Онлайн чтение книги Море - мой брат. Одинокий странник The Sea is My Brother. Lonesome Traveler
Глава четвертая

В три часа они остановились на обочине около Бронксского парка, и автомобили швыряли клубы пыли им в лица. Билл сидел на чемодане, а Уэсли стоял, опытным глазом невозмутимо выбирая машины и поднимая большой палец. Первый перегон продлился какую-то милю, но их высадили в выгодной точке Бостонской почтовой дороги.

Солнце так жарило, что Билл предложил сделать передышку, они зашли на заправку и выпили четыре бутылки кока-колы. Билл пошел на зады в уборную. Оттуда ему было видно поле, отороченное кустарником, что пбрил под июльским солнцем. Он в пути!.. Новые поля, новые дороги, новые холмы уготованы для него – а впереди побережье старой Новой Англии. Что за странное новое чувство притаилось в его сердце, что за пылкий зуд двигаться дальше и заново открывать обширные секреты мира? Он как будто снова стал мальчишкой… возможно также, что из-за всего этого вел он себя глуповато.

Вернувшись на раскаленную обочину, где черным паром благоухал гудрон, они поймали попутку практически сразу. Водитель был нью-йоркским цветоводом и направлялся в свою теплицу около Портчестера в штате Нью-Йорк. Этот добродушный еврейский торговец многословно говорил, демонстрируя скромность и чувство юмора. «Пара странствующих евреев!» – назвал он их, улыбаясь с озорным блеском в бледно-голубых глазах. Высадил их милей дальше своего места назначения на границе Нью-Йорка и Коннектикута.

Билл и Уэсли стояли возле скалистого пласта, аккуратно разрезанного у шоссе. В мерцающей дали неподвижные деревья укрыло бледно-зеленое одеяло равнинных лугов Коннектикута.

Уэсли снял куртку и повесил на плечо, а Билл надвинул шляпу на глаза. Они менялись: пока один сидел на чемодане, другой прислонялся к скале, лениво поднимая большой палец. Огромные грузовики карабкались по холму, оставляя позади себя пляшущее мерцание выхлопных газов.

– Лучше запаха шоссе, – медленно произнес Уэсли, жуя травинку, – только запах соленой воды.

Он бесшумно сплюнул.

– Бензин, покрышки, гудрон и кустарник, – лениво добавил Билл. – Уитменова песня большой дороги[17]Имеется в виду стихотворение из сборника американского поэта Уолта Уитмена (1819–1892) «Листья травы» ( Leaves of Grass , 1855–1892) «Песня большой дороги» ( Song of the Open Road , 1856), пер. К. Чуковского., современная версия.

Они спокойно, молча грелись на солнце во внезапной тишине. Внизу грузовик переключился на вторую передачу, чтобы начать свой тяжелый путь в гору.

– Смотри, – сказал Уэсли. – Бери чемодан и пошли.

Как только грузовик приблизился, теперь уже на первой передаче, Уэсли махнул шоферу и сделал вид, что бежит рядом с медленно и громоздко ползущей громадиной. Шофер с цветным платком на шее махнул рукой – мол, понял. Уэсли вырвал у Билла чемодан и крикнул:

– Бежим!

Он бросился к грузовику, запрыгнул на ходу, пихнул в кабину чемодан и придержал дверь для Билла, балансируя на одной ноге. Тот схватился за шляпу и кинулся за грузовиком, Уэсли протянул руку и втащил его в кабину.

– Ух! – крикнул Билл, снимая шляпу. – Рывок, достойный Дуга Фэрбенкса![18]Дуглас Фэрбенкс (1883–1939) – американский актер, в основном в амплуа героев-любовников, популярный в эпоху немого кино («Багдадский вор», «Знак Зорро» и т. д.).

Уэсли рухнул на сиденье и захлопнул дверь.

– Это вам растрясет жир! – взревел шофер. – Жарко как в пекле, а?

Его хохот грохотал сквозь рев мотора.

Они ревели и неслись всю дорогу до Нью-Хейвена, с бешеной скоростью спускаясь по холмам и заползая вверх с нарастающим жалобным воем. Когда шофер высадил их на лужайке Йельского университета, солнечный свет смягчился до бледно-оранжевого.

– Глядите в оба! – посоветовал шофер, перекрикивая шум мотора, и с ревом умчался, оставив их в кильватере.

– Что теперь? – спросил Эверхарт.

