Онлайн чтение книги Трое в лодке, не считая собаки Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog)
Глава XIII

Марло. — Бишемское аббатство. — Монахи из Медменхэма. — Монморанси замышляет убийство старого Котищи. — Но все-таки решает подарить ему жизнь. — Скандальное поведение фокстерьера в универсальном магазине. — Мы отбываем из Марло. — Внушительная процессия. — Паровой баркас; полезные советы, как привести его в исступление и стать палкой ему в колесе. — Мы отказываемся пить реку. — Безмятежный пес. — Загадочное исчезновение Гарриса и пудинга.

Марло, по-моему, одно из самых приятных мест на Темзе. Это кипучий, живой городишко; в целом он, правда, не весьма живописен, но в нем-таки можно найти немало причудливых уголков — уцелевших сводов разрушенного моста Времени, по которому наше воображение перенесется в те дни прошлого, когда замок Марло был владением саксонца Эльгара, еще до того как Вильгельм захапал его и подарил королеве Матильде[36] …когда замок Марло был владением саксонца Эльгара, еще до того как Вильгельм захапал его и подарил королеве Матильде…  — До Норманнского завоевания 1066 г. манор Марло принадлежал англосаксонскому аристократу графу Эльгару. Вильгельм Завоеватель конфисковал его и пожаловал королеве Матильде в 1086 г. Вильгельм Завоеватель (Вильгельм Норманнский, Вильгельм Ублюдок, Вильгельм Первый Английский, 1027–1087), герцог Нормандии с 1035 по 1087, король Англии с 1066 по 1087; завоевал Англию, выиграв известную битву при Гастингсе в 1066 г. и подавив последующие восстания англосаксонских аристократов серией военно-дипломатических мероприятий, впоследствии получивших название «Норманнское завоевание (Англии)». Королева Матильда, именно графиня Мод, вторая графиня Хантигдона (1074–1130), последняя из числа англосаксонских аристократов, которые не потеряли в силу после Норманнского завоевания 1066 г., и еще до того как оно перешло сперва к графам Уорвикам[37] …и еще до того как оно перешло сперва к графам Уорвикам…  — В 1439 г. манор Марло перешел к Изабелле, вдове Ричарда Бошо, графа Уорвикского; в этом же году Изабелла умерла, и Марло перешел к ее сыну и наследнику Генри, графу и впоследствии герцогу Уорвикскому. Графы Уорвикские — один из старейших английских титулов. Средневековое графское достоинство наследовалось по женской линии, т. о. этим титулом могли обладать разные дома. Существует четыре т. н. достоинства Графов Уорвикских; 1-е с 1088 по 1499 г, (в которое входил самый первый Граф Уорвикский, Генри де Бомон, 1-й граф Уорвикский, 1048–1123); 2-е с 1547 по 1589; 3-е с 1618 по 1759; 4-е с 1759 по сегодняшний день (в которое входит последний Граф Уорвикский, Гай Дэвид Гревилл (род. 1957)., а еще потом — искушенному в житейских делах Лорду Пэджету, советнику четырех монархов подряд[38] …искушенному в житейских делах Лорду Пэджету, советнику четырех монархов подряд…  — В 1554 г. манор Марло был пожалован Уильяму Пэджету. Сэр Уильям Пэджет (Лорд Пэджет де Бодесер, 1-й Барон Пэджет де Бодесер, 1506–1563), близкий советник Генриха Восьмого; привлекался Генрихом Восьмым для важных дипломатических миссий; в 1539 назначен секретарем Анны Кливской; в 1543 принят в Тайный совет и назначен Государственным секретарем; в 1547 назначен Гофмейстером двора; в июне 1553 в числе 26 пэров утвердил передачу короны в пользу Джейн Грей, противницы будущей королевы Мэри; с последней впоследствии поладил, был восстановлен как член Тайного совета и Кавалер Ордена Подвязки; в 1556 назначен Лордом-хранителем печати; удалился на покой в 1558 г. Генрих Восьмой (1491–1547), король Англии и Ирландии с 1509; известен тем, что был женат шесть раз. Анна Кливская (1515–1557), четвертая жена короля Генриха Восьмого; после развода с королем в 1540 г. была вынуждена покинуть двор и жить в уединении до восшествия на престол Марии Первой в 1553, когда снова была приближена ко двору снова и остаток жизни провела занимая при дворе почетное место. Леди Джейн Грей (1537–1554), правнучка Генриха Седьмого, известная как «девятидневная королева», правила Англией без официального утверждения с 10 июля по 19 июля 1553 г. после смерти Эдуарда Шестого (1537 — 6 июля 1553 г.). Королева Мэри (Мария Первая Тюдор, 1516–1558), королева Англии и королева Ирландии с 1553 г.; в первую очередь известна жестокой политикой обращения Англии от протестантизма к католицизму, за что получила прозвище «Кровавая Мэри»..

