Глава двадцать первая

Онлайн чтение книги Дама с рубинами The Lady With The Rubies
Глава двадцать первая

Когда завещание было вскрыто, многие фабричные, которым было отказано от места, испытали горькое разочарование. Бумага эта была написана очень давно. Через несколько лет после своей женитьбы Лампрехт упал вместе с лошадью, врачи не могли скрыть от него и от его домашних, что жизнь его находится в опасности, и он пожелал сделать последние распоряжения.

При сегодняшнем вскрытии оказалось, что документ был составлен необыкновенно коротко. Единственной наследницей всего назначалась ныне покойная госпожа Фанни, причем торговое дело должно было быть продано, так как тогда еще не было наследника мужского пола. Рейнгольд родился только год спустя. Этот пункт потерял теперь силу и оба наследника – Маргарита и Рейнгольд – вступили в свои неограниченные естественные права.

После вскрытия завещания Маргарита тотчас вернулась в Дамбах – она была все еще нужна дедушке, а Рейнгольд сел за свою конторку, потер холодные руки и строго, мрачно, как всегда, посмотрел на занятых работой служащих. Выражение его лица не переменилось – он был уверен, что завещание ни на йоту не ущемит присвоенных им прав. И писцы беспокойно и с тайным ужасом косились на неутомимого, похожего на мертвеца, юношу, который теперь по полному праву сидел на месте прежнего хозяина и от которого они полностью зависели.

В четыре часа пополудни, когда ландрат только что вернулся домой, а советница торговалась за курицу с какой-то торговкой, вдруг вошел живописец Ленц и с боязливой поспешностью подошел к старой даме. Он был весь в черном, и его всегда спокойное, приветливое лицо было необычно серьезно и выражало внутреннее волнение.

Он спросил, дома ли ландрат, старуха указала ему на кабинет и проводила испытующим взглядом, пока он скромно постучавшись, не скрылся в комнате сына. Старик, видимо, был расстроен, точно на душе его лежала какая-то тяжесть.

Она поскорее отпустила торговку и пошла в свою комнату. Оттуда ей было слышно, как громко и не переставая, говорил Ленц, точно рассказывал о каком-то происшествии.

Старик всегда был для нее отталкивающей личностью, она не могла забыть, что его дочь Бланка стоила ей многих бессонных ночей. Что ему было нужно? Не пришел ли он просить ландрата замолвить за него словечко Рейнгольду, чтобы его не лишали хлеба и крова? Этого нельзя было допустить.

Советница, как всем было известно, была в высшей степени чувствительная, благовоспитанная дама, и кто решился бы утверждать, что ее маленькое ушко иногда приходит в соприкосновение с дверью сына, мог быть со всей уверенностью назван злым клеветником. Однако теперь она действительно стояла, вся вытянувшись, на цыпочках около двери и слушала, пока, наконец, не отскочила как подстреленная, страшно побледнев. Но через минуту она распахнула дверь и очутилась в комнате сына.

– Не будете ли вы так добры, Ленц, повторить мне в лицо то, что вы только что рассказывали? – сказала она старику повелительным, резким голосом, из которого исчезли все мягкие ноты.

– Конечно, госпожа советница! – отвечал Ленц скромно, но твердо, кланяясь ей. – От слова до слова повторю я вам мое объяснение. Покойный коммерции советник Лампрехт был моим зятем – моя дочь Бланка была его законной женой.

Советница разразилась истерическим смехом.

– До Масленицы еще далеко, мой милый, приберегите до того времени ваши плоские шутки! – воскликнула она с уничтожающей иронией, презрительно поворачиваясь к старику спиной.

– Мама, я попрошу тебя вернуться в твою комнату! – сказал ландрат, подавая ей руку, чтобы вывести. Он тоже был бледен как мел, и лицо его выражало глубокое волнение.

Она отстранила его с негодованием.

– Будь это служебное дело, ты имел бы право удалить меня из твоего кабинета, здесь же ловко придуманное мошенничество, имеющее целью опозорить наше семейство.

– Опозорить? – повторил дрожащим от негодования голосом старый художник. – Если бы моя Бланка была дочерью мошенника или вора, я должен бы молча перенести тяжкое оскорбление, но теперь не могу позволить подобных выражений. Я сам сын значительного государственного чиновника, имя которого было всеми уважаемо, моя жена происходит из знатной, хотя и обедневшей семьи, и мы оба совершенно беспорочно прожили жизнь, на нашем имени нет ни малейшего пятна. Правда, меня преследовали неудачи, и мне, окончившему курс в академии, пришлось по недостатку средств поступить на старости лет на фабрику. Но у разбогатевшей буржуазии вошло теперь в моду считать брак с бедной девушкой мезальянсом и унижением, это подражание дворянству, которое говорит только о вторжении и в их сословие буржуазного элемента. Перед этим, ни на чем не основанным предрассудком преклонялся покойник и взял на себя тяжелую вину по отношению к любимому сыну.

– Я и не знала, что коммерции советник Лампрехт был в чем-нибудь виноват перед своим единственным сыном, моим внуком Рейнгольдом! – перебила его насмешливо советница, презрительно пожимая плечами.