Они стояли на широком тротуаре, где кишели покупатели с пакетами, мужчины в летних рубашках шли с работы, прогуливались студенты летних курсов Йеля, мальчишки-газетчики и бизнесмены. На улице копошились машины, автобусы и бренчащие трамваи. На лужайке болталась толпа бездельников.

– Первым делом убираемся отсюда к черту, – проворчал Уэсли, двигаясь с места.

– Когда будем есть?

– В Хартфорде, – сказал Уэсли. – Сколько, говоришь, у тебя денег?

– Три бакса или около того.

– Я одолжу чуток, когда доберемся до Бостона, – пробормотал Уэсли. – Пойдем.

На Стейт-стрит они сели на трамвай и доехали до конечной. Затем прошли еще несколько кварталов и встали ловить машину на дороге напротив булочной. Пятнадцать минут спустя старый джентльмен, похожий на фермера, посадил их в свой древний «бьюик»; всю дорогу до Меридена, пока солнце перекрашивалось в пылающий темно-оранжевый, а луга погружались в прохладную темноту чистой густой зелени, фермер вел монолог о ценах на сельскохозяйственные продукты, батраках и Министерстве сельского хозяйства США.

– Играют себе на руку! – жаловался он. – У человека нет веры в страну, ежели магнаты для себя грабастают все сельское хозяйство подчистую.

– Вы имеете в виду Фермерский блок?[19]Фермерский блок – фракция в американском конгрессе, в 1920-х добивавшаяся государственной поддержки сельского хозяйства. – поинтересовался Эверхарт, пока Уэсли в задумчивости озирал поля.

Фермер нажал на клаксон четыре раза, в такт прорявкав четыре слова:

– Ты… чертовски… прав… друг!

К тому времени, когда он высадил их на окраине Меридена, их с Биллом дискуссия об Администрации по защите фермерских хозяйств и Национальном фермерском союзе только разгорелась.

– Пока, парни! – крикнул он, взмахнув загрубевшей рукой. – Берегите себя.

И отъехал, посмеиваясь, на прощание нажав на клаксон.

– Славный мужик, – высказался Эверхарт.

Уэсли осмотрелся:

– Уже почти закат, надо двигаться.

Они перешли пустынную проезжую часть и встали напротив закусочной. Огромные вязы склонялись над ними, тихо истекая дневным теплом. Собака гавкнула, нарушив тишину вечернего часа.

– Сонное местечко, – кивнул Эверхарт со слабой улыбкой. – Интересно, каково это – жить в таком городишке, переваривать ужин в гамаке в яблоневом саду, отмахиваться от комаров и засыпать под колыбельную миллиона сверчков.

– Звучит прямо вот благостно, – улыбнулся Уэсли. – Мой родной городок, Беннингтон, был во многом похож. Я ходил плавать на мельничный пруд, с полмили от дома, – его голос смягчился от воспоминаний, – и когда вылезала луна, я сидел на маленьком песчаном пляже и курил – не подпускал комаров…

– Нам нужно съездить как-нибудь, – запланировал Билл с радостной усмешкой. – Твоя семья там?

Уэсли угрюмо нахмурился и повел рукой:

– Нет!

– То есть?

– Когда мать умерла, – с неохотой мрачно пробормотал Уэсли, – семья распалась, мы продали дом. Чарли уехал в Бостон и вошел в дело с моим дядькой – они открыли бар.

– Чарли – это кто?

– Старик мой.

– А остальные? – продолжил Эверхарт с тихим сочувствием.

– Сестры вышли замуж, братья разъехались – один в Новом Орлеане, видел его в тридцать девятом.

Эверхарт положил руку на плечо Уэсли:

– Старая усадьба разорена, мм? Старая история американской жизни, ей-богу. Самая прекрасная и душераздирающая история американской литературы, от Драйзера до Тома Вульфа, – да, домой возврата нет…[20]Аллюзия на роман Томаса Вулфа «Домой возврата нет» ( You Can’t Go Home Again , 1940), пер. Н. Галь и Р. Облонской.

Уэсли сломал веточку пополам и отбросил.

– Вряд ли есть, мужик, – наконец сказал он полушепотом. – Зависит от того, где дом… теряешь один, строишь другой.

После этого они молчали, пока их не подобрал грузовик с бакалеей. Бакалейщик провез их три мили до пустынного перекрестка под фонарем. В почти полной темноте они забеспокоились о том, как попасть в Хартфорд, – оставалось миль пятнадцать к северу.

