Онлайн чтение книги Красный корсар The Red Rover
Глава XXXI

Описанная нами жестокая схватка закончилась так же быстро, как и тот внезапный шквал, что недавно пронесся над фрегатом; но покой после бури — улыбающиеся небеса и яркое солнце Карибского моря — являл собой разительный контраст с ужасающей картиной только что закончившейся битвы.

Смятение чувств, овладевшее Уайлдером при виде поверженного Сципиона, вскоре исчезло, уступив место отчаянию, которое охватило нашего героя при виде жестокого разгрома могучего корабля и бесчисленных трупов его защитников. Выше мы уже описывали жалкое состояние некогда гордого фрегата. Для понимания последующих событий полезно будет вкратце описать, в каком положении находились теперь главные действующие лица.

В нескольких ярдах от того места, где он стоял, Уайлдер увидел неподвижную фигуру Корсара. Его трудно было узнать: мрачное лицо под кожаным шлемом, придававшим ему свирепый вид, мало напоминало знакомые читателю благородные черты. Окидывая взглядом прямую, гордую фигуру торжествующего победителя, Уайлдер не мог не вообразить, что тот каким-то необъяснимым образом стал даже выше ростом. Ногой он надменно попирал флаг — национальную эмблему Англии, — сорвать который считал делом своей чести. Суровый, хоть и сочувственный взор чутко следил за всем происходящим вокруг, но Корсар молчал и ни единым знаком не выдавал глубокой симпатии, которую некогда испытывал к молодому человеку. Подле него, почти касаясь его руки, жалась фигурка мальчика; Родерик был безоружен, платье забрызгано кровью; его блуждающие глаза были полны страха, а лицо бледно.

Там и сям виднелись раненые пленники с фрегата, мрачные, но не сломленные духом; их менее удачливые враги плавали в крови, распростертые на палубе, и свирепые их лица хранили выражение ненависти, словно они все еще помышляли о мести. Оставшиеся в живых и легко раненные пираты были заняты грабежом; уцелевшие матросы со «Стрелы» старались спрятаться в глубине судна.

Но так строга была дисциплина, установленная предводителем пиратов, и столь беспредельна его власть над ними, что с той минуты, когда он остановил бой, ни один удар не был нанесен и не было пролито ни капли крови. Однако и совершенного зла было достаточно, ибо человеческих жизней было отнято довольно, чтобы утолить самую ненасытную злобу. С тяжелым сердцем глядел Уайлдер на мраморную неподвижность лиц недавних друзей и верных матросов своих, которых узнавал одного за другим; но сильнейшую боль причинил ему вид застывшего, все еще мрачного чела его старого командира.

— Капитан Хайдегер, — сказал он, силясь совладать со своими чувствами, — сегодня счастье на вашей стороне; я прошу милости для тех, кто остался в живых.

— Она будет оказана тем, кто имеет на нее право, и я хотел бы надеяться, что смогу оказать ее всем без исключения.

Корсар говорил торжественно и многозначительно; казалось, он хотел подчеркнуть какую-то тайную мысль, которую не мог высказать словами. Но Уайлдеру недолго пришлось размышлять над тем, что таится в этих словах. Его раздумье было прервано появлением группы вражеских матросов, среди которых он сразу узнал зачинщиков мятежа на «Дельфине», и это помогло ему уразуметь скрытый смысл ответа их предводителя.

— Мы желаем соблюдения наших законов, — твердо заявил вожак, обращаясь к своему командиру тоном столь решительным и резким, что его можно было объяснить — но не оправдать — лишь неостывшим пылом недавней схватки.

— Чего вы хотите?

— Казни предателей.

— Это ваше право. Коли здесь есть предатели, пусть свершится суд.

Если бы у Уайлдера и оставались сомнения по поводу того, кто станет жертвой этих чудовищных вершителей правосудия, то они бы рассеялись при виде того, с какой яростью матросы накинулись на него и двух его товарищей и потащили их к своему предводителю. Он страстно желал жить, но даже в эту роковую минуту мужество не изменило ему. Ни на мгновение не ослабел он духом, и ни одна мысль или уловка, недостойная офицера и благородного человека, не мелькнула в его голове. Лишь жадный, молящий взгляд обратил он к тому, кто один мог спасти его.