Места вокруг здесь тоже замечательные, если после прогулки лодочной вы любите прогуляться по берегу, а сама река здесь лучше всего. Ближе к Кукэму, за Карьерным лесом и за лугами раскинулся чудный плес. Милый старый Карьерный лес! Твои крутые узкие тропки, твои причудливые полянки — как пропахли они памятью о летних солнечных днях! Сколько призраков-лиц смеется в твоих тенистых прогалинах! Как ласково льются голоса далекого прошлого с твоих шепчущих листьев!

От Марло до Соннинга местность еще красивее. Величественное старинное Бишемское аббатство, каменные стены которого звенели кликами тамплиеров и в котором когда-то нашла свой приют Анна Кливская, а еще когда-то королева Елизавета[39] …каменные стены которого звенели кликами тамплиеров и в котором когда-то нашла свой приют Анна Кливская, а еще когда-то королева Елизавета…  — Анне Кливской Бишемское аббатство подарил Генрих Восьмой, в составе «откупных», где она должна была поселиться после развода. В Бишемском аббатстве несколько лет провела Елизавета Первая, в заточении во время правления Кровавой Мэри. Елизавета Первая (1533–1603, королева Англии, Франции формально и Ирландии с 1558 г.); известна так же как Королева-Девственница (не была замужем), Добрая Бесс. Сорокачетырехлетнее правление было отмечено увеличением власти и могущества Англии по всему миру (так же как религиозными беспорядками по всей Англии) и называется «елизаветинской эрой» или «золотой порой Елизаветы». Ей удалось разобраться с проблемами огромного национального долга, укротить испанскую агрессию, предотвратить религиозную войну в Англии. — высится по правому берегу в полумиле выше Марлоуского моста. Бишемское аббатство богато на мелодраматические истории. В нем есть увешанная гобеленами спальня и потайная клетушка, глубоко запрятанная в толстых стенах. Призрак леди Холи, которая заколотила своего маленького сына насмерть[40] Призрак леди Холи, которая заколотила своего маленького сына насмерть…  — У Джерома именно «Холи», хотя речь идет о леди Хоби (Элизабет Кук, 1528–1609), представительнице семьи Хоби, которые владели Бишемским аббатством с начала 16 в. Леди Хоби была личной подругой королевы Елизаветы Первой; была гордой и амбициозной, считалась одной из самых образованных дам своего времени. Она прилагала максимум усилий к тому, чтобы ее дети получили такое же строгое воспитание, какое получила она сама и ее муж, Томас. За образованием детей следила лично, некоторые предметы преподавала сама (напр. греческий и латинский). Согласно традиции, однажды ее сын Уильям привел ее в бешенство. (Уильям не отличался умом, был самым неуспевающим среди своих родных братьев и сестер, постоянно выводил мать из равновесия невыученными заданиями и кляксами; ходили слухи, что мальчик страдал опухолью мозга.) Леди Хоби накинулась на него с линейкой, избила, разбила голову в кровь, привязала к стулу и заперла в комнате, пригрозив отпустить его только после того, как он выучит задание. Затем выбежала из дома, вскочила на коня и помчалась в лес, чтобы успокоиться. В лесу ее перехватил посыльный от Елизаветы с посланием срочно явиться к королеве. Она уехала в Виндзор, и так получилось, что вернулась обратно только через несколько дней; она думала, что за Уильямом приходили и выпустили его, а в доме считали, что он уехал с ней, и никто не думал его искать. Остаток дней леди Хоби провела в раскаянии и несчастье; вскоре после смерти ее призрак стал часто появляться в аббатстве., все еще бродит здесь по ночам, пытаясь смыть кровь со своих призрачных рук в призрачной чаше.

