Онлайн чтение книги Смерть шута
Глава четырнадцатая

Это утро не было особенно добрым для домочадцев Пенхоллоу. Несмотря на все слухи, ходившие по людским комнатам и по кухне о страшной ссоре и драке Раймонда с отцом, члены семьи ничего не подозревали.

Однако, кроме этого безобразного события, было множество других причин, способных взбудоражить домочадцев. Вивьен, спустившаяся к завтраку в дурном настроении, умудрилась высказать присутствующим за столом Кларе, Конраду, Обри и Чармиэн столько острых замечаний о невыносимости их манер, нравственности, образа жизни и дурных привычек, что те просто онемели. Далее Вивьен обрушилась на самого Пенхоллоу, а в конце истерическим тоном заявила, что, если она в самое ближайшее время не уедет отсюда, то просто сойдет с ума!

В завершение этой гневной тирады она отвесила гадко захихикавшему Конраду звонкую оплеуху, после чего выбежала из комнаты, оставив свой завтрак нетронутым. Она скрылась в библиотеке, откуда не менее получаса доносились ее сдавленные рыдания; никому из домочадцев не хотелось идти туда успокаивать Вивьен из боязни напороться на новый скандал.

Этот всплеск всех страшно удивил, хотя все знали о ее вспыльчивости, поскольку она никогда раньше не позволяла себе забыться и потерять над собой всякий контроль. Все началось, казалось бы, с самой невинной вещи – Конрад положил свою использованную жирную тарелку на тарелку, предназначенную для Вивьен, вместо того чтобы сложить ее к грязной посуде на полку в сервант...

– Впрочем, можно ли ее обвинять? – заметил Обри. – Не так-то приятно обнаружить на собственной тарелочке следы чьей-то недоеденной яичницы. Наши близнецы, похоже, совершенно неспособны учитывать такие тонкости...

– Но чего ради потребовалось закатывать такую сцену?! – удивился Конрад. – Отставила бы мою тарелку в сторону, и дело с концом! Можно подумать, я ей положил живую кобру на блюдце...

– На вашем месте я не стала бы вообще обращать внимания на эти дерганья Вивьен! – сказала Клара. – Поймите, что у бедняжки достаточно своих собственных несчастий.

– Ты имеешь в виду Юджина в качестве главного несчастья ее жизни? – хохотнул Конрад.

– А может быть, она собирается завести ребенка? – прямолинейно осведомилась Чармиэн, установив оба крепких локтя на столе и глядя Кларе в глаза.

Клара потеребила нос и нерешительно ответила:

– Если хочешь знать, то мне она ничего не говорила определенного по этому поводу. Но с другой стороны, нельзя сказать, чтобы уж совсем ничего... Во всяком случае, ее раздражительность может быть именно от этого...

– Чармиэн, дорогая, – завел сладеньким голоском Обри. – Послушай, неужели ты намерена оставаться здесь еще всю неделю? Отец день ото дня становится все более щедр, а домочадцы – все более сердечны и ласковы, и я чувствую, что из-за отсутствия у меня гнездового инстинкта просто не могу ощутить себя здесь как дома!

– Вот и слава Богу! – злобно проговорил Конрад, вставая из-за стола. – Раз уж мы все здесь для тебя чужие, то зачем же мучить себя? Убирайся отсюда, и чем скорее, тем лучше!

– Нет уж, Конрад, прекрати, – мягко вмешалась Клара. – Отец твой в тяжелом состоянии, а тут еще Вивьен выдает такие эскапады, не надо нам лишних скандалов...

