Онлайн чтение книги Трое в лодке, не считая собаки Three Men in a Boat (To Say Nothing of the Dog)
Глава XVII

Стирка. — Рыба и рыболовы. — Об искусстве ловить рыбу на удочку. — Честный удильщик на муху. — Рыболовная история.

Мы задержались в Стритли на два дня и отдали платье в стирку. Сначала мы попробовали постирать его сами, в реке, под управлением Джорджа, но потерпели провал. Провал — это еще мягко сказано, потому что после стирки проблема только усугубилась. До стирки наше платье было очень, очень грязным, что правда то правда. Однако его еще можно было носить. А вот после стирки… В общем, река между Хенли и Рэдингом стала намного чище после того, как мы постирали в ней платье. Всю грязь, которая содержалась в реке между Хенли и Рэдингом, во время Стирки нам удалось собрать и уместить в одежду.

Как сказала нам прачка в Стритли, она чувствует себя просто обязанной просить тройную цену за такую работу. Она сказала, что это была уже не стирка, а какие-то земляные работы.

Мы безропотно оплатили счет.

Окрестности Стритли и Горинга — крупный центр рыболовства. Рыбная ловля здесь просто на славу. Река здесь просто кишит щукой, плотвой, ельцом, пескарем и угрем; здесь можно сидеть и удить с утра до вечера.

Кое-кто так и делает. Только никогда ничего не ловит. Я не знаю ни одного человека, который смог бы в Темзе что-то поймать (кроме головастиков и дохлых кошек), но в этом случае рыбная ловля уже не при чем. Местный «спутник рыболова» о возможности здесь что-то выловить даже не заикается. «Ареал благоприятен для рыбной ловли» — все что там сказано; и я, судя по тому что здесь видел, готов это заявление поддержать.

В мире больше нет такого места, где можно было бы столько удить. Есть рыболовы, которые приезжают сюда на весь день; есть такие, кто остается здесь на весь месяц. Если хотите, можете здесь поселиться и удить целый год — результат будет тот же.

«Руководство по рыбной ловле на Темзе» гласит, что «в этих местах ловятся также молодые щуки и окуни», но в этом Руководство по рыбной ловле неправо. Щуки и окуни в этих местах водятся, это я знаю наверняка. Вы можете наблюдать, как они носятся косяками; когда вы гуляете на берегу, они наполовину высовываются из воды и разевают рты в надежде получить печенье. А если вы идете купаться, они толкутся вокруг, путаются под ногами и выводят вас из терпения. Но чтобы они «ловились», будь то на червяка или еще как-нибудь подобным образом — сейчас.

Сам я рыболов неважный. В свое время я уделил немало внимания данной проблеме и, как мне казалось, добился определенных успехов. Но бывалые люди сказали, что настоящего рыболова из меня не получится, и посоветовали мне это дело бросить. Они сказали, что у меня в высшей степени точный бросок и я, как видно, обладаю нужной смекалкой и ленью в той степени, которая требуется. Но они были убеждены, что никакого рыбака из меня не получится никогда. Для этого у меня не хватает воображения.

Они говорили, что для поэта, сочинителя бульварных романов, репортера или еще чего-нибудь в этом роде я мог бы сойти. Но для того чтобы занять какое-либо положение среди рыболовов на Темзе требуется куда больше фантазии, смелости и изобретательности, чем есть у меня.

У некоторых сложилось такое впечатление, что будто для того чтобы стать хорошим рыбаком необходима только способность бегло врать не краснея. Это заблуждение. Простая голая фальсификация здесь бесполезна; она под силу даже самому желторотому. Малосущественные детали, рельефные вероятностные приемы, общая атмосфера доскональной скрупулезности, почти педантичной ортодоксальности — вот качества, по которым узнается подлинный рыболов.

Каждый может войти и сказать: «Вчера вечером я поймал пятнадцать дюжин окуней», или «В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута».

Здесь нет ни мастерства, ни искусства, которые для такого дела требуются. Это свидетельствует о мужестве, и не более.

Нет. Квалифицированный рыболов гнушается лжи, вот такой лжи. Его метод — сам по себе область науки.

Он преспокойно входит, не снимая шляпы, выбирает самое удобное кресло, набивает трубку и, не произнося ни слова, начинает курить. Он дает молодежи вволю похвастаться и, дождавшись мимолетной паузы, вынимает трубку из рта, выколачивает золу о решетку камина и замечает:

— Ладно, о том что я поймал во вторник вечером, лучше вообще никому не рассказывать.