Здесь покоится Уорвик, «делатель королей»[41] Здесь покоится Уорвик, «делатель королей»…  — Ричард Невилл, граф Уорвикский, Уорвик «Делатель Королей» (1428–1471); сын 5-го графа Солсбери (которого также звали Ричард Невилл); стал графом Уорвикским женившись на леди Анне де Бошо в 1449. Долгие годы самый известный английский политический деятель после смерти Генриха Пятого (1387–1422, король Англии с 1413). Титул графа Уорвикского принес ему большие владения по всей стране (он был самым богатым человеком в стране после членов королевской фамилии), что помогло ему стать одним из самых могущественных людей Англии. Был ведущей фигурой в Войне Алой и Белой Розы; благодаря его военным и политическим мероприятиям в 1461 г. был свергнут ланкастерианец Генрих Шестой (1421–1471, король Англии в 1422–1461 и 1470–1471, король Франции в 1422–1453), и на престол взошел йоркист Эдуард Четвертый (1422–1483, король Англии с 1461), а в 1470 вернул себе трон опять же Генрих Шестой. (Считалось, что пока короли сменяли друг друга, реальным правителем государства был именно граф Уорвик)., которого теперь не беспокоят такие суетные вещи как земные короли и царства; Солсбери, послуживший как следует в битве при Пуатье[42] …Солсбери, послуживший как следует в битве при Пуатье.  — Уильям Монтегю, 2-й Граф Солсбери (1328–1397), английский дворянин, командующий войсками во время французских кампаний короля Эдуарда Третьего (1312–1377, один из самых успешных королей английского средневековья). В битве при Пуатье командовал замыкающими частями английских войск (19 сентября 1356 г., вторая из трех главных побед, одержанных англичанами над французами в Столетней войне 1337–1453).. Перед самым Аббатством правее по берегу стоит Бишемская церковь, и если существуют на свете могилы, заслуживающие внимания, — это могилы и надгробия Бишемской церкви. Как раз здесь, катаясь на лодке под бишемскими буками, Шелли, который жил в Марло (его дом на Уэст-стрит можно посмотреть и сейчас) сочинил «Восстание Ислама»[43] …Шелли, который жил в Марло (его дом на Уэст-стрит можно посмотреть и сейчас) сочинил «Восстание Ислама».  — Перси Биши Шелли (1792–1822), один из главных английских поэтов, представителей романтизма. Считается одним из лучших англоязычных лириков, хотя его главные работы носят во многом утопический характер. Например, в «Восстании Ислама» (1817, сначала называлась «Лаон и Ситна») речь идет о «бескровном» восстании, поднятом двумя героями против султана Оттоманской империи. Джером посмеивается над подобной утопичностью Шелли, упоминая бишемские буки, под которыми тот катался, сочиняя «Восстание»..

А чуть выше, у Харлейской плотины, я мог бы, как часто думал, жить бы, наверное, целый месяц и так бы досыта не испил всей прелести этого места. Городок Харли, в пяти минутах ходьбы от шлюза, — одно из древнейших поселений на Темзе и существует, цитируя затейливый слог тех туманных времен, «со времен короля Сэберта и короля Оффы»[44] …«со времен короля Сэберта и короля Оффы».  — Сэберт (ум. 616), король Эссекса в 604–616. Оффа (ум. 796), король Мерсии в 757–796; как считается, до возвышения Уэссекса в 9 в. самый могущественный и удачливый среди англосаксонских королей; его влияние распространялось на всю южную Англию.. Сразу же за плотиной (вверх по течению) начинается Датское поле, где однажды во время похода на Глостершир разбили свой лагерь наступающие датчане[45] …где однажды во время похода на Глостершир разбили свой лагерь наступающие датчане…  — селение Харли, о котором упоминает Джером, находится в графстве Беркшир, одном из старейших графств Великобритании (известно с 860 г.), история которого богата военными событиями. В данном случае речь идет о периоде анти-датской кампании, предпринятой Альфредом Великим (849–899, король Уэссекса в 871–899); здесь датчанам не удалось дойти до Глостершира, т. к. Альфред разбил их в Битве у Рэдинга, нынешней столице Беркшира, 4 января 871 г. (см. прим. к Главе XVI).; а еще дальше в прелестной излучине приютилось то, что осталось от Медменхэмского аббатства.

Знаменитые медменхэмские монахи, или «Орден Геенны Огненной», как их обычно звали и членом которого был пресловутый Уилкс[46] Знаменитые медменхэмские монахи, или «Орден Геенны Огненной», как их обычно звали и членом которого был пресловутый Уилкс…  — «Орден Геенны Огненной», известный английский «клуб», проводивший нерегулярные собрания с 1746 по 1763 г. Основателем ордена был Сэр Фрэнсис Дэшвуд (15-й барон Деспенсер, 1708–1781, канцлер Казначейства, т. е. министр финансов; «английский распутник и политик», имел скандальную репутацию, в частности, считался служителем дьявола). Существовало общее мнение, что в Медменхэмском аббатстве Орден устраивал оргиастические и сатанинские сборища (для чего в 1755 г. Сэр Фрэнсис приобрел руины аббатства). Членами Ордена в свое время являлись такие знаменитости, как Роберт Ванситтарт (1728–1789, известный английский юрист), Уильям Хогарт (1697–1764, один из главных английских художников), Джон Уилкс (1727–1797, английский радикал, политик и журналист; известен оппозицией королю Георгу III, который в это время стремился к абсолютной власти), Джон Монтэгю 4-й граф Сэндвич (1718–1792, член Тайного Совета, член Королевского научного общества, Первый лорд адмиралтейства, т. е. военно-морской министр, Государственный секретарь, Министр почт; будучи Государственным секретарем, преследовал того же Джона Уилкса за «гнусную клевету», связанную с членством в Ордене). Даже Бенджамин Франклин (1706–1790, известнейший американский научный, общественный, политический деятель), хотя не был формально членом Ордена, охотно присутствовал на многих мероприятиях., составляли братство, имеющее своим девизом «Делай что хочешь!». Эта приманка до сих пор красуется над разрушенными воротами. За много лет до того как это липовое аббатство — храм неблагочестивых шутов — было основано, здесь стоял монастырь более строгого класса, монахи которого в некоторой степени отличались от бражников, пришедших на смену пятьсот лет спустя.