Естественно, ни у кого уже не оставалось надежд, что день рождения старика Пенхоллоу может пройти хотя бы относительно спокойно. Во-первых, Вивьен, как и ожидалось, продолжила свой приступ истерии, отрепетированный в библиотеке; во-вторых, сам Пенхоллоу, взвинченный дракой с Раймондом, давал всем прикурить больше обычного... К тому же бедняга Клей долго думал и наконец решил обратиться к отцу с прямой страстной просьбой, проведя перед тем несколько часов в прогулке по саду и заучивая речь наизусть... Но, как и следовало ожидать, речь эта только еще больше взбесила Пенхоллоу. Все сыновнее почтение и подхалимаж, заготовленные Клеем в мучительных раздумьях, так и не были озвучены, поскольку Пенхоллоу не дал ему произнести больше двух фраз. Сам вид бледного юноши, нервно передергивающего кадыком и похрустывающего пальцами, вызывал у Пенхоллоу отвращение. Он всегда старался навести страх-на своих сыновей, но горе было тому, кто не умел скрыть своего испуга... Пенхоллоу выказал весь свой дурной нрав, в самых грубых выражениях пиная Клея в самые чувствительные места, а под конец заявил, что подумает, какие еще меры необходимо принять, чтобы сделать из Клея образцового члена семьи Пенхоллоу...

Выйдя из комнаты отца совершенно раздерганным, Клей кинулся в объятия проходившей мимо Чармиэн, надеясь получить хоть какое-то утешение. Чармиэн отвела его в сад поговорить, но, поскольку ее методы утешения не включали в себя откровенной лести, Клею ее советы не понравились и он ушел, страшно обиженный, что его так никто и не похвалил.

Он направился к матери и уж там излил душу вволю, доведя бедную женщину до состояния, близкого к панике при пожаре...

После очередной бессонной ночи Фейт спустилась вниз весьма поздно. В доме было полно людей, но ей ни с кем не хотелось говорить. Ей хотелось тишины и покоя. Но в одной комнате Юджин что-то писал, громко насвистывая, в другой шел спор о литературе между Обри и Чармиэн, а в библиотеке сидела и нервно курила Вивьен.

Приехавшая Майра, жена Ингрэма, небрежно поинтересовалась, каковы планы насчет проведения дня рождения папаши Пенхоллоу. Всё, что не касалось ее собственного дома, в принципе было ей совершенно безразлично.

– А как поживает сам хозяин? Надеюсь, как всегда, полон энергии? Я всегда говорила, что он ещё нас всех тут переживет! Он так всем интересуется, во всем участвует!

Фейт просто затряслась от таких слов, а Клара спокойно заметила, что это правда и что доктору Лифтону нельзя верить. Она добавила, что знает своего брата гораздо больше времени, чем Лифтон, и может поручиться за его отменное здоровье. Фейт не смогла сдержаться:

– Если бы он не пил столько! Доктор Лифтон говорил мне лично, что ни один организм не может долго сопротивляться таким дозам!

– Ах, вот как? – заметила Клара, не меняясь в лице и не поднимая глаз от вязания. – В любом случае, время покажет, милая.

Фейт вышла в сад, стеная, что у нее раскалывается голова. Перспектива провести с Пенхоллоу еще несколько лет привела ее в отчаяние. Вид у нее был затравленный и мысли самые мрачные... Рядом разговаривали на повышенных тонах близнецы, отпуская очередные насмешки в адрес Обри, и если Кларе это было нипочем, то на нервы Фейт действовало, как капли расплавленного свинца на голову... Теперь, когда в добавление ко всему Лавли предала ее, в доме появился Обри, а Пенхоллоу совсем спятил, все чаще являлось к ней райское видение маленькой квартирки, которую она сняла бы в Лондоне, как только все ее муки закончатся со смертью Адама. Она боялась только одного – что все это придет слишком поздно, когда она уже будет стара и не сможет получить от этого никакого удовольствия...

Она присела на лужайке в тени раскидистого дерева и медленно осмотрела этот проклятый дом с высокими готическими скатами крыши, с высокими закопченными трубами, с потеками на старых стенах, и с удивлением думала, как это она двадцать лет назад могла воскликнуть в воодушевлении, что он прекрасен и что она счастлива будет стать его хозяйкой...