Пока Билл ждал машину, Уэсли влез в сад поблизости и вернулся с пригоршней мелких зеленых яблок.

– Не ешь, – предупредил он, – а то заболеешь. Смотри, как я расстреляю вон тот знак впереди.

Билл засмеялся, глядя, как Уэсли тщательно подкручивает и мечет снаряды.

– Хорошее упражнение, – пробормотал Уэсли. – Я был полупрофессиональным бейсболистом… питчером… «Беннингтонский блюз». Великая игра. Знаешь, где я сыграл свой последний бейсбольный матч?

– Где? – усмехнулся Билл, поправляя очки.

Уэсли метнул последнее яблоко и чуть-чуть промахнулся по мишени.

– Ха! – выругался он.

Повернулся, сунул руки в карманы и сказал Биллу со слабой улыбкой:

– Мы с матросами сыграли матч по-дилетантски на поле в Бомбее. В грузе для американских солдат была экипировка, и лейтенант разрешил нам взять – перчатки, мячи, биты, все новехонькое.

По дороге ехала машина.

– Сейчас ему бывший двенадцатый покажет, – объявил Уэсли. – Смотри!

Он оттопырил палец и медленно покрутил рукой. Автомобиль непреклонно прогрохотал мимо.

– Америка… прекрасная, – запел он, – красу венчает… братством… меж бархатных… морей![21]Цитата из патриотической песни «Америка прекрасная» ( America the Beautiful , 1892, 1895, 1910); стихи Кэтрин Ли Бейтс, музыка Сэмюэла Э. Уорда.

Его тело сотрясалось от беззвучного хохота.

Билл присел на чемодан и ухмыльнулся. Выше по дороге в окне фермерского дома горел тусклый свет. Воздух, отяжелевший от дневного тепла, резкий запах нагретой листвы, вонь с болота неподалеку, запах фермы и остывающего дорожного щебня витали вокруг – теплый, ароматный и роскошный занавес летних сумерек.

– Ей-богу, – внезапно сказал Эверхарт, – если не поймаем попутку, заночуем прямо в этом саду.

Уэсли зажег сигарету, которую нашел в кармане куртки.

– И так бывает, – сообщил он. – Но, черт возьми, мужик, мы не можем всю ночь провести без курева.

– Ты дымишь как паровоз.

– Вон едет другая машина. Смотри, я поймаю нам попутку!

Уэсли преуспел, машина притормозила и остановилась прямо возле них. Через полчаса они очутились в Хартфорде, и стояли напротив Публичной библиотеки на Главной улице. Было девять часов.

– Что ж! – сказал Билл, ставя чемодан. – Мы проделали половину пути в Бостон за шесть часов. Сейчас девять. В девять часов вчера вечером я с тобой даже не был знаком, Уэс!

Уэсли не ответил – он смотрел на людей, что шагали мимо.

– Смотри, что могут сделать двадцать четыре часа и минута решительности! – продолжил Билл, сдвигая шляпу на затылок. – Я в пути… внезапно. Черт! Я счастлив, что сделал это. Надвигаются перемены. Вот это я называю жизнью! Знаешь, Уэс, ты своего рода первопроходец.

Уэсли посмотрел на своего спутника с любопытством.

– Я ошибался, когда говорил, что дни первопроходцев прошли, – да, даже на моих лекциях. Первопроходцы на каждом углу, клянусь Богом! Меня всегда завораживали первопроходцы, первопроходческий дух… когда был ребенком, читал исторические романы, саги о франко-индейской войне, о жизни Линкольна, Буна, Кларка, Роджерса… и когда вырос, открыл дух первопроходцев у многих писателей, в особенности американских. Перемена – это процветание общества. Ведь так? Наверное, я от рождения неугомонный человек, этим все и объясняется…

Уэсли подхватил его чемодан.

– Давай выпьем холодного пивка, – предложил он.

– Согласен!

– Вон местечко, – заметил Уэсли, указывая на другую сторону улицы. – Давай туда переберемся.

Пока они переходили улицу, Билл продолжал:

– Я думаю, что понимаю теперь, почему дух первопроходцев всегда направлял меня в размышлениях – потому что он свободен, Уэс, свободен! Он как жаворонок в сравнении с колонистом, человеком, что сажает свои коренья и тем доволен. Первопроходец свободен, ибо идет дальше и забывает оставить след. Боже!