— А что? — спрашивают его.

— Потому что все равно никто не поверит, — спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Затем он снова набивает трубку и заказывает на три шиллинга шотландского виски со льдом.

После этого наступает молчание; никто не уверен в себе до такой степени, чтобы вступать со старым джентльменом в полемику, и тот вынужден продолжать, не дожидаясь компании.

— Нет, — задумчиво продолжает он. — Я бы и сам не поверил, расскажи мне такое. И все-таки это факт! Я просидел там весь день и не поймал вообще ничего. Полсотни плотвишек и два десятка щученышей в счет, разумеется, не идут. Я уж было решил, что клев никуда не годится, и хотел было бросить, как вдруг чувствую, кто-то здорово тяпнул лесу. Ну, думаю, опять какая-то мелочь, и подсекаю. Пусть меня повесят, но удилище как завязло! Только через полчаса — полчаса, сэр! — я смог вытащить эту рыбу, и каждую секунду я так и ждал, что оно треснет! Наконец я его вытащил, и как вы думаете, что это было? Осетр! Сорокафунтовый осетр, на удочку, сэр! Да, да, понимаю ваше удивление, понимаю… Хозяин, еще шотландского!

Потом он рассказывает, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он добрался домой, и что подумал об этом Джо Багглз.

Я спросил хозяина одного трактира не берегу, не осточертело ли ему выслушивать все эти рыбацкие басни. Он ответил:

— О нет, сэр, теперь уже нет. Сначала, конечно, глаза на лоб у меня лезли, бывало. Но теперь ничего, нам ведь с хозяйкой приходится слушать их с утра до вечера. Ко всему привыкаешь, знаете ли. Ко всему привыкаешь.

Знал я одного юношу. Это был честнейший паренек; пристрастившись к ловле на муху, он взял за правило никогда не преувеличивать свой улов больше чем на двадцать пять процентов.

— Когда я поймаю сорок штук, — говорил он, — то всем буду рассказывать, что поймал пятьдесят, и так далее. Но больше я лгать не стану, потому что лгать грешно.

Однако двадцатипятипроцентный план не заработал вообще. Им просто не удалось воспользоваться. Самый большой улов его выражался цифрой три, а добавить к трем двадцать пять процентов нельзя (во всяком случае, в рыбах).

Ему пришлось повысить процент до тридцати трех с третью; но опять же, это было совсем неудобно в тех случаях, когда он ловил одну или две. Таким образом, в целях рационализации он решил количество просто удваивать.

В течение двух месяцев он честно следовал этой системе, но потом разочаровался и в ней. Никто не верил, что он преувеличивает улов только в два раза, и он, таким образом, не заработал себе никакой репутации, причем такая умеренность только ставила его в невыгодное положение среди других рыбаков. Поймав три маленькие рыбешки и уверяя всех, что поймал шесть, он только испытывал зависть к тому, который заведомо выловил всего одну, а рассказывал, что выудил пару дюжин.

В итоге он заключил с собой окончательное соглашение, которое свято с той поры соблюдал. Оно состояло в том, что каждая пойманная рыбешка считалась за десять, а еще десять добавлялось для старта. Например, если он не ловил вообще ничего, то говорил что поймал десяток (по этой системе вам никогда не удастся поймать меньше десятка, на этом она базируется). А дальше, если ему и на самом деле случалось поймать одну рыбку, такая считалась за двадцать, в то время как две — за тридцать, три — за сорок и т. д.

Эта система элементарна и проста в применении; позже говорили о том, что ее следует принять к использованию среди рыболовов вообще. Действительно, около двух лет назад Комитет Ассоциации рыбной ловли на Темзе рекомендовал внедрение этой системы[65] Действительно, около двух лет назад Комитет Ассоциации рыбной ловли на Темзе рекомендовал внедрение этой системы…  — Джером имеет в виду «Объединенную ассоциацию рыбаков Лондона», известную с 1881 г. В 1871 г. два рыболовных клуба, Good Intent A/S и Hoxton Bros устроили масштабную ловлю плотвы на реке Ли; при этом они договорились с железнодорожной компанией G.E.R. Railway company о дешевых тарифах для своих участников. В продолжение нескольких лет участники подобных мероприятий постоянно пользовались скидками на железнодорожные билеты («