– Я говорю о Максе Лампрехте, моем внуке.

– Какая наглость! – вскипела старуха.

Ландрат подошел к ней и решительно просил прекратить оскорбительные выражения, говоря, что надо дать высказаться Ленцу, чтобы судить, насколько основательны его притязания.

Она отошла к ближайшему окну и повернулась к ним обоим спиной.

Тогда старый живописец вынул из кармана большой конверт.

– Здесь у вас, конечно, свидетельство о браке? – быстро спросил ландрат.

– Нет, – отвечал Ленц, – это письмо моей дочери из Лондона, где она мне сообщает о своем бракосочетании с коммерции советником Лампрехтом.

– И, кроме этого, у вас нет других бумаг?

– К сожалению, нет. Покойный взял после смерти моей дочери все документы к себе.

Советница громко рассмеялась и быстро обернулась к ним.

– Ты слышишь, сын мой! – воскликнула она, торжествуя. – Да, разумеется, доказательств нет! Это отвратительное обвинение Болдуина не что иное, как шантаж по всей форме. – Она пожала плечами. – возможно, что соблазнительное кокетство этой девушки, в котором она упражнялась на наших глазах на террасе пакгауза, подействовало на него; возможно, что впоследствии за границей между ними завязались более интимные отношения – все это не редкость в наше время, хотя я и не считала Болдуина способным на подобные любовные похождения. Но все это может быть – только не женитьба. Я позволю скорее изрубить себя в куски, чем поверю такому безумию.

Старый живописец подал Герберту письмо.

– Прочтите это, прошу вас, – сказал он совершенно упавшим голосом, – и будьте добры назначить мне час, чтобы досказать вам остальное. Я не могу больше слушать, как порочат мою покойную дочь. Мне очень тяжело отдавать в чужие руки письмо.

Его скорбный взор с тоской устремился к листку, который держал в руках ландрат.

– Это точно измена моему ребенку: в этих строках она признается родителям в своей вине. Мы и не подозревали, что глава торгового дома, наш хозяин, соблазнял у нас за спиной наше дитя – по его настоятельному желанию и строгому запрещению она скрыла от нас все. Умри она бездетной, я не стал бы подымать истории. Она уехала за границу, никто в этом городе ничего не знал о сложившихся обстоятельствах, и не было бы повода вступаться за честь дочери. Но теперь я должен возвратить ее сыну его законные права, и для этого я сделаю все от меня зависящее.

– Вы должны были сделать это еще при жизни моего зятя! – почти гневно прервал его ландрат, в сильном волнении пройдясь по комнате.

– Герберт! – воскликнула старуха. – Неужели ты придаешь значение его словам?

– Вы правы, я проявил, конечно, слабость по отношению к этому властолюбивому человеку, – ответил Ленц, не обращая внимания на восклицание советницы. – Я не должен был давать себя обманывать время от времени обещаниями. Когда год тому назад нам было разрешено увидеться с нашим внуком, и позволено взять его к себе, то было сказано, что в данное время обстоятельства еще не позволяют ему открыто признать своего сына от второго брака, но зато он поспешит сделать завещание, чтобы закрепить за Максом права законного наследника на случай своей смерти. Но он не сдержал обещания – мысль о внезапной смерти казалась ему совершенно невозможной, таким сильным он себя чувствовал. Однако я не унываю: свидетельства о браке и крещении моего внука должны найтись в оставленных его отцом бумагах. Мне не хотелось бы обращаться к адвокату, поэтому я пришел к вам, господин ландрат, и передаю все дело в ваши руки.

– Я его принимаю, – сказал Герберт. – На днях будут сняты печати, и я даю вам слово сделать все, чтобы пролить свет на эти обстоятельства.

– От души благодарю вас! – проговорил старик, протягивая ему руку, и, поклонившись в сторону советницы, вышел из комнаты.

На некоторое время воцарилась та удручающая тишина, которая бывает перед грозой после первого порыва ветра, – слышно было только шуршание бумаги, которую Герберт разворачивал, вынув из конверта; советница же между тем не могла отвести глаз от двери, за которой скрылся «вестник несчастья». Наконец она опомнилась.

– Герберт! – крикнула она с негодованием своему погруженному в чтение сыну. – Неужели тебе не стыдно, что из-за лжи, написанной той кокеткой, ты совершенно забыл, что твоя мать огорчена и расстроена?

– Это не ложь, мама, – сказал он, видимо, потрясенный.

– Так ты растроган, мой сын? Бумага ведь все терпит, и красавица, разумеется, употребила все свое искусство, чтобы скрасить свой поступок в глазах родителей, и такой человек, как ты, тоже вдается в обман и начинает верить.

– Я уже и раньше поверил, мама!

– Не смешно ли это? Болтовня старого, выжившего из ума человека.