Они вошли в беспутный бар и заняли кабинку с липким столиком. Пьяницы всех сортов рядком сидели у стойки: старые завсегдатаи, солдаты, измученные ведьмы, шумные юноши, которые оживленно жестикулировали, и случайный работяга, все еще в испачканной спецовке.

Официантка принесла им два больших пива и, равнодушно положив руку на спинку кресла, сказала:

– Двадцать долларов, дорогуши.

Уэсли ей подмигнул, а Билл бросил на стол два дайма. Забирая монетки, она одарила Уэсли тяжелым испытующим взглядом.

– Милый, – хрипло сказала она, – следи за глазами.

– А что с ними не так? – спросил Уэсли.

– Они доведут тебя до беды, – ответила она, по-прежнему недобро его разглядывая.

Она отошла с серьезной, задумчивой гримасой, не отрывая глаз от Уэсли. Он отвечал ее глазам таким же бесстыдным испытующим взглядом, таким же медленным чувственным вызовом, предложением грубости на грубость.

– Боже! – хихикнул Билл, когда она ушла. – Так это Хартфорд! Изнасилование Уэсли Мартина!

Уэсли потер нос.

– Брат, – тихо сказал он, – такие штучки могут убить всю судовую команду за две недели.

Эверхарт рычал от хохота, а Уэсли с лукавой улыбкой пил пиво.

Позже, после нескольких стаканов пива, они съели свиные отбивные в закусочной на Главной улице, где Уэсли купил две пачки «Лаки страйк» и одну отдал бродяге, стрелявшему сигаретку.

– Где переночуем? – спросил Билл, когда они вновь вышли на улицу.

Уэсли зубочисткой ковырялся в зубах.

– Будь это Нью-Йорк, – сказал он, – могли бы поспать на ночном киносеансе или в метро. Черт, я не знаю.

Они бродили туда-сюда по Главной, заглядывая в бары и куря. В конце концов забеспокоились; Уэсли предложил пойти на поздний сеанс в кино, но Эверхарт колебался.

– А на что мы будем завтра есть? – сказал он Уэсли.

– Да кому сдалось это завтра! – презрительно проворчал Уэсли. – Давай кино посмотрим.

Они вошли. В полночь они снова оказались на почти пустынной улице. Рабочие возвращались с авиазавода группами, тихо и устало переговариваясь. Перед табачной лавкой, раскачиваясь на каблуках, стоял полицейский.

– Нам лучше убраться, пока не арестовали, – заметил Уэсли. – Пошли поищем, может, где-нибудь сможем поспать несколько часов до восхода.

– Тепло, можно и на улице поспать, – добавил Билл.

Они пошли на восток, через мост в Ист-Хартфорд. Темный пустырь был покрыт густой притоптанной травой, и они легли за кустами. Уэсли уснул через пять минут.

Эверхарт не мог заснуть час. Он лежал навзничь и смотрел на густые скопления звезд в вышине, а футах в трех от него чирикал сверчок… Трава была влажна, но он чувствовал тепло напоенной солнцем почвы. Прохлада разлилась в ночном воздухе, Билл поднял воротник. Услышал шаги на гравийной дорожке поблизости… полицейский? Билл оглянулся, но в темноте ничего не увидел. Открылась и закрылась дверь.

Что ж! Он, человек, работающий в университете, спит под открытым небом, как толпы бродяг. Уэсли спал рядом, будто ничто в мире его не колыхало, но ведь его нельзя назвать бродягой? Кто этот странный молодой человек, во многом мальчик, во многом мужчина? Моряк… да, Эверхарт тоже станет моряком.

Зачем?

Зачем он это сделал? Если его жизнь в Нью-Йорке казалась бесцельной и глупой, то как назвать эту жизнь, это бесцельное странствие? Если война позвала Улисса из Сиракуз, что позвало Эверхарта из Нью-Йорка?

Он часто рассказывал студентам о Судьбе, пылко цитируя Эмерсона и Шекспира, он говорил о Судьбе с энергичной уверенностью, доступной лишь педагогам. В этом его беда – он был бесстрашным педагогом. А теперь? Несомненно, не бесстрашный человек, он полон страха, да и как иначе?.. он не знал, что грядет. Страх, знание и мудрость страха – прогонят ли они педантизм из его глупого бытия?

