь сопротивляться.

— Тогда ты скажешь мне сам, где Спид, — процедил я.

Он попытался отвернуться, елозя мокрой головой по штукатурке.

— Не знаю никакого Спида, — пропищал он, точно попавшая под каблук крыса. — Забирай свои вшивые доллары и уби... убирайся! — Лицо его снова побагровело, дыхание со свистом вырывалось из глотки.

— Нет, так легко не отвертишься. — Я чуть ослабил пальцы на его горле. — Мне нужен Спид, слышишь?

Он попытался плюнуть мне в лицо. Пузырящаяся беловатая слюна потекла по его подбородку. Я стал медленно сжимать ему горло. Это отвратительное насекомое напрашивалось, чтобы его раздавили.

Задыхаясь, он слабо затрепыхался у меня в руках.

— П-пусти!

Я отпустил его, и он рухнул на четвереньки, кашляя и мотая головой из стороны в сторону.

— Где Спид? — повторил я.

— Не знаю, — пробормотал он, ползая у меня в ногах, как собака.

— Слушай, что я тебе скажу, Москит. Ты мне очень не нравишься. И твой бизнес — тоже. Дай хоть маленький повод, и я изобью тебя до полусмерти. А потом позвоню в полицию, и тогда тебе долго не видать свободы.

Он смотрел на меня сквозь спутанные волосы.

— Не пугай, тебя еще самого загребут за хулиганство.

— Вряд ли. — Я показал ему свое удостоверение. — Итак, понял, что я с тобой сделаю, если не скажешь, где Спид?

— Ладно, — буркнул он, — твоя взяла.

Он медленно встал на ноги. Пока он расчесывал волосы и надевал зеленое твидовое пальто, я держал его на мушке. Он задул спиртовку и спрятал ее в ящик шкафа.

Рут по-прежнему сидела на кровати, прикрыв глаза и тихонько раскачиваясь. Проходя мимо, я чуть подтолкнул ее. Она завалилась боком на кровать и замерла, подтянув ноги к подбородку.

Москит запер дверь, и я забрал у него ключ, прежде чем он успел опустить его в карман. Он стоял, прижавшись спиной к двери. Злость на его лице уступила место отупелому страху. Красная лампа на потолке светила на него, точно маленькое тусклое солнце, соразмерное его крошечному мирку.

— Так, — сказал я. — С портье не заговаривать, даже не смотреть в его сторону, понятно? Где скрывается Спид?

— Он живет на берегу залива, в летнем домике. Не тащите меня туда. Он меня убьет.

— Ты не за себя, а за него беспокойся. Если не соврал мне, конечно.

За какой-то из пронумерованных дверей печально вскрикнула женщина. Рассмеялся мужчина. Мы прошли по коридору, спустились в лифте, миновали холл и пошли по круто взбирающейся вверх улице по направлению к пустынной площади. Я следовал за Москитом как тень. Он едва передвигал ноги, точно каждый шаг давался ему неимоверным усилием воли.