Онлайн чтение книги Парижские тайны The Mysteries of Paris
Глава XII. УТЕШЕНИЯ

— Ах, мама, мама! Как мне стыдно! — жаловалась Лилия-Мария своей приемной матери в маленькой гостиной фермы Букеваль. — Какое это горе для вас! Теперь вы наверняка навсегда поссорились с госпожой Дюбрей, и все из-за меня. Не зря у меня были дурные предчувствия… Бог наказал меня за то, что я обманула госпожу Дюбрей и ее дочь… Я стала причиной раздора между вами и вашей подругой.

— Подругой?.. Она женщина превосходная, милое дитя, но головка у нее слабенькая. По счастью, у нее доброе сердце, и завтра, я уверена, она пожалеет о своем сегодняшнем глупом поведении.

— Сударыня, не думайте, что я хочу Оправдать ее, обвиняя вас. Господи, вовсе нет! Но ваша доброта ко мне, наверное, ослепляет вас. Поставьте себя на место госпожи Дюбрей! Узнать вдруг, что подруга ее невинной дочери была… скажите, кем я была? Можно ли порицать ее за благородное материнское негодование?

Госпожа Жорж, к сожалению, не нашлась, что ответить на этот вопрос Лилии-Марии, и та с волнением продолжала:

— Об этом унижении, которому я подверглась сегодня на глазах у всех в Арнувиле, завтра будет знать вся округа. Я не за себя боюсь, но репутация Клары может быть запятнана навсегда… потому что она называла меня своей подругой, своей сестренкой. Я должна была послушаться первого побуждения, воспротивиться желанию приблизиться к доброй госпоже Дюбрей, отказаться от дружбы, которую она мне предлагала, даже рискуя вызвать ее неприязнь и недовольство… Как видите, я за это наказана, о, как жестоко наказана! И не зря, ибо я, наверное, причинила непоправимый вред этой юной девушке, такой целомудренной и такой доброй.

— Дитя мое, ты не права, — сказала г-жа Жорж, немного подумав. — Зря ты себя так горько упрекаешь. Прошлое твое печально, да, очень печально. Но разве ты своим раскаянием не заслужила благоволения нашего доброго кюре? Не по его ли желанию и не по моему ли тебя представили госпоже Дюбрей? Разве не твои достоинства внушили ей привязанность и любовь, которую она сама тебе выказывала? Не сама ли она просила тебя называть Клару своей сестрой? И наконец, как я ей только что сказала, — ибо я не могла и не должна была ничего от нее скрывать, — могла ли я, уверенная в твоем искреннем раскаянии, рассказывать всем о твоем прошлом, зная, что это помешает твоему будущему, может быть, погубит его навсегда и заставит тебя отчаяться, если на тебя обрушится презрение таких же несчастных и отверженных людей, какой была ты, но не сохранивших, как ты, глубокого чувства порядочности и добродетели? Разоблачение этой молочницы очень неприятно, хуже не придумаешь. Но могла ли я заранее пожертвовать спокойствием твоей души в предвидении столь маловероятной случайности?

— Ах, сударыня, это только доказывает, что мое положение навсегда останется ложным и несчастным, что если вы были правы, скрывая мое прошлое из любви ко мне, то мать Клары не менее права, презирая меня за это прошлое, как отныне меня будут презирать все на свете, ибо все узнают о том, что случилось на ферме Арнувиль, узнают все обо мне… О, я умру от стыда… Я никому не смогу посмотреть в глаза!

— Даже мне? Бедное дитя! — воскликнула г-жа Жорж, разражаясь слезами и прижимая к себе Лилию-Марию. — Но ведь в моем сердце ты найдешь только нежность и материнскую преданность… Поэтому ничего не бойся, Мария! Ты раскаялась, и это поможет тебе. Здесь ты среди друзей, и этот дом — твой дом. Мы предупредим все разоблачения, которых ты так боишься: наш добрый аббат соберет всех работников фермы — они любят тебя — и откроет им истину о твоем прошлом… Верь мне, дитя мое, его слово имеет такую власть, что это сообщение сделает тебя еще привлекательнее в их глазах.

— Я верю вам, сударыня, и доверяюсь во всем. Вчера во время нашей беседы господин кюре предсказал, что меня ждут жестокие испытания; они начались, и я этому не удивляюсь. Он еще сказал, что страдания мои когда-нибудь мне зачтутся… Я надеюсь… Вы и господин кюре поддерживаете меня в моих испытаниях, и я не стану больше жаловаться.

— К тому же ты скоро увидишь, что его советы никогда еще не были столь спасительны для тебя. Сейчас уже половина пятого, скоро тебе надо будет отправиться в дом священника, ты готова, дитя мое? А я напишу господину Родольфу обо всем, что случилось на ферме Арнувиль. Ему срочно доставят мое письмо… А потом я приду к вам в дом нашего доброго аббата… потому что нам нужно незамедлительно переговорить втроем.

Вскоре Певунья уже выходила с фермы, направляясь к дому священника по тропинке, пересекавшей овражную дорогу в том самом месте, где Грамотей и Хромуля накануне сговорились захватить ее врасплох.