А что Судьба? Ах, Судьба, очаровательная леди, посмотрите, как сплела она свою пряжу от Нью-Йорка до Хартфорда за несколько коротких часов, превратила человека из педагога в дрожащего школяра, осветила солнцем день, согрела ночь трепетом и могуществом загадок, прокралась на его сторону и в ночи, в минуту ужасного великолепия приоткрыла свое таинство таинств, которое не мог знать ни один человек, но всякий ждал, дивился и, по мере сил духа своего, ему противостоял!

Эверхарт приподнялся на локтях… сверчок в испуге прервал свою песню… весь мир спал в невероятной тишине. Билл слышал медленное дыхание Уэсли, наверху кивали звезды, молчаливо, невыразимо и далеко.

– Я? – вскрикнул Уэсли.

Эверхарт нервно подпрыгнул, сердце его внезапно… наполнилось страхом. Но Уэсли спал – он кричал во сне.

Уэсли тряс его за плечо.

– Проснись, Билл, выходим, – говорил он сиплым с утра голосом.

Было еще темно, но птицы уже защебетали в тумане, как маленький будильник. Эверхарт перевернулся и простонал:

– Что?

– Вставай, парень, ты не дома!

Эверхарт сел и замер, оцепенев.

– Черт побери, – проворчал он, – а ты прав!

Уэсли сидел на траве, зевая и потягиваясь. Утренний туман пробирал их влажным прохладным безмолвием.

– Давай двигать, – повторил Уэсли, – пока от холода не околели.

Они поднялись и пошли, не особенно расположенные к беседе; мимо проехал автомобиль, оставив после себя облако пыли и бензиновых газов, рокоча по туманной улице, как сварливая старая собака. Над крышами проступал серый свет. Утро было хмурое и неприветливое.

Два странника выпили кофе в закусочной у железной дороги и согласно нахмурились, когда продавец сказал им, что они как будто провели ночь в коровнике.

Снова выйдя на улицу, где серый свет широко разлился по небу, они увидели тяжелые облака, что сбегались омрачить утро.

– Может, будет дождь, – пробормотал Эверхарт.

Они пошли вниз по дороге и медленно обернулись, когда приблизилась машина. Она быстро проскочила, на мгновение показав им угрюмое, сонное лицо водителя. Дорога в тусклом утреннем свете была ровна и готова к новому дню; она тянулась вверх на холм и скрывалась за поворотом, дальше на горизонте проступали телефонные столбы, фермы (помигивающие огоньками завтраков), а затем – просторные серые холмы, почти не различимые в тумане. Пахло дождем.

– Господи! – зевнул Уэсли. – Скорей бы заползти в койку!

– Ты уверен насчет этого судна в Бостоне?

– Да… «Вестминстер», грузовой транспорт, идет в Гренландию. Свидетельство о рождении взял, парень?

Эверхарт похлопал по бумажнику:

– При мне.

Уэсли снова зевнул, ударяя себя в грудь, словно хотел этим положить конец своей сонливости. Эверхарту захотелось домой, на мягкую кровать, поспать еще четыре часа, а потом сестра приготовит завтрак, молочник зашагает по Клэрмонт-авеню, и трамвай прогремит по сонному Бродвею.

Капля дождя разбилась о его бровь.

– Нам бы попутку поскорее словить! – пробормотал Уэсли, оборачиваясь к пустынной дороге.

Они нашли убежище под деревом, дождь мягко застучал по кроне. Влажный душный аромат поднимался мокрой волной.

– Дождик, дождик, уходи, – мягко пропел Уэсли, – в другой день приходи…

Десять минут спустя их подобрал большой красный грузовик. Они восторженно улыбнулись шоферу.

– Далеко едешь, друг? – спросил Уэсли.

– В Бостон! – прокричал тот, и следующие сто двадцать миль, пока они ехали по брызгливому щебеночному шоссе до самого Бостона, под мрачными небесами, проезжали мокрые поля вдоль блестящих дорог, парящие пастбища, маленькие городки, траурный Вустер, он больше не произнес ни слова.

Эверхарт очнулся от беспокойного сна, услышав голос Уэсли… несколько часов пролетели быстро.

– Бостон, мужик!

Он открыл глаза: они катили по узкой булыжной улице меж мрачных пакгаузов. Дождь прекратился.

– Долго я спал? – улыбнулся Билл, протирая глаза, положив очки на колени.

– Не знаю, – ответил Уэсли, затягиваясь своей неизменной сигаретой.

Грузовик дернулся и замер.

– Порядок? – резко крикнул шофер.