Монахи-цистерцианцы, аббатство которых стояло на этом месте в тринадцатом веке, вместо обычной одежды носили грубую рясу с клобуком, не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц, спали на соломе и служили ночную мессу. Дни свои они проводили в труде, чтении и молитвах; на их жизни лежало безмолвие смерти, ибо они давали обет молчания.

Мрачную жизнь вело это мрачное братство в благостном уголке, который Бог создал таким ярким и радостным! Как странно, что голоса Природы, звучавшие повсюду вокруг — в нежном пении вод, в шелесте прибрежных трав, в музыке шуршащего ветра — не научили их смыслу жизни более истинному. Они слушали здесь, долгими днями, в молчании, не раздастся ли голос с небес; каждый день и каждую ночь этот голос взывал к ним на тысячу разных ладов — но они ничего не слышали.

От Медменхэма до живописного Хэмблдонского шлюза река полна тихой прелести, но пройдя Гринлэндс, она становится скучноватой и голой, и так до самого Хенли. Гринлэндс — совершенно неинтересное место, куда ездит на лето владелец киоска, где я покупаю газеты. (Там можно частенько увидеть, как этот тихий непритязательный джентльмен бодро работает веслами, или сердечно беседует с каким-нибудь престарелым смотрителем шлюза.)

В понедельник утром в Марло мы встали более-менее рано и перед завтраком пошли искупаться. На обратном пути Монморанси повел себя как форменный осел. Единственный предмет, по поводу которого наши с Монморанси мнения серьезно расходятся, — это кошки. Я кошек люблю; Монморанси не любит.

Когда кошка встречается мне, я говорю «Бедная киска!», нагибаюсь и щекочу ее за ушами; кошка задирает хвост чугунной трубой, выгибает спину, начинает вытирать нос мне об брючины, и кругом царит мир и благоволение. Когда кошка встречается Монморанси, об этом узнает вся улица; при этом на каждые десять секунд расходуется такое количество бранных выражений, которого обыкновенному порядочному человеку хватило бы на всю жизнь (если, конечно, пользоваться осмотрительно).

Я не осуждаю его (как правило, я довольствуюсь простой затрещиной или швыряю камнем), так как считаю, что порок этот — природный. У фокстерьеров этого наследственного греха приблизительно в четыре раза больше чем у остальных собак, и нам, христианам, со своей стороны требуются годы и годы терпеливых усилий, чтобы добиться сколько-нибудь ощутимого исправления в безобразии фокстерьерской природы.

Помню, как-то раз я стоял в вестибюле Хэймаркетского универсального магазина, в полном окружении собак, которые дожидались своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастифф, один-два колли, сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (поношенный в середине, но голова кудлатая), бульдог, несколько существ в формате Лоутер-Аркейд[47] …несколько существ в формате Лоутер-Аркейд…  — Лоутер-Аркейд, во время Джерома павильон игрушек, сувениров, декоративной бижутерии и т. п. в Лондоне, на Стрэнде, напротив ж.-д. ст. Чаринг-Кросс., величиной с крысу, две йоркширские дворняжки.

Они сидели терпеливые, благообразные и задумчивые. В вестибюле царила торжественная тишина, создающая атмосферу покоя, смирения и мягкой грусти.

Но вот вошла прелестная молодая леди с кротким маленьким фокстерьером; она оставила его на цепочке между бульдогом и пуделем. Он уселся и с минуту осматривался. Затем он воздел глаза к потолку и, судя по их выражению, задумался о своей матушке. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных, полных достоинства.

Он посмотрел на бульдога, безмятежно дремавшего справа. Он посмотрел на пуделя, надменно застывшего слева. Затем, безо всяких прелиминариев, без намека на какой-либо повод он цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и вопль страдания огласил тихий полумрак вестибюля.

Найдя результат первого эксперимента весьма удовлетворительным, он принял решение продолжать и задать жару всем остальным. Он перескочил через пуделя и мощно атаковал колли. Колли проснулся и немедленно вступил в шумную свирепую схватку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на место, схватил бульдога за ухо и попытался его оторвать; а бульдог, животное на редкость непредубежденное, обрушился на всех до кого только смог добраться (включая швейцара), предоставив нашему славному фокстерьерчику возможность беспрепятственно насладиться дуэлью с йоркширской дворняжкой, исполненной равного энтузиазма.