Юноша видел жестокую борьбу, происходившую в душе Корсара: суровые черты его смягчились, но это длилось одно лишь мгновение; еще миг — и лицо этого человека, привыкшего владеть собой, вновь застыло в холодном спокойствии. Уайлдер понял, что долг командира одержал верх над чувством человечности и что участь их решена. Не желая позорить себя бесполезными протестами и мольбами, юноша молча стоял там, где его оставили, гордый и неподвижный.

— Что вам надо? — спросил наконец Корсар, и голос даже этого железного человека, казалось, дрогнул и звучал необычно глухо и неровно. — Чего вы хотите?

— Их смерти.

— Я понимаю вас. Возьмите их, они ваши.

Наш герой стойко перенес весь ужас и жестокое напряжение битвы, но спокойный, торжественный голос судьи, который одним своим словом обрек его на быструю и позорную смерть, потряс все существо юноши. У Уайлдера чуть не потемнело в глазах. Вся кровь прихлынула у него к сердцу, от отчаяния мысли смешались в голове, и он почувствовал, что теряет рассудок. Но уже через мгновение он оправился от потрясения и стоял, гордо выпрямившись, глядя прямо перед собой, так что никто не заподозрил бы его в проявлении слабости.

— Я ничего не требую для себя, — сказал он с удивительным самообладанием. — Я знаю, что ваши самозваные законы осуждают меня на позорную казнь, но я требую… нет, прошу, умоляю, заклинаю вас пощадить ничего не подозревавших, слепо доверившихся мне товарищей; они не ведали, что творили, и…

— Обращайтесь к ним, — сказал Корсар, отводя глаза и указывая на злобные лица, их окружавшие, — вот ваши судьи, они одни могут вас помиловать.

Сильное, непреодолимое отвращение выразилось на лице юноши; страшным усилием воли он подавил свои чувства и продолжал, повернувшись к матросам:

— Что ж, тогда я унижусь и до обращения к ним. Вы сами люди и такие же моряки…

— Хватит! — прервал его хриплый, каркающий голос Найтингейла. — Кончай свои проповеди! На мачту его! На мачту!

Слова эти в насмешку сопровождались долгим, пронзительным свистком боцманской дудки, и двадцать голосов, как эхо, откликнулись на жестокую шутку, нестройным хором выкрикивая на разных языках:

— На мачту их! Всех на мачту! Кончай с ними!

Уайлдер в последний раз бросил было умоляющий взгляд на Корсара, но тот стоял отвернувшись, чтобы не видеть этого молчаливого призыва.

Матросы грубо схватили Уайлдера и поволокли со шканцев на шкафут фрегата, где они чувствовали себя более свободно. Голова юноши горела, как в огне; удары, сыпавшиеся со всех сторон, устрашающие приготовления к казни, петля, раскачивавшаяся на рее, — все это произошло, казалось, в единый миг.

— Где желтый флаг — знак наказания? — зарычал мстительный командир полубака — Пусть джентльмен идет в последнее плавание под желтым флагом, как простой мошенник!

— Желтый флаг! Желтый флаг! — завопило двадцать голосов. — Спустите флаг Корсара и поднимите эмблему военного судна! Желтый флаг! Желтый флаг!

Злая затея была встречена хриплым смехом и шутками; это вывело из себя Фида, который до сих пор молча сносил все грубости и издевательства по той единственной причине, что его командир, как он полагал, лучше сумеет выразить то немногое, что им оставалось сказать.

— Стойте, разбойники! — с жаром воскликнул он, в ярости забыв о благоразумии и осторожности. — Головорезы вы и косорукие мерзавцы. Что вы разбойники и перед выходом в море получаете судовые документы от самого дьявола, сразу видно по вашему носу, а то, что вы косорукие, — так стоит только взглянуть, какую петлю вы накинули мне на шею! Даже узла не умеете затянуть! Но ничего, вы еще узнаете, что значит по всем правилам болтаться на виселице! Дайте только срок!

— Расправьте узел и вздерните его! — закричали один за другим несколько голосов. — Счастливый путь по гладкой дорожке на небеса!