Но ведь правда в том и состояла, что она не была хозяйкой этого дома. Тирания Пенхоллоу была всеобъемлющей, и ни один из членов семьи не мог оставаться вне его влияния. Фейт подумалось, что со смертью Пенхоллоу не только она и Клей вздохнут с облегчением; раньше ей это никогда не приходило в голову, ибо Фейт неспособна была помимо своих невзгод замечать еще и чужие... Теперь же ей показалось, что и упрямый Раймонд, и брезгливая Вивьен, и горячий Барт со своим дурацким желанием жениться на Лавли, и мот Обри, и даже извращенка Чармиэн – все они в любую минуту могут испытать на себе удар со стороны Пенхоллоу и будут вынуждены следовать его воле.

Но вот если он умрет... Всем им станет много легче дышать. Барт женится на своей Лавли и сможет жить с ней в своем Треллике, Вивьен получит наконец Юджина в свое полное распоряжение, Обри сможет продолжать свою экзотическую жизнь в Лондоне, Раймонд, прождавший столько лет, наконец получит Тревелин, которым и станет управлять самовластно... А Клей, ее мальчик, освободится наконец от угрозы связать свою судьбу с деревенской конторой, ведь даже если отец ему ничего не оставит, Фейт получит свою долю наследства, которой хватит на них обоих. И может быть, впоследствии Клею все-таки удастся что-нибудь заработать литературным трудом.

Она вдруг ясно увидела, что смерть Пенхоллоу была бы подарком для каждого из членов семьи. И наоборот, как чудовищно будет выглядеть жизнь в Тревелине, если этот страшный человек будет годами валяться у себя на огромной кровати в своем дурно пахнущем логове и диктовать оттуда свою болю всем обитателям дома... Господи, лишь бы он оправдал прогноз доктора и допился бы до смерти! Такое событие будет просто сродни изгнанию злого духа!

Но нет – в жизни не происходит ничего того, о чем молишь Бога... И Пенхоллоу, как и целая вереница его предков, будет жить до глубокой старости, болея и требуя участия к своим болезням, но все-таки выздоравливая, а когда наконец умрет, то выяснится, что никому уже не нужна эта долгожданная свобода...

Фейт всплакнула, прикрыв лицо ладонями, но вдруг расслышала приближающиеся шаги и наспех вытерла глаза и щеки платком.

По лужайке беззаботно прогуливался Обри, направляясь в ее сторону. Его длинные волосы развевались на ветру, и выглядел он словно сошедший на землю ангел, каковое впечатление о нем всякий раз улетучивалось, стоило ему только заговорить. На нем были бежевые брюки, светло-серая спортивного покроя рубашка с короткими рукавами, изящные кожаные туфли, а на шее повязан шелковый платок, исключительно с целью подначить своих грубых братишек на очередные потуги на остроумие. Он остановился у скамеечки, где сидела Фейт, и вкрадчиво произнес своим высоким голоском:

– Дорогая моя, что же вы не предупредили, что папаша совсем сбрендил? Очень, очень неинтеллигентно с вашей стороны!

– Господи, что он опять натворил?! – устало сказала она.

– Не столько то, что он натворил, сколько то, что он собирается сделать! Скажите, зачем ему понадобились в его комнату эти японские панно с абстрактным рисунком, и почему – тропические растения?

– Не знаю. Он восторгается разными вещами, а потом собирает их у себя в комнате, вот и все.

– Но, дорогая, неужели кто-нибудь в здравом уме и твердой памяти способен восторгаться аспидистрой? – возразил Обри. – И неужели можно помещать рядом красное и малиновое? Неужели ему так лучше? Это крайне странно. Он мне попенял на то, что я с неохотой захожу к нему в комнату. А кроме того, как вы думаете, у этой отвратительной собаки, что лежит у него на постели, – у нее экзема или просто блохи?

Фейт замахала рукой:

– О, не надо, Обри! Я бы не хотела говорить о таких отвратительных вещах!