Людям, которые разбираются в собачьей натуре, нет нужны объяснять, что к этому времени все остальные собаки в этом вестибюле бились с таким исступлением, словно от исхода сражения зависело спасение их жизни и имущества. Большие собаки дрались между собой сплошной кучей; маленькие также дрались друг с другом, а в перерывах кусали больших за ноги.

Вестибюль превратился в пандемониум. Шум стоял адский. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли здесь заседание приходского управления или церковного совета; если нет, то кого, в таком случае, убивают и по какой причине? Чтобы растащить собак, принесли колы и веревки; позвали полицию.

В самый разгар бесчинства вернулась прелестная молодая леди и схватила своего прелестного песика на руки (к этому времени он уложил дворнягу на месяц и имел теперь вид новорожденного агнца); она целовала его и спрашивала жив ли он, и что эти огромные, огромные, грубые животные-псы с ним сделали; и он уютно устроился у нее на груди и смотрел ей в лицо, и взгляд его словно бы говорил: «Ах как я рад, что ты пришла и избавила меня от такого позора!».

А леди сказала, что хозяева магазина не имеют никакого права оставлять в магазине подобных варваров и дикарей вместе с собаками порядочных людей — и что она кое на кого будет подавать в суд.

Такова суть фокстерьеров; поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку скандалить с кошками. Впрочем, в то утро он и сам пожалел, что дал волю своей природе.

Мы, как я уже говорил, возвращались с купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, из подворотни впереди нас выскочил некий кот и потрусил через улицу. Монморанси издал торжествующий вопль — вопль жестокого воина, который видит, что враг у него в руках — вопль, какой, вероятно, издал Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма[48] …вопль, какой, вероятно, издал Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма…  — Речь идет о Битве у Данбара 3 сентября 1650 г., когда английская армия Оливера Кромвеля (1599–1658, вождь Английской революции, военачальник и государственный деятель, лорд-протектор Англии, Шотландии и Ирландии в 1653–1658 гг.), одержала победу над шотландской армией Дэвида Лесли (1600–1682, шотландский полководец, ковенантер, активный участник гражданской войны в Шотландии 1644–1646 гг.), что дало англичанам возможность завоевать Шотландию. Джером имеет в виду момент битвы, когда зажатые между холмами и атакующими англичанами шотландские кавалеристы были вынуждены отступать прямо в гущу английской пехоты, что довершило разгром шотландской армии (битва продолжалась чуть больше двух часов и окончилась полной победой Кромвеля). Сражение при Данбаре считается самой выдающейся победой Кромвеля за всю историю его многочисленных военных кампаний. — и помчался за своей добычей.

Жертвой его был старый черный Котище. Я в жизни не встречал кота такой устрашающей величины. Это был не кот, а какой-то головорез. У него не хватало половины хвоста, одного уха и изрядного куска носа. Это был громадный и явно убийственный зверь. Он был исполнен мира, довольства и успокоения.

Монморанси помчался за бедным животным со скоростью двадцати миль в час, но Котище не торопился. По-видимому, он вообще не догадывался, что жизнь его повисла на волоске. Он безмятежно трусил по дороге, пока его предстоящий убийца не оказался на расстоянии ярда. Тогда он развернулся, уселся в самой середине дороги и оглядел Монморанси с ласковым любопытством, как бы спрашивая: «Да! Могу ли я Вам чем-то помочь?».

Монморанси не робкого десятка. Но в Котище было нечто такое, нечто этакое, от чего заледенело бы сердце и не такого пса. Монморанси остановился как вкопанный и посмотрел на Котищу.

Оба молчали. Но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог.

Котище. Могу ли я быть чем-нибудь Вам полезен?

Монморанси. Нет, нет, ничем, покорно благодарю!

Котище. Если Вам, тем не менее, что-нибудь необходимо, не стесняйтесь, прошу Вас!

Монморанси (отступая по Хай - стрит) . Ах нет, что Вы, что Вы!.. Вовсе нет… Прошу Вас, не беспокойтесь. Я… Я, кажется, ошибся. Мне показалось, что мы знакомы. Покорно прошу простить, что я потревожил Вас.

Котище. Пустяки, рад служить. Вам действительно ничего не нужно?

Монморанси (по - прежнему отступая) . Нет, нет, благодарю Вас… Вовсе нет… Вы очень любезны! Всего доброго.

Котище. Всего доброго.

После этого Котище поднялся и продолжил свой путь, а Монморанси, тщательно спрятав то что он называет хвостом, вернулся обратно к нам и занял малозаметную позицию в арьергарде.