К счастью, исполнению этого намерения помешал новый взрыв криков, раздавшихся из какого-то люка; можно было разобрать слова:

— Священник! Священник! Пускай сначала помолятся, прежде чем плясать в воздухе!

Пираты встретили злобную шутку свирепым хохотом, но он резко оборвался при звуках громкого голоса, в котором звучала угроза:

— Клянусь небом, если кто-нибудь прикосновением или хотя бы взглядом посмеет оскорбить пленного, то лучше ему сразу разделить участь этих несчастных, чем навлечь на себя мой гнев! Посторонитесь и дайте капеллану пройти.

Вмиг отдернулись протянутые дерзновенные руки и сомкнулись в почтительном молчании богохульные уста; все расступились, и дрожащий от ужаса священник протиснулся к месту казни.

— Послушайте, — спокойно, но повелительно сказал Корсар, — вы — служитель божий и даруете благую милость. Если вы можете облегчить смертный час своим собратьям, поторопитесь.

— В чем они провинились? — спросил священник, обретя наконец дар речи.

— Неважно; довольно того, что час их настал! Читайте молитвы и не бойтесь ничего. Даже здесь со вниманием выслушают непривычные слова. Злодеи, плотной стеной обступившие вас, преклонят колени и благоговейно станут внимать вам, как и те, чьих духа коснется священный обряд. На моем судне безбожники будут немы и неверующие исполнены почтения. Говорите смело!

— Бич морей! — начал капеллан, и бледные щеки его окрасил праведный гнев. — Ты, что беспощадно нарушаешь законы божеские и человеческие! Страшная кара ждет тебя за это преступление. Тебе не довольно, что многих обрек ты ныне на безвременный конец? Ужели еще не насытился ты кровью? Берегись, настанет час, когда все отметится и кровь их падет на твою склоненную голову.

— Что ж, — перебил Корсар, силясь улыбнуться, но губы его дрожали и веселость казалась неестественной на измученном лице, — вот вам живое свидетельство того, как небо защищает правых!

— Непостижима мудрость господня, и до времени молчит его правосудие, но не обманывай себя: близок час, когда ты почувствуешь его карающую руку!

Голос пастора внезапно оборвался; взор его упал на суровые черты Бигнала, застывшие в спокойствии смерти; старый моряк лежал полуприкрытый своим флагом, наброшенным на него Корсаром. Однако, собравшись с силами, Мертон недрогнувшим голосом продолжал свои увещевания и предостережения:

— Говорят, что вам еще не совсем чуждо сострадание, и, если даже забытые семена добра заглохли в вашем сердце, они все же не погибли и могут вернуться к жизни.

— Довольно! Ваши попытки тщетны. Исполняйте свой долг или замолчите.

— Судьба их решена?

— Да.

— Кто ее решил? — спросил рядом тихий голос, и звук его пронзил слух Корсара и коснулся тайных струн его души, заставив всю кровь отхлынуть от побледневших щек. Но он быстро совладал с минутной слабостью и сумел скрыть свое удивление.

— Закон, — был быстрый ответ.

— Закон! — повторила гувернантка. — Смеют ли те, кто бросает вызов всем законам и открыто презирает любые человеческие установления, смеют ли они говорить о законе? Назовите это беспощадной, коварной местью, но не произносите священного слова — закон! Однако не за тем я пришла сюда, чтобы спорить с вами. До меня дошла страшная весть о том, что здесь готовится, и я хочу внести выкуп за осужденных. Назовите сумму, и пусть она будет достойна пленников; благодарный отец ничего не пожалеет для спасителя своей дочери…

— Если золото может купить эти жизни, — мгновенно подхватил Корсар, — то его здесь сколько угодно к вашим услугам. Что скажут мои люди? Согласны ли они взять выкуп?

Последовало тягостное молчание; затем в толпе раздался тихий, угрожающий ропот: пираты не желали отказаться от своей мести. Корсар переводил сверкающий взор с одного свирепого лица на другое, губы его судорожно сжимались, но он молчал, не желая унижать себя тщетным заступничеством. Оборотясь к священнику, он наконец сказал с обычной своей удивительной выдержкой:

— Время не ждет — выполняйте ваш долг, отец мой.