Уэсли кивнул:

– Миллион благодарностей, братишка. Увидимся!

– Пока, ребята! – крикнул тот. – Еще встретимся!

Эверхарт спрыгнул из высокой кабины, с наслаждением размял ноги и махнул рукой шоферу. Уэсли медленно потянулся:

– Йиха-а! Долго ехали, я и сам покемарил.

Они стояли на узком тротуаре, который уже просыхал после краткого утреннего дождя. Тяжелые грузовики собирались на улице, громыхая по старинной мостовой, и, пока не уехал этот грузовой караван, пока улица на миг не опустела, не очистилась от выхлопных газов, Билл не замечал свежего запаха моря. Наверху рваные облака бежали по ярким серебряным небесам, тепло уже спускалось оттуда, где, судя по мутному блеску, находилось солнце.

– Я бывал в Бостоне, – сказал Билл, – но никогда так… вот это настоящий Бостон.

Лицо Уэсли озарилось безмолвной улыбкой.

– По-моему, ты снова говоришь о том, чего не знаешь, мужик. Давай начнем день с пива на Сколлей-сквер.

В приподнятом настроении они зашагали.

Сколлей-сквер была всего в пяти минутах ходьбы. Метро, козырьки кинотеатров, лавки уцененных товаров, фотостудии, закусочные, дешевые ювелирные магазины и бары с вялой утренней мрачностью взирали на оживленное уличное движение. Десятки матросов в белой форме военно-морского флота расхаживали по забитым тротуарам, останавливаясь поглазеть на витрины дешевых магазинов и театральные афиши.

Уэсли подвел Билла к фотостудии, где старик взял с них доллар за два маленьких снимка.

– Для твоих матросских документов, – объяснил Уэсли. – Сколько денег у тебя осталось?

– Четвертак, – застенчиво улыбнулся Эверхарт.

– Два пива и сигара. Идем, – сказал Уэсли, потирая руки. – Одолжу пятерку у матроса.

Эверхарт посмотрел на фотографии:

– Я на них прямо крутой морской волк, скажи?

– Еще какой! – воскликнул Уэсли.

В баре они выпили по стакану бодрящего холодного пива и поговорили о Полли, Дэе, Джинджер и Ив.

– Хорошие ребята, – медленно произнес Уэсли.

Эверхарт задумчиво смотрел на пивной кран.

– Интересно, сколько Полли нас вчера прождала? Наверняка Мадам Баттерфляй продинамили впервые в жизни! – добавил он, усмехнувшись. – Знаешь, Полли в Колумбии слывет красавицей.

Странно было произносить «Колумбия»… далеко ли до нее теперь?

– Я не хотел ее дурачить, – наконец сказал Уэсли. – Но, черт побери, если двигаешь, значит двигаешь! Повидаюсь с ней как-нибудь в другой раз.

– Вот Джордж Дэй удивится, когда поймет, что я уехал и насчет торгового флота не врал! – засмеялся Билл. – Я уехал в спешке. Небось, только о том и будет разговоров.

– Что скажет Ив? – спросил Уэсли.

– Ой, я не знаю. В любом случае у нас с Ив никогда не было ничего серьезного. Много хорошего, вечеринки и все такое, но мы просто добрые друзья. У меня с ранней юности не было ничего серьезного с девушками.

Позади матрос засунул пятак в большой музыкальный автомат и медленно пританцовывал под «Мое солнышко не отнимай»[22]Имеется в виду песня Оливера Худа «Ты мое солнце» ( You Are My Sunshine , 1933), записанная Бингом Кросби в 1941 г. Бинга Кросби.

– Папаша! – крикнул молодой моряк бармену. – Во флоте великие люди!

– Продолжай в том же духе, – ответил пожилой человек. – И в мое время так было. Подходи, я налью тебе выпить – что будешь? Выбирай!

– Папаша! – заорал матрос, плюхаясь на стул. – Я тоже налью тебе выпить, старик, ты и сам флотский.

Он извлек из кармана брюк темно-коричневую бутылку.

– Ямайский ром! – гордо объявил он.

– Хорошо, – сказал бармен, – ты дашь мне глоток рома, а я приготовлю тебе такое, что у тебя глаза из орбит вылезут.

– Невозможно, – проворчал матрос, поворачиваясь к Уэсли. – Я прав?

– Прав! – сказал Уэсли.

Матрос протянул ему бутылку:

– Попробуй ямайского рома, дружище, ты попробуй.