До сих пор, стоит только сказать Монморанси: «Кошки!» — он съеживается и умоляюще смотрит, словно бы говоря:

— Не надо! Пожалуйста.

После завтрака мы отправились на рынок и запаслись провиантом еще на три дня. Джордж объявил, что нам нужно взять овощей — не есть овощи вредно для здоровья. Он добавил, что овощи легко готовить и что об этом он позаботится сам; мы купили десять фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В гостинице мы нашли мясной пудинг, два пирога с крыжовником и баранью ногу; а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, варенье, бекон, яйца и все остальное мы добывали в разных концах города.

Наше отбытие из Марло я считаю одним из наших величайших триумфов. Не будучи демонстративным, оно в то же время было исполнено величия и достоинства. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки не задерживались, но отправлялись с нами немедленно Никаких этих ваших «Да, сэр, отправлю все сию же минуту; мальчик будет там раньше чем вы, сэр!». Сиди потом дурак дураком на пристани, возвращайся в каждую лавку по два раза и скандаль там с лавочниками. Нет уж, мы дожидались, пока корзину упакуют, и забирали мальчиков вместе с собой.

Мы обошли великое множество лавок, проводя в жизнь этот принцип в каждой; в результате чего к концу нашей экспедиции мы стали обладателями такой внушительной коллекции мальчиков с корзинами, которой вообще только пожелает душа, и наше заключительное шествие к реке по самой середине Хай-стрит превратилось в такое впечатляющее зрелище, которого, надо думать, Марло не видел давно.

Порядок процессии был таков:

Когда мы спустились к пристани, лодочник спросил:

— Разрешите узнать, сэр, что вы арендовали: паровой баркас или понтон?

Услыхав, что всего лишь четырехвесельный ялик, он был несколько удивлен.

Уйму хлопот доставили нам в это утро паровые баркасы. Дело было как раз за неделю до Хенли[49] Дело было как раз за неделю до Хенли…  — Королевская Регата Хенли, ежегодная гоночная регата на Темзе у г. Хенли-он-Темз. Проводится с 1839 г.; длится пять дней, со среды до воскресенья, первую неделю июля; длина дистанции 1 миля 550 ярдов (2112 м.); главный приз — Grand Challenge Cup, для гоночных восьмерок у мужчин., и они тащились вверх в великих количествах. Некоторые шли в одиночку, некоторые вели на буксире понтонные домики. Паровые баркасы я просто ненавижу. Я думаю, их ненавидит всякий, кому приходилось грести. Стоит мне только увидеть паровой баркас, как мною овладевает желание заманить его в какой-нибудь укромный речной уголок и там, в тишине и спокойствии, удавить.

Развязному самодовольству паровых баркасов удается разбудить в моей душе всякий дурной инстинкт, и тогда я жажду старых добрых времен, когда довести до сведения людей свое о них мнение можно было с помощью топора, лука и стрел. Уже само выражение лица того субъекта, который засунув руки в карманы стоит на корме и курит сигару, может послужить достаточным оправданием нарушения общественного порядка. А барски-высокомерный гудок, означающий «Прочь с дороги!», я уверен, гарантирует, что любой суд присяжных, набранный из речных жителей, вынесет вердикт «Убийство без превышения пределов необходимой обороны».

Чтобы заставить нас убраться с дороги, им приходилось свистеть до потери сознания. Не опасайся я прослыть хвастуном, я бы честно сообщил, что за эту неделю одна наша единственная лодчонка доставила паровым баркасам, которые нам попались, беды, пакостей и опозданий больше всех остальных судов на реке, взятых вместе.

— Паровой баркас! — кричит кто-нибудь из нас, едва только враг покажется вдалеке, и в мгновение ока все уже подготовлено к встрече. Я хватаю рулевые шнуры, Гаррис и Джордж садятся рядом; мы поворачиваемся спиной к баркасу, и лодка тихонько дрейфует прямо на середину реки.

Баркас, свистя, надвигается; мы дрейфуем себе и дрейфуем. Ярдах в ста баркас начинает свиристеть как сумасшедший; народ перевешивается через борт и орет во все горло, но мы их, конечно, не слышим. Гаррис рассказывает нам очередную историю про свою матушку, а мы с Джорджем ни за что на свете не желаем упустить даже слова.

Наконец паровой баркас испускает последний вопль, от которого у него чуть не лопается котел, и дает задний ход, и спускает пары, идет в разворот и садится на мель. Вся палуба целиком бросается на нос и начинает на нас орать; публика на берегу визжит; все проходящие лодки останавливаются и принимают участие в происходящем; и так до тех пор, пока вся река на несколько миль вверх и вниз не приходит в бешеное возбуждение. Тогда Гаррис обрывает свой рассказ на самом интересном месте, оглядывается, с легким удивлением, и обращается к Джорджу:

— Господи боже, Джордж! Уж не паровой ли это баркас?