И он медленным шагом двинулся вслед за миссис Уиллис, которая отошла в сторону и опустила вуаль, чтобы не видеть страшной картины. Однако Уайлдер остановил его:

— От всей души благодарю вас за то, что вы пытались помочь мне. Если вы хотите, чтобы я умер спокойно, то, прежде чем я расстанусь с жизнью, окажите мне еще одну важную услугу.

— Какую?

— Обещайте, что те, кто вместе со мной взошел на борт вашего судна, покинут его как можно скорее, целые и невредимые.

— Обещай, Уолтер, — послышался из толпы глухой, но торжественный голос.

— Я обещаю.

— Больше мне ничего не надо. Отец мой, исполняйте свой долг; станьте поближе к моим товарищам.

В полной тишине капеллан приблизился к верным друзьям Уайлдера. Во время предыдущей сцены о них словно забыли, но теперь всем бросилось в глаза, что здесь что-то случилось. Фид сидел на палубе с расстегнутым воротником и петлей на шее; он с глубокой нежностью поддерживал голову негра, которую заботливо положил себе на колени.

— Этому, во всяком случае, удастся избежать злобы своих врагов, — сказал священник, взяв бесчувственную руку Сципиона. — Близится конец всем его ошибкам и прегрешениям; скоро он будет недосягаем для суда человеческого. Как зовут твоего товарища, друг мой?

— Не все ли равно, как назвать умирающего, — ответил Ричард, грустно покачав головой. — Он был родом с берегов Гвинеи, и в судовых книгах его обычно записывали Сципионом Африканским; но он откликнется и на имя Сципа.

— Он крещеный? Христианин?

— Черт возьми, если уж он не христианин, то не знаю, кого и считать христианином! — неожиданно резко ответил Фид. — Тот, кто верно служит своему отечеству, не трус и добрый товарищ, не просто христианин, а настоящий святой, если уж говорить о религии. Гвинея, дружок, может, пожмешь капеллану руку своей пятерней в знак того, что ты христианин? Вот видите, еще час назад пальцы его были сильнее испанской лебедки, а что теперь сталось с этим гигантом?

— Час его близок. Ты хочешь, чтобы я помолился о его отлетающей душе?

— Не знаю, не знаю, — прерывистым голосом ответил Фид, откашливаясь так же громко, как в былые, счастливые времена. — Если бедняге почти не осталось времени, чтобы высказаться, то уж лучше дать ему облегчить свою душу. Может, у него есть что важное передать в Африку своим родным; тогда ему нужно подыскать подходящего гонца. Ну, что с тобой, парень? Видите, он старается что-то откопать в своей памяти.

— Мистер Фид… взять ожерелье, — с трудом проговорил африканец.

— Да, да, — ответил Ричард, снова закашлявшись, и свирепо огляделся вокруг, ища, кому бы излить свое горе. — Да, Гвинея, на этот счет будь покоен, дружок, да и насчет остального тоже. Мы похороним тебя глубоко в море и по-христиански, если этот пастор знает свое дело. Любое поручение запишем в вахтенный журнал и уж найдем случай передать твоим друзьям. Много ненастных дней пережил ты на своем веку и немало бурь пронеслось над твоей головой, Гвинея; может, они пощадили бы тебя, будь твоя кожа чуть посветлей. Я и сам, бывало, часто дразнил тебя и раздувался от спеси, что я белый; да простит меня бог за это, а ты-то уж, я надеюсь, простишь, Гвинея.

Негр тщетно силился приподняться и заговорил, поймав друга за руку:

— Зачем мистер Фид просит прощения у черного… На небе господин все простит. Мистер Ричард, не думайте про это больше.

— Это будет чертовски благородно с его стороны, — ответил Ричард. Горе и угрызения совести непривычно всколыхнули его грубые чувства. — Я так и не отблагодарил тебя за то, что ты спас меня тогда, на тонувшем контрабандисте; а сколько еще раз ты выручал меня в таких же пустяках; вот я и хочу поблагодарить, пока еще есть, время; кто знает, удастся ли нам снова попасть в один судовой список.