Уэсли кивнул и сделал большой глоток, а потом закрыл бутылку и отдал ее назад без комментариев.

– Хорош? – спросил матрос.

– Согласен! – рявкнул Уэсли.

Матрос повернулся, размахивая бутылкой:

– Согласен, говорит… черт, согласен так согласен. Это ямайский ром, импортный… Личная бормотуха Джонни!

Допив пиво, Билл и Уэсли молча вышли; у двери Уэсли развернулся, когда матрос окликнул:

– Согласен, парень?

Уэсли наставил на него палец.

– Согласен! – подмигнув, крикнул он.

– Согласен, говорит! – повторил матрос нараспев, размахивая бутылкой.

– Что ж! Мы в Бостоне, – просиял Билл, когда они вышли на улицу. – Что у нас на повестке дня?

– Сперва, – сказал Уэсли, ведя своего спутника через улицу, – надо добрести до Морского союза и поспрошать о «Вестминстере»… может, сразу получим места.

Они пошли по Ганновер-стрит мимо дешевых обувных магазинов и лавок мелочей, на Портленд-стрит свернули налево в потертую дверь с надписью «Национальный морской союз» и поднялись по скрипучим ступенькам в просторный хаотичный зал. Сквозь грязные окна в торцах, подчеркивая голую необъятность пустоты, с улицы сочилась равнодушная мрачная серость. Лишь несколько скамеек и откидных стульев стояли вдоль стен, и сейчас они были заняты матросами, что сидели, приглушенно разговаривая: все они были в разной штатской одежде, но Эверхарт немедленно опознал в них моряков… здесь, в гнетущей темноте их пропахшего плесенью штаба, сидели эти люди, и каждым владело терпение и покорное спокойствие человека, знающего, что он возвращается в море; одни курили трубки, другие невозмутимо читали «Лоцман», официальное издание НМС, третьи дремали на скамейках, и все обладали мудростью спокойного ожидания, присущей Уэсли Мартину.

– Подожди здесь, – сказал Уэсли и по обширному дощатому полу зашаркал к отгороженному кабинету. – Я сейчас.

Эверхарт сел на чемодан, озираясь.

– Эй, Мартин! – приветственно крикнули с откидных стульев. – Мартин, старый ты пес!

Через зал к Уэсли, крича и радуясь своему открытию, бежал матрос. Повторенные эхом возгласы, впрочем, не нарушили покоя других моряков, те лишь коротко и с любопытством посматривали на шумную встречу.

Уэсли был поражен.

– Господи! – закричал он. – Ник Мид!

Мид обрушился на Уэсли, чуть его не раздавил, торопясь сжать в грубых игривых объятиях, и они с энтузиазмом поколотили друг друга; Мид даже мягко толкнул Уэсли кулаком в подбородок, обзывая его при этом всеми мыслимыми именами, какие только мог придумать, а Уэсли, в свою очередь, демонстрировал радость, пихая товарища кулаком в живот и одновременно выкрикивая грязные оскорбления. Они шумно приветствовали друг друга по меньшей мере с полминуты, а Эверхарт понимающе улыбался, сидя на чемодане.

Затем Мид что-то тихонько спросил, положив руку Уэсли на плечо, последний по секрету ответил, и Мид опять заревел и по новой начал колотить Уэсли, а тот отвернулся, сотрясаясь от беззвучного хохота. Они зашагали к кабинету, без передышки обмениваясь новостями, как два друга, которые встретились после многолетней разлуки.

– В море выходишь? – затараторил Мид.

– Да.

– Спросим Гарри о двух местах.

– О трех, со мной товарищ.

– Давай! «Вестминстер» в порту, набирает почти всю команду.

– Знаю.

– Ах ты старый сукин сын! – воскликнул Мид, не в силах справиться с восторгом нечаянной встречи. – Я тебя не видел с сорокового, – он заехал Уэсли по заднице, – когда нас загребли в Тринидаде!

– За то, что буянили! – припомнил Уэсли, отвечая шаловливым пинком; Мид, впрочем, увернулся. – Ты, чертов коммуняка, не начинай! Снова меня задирать… Я помню, как ты напился на борту и всех пинал, пока не получил нагоняй от этого громилы, боцмана!

Они с ревом прошли во внутренний кабинет, где служащий союза с кислой гримасой безучастно оторвался от бумаг.

– Ведите себя как моряки, а? – прорычал он.