– Перестань обманывать себя, милая мама, взгляни лучше правде в глаза! При первых словах старого живописца у меня точно повязка спала с глаз, и все таинственное поведение Болдуина за последние годы, над которым мы напрасно ломали голову, стало мне ясно: в душе его был страшный разлад. Если бы смерть не похитила у него вторую жену, все было бы по-другому. Будь около него эта красивая высокообразованная женщина, он бы решился со временем ввести ее в свой дом, но смерть разрушила очарование. Оставался только тот факт, что он был зятем старого Ленца, и малодушие превозмогло. Жалкий трус! Как мог он отречься от мальчика, такого прелестного мальчика, которым он должен был гордиться, и где же! – в родном доме ребенка. – Как мог он переносить, что Рейнгольд из низкой зависти злобно преследовал своего младшего брата? Бедняжка! Он прошептал мне тогда у гроба: «Я хочу поцеловать его в губы. И он целовал меня часто под воротами, где нас никто не мог увидеть!»

– Видишь ли, сын мой, ведь все это только доказывает, что я права и что этот «прелестный мальчик» – незаконный ребенок, – прервала его советница.

Она совершенно успокоилась, и на губах ее даже появилась смущенная улыбка.

– Но ты, кажется, упускаешь главную причину, почему Болдуин не мог и не смел, вступить во второй брак, – его клятвенное обещание, унесенное в могилу покойницей Фанни.

– Вот этого я и не могу простить сестре, – почти запальчиво сказал Герберт. – Жестоко и в высшей степени безнравственно воспользоваться горем мужа и взять с него на смертном одре обещание, которое на всю жизнь, на всю его последующую жизнь приковывало его к мертвой.

– Об этом мы не будем спорить, я смотрю на это обстоятельство другими глазами и говорю тебе: оно самое сильное наше оружие против них. Помяни мое слово, бумаги не найдутся, потому что они никогда не существовали. Тем лучше, можно откупиться деньгами, законные наследники потерпят, правда, некоторый ущерб, но что же делать? Надо все это покончить потихоньку, чтобы не было скандала, который может быть вызван появлением брата такого низкого происхождения со стороны матери.

– Неужели ты это говоришь серьезно, мама? – спросил ландрат сдавленным голосом. – Ты предпочла бы, чтобы на нем осталось обвинение в бесчестном обольщении? Боже милосердный, до чего доводят несчастные сословные предрассудки! Да разве мать Фанни, первая жена моего отца, не была простой девушкой из народа?

– Прекрасно! Теперь, когда нашему роду предстоит возвыситься, самое время кричать об этом! – гневно, но, понизив голос, сказала старуха. – Я не понимаю тебя, Герберт. И откуда взялись у тебя вдруг такие ужасные взгляды?

– Я никогда не думал иначе! – воскликнул он возмущенно.

– Ну, тогда ты сам виноват, что я в тебе ошиблась. Тебя не поймешь, между нами нет той доверительности, которая должна существовать между матерью и сыном, с тобой всегда бродишь в потемках. Впрочем, ты можешь думать об этом деле как тебе угодно, я остаюсь при своем мнении и действительно предпочту, чтобы в семействе была никому не известная, искупленная деньгами вина, чем неожиданно стать родственницей всякой сволочи… И спрошу тебя в свою очередь: неужели тебе не жаль детей Фанни? Ведь если явится третий законный наследник, они лишатся огромной части состояния.

– Им, во всяком случае, останется более чем достаточно.

– В твоих глазах, быть может, но не в глазах света. Гретхен считается сейчас одной из первых невест в округе, и хотя она довольно легкомысленно отказывается от самых блестящих партий, настанет время, когда она сделается благоразумнее и будет правильно смотреть на вещи, а какая же ей предстоит будущность, если третья часть состояния Лампрехтов отойдет к младшему сыну?

– У такой девушки, как Маргарита, не будет недостатка в предложениях и тогда, когда ее состояние значительно уменьшится, – сказал Герберт.

Он отошел к окну и стоял, повернувшись к матери спиной.

– Чем меньше, тем лучше! – проговорил он про себя. Она всплеснула руками.

– Грета? Без денег? Какое жалкое заблуждение, Герберт! Отними у нее блеск богатства, и эта худенькая девочка будет похожа на бедную птицу, у которой выщипали перья! Мне бы, право, даже хотелось, чтобы тебе пришлось хлопотать о том, чтобы выдать ее замуж.

– Мне бы это было совсем нетрудно, – сказал он с неуловимой улыбкой.

– Пожалуй, немного потрудней, чем поместить на должность писца, поверь своей старой матери, сын мой! – возразила она насмешливо. – Но к чему спорить попусту! – оборвала она сейчас же готовое возникнуть возражение. – Мы оба взволнованы: я – бесстыдством этого человека, бросающего в наш дом бомбу, которая оказывается холостым зарядом, а ты – признанием твоего бывшего увлечения. Продолжим этот разговор, когда успокоимся. Нечего и говорить, что все происшествие должно до времени остаться тайной. Дети, Маргарита и Рейнгольд, и так должны будут узнать об этом, когда им придется выделить из наследства порядочную сумму для искупления несчастного заблуждения отца. Бедные дети!

С этими словами она вышла из кабинета сына.


Читать далее

Глава двадцать первая

Нецензурные выражения и дубли удаляются автоматически. Избегайте повторов, наш робот обожает их сжирать. Правила и причины удаления

закрыть