Слабое движение товарища заставило Ричарда замолчать; он наклонился к умирающему и попытался понять, что тот хочет сказать. С легкостью, свойственной его характеру, он истолковал невнятные слова самым благоприятным для себя образом и продолжал с довольным видом:

— Что ж, может, и удастся. На том свете они, наверно, расставляют людей в таком же порядке, что и здесь, на земле, так что, может, нам опять придется плавать рядом. Судовые документы уже подписаны для обоих, но ты, видно, поднимешь якоря раньше, чем эти воры меня вздернут, и обгонишь меня при попутном ветре. Не стану много говорить про сигналы, которые помогут нам найти друг друга на небесах; и насчет мистера Гарри, — я знаю, ты его не пропустишь, а уж я постараюсь как можно ближе идти в его кильватере; мне ведь от этого двойная выгода: буду знать, что не собьюсь с дороги и непременно повстречаюсь с тобой.

— Это греховные мысли, они только помешают и тебе и твоему несчастному товарищу покоиться с миром, — прервал его священник. — Безумие в такой час думать о своем офицере и уповать на его слабые силы, а не на того, кто…

— Черта с два я буду…

— Тише! — сказал Уайлдер. — Он хочет мне что-то сказать.

Сципион обратил взор свой на офицера и снова сделал слабую попытку поднять руку. Уайлдер протянул ему свою, и умирающий с усилием поднес ее к губам; затем, конвульсивно дернувшись, эта геркулесова десница, которой он так энергично действовал в недавнем бою, защищая своего господина, теперь застыла и бессильно упала; на лице его, казалось, жили одни глаза, с нежностью обращенные на лицо того, кого он так любил и кто среди всех тягот и несправедливостей, выпавших на долю негра, неизменно относился к нему с добротой и любовью. На протяжении этой сцены среди пиратов не прекращался глухой ропот; но вот послышались более громкие возгласы недовольства, и наконец раздались голоса, громко выражавшие возмущение тем, что месть их так задерживается.

— Кончай! — крикнул из толпы чей-то зловещий голос. — Труп — в воду, а живых — на мачту!

— Стой! — вырвалось из груди Фида с такой яростной силой, что даже в эту страшную минуту самые отважные остановились в нерешительности. — Кто смеет бросить в море матроса, когда свет еще не совсем померк в его глазах и последние слова еще звучат в ушах товарищей? Видно, прикончить человека для вас — все равно что оторвать клешню раку. Глядите, чего стоят ваши веревки и никудышные узлы.

С этими словами разъяренный марсовый разорвал веревки, кое-как стягивавшие ему руки, и, прежде чем ему успели помешать, быстро, с привычной ловкостью матроса привязал к себе тело негра.

— Кто из вашей нескладной шайки мог сравниться с ним, этим негром, когда надо было повернуть рей или, стоя на руле, держать круто к ветру? Кто из вас способен отдать последний кусок больному товарищу? Или отстоять двойную вахту, чтобы помочь ослабевшему другу? А теперь тяните веревку и благодарите бога, что сегодня на виселицу идут честные люди, а вы, пираты, до поры до времени стоите на ногах.

— Тяни вверх! — хрипло отозвался Найтингейл, подкрепляя злобный крик резким свистком дудки. — Пускай их прямым ходом на небеса!

— Стойте! — вскричал капеллан, вовремя успев схватиться за роковую веревку. — Еще одно мгновение ради того, на чье милосердие придется уповать и самым отпетым! Что означает эта надпись? Верно ли я прочел? «Арк из Линнхейвена»!

— Так точно, — ответил Ричард, несколько оттянув веревку, чтобы легче было говорить, и засовывая за щеку последний кусок жевательного табаку. — Сразу видно ученого человека — быстро разобрали, а то ведь писала-то рука, больше привычная орудовать свайкой, чем гусиным пером.

— Откуда взялись эти слова? Почему это имя навеки запечатлелось на вашей руке? Подождите вы, звери! Чудовища! Неужели вы пожалеете умирающему одну минуту жизни, столь дорогой для нас, когда мы с нею расстаемся?

— Дайте ему эту минуту! — раздался позади повелительный голос.

— Откуда эти слова, я спрашиваю?