– Дорогая, я с вами полностью согласен! Но я хотел сказать вам о другом – не знаете ли вы того коварного плана, который он замыслил в отношении моей дальнейшей карьеры? Не догадываетесь? Так вот, я должен изучать лесоводство!

– Лесоводство? – машинально повторила она.

– Да, и вырубку леса тоже! Мне кажется это таким достойным применением моих способностей! А вы, вообще-то говоря, считаете его дееспособным и вменяемым человеком?

– Но ты-то как, собираешься последовать его совету? – спросила Фейт.

– Бог ты мой, ну что вы говорите! При моей преданности искусству?

– Ну, а ему ты об этом сказал?

– Конечно же нет, дорогая. Я не умею говорить бестактностей. И потом, папа меня просто терроризировал. Я был недвусмысленно принужден! Но ведь теперь мне придется предпринять что-нибудь совершенно ужасное! Вообще-то я не испытываю любви к активным, так сказать, людям, а вы? Вы знаете, отец мне часто напоминает Генриха V, такой же упрямый, взыскующий... Что-то в отце есть от Тюдоров, от всего того времени, но в нынешние времена все это кажется ужасным анахронизмом, не правда ли? А теперь он велел мне обналичить в Бодмине чек на триста фунтов стерлингов – не знаете, на что это он решил их потратить?

– О, Обри, это такая беда... Он их потратит впустую на какие-нибудь безделушки для своей драгоценной кровати или отдаст Джимми – или еще кому...

– О, не знаю, дорогая, как вы, а я пожалел бы давать эти деньги Джимми. Начинаешь понимать чувства законных сыновей Людовика XV, из коих ни один не стал жить в его доме...

– Он велел тебе обналичить чек только потому, что Раймонд, очевидно, отказался сделать это. И если ты поедешь с этим чеком в Бодмин, Раймонд будет, надо полагать, в бешенстве! – предостерегла его Фейт.

– Конечно, дорогая, но я думаю, отец будет просто в ярости, если я этого не сделаю, и из них двоих я предпочитаю иметь дело все-таки с Раймондом. Итак, до свидания, дорогая! Если я не приеду назад, то знайте, что меня ограбили и убили с этими деньгами, либо я не справился с управлением этого допотопного лимузина... Прощайте и не поминайте меня лихом!

С этими словами он удалился, махая на прощание рукой. Фейт раздумывала дальше. Она возвратилась к словам Обри о том, что Пенхоллоу намерен сделать что-то этакое... Что же? Может быть, кто-нибудь сумеет разозлить его настолько, что с ним случится инсульт? Никто и не подумает посчитать это преступлением, в конце-то концов! Если уж Адам совсем потерял разум, это может считаться просто милостью по отношению к нему! Она откинула голову на спинку скамейки и снова стала мечтать о чудесных изменениях, которые произойдут сразу после смерти Адама Пенхоллоу... Ей видны были малейшие детали той маленькой квартиры в Лондоне... Так что, когда в доме ударил гонг, призывающий к ленчу, она очнулась с ощущением, будто и впрямь пробыла в том несказанном мире около часа... От долгого сидения на скамейке у нее заболела спина, на что она сразу же пожаловалась всем домочадцам.

Раймонд не приехал к ленчу, а Барт сказал с некоторым недоумением, что совершенно не в курсе причин его отсутствия, поскольку тот не намечал никаких особенных дел на сегодняшний день. Сам он выглядел не слишком хорошо, поскольку с момента решительного разговора с отцом все время переходил от всплесков энергии к приступам апатии... Когда в столовую вошел Обри, Барт несколько оживился и стал подтрунивать над ним, завязалась обычная перепалка...

И вдруг в какой-то момент Фейт зарыдала, тихо, но вполне зримо, прикрывая рот платком, после чего, не сумев совладать с собой, выскочила из-за стола и удалилась из столовой.