А Джордж отвечает:

— Эге! То-то я вроде как слышал какой-то шум!

После этого мы начинаем нервничать, теряемся и не можем сообразить как отвести лодку в сторону; народ на баркасе сбивается толпой и начинает нас поучать:

— Правой, правой греби! Тебе говорят, идиот! Табань левой! Да не ты, а тот что рядом! Оставь руль в покое, слышишь? Теперь оба разом! Да не так! Нет, что за…

Затем они спускают шлюпку и идут к нам на помощь, и после пятнадцатиминутной возни все-таки расчищают себе от нас дорогу, так что баркас теперь может пройти; мы горячо благодарим их и просим взять на буксир. Но они никогда не соглашаются.

Еще один хороший способ, который мы обнаружили чтобы довести этих аристократов до белого каления, заключается в следующем. Мы делаем вид, что принимаем их за участников ежегодной корпоративной попойки и спрашиваем, кто их хозяева — «Кьюбиты», или же они из общества трезвости «Бермондси»[50] …кто их хозяева — «Кьюбиты», или же они из общества трезвости «Бермондси»…  — Бермондси, район в восточном, «рабочем» Лондоне. В конце XIX — начале XX в. английское общество было озабочено ростом алкоголизма, и во многих районах создавались общества трезвости. «Кьюбиты», какая-то фирма или контора., и еще не могли бы они одолжить нам кастрюлю.

Престарелых леди, непривычных к катанию в лодке, паровые баркасы приводят в чрезвычайно нервное состояние. Помню, как-то раз шли мы от Стэйнза в Виндзор — участок реки прямо кишащий этими механическими чудовищами — в компании с тремя леди упомянутого образца. Это было очень волнующе. Едва только завидев какой бы то ни было паровой баркас, они начинали требовать чтобы мы пристали, высадились на берег и ждали пока он не скроется с виду. Они твердили что им очень жаль, но долг перед ближними не допускает ненужного риска.

Возле Хэмблдонского шлюза мы обнаружили, что у нас кончается питьевая вода. Мы взяли кувшин и поднялись к домику сторожа.

Нашим делегатом был Джордж. Он изобразил обворожительную улыбку и сказал:

— Не будете ли вы так добры дать нам немного воды?

— Да ради бога, — ответил старик. — Берите сколько влезет, и еще останется.

— Бесконечно признателен, — пробормотал Джордж, озираясь вокруг. — Только… Только где она тут у вас?

— Всегда в одном и том же месте, приятель, — был бесстрастный ответ. — Как раз у тебя за спиной.

— Не вижу, — сказал Джордж, оборачиваясь.

— Где у тебя глаза, черт возьми, — отозвался старик, поворачивая Джорджа и широким жестом указывая на реку. — Вон сколько воды-то, не видит!

— О! — воскликнул Джордж, начиная что-то соображать. — Но не можем же мы пить реку?!

— А вы по глоточку. Я пятнадцать лет уже пью.

Джордж возразил сторожу, что его внешность, даже после курса такой терапии, вряд ли послужит хорошей рекламой брэнду, и что он, Джордж, предпочитает колодезную.

Мы достали немного воды в коттедже чуть выше. Скорее всего, если бы мы стали допытываться, эта вода тоже оказалась бы из реки. Но мы не стали допытываться, и все было в порядке. Глаза не видят — желудок не страдает.

Несколько позже тем же летом мы попробовали-таки речную воду. Опыт не удался. Мы шли вниз по течению и налегали на весла, собираясь устроить чаепитие в заводи около Виндзора. В кувшине у нас ничего не было, и нам предстояло либо остаться без чая, либо набирать воду из реки. Гаррис предложил рискнуть. Он сказал, что если мы вскипятим воду, все будет хорошо. Он сказал, что все те ядовитые микробы, которые присутствуют в речной воде, кипячением будут убиты. И мы наполнили котелок водой Темзы и вскипятили ее, тщательно проследив за тем, чтобы она действительно прокипела.

Мы приготовили чай и уже уютно устраивались, чтобы за него взяться, когда Джордж, который поднес было чашку к губам, сделал паузу и воскликнул:

— Что это?

— Что это ? — переспросили мы с Гаррисом.

— А вот это! — повторил Джордж, глядя на запад.

Мы посмотрели за ним и увидели, как прямо на нас неторопливым течением несет пса. Это был самый беззлобнейший и мирнейший пес из всех, которых я когда-либо видел. Я никогда не встречал собаки настолько ублаготворенной, которая была бы так покойна душой. Она мечтательно плыла на спине, задрав к небесам все четыре лапы. Это была, что называется, упитанная собака, с хорошо развитой грудной клеткой; она приближалась к нам, безмятежная, полная достоинства и умиротворения, и поравнялась с лодкой, и здесь, среди камышей, задержалась и уютно устроилась на ночь.