— Это был всего лишь способ занести в судовой журнал одно обстоятельство, которое уже не имеет значения, поскольку большинство заинтересованных в нем лиц идет в свое последнее плавание. Негр тут говорил об ожерелье, но ведь он думал, что я останусь в порту и только одна его душа будет дрейфовать между небом и землей в поисках причала.

— Может быть, это касается меня? — прервал вдруг трепетный, взволнованный голос миссис Уиллис. — О Мертон! Почему вы это спрашиваете? Ужели предчувствия меня не обманули и природа столь таинственным путем дает знать о кровных узах?

— Постойте, сударыня! Надежды уводят вас в сторону, и вы смущаете мой разум. «Арк из Линнхейвена» — так называлось поместье близкого и дорогого мне друга; там заботам моим было поручено сокровище, которое я вверил волнам…

— Отвечайте! — воскликнула гувернантка, бросаясь к Уайлдеру и со сверхъестественной силой срывая веревку, которая душила его. — Значит, это не было название корабля?

— Корабля? Конечно, нет. Но почему это волнение, этот страх?

— Ожерелье! Ожерелье! Скорее! Где ожерелье?

— Ей-богу, теперь это все пустяки, миледи, — спокойно ответил Фид, который поспешил воспользоваться тем, что его руки свободны, и ослабил веревку на шее; некоторые из матросов сделали было движение, чтобы помешать ему, но грозный взгляд предводителя пригвоздил их к месту. — Я сперва освобожу маленько веревку; ведь такому неучу, как я, не пристало идти в незнакомый рейс впереди своего офицера. А ожерелье — это просто собачий ошейник, который вы видите здесь, на руке моего бедного Гвинеи, а он был из тех, кому немного найдется равных в мире.

— Прочитайте надпись, — умоляющим голосом сказала гувернантка, чувствуя, что мрак застилает ей глаза. — Прочитайте… — повторила она, дрожащей рукой указывая священнику надпись, которая отчетливо выделялась на медной пластинке.

— Святое небо, что я вижу! «Нептун», принадлежит Полю де Лэси»!

Громкий крик вырвался из груди гувернантки; на мгновение в порыве благодарности, переполнявшей ее душу, она воздела руки к небу, но сейчас же, придя в себя, с исступлением прижала к сердцу Уайлдера, и голос ее зазвучал страстной силой материнской любви:

— Дитя мое? Сын мой! .. Вы не должны… не можете, не смеете отнять у несчастной, отчаявшейся матери ее единственного ребенка. Верните мне моего сына, моего любимого сына, и своими молитвами я призову на вас милость неба. Вы храбры, не будьте же глухи к голосу милосердия! Разве вы не видите, что это рука судьбы? Верните мне сына и забирайте все, что у меня есть. Его отец и деды прославились на море, и ни один моряк не может остаться глух к мольбе за их внука. Вдова де Лэси молит о милосердии. Их кровь течет в его жилах, и вы не посмеете пролить ее. Смотрите! Мать на коленях умоляет вас помиловать ее дитя! О! Верните мне сына! Отдайте моего ребенка! ..

Слова ее замерли в воздухе, и на корабле воцарилась тишина. Мрачные пираты в смущении переглядывались; даже их суровые черты выражали душевное волнение. Но жажда мести слишком овладела их сердцами, чтобы ее можно было потушить единым словом. Неизвестно, каков был бы конец этой сцены, если бы в дело не вмешался тот, чьей воле пираты привыкли подчиняться. Он умел веети их за собой и по своей прихоти раздувать, поддерживать или гасить их пыл. С минуту он молча смотрел вокруг, обводя глазами людей, которые отступали перед его взглядом, но даже давнишние приспешники, привыкшие покоряться его воле, не могли понять странное поведение этого удивительного человека. Взгляд его был взволнован и дик, лицо так же бледно, как у несчастной матери. Трижды губы его пошевелились, но ни один звук не вырвался из груди; наконец в ушах затаившей дыхание толпы раздался его голос, твердый и решительный, несмотря на слышавшееся в нем волнение.

— Разойдитесь! — сказал он, повелительным жестом подкрепляя непреложность своего приказа. — Я справедлив, но требую полного повиновения. Утром вы узнаете мою волю.