– Думаю, все будут довольны, когда доведут наконец несчастную Фейт до полного безумия! – резко заметила Вивьен.

– Но что это такое с ней случилось? – удивленно проговорил Барт. – Ведь никто не сказал ей ни полслова!

– Нечего вам было трогать Клея! – сказала тетка Клара. – Вы же знаете, как чувствительно она к этому относится!

– О Господи! Да я ведь всего только посоветовал Клею заткнуться в тряпочку! Ну, Клей, прости меня и, если можешь, объясни матери, что я вовсе не думал ничего плохого!

– Скажи ей, что будешь целовать ее в слезах, как вишню в мае поцелуют соловьи! – продекламировал Юджин, подвигая к себе тарелку с ягодами...

Чармиэн дождалась, пока взбешенный Клей вышел из комнаты, после чего, откинувшись на спинку стула, мрачно сказала:

– Я просто поражаюсь тому, что никто из вас не понимает, что происходит перед вашими глазами! Совершенно очевидно, что у Фейт надвигается нервный криз! Я никогда еще не видела ее в таком состоянии! Она выглядит так, словно не спала нормально уже несколько месяцев!

Юджин, который страшно не любил, когда его роль резонёра исполнял кто-нибудь другой, заметил свысока:

– Дорогая, о ее так называемой бессоннице мы все уже наслышаны немало! Но если бы она перенесла хотя бы одну десятую тех страданий, что я испытываю за ночь, она, возможно, действительно имела бы право на некоторые жалобы!

– Ты здоров телом как бык, Юджин! – сказала Чармиэн. – Скоро ты превратишься в клинического ипохондрика, и бедной Вивьен не останется ничего, кроме как поддерживать в тебе угасающий дух... И не надо сразу кидаться на его защиту, Вивьен! Мне вовсе нет дела до вас обоих! Но я вижу, что Фейт дошла до крайней точки, и в самые ближайшие дни с ней что-то случится! Дай Бог, чтобы я ошибалась... Она напоминает мне маленькую Лайлу в то время, когда она, бедняжка, жила на одних нервах и глотала всякие пилюли, отчего чуть было не навредила себе...

Барт разразился грубым хохотом:

– А, черт! Конечно, она могла себе навредить такой жизнью! А если еще взять эти турецкие лампадки, которые...

Тут уж вмешался Обри, опережая Чармиэн:

– Не думаю, что кого-нибудь это заинтересует, но смею заметить, в этом доме не только Фейт находится на грани срыва! И попомните мое слово, в тот день, когда все, за этим столом сидящие, вдруг восплачут обо МНЕ в один голос, вы вспомните, что я тоже страдал...

– Мне кажется, – заметила Клара, – что Фейт просто нуждается в переменах...

Клей вернулся в столовую с сообщением, что его мать прилегла, так что более никаких разговоров на эту тему не вели. Она появилась только в пять часов к чаю, и по тому, с каким испугом она застыла в дверях, было ясно, что не пришла бы, знай она о присутствии здесь Пенхоллоу.

На Пенхоллоу была старая ночная рубашка, и по всему было видно, что ему стоило огромных усилий вообще встать с кровати. Во взгляде его чувствовалась напряженность, лицо было серым, и время от времени он ёрзал в своем кресле-качалке с таким видом, словно испытывал внутреннее неудобство. Он заметил на лице Фейт этот испуг, это нежелание заходить в комнату и сказал очень грубым тоном:

– А, так ты не пришла бы, если бы знала, что я здесь? Правда? Отличная жена, нечего сказать! Мне давно уже пора скончаться от одних твоих долбаных взглядов! Какого черта ты весь день ходишь сама по себе, а не сидишь со мной? А? Почему?

Фейт не выносила, когда ей делают упреки прилюдно, и густо покраснела:

– Мне было нехорошо, Адам.

– Ах вот как, нехорошо ей было! – он сардонически захохотал. – Как ты любишь врать, словно еще не закончила гимназии!

