Онлайн чтение книги Стихотворения и поэмы
Из сборника «ТИМОЛЕОН И ДРУГИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ» (1891)

От ваз остались черепки —

Распались танца звенья,

Где солнечный играл фонтан,

Развал и запустенье.

Меж лавров разрослась трава,

Паук опутал кроны,

И в печку брошен Аполлон

На известь для Маммоны.

Снизу, от долин измерзших,

От седых лесов,

Сверху, от косматых взгорий,

Льется бубенцов

Звон веселый — в такт усталой

Поступи коняг,

Что везут крестьян понурых

Под овчинами в санях;

А как съехалися к месту,

Вылезли тотчас

И снежок сшибают с шапок,

На дворе топчась

Прямо пред маркграфским замком,

Где из года в год

Праздник — ночь его рожденья —

Средь зимы их ждет.

Зал — весь в ветках остролиста!

Весь в свечах — престол!

Званых — что по веткам ягод,

Звавший — не пришел!

Сладко ль подданным на пире

От таких примет:

Пуст престол, недвижна чаша —

Знать, владыки нет!

Хор поет… Гостей обходят,

Всем служа равно,

А у той, ничейной чаши,

Как заведено,

Древний, важный чин справляют;

Но к гостям сойти

Добрый граф не соизволил

Милосердьем во плоти.

Но никто и не помянет

Имени его;

Пыль на чаше, на престоле —

Что им до того?!

Отчего он не явился —

Не томит гостей:

Немы, как одры мужичьи

У златых яслей.

Ах, весь год труда искупит

Эта ночь, когда

Черный хлеб творится белым,

И вином — вода.

Мох на столпах аттических ворот —

Здесь дом в зеленых зарослях таится.

Но кто в безмолвии живет?

Счастлив или печален тот,

Кто пожелал от мира удалиться?

Здесь дышит все немою тишиной;

Никто здесь не гуляет по аллеям…

Кому же мил удел такой?

И благо или зло покой,

Который здесь со тщанием лелеем?

Мне вспомнились ночью фламандцы-пьянчуги,

Крестьяне у Тенирса на полотне.

(Мысли гнетут,

Спать не дают…)

В убогой лачуге расселись пьянчуги,

Зевают и носом клюют.

Хлебнув на досуге, уснули пьянчуги,

Им в душной каморке уютно вполне.

(Мыслей галоп —

Боль и озноб…)

В убогой лачуге пригрелись пьянчуги,

Сдвинув шляпы на лоб.

Бессонный, я вижу — блаженны пьянчуги,

Глаза их пустые прикрыты во сне.

(Мыслей тиски

Ломят виски…)

В убогой лачуге хмельные пьянчуги

Спят, и сны их легки.

Вот, Он убивает меня;

но я буду надеяться.

Сердца, что в бой зовут за собой,

Полны молодым задором,

Неужто дрогнут в споре с судьбой

И страх не сочтут позором?

Неужто, избравши свет,

Его осквернят сиянье,

Ничтожным на поруганье

Предав свой прежний обет?

Неужто Время, все сокруша,

Сломает нас? Неужели

Вдруг к торгашам метнется душа,

Об их возмечтав уделе?

Обрушится ль веры столп,

Забыв в испытаньях рока,

Что Правда так одинока

Средь вымыслов шумных толп?

Горит по воле Цезаря флот,

Пожар милей пораженья!

Так пусть все узы огонь пожрет,

Коль в узах лишь искушенье.

Не гнись под натиском бед,

Пусть мглу победит отвага,

Хоть свет предаст, а присяга

Все та же: да будет свет!

Не зря считается игрой

Абстрактного мышленья строй.

Но форму дать и жизнь вложить

В то, что без нас не стало б жить,

Расплавить пламя, лед зажечь

И ветер мрамором облечь,

Унизиться — но презирать,

Прозреть — но точно рассчитать,

Любить — и ненавидеть, чувство

Иакова — вступая в бой

Хоть с богом, хоть с самим собой —

В себе лелеять, — вот искусство.

София — пышный исполин —

Взметнулась в вышину:

Искусство! Мне — твоих глубин

Жемчужину одну.

Покой и зной, всевластье сна,

Стоит сиесты тишина,

Как в океане — штиль;

Вот так же воздух был сонлив,

Когда убила, заманив,

Сисару Иаиль.

Мой гондольер ленив и вял,

Но вдруг конец весла шального

В старинный стукнулся портал,

В ответ — щелчок засова!

Решетка звякает — бог мой!

Там, наверху, — призыв немой,

Как дивно этих глаз сиянье

Как страшно взгляда заклинанье!

Знал я опасности роковые —

Гнев человека, ярость стихии,

Был в чреве морском,

Меж белой акулой и черным китом;

Во вражеский тыл пробирался тайком,

И неотступно мне вослед,

В проказе с головы до пят,

Брели, обнявшись, Зависть и Навет.

Все так. Но этот взгляд…

«Эй, гондольер! Ты спишь? Проснись!»

И тотчас прочь мы унеслись.

А я все думал, вот так штука,

Здесь оскандалилась наука,

Сирены водятся на свете,

Сирены встречным ставят сети!

Позор бежать от девы злой?

Но есть тому примеры!

Улисс бежал — мудрец, герой

И сын самой Венеры!

Вся башня — кружево аркад

И ярусов круженье,

Строй невесомых колоннад —

Строителя свершенье,

Кренясь, застыла на ходу

И ждет, напряжена:

Рвануться? Высота страшна.

Отпрянуть? Мчать с разгона?

Держа себя, борясь с собой,

Дрожит над бездной роковой,

К самоубийству склонна!

Далекий,

Согретый солнцем, белый, легкий,

Как облако взираешь ты

На озаренный дол.

Тебе прибавил красоты

Столетий ореол.

Ты схож с Лаисой. Прихотливы

Карниза тонкие извивы,

И крен колонн, и переливы

Теней. Но восхищенный взгляд,

Твои спрямив черты,

Здесь видит чистых линий ряд

Чудесной красоты.

Спинозы мысли справедливы:

Единым зодчим рождены вы —

Она и ты!

Каким мечтам, виденьям чудным

Внимал резец, касаньем чутким

Навек запечатлев

Коней азарт и грациозность,

Их укротителей серьезность

И кротость юных дев,

Очерченных рисунком нежным,

Подобных птицам белоснежным,

Что замерли, взлетев.

Едва она на место встала,

Утихли птицы, смолк прибой.

На камень сел Иктин устало.

«Перикл, — Аспазия сказала, —

Зенит Искусства пред тобой!»

Не величие, не роскошества —

Гармония глыб,

Не своенравные новшества —

Но схваченный Архетип.