– Похмельный Гарри, – сообщил Мид. – Тратит на бухло все свое жалованье. Посмотри-ка на это лицо!

– Ладно, Мид, – укоризненно сказал Гарри. – Чего тебе? Я занят…

Они договорились, что придут под дверь кабинета после обеда, когда появится официальное объявление о наборе команды на пароход «Вестминстер», хотя Гарри предупредил, что первыми наймут тех, кто придет раньше.

– Ровно в два тридцать, – проворчал он. – Если вас тут не будет, работу не получите.

Уэсли познакомил Мида с Эверхартом, и вместе они пошли за угол глотнуть пива. Мид был словоохотливым и умным молодым человеком под тридцать, он поглаживал элегантные коричневые усы в запоздалых чувственных раздумьях, говоря много и сбивчиво, слабо блестя мягкими голубыми глазами, и лавировал между пешеходами быстро и плавно, словно их и не было. По дороге в бар на Ганновер-стрит он выкрикнул по крайней мере три оскорбления разным прохожим, которые позабавили его беспечную натуру.

В баре они с Уэсли шумно вспоминали прошлые совместные приключения, и все это Эверхарт впитывал с вежливым интересом. Их окликнули другие моряки за угловым столиком, все трое перенесли туда свои стаканы, и последовали шумные приветствия. Уэсли, похоже, знал их всех.

Но полчаса спустя Уэсли поднялся, договорился с Мидом встретиться в союзе в половине третьего, и на этом они с Эверхартом вышли из бара и направились к Атлантик-авеню.

– Теперь за твоими документами, – сказал он Биллу.

Перейти Атлантик-авеню было почти невозможно – так плотно двигался транспорт, но они все же добрались до противоположной стороны и остановились у причала. Сердце Билла заколотилось, когда он увидел пришвартованное в каких-то ста футах огромное серое грузовое судно. Его пологий корпус исполосовала ржавчина, тонкие струи воды выливались из шпигатов дугами, а мощный нос вздымался над крышей эллинга.

– Это он? – воскликнул Билл.

– Нет, он на шестом пирсе.

Они пошли в Морскую комиссию. Воздух пропитала вонь гниющей провизии, нефти в воде, рыбы и пеньки. Унылые фасады лавок морского снаряжения глядели на улицу – витрины забиты синими бушлатами, рабочими брюками, офицерской униформой, маленькими компасами, ножами, кепками смазчиков, моряцкими бумажниками и всеми необходимыми морскому человеку причиндалами.

Морская комиссия занимала один этаж большого здания над портом. Пока старик, куря трубку, готовил бумаги, Эверхарт глядел на неспокойный клочок моря за ближними причалами и сортировочными станциями, протянувшийся до узкого пролива, где два маяка обрамляли ворота в сумеречную Атлантику. За окном пролетела чайка.

В соседней комнате энергичный человечек, едва не удушенный своей сигаретой, снял у Билла отпечатки пальцев, прижав его чернильные пальцы к документам и их дубликату.

– Теперь идите в здание почты, – пропыхтел человечек, когда закончил, – и получите удостоверение личности. Тогда у вас будет полный комплект.

Когда Билл с новенькими документами вышел из комнаты, где снимали отпечатки пальцев, Уэсли стоял, прислонившись к стене и куря.

– Теперь, видимо, за удостоверением личности, – сказал Билл, кивая на дверь.

– Верно!

Они пошли в здание почты на Милк-стрит, где Билл заполнил заявление на паспорт и получил на руки сертификат для своего первого заграничного рейса. Уэсли, одолживший пять долларов у Ника Мида, оплатил пошлину.

– Теперь все, надеюсь? – рассмеялся Билл, когда они снова оказались на улице.

– Все.

– Сейчас надо получить места на «Вестминстере». Я прав?

– Прав.

– Что ж, – улыбнулся Билл, похлопывая по своим документам, – я в торговом флоте.

В два тридцать Уэсли, Билл, Ник Мид и семеро других моряков получили работу на пароходе «Вестминстер». В приподнятом настроении они направились из Морского союза к шестому пирсу, миновали мучительное переплетение прибрежных бостонских улиц, пересекли Атлантик-авеню и разводной мост через реку Мистик и наконец остановились у доков на Большой Северной авеню. Они молча смотрели на пароход «Вестминстер», что возвышался слева. Его исполинская серая громада распласталась между пирсами и смахивала, решил пораженный Эверхарт, на старую ванну.