По комнате прошел Барт, неся поднос с сэндвичами. Пенхоллоу взял один, потрепал Барта за ухо, увидел бледного Клея и сразу же едко заметил:

– Даже твой собственный сынок не желает постоять за тебя!

Клей покраснел как рак и попытался сделать вид, что не расслышал этой грубой насмешки. В этот момент в комнату вошел Раймонд.

Тут Пенхоллоу позабыл о своей жене. При виде Раймонда он даже подскочил в» своем кресле.

– Ага, ты небось не ожидал меня здесь увидеть! – злорадно бросил он Раймонду.

Лицо у Раймонда не выражало ничего.

– Я как-то не очень об этом беспокоился! – ответил он и сел к столу.

Клара наливала ему чай в чашку.

– Ты выглядишь несколько усталым, Раймонд! – заметила тетка.

– У меня все в порядке, – заверил он спокойно.

Он поднял голову и хладнокровно встретил направленный на него пылающий взгляд отца, только желваки на скулах слегка напряглись. Пенхоллоу усмехнулся, то ли издевательски, то ли одобрительно в отношении самообладания сына – трудно было понять...

Пенхоллоу стал мешать сахар в стакане с такой энергией и таким звуком, что утонченный Обри послал выразительный взгляд Чармиэн.

– Как нам всем приятно, папа, что ты спустился сегодня к нам! – заметил вслух Обри, однако это вполне светское высказывание никем не было поддержано...

– Не знаю, кто из вас прибавляет мне больше головной боли – ты или Клей! – с отвращением заметил Пенхоллоу. – И я не ожидаю, чтобы кто-нибудь из вас стал рыдать на моей могиле! Да, нечего сказать, славная у меня семейка, все здесь меня страстно любят, чувствуется!

Он обвел взглядом всех.

– Не хотелось бы критиковать папашу, – прошептал Юджин на ухо Чармиэн, – но это последнее замечание не имеет под собой разумных оснований...

– Если ты намерен завтра сидеть до обеда, тогда сегодня тебе лучше отправиться пораньше в постель! – заметила Клара брату.

– Держи свои мысли при себе, старуха, – отвечал на это Пенхоллоу. – Кажется, многим из вас хотелось бы, чтобы я вообще не вылезал из постели, но я вас неприятно удивлю! Эх, черт, я всех вас распустил до крайности, надо же когда-нибудь показать вам наглядно и убедительно, кто хозяин здесь, в Тревелине!

Он направил свой палец на Фейт и продолжал:

– Ты не думай, что сможешь отправляться в постель только из-за придуманной наспех головной боли или какой-нибудь подобной глупости! А ты, Чармиэн, можешь выбирать себе друзей любого пола, но только в Лондоне, а не здесь, а если ты еще раз наденешь при мне эти брюки, я просто отстегаю тебя по заду розгами, вот так!

– Это вряд ли! – отвечала Чармиэн так же резко. – У тебя нет надо мной никакой власти, ясно?! Я от тебя совершенно не завишу! И я не ударюсь в слезы только лишь потому, что ты смеешь на меня кричать! Со мной как аукнется, так и откликнется, ясно?

– О, не надо так, пожалуйста, не надо! – взмолилась Фейт, в ужасном предчувствии скандала ерзая на своем стуле.

Но ни один из ссорящихся не обратил на нее ни малейшего внимания, зато ссора разгорелась на славу, и скоро практически ничего не стало слышно за громовыми репликами Пенхоллоу и ответными выкриками Чармиэн. Юджин, прилегший на софу, откровенно потешался над ссорящимися, а Клара уткнулась в свою чашку, стараясь ничего не замечать. Клей обнаружил, что руки у него так дрожат, что он не в силах ровно держать чашку и блюдце, и поставил посуду на стол. Конрад, вошедший в комнату в самый разгар скандала, не нашел ничего лучшего, как только подстегнуть Чармиэн:

– Давай-давай, Чарли! Наподдай ему!

За Конрадом в комнату проник Рубен Лэннер, который, подойдя к хозяину, потряс его за плечо, привлекая внимание:

– Потише, хозяин, потише...

– Чего тебе надо, старый болван?! – оскалился на него Пенхоллоу.

– Вас хочет видеть мистер Оттери. Я провел его в Желтый зал.

С Пенхоллоу гнев снесло словно ветром. В его глазах блеснул интерес, он посмотрел на Раймонда в некотором сомнении, а потом сказал:

– Так, значит, пожаловал старый Финеас? Так-так... Ну что ж, зови его сюда. Чего ради ты оставил его в Желтом зале?

– Потому что он хотел поговорить с вами один на один, хозяин.

– Интересно, это еще почему? – требовательно поинтересовался Конрад.

Раймонд, слышавший весь этот разговор, поставил на стол чашку и блюдце, и сказал спокойно:

– Я тоже буду говорить с ним.

– Не будь таким ослом, Рай! – сказал его отец, больше с изумлением, чем со злобой. – Ведь старик Финеас хочет повидаться со мной! Почему бы и нет? Рубен, проводи меня в Желтый зал...

Раймонд не сказал на это ничего. Рубен помог Пенхоллоу подняться из его кресла. Старик, проходя, потрепал Чармиэн по плечу:

– Ну-ну, моя девочка! Ты мне так напоминаешь темпераментом покойную Рейчел... Хотя она, я думаю, перевернулась бы в гробу, если бы знала, какого рода, жизнь ты ведешь... Но все-таки в тебе есть кураж, а это много значит... Поцелуй же меня, моя ласточка!

Он сам звучно поцеловал дочь и удалился, опираясь на плечо Рубена.

Как только он вышел, близнецы с большим интересом стали обсуждать мотивы визита Финеаса, поглядывая на Раймонда. Но тот не реагировал.

– А кстати, Раймонд, почему это ты стал «таким ослом»? – полюбопытствовал Юджин, рассматривая Раймонда сквозь неплотно смеженные веки.

Раймонд пожал плечами.

– Почем мне знать? Скажи-ка, Барт, это ты заказал эти цветы?

– Нет, конечно! – отвечал Барт, крайне удивленный таким предположением.

– Ах да, конечно, – Раймонд слегка покраснел. – Я что-то стал забывчив...

– Гляди, как проходит земная слава! – дурачась, провозгласил Конрад. – Наш разумник, наш педант Рай стал кой – чего забывать! Это уже многое значит! Погоди, Рай, скоро ты станешь нормальным человеком!

Раймонд рассеянно улыбнулся и вскоре ушел. Обри шумно выдохнул:

– Что-то странное есть в этом доме. Я вижу, вы все тут привыкли к этому, но для меня это такой невыносимый контраст с моей собственной уютной квартирой... – он сделал неясный жест своей холеной ручкой. – Все здесь так странно, так зыбко, так далеко от жизни, и все вы кажетесь мне наполовину призраками, сами не понимающими, о чем говорить и что делать...

– Это все совершенная правда! – заметила Чармиэн. – Но чему же тут удивляться, с другой стороны?

– О нет, моя дорогая, дело не в удивлении! Нет, я просто физически чувствую отталкивающие флюиды этого дома! Такая обнаженность самых неблаговидных чувств, не правда ли?.. И что, ты станешь утверждать, что это не странно, дорогая? Позволь привести слова поэта: как странен мир, что не на нас похож...

Тут Юджин, всегда страшно завидовавший хорошо подвешенному языку Обри, а в особенности – его литературным успехам, попытался завязать с ним словесную дуэль, которая из-за своей заумности не могла заинтересовать практически никого, кроме них самих. Присутствующие с трудом сдерживали зевоту, а Фейт, с мученическим выражением приложив пальцы к вискам, вышла из столовой.