Джордж сказал, что чая ему не хочется, и выплеснул содержимое чашки в воду. Гаррис также больше не чувствовал жажды и сделал то же самое. Я уже выпил полчашки и теперь раскаивался.

Я спросил Джорджа, как он думает — не заболею ли я тифом?

Он сказал:

— О нет!

По его мнению, у меня были хорошие шансы выжить. Во всяком случае, через две недели станет ясно, заболел я или нет.

Мы прошли к Уоргрейву по каналу, который отходит от правого берега полумилей выше Маршского шлюза. Это прелестный, тенистый кусочек реки, которым стоит ходить, к тому же он сокращает путь почти на полмили.

Вход в канал, разумеется, утыкан столбами, закован цепями и взят в кольцо надписями, которые грозят застенком, пытками и смертью всякому, кто осмелится сунуть весло в эти воды. Остается лишь удивляться, как эти прибрежные наглецы не заявляют прав на речной воздух и не шантажируют всякого, кому придет в голову им подышать, штрафом в сорок шиллингов. Обладая, однако, известным опытом и сноровкой, столбы и цепи можно легко обойти; а что касается этих плакатов, то если у вас имеется пять минут свободного времени, а поблизости никого нет — вы можете сорвать две-три штуки и пошвырять их в реку.

Пройдя половину канала, мы высадились и устроили второй завтрак. За этим вторым завтраком мы с Джорджем испытали тяжелое потрясение.

Гаррис тоже испытал потрясение, но я не думаю, что потрясение, испытанное Гаррисом, могло оказаться таким же тяжелым как то, которое, в связи с произошедшим событием, испытали мы с Джорджем.

Случилось это следующим образом. Мы расположились на лужайке, приблизительно в десяти ярдах от кромки воды, и вот-вот собрались принимать пищу. Гаррис разрезал на коленях мясной пудинг, а мы с Джорджем в нетерпении держали наготове тарелки.

— Ну и где ложка? — обратился к нам Гаррис. — Мне нужна ложка, для соуса!

Корзина была как раз у нас за спиной; мы с Джорджем одновременно повернулись и полезли за ложкой. Это не заняло и пяти секунд. Когда мы обернулись обратно, Гарриса с пудингом не было.

Мы находились на открытой, непересеченной местности. На несколько сот ярдов вокруг не было ни кустика, ни деревца. Свалиться в реку Гаррис не мог, так как между ним и рекой находились собственно мы, и для того чтобы свалиться в реку, Гаррису пришлось бы перелезть через нас.

Мы с Джорджем огляделись по сторонам. Потом уставились друг на друга.

— Может быть, его забрали на небеса? — предположил я.

— Что, прямо с пудингом? — возразил Джордж.

Возражение показалось веским, и божественная теория была отвергнута.

— По-моему, дело на самом деле вот в чем, — предположил Джордж, нисходя к трюизму банальной практики. — Произошло землетрясение.

И он добавил, с ноткой печали в голосе:

— Вот жалко, что он как раз делил пудинг.

Со вздохом мы обратили взоры к тому месту, где Гарриса с пудингом видели на этой земле в последний раз. И вдруг в жилах у нас застыла кровь, а волосы на головах стали дыбом. Мы увидели голову Гарриса — и все, больше ничего, одну только голову — она торчала торчком среди высокой травы, и багровая физиономия на ней имела выражение страшного возмущения!

Первым опомнился Джордж.

— Говори! — заорал он. — Жив ты, умер, и где все остальное?

— Нет, он еще дурака валяет! — сказала голова Гарриса. — Надо же, как все подстроили!

— Подстроили что? — воскликнули мы с Джорджем.

— Что «что»! Чтобы я сюда сел, на это вот место! Тупая, ублюдская шутка! Хватайте свой пудинг.

И тут, прямо из-под земли — так, во всяком случае, нам показалось — возник изуродованный, перепачканный пудинг — а вслед за ним выкарабкался и сам Гаррис, всклокоченный, грязный и мокрый.

Оказалось, что он, сам о том не догадываясь, сидел на самом краю канавы, которая пряталась в густой траве; чуть подавшись назад, он грохнулся в эту канаву, а с ним грохнулся пудинг.

Он сказал, что никогда в жизни не был так ошарашен, когда вдруг понял что падает, непонятно вообще как и куда. Сначала он даже решил, что пришел конец света.

Гаррис по сей день уверен, что мы с Джорджем запланировали все это заблаговременно. Вот так несправедливые подозрения преследуют даже наиболее непорочных. Ибо, как сказал поэт: «Кто избегнет клеветы?».

И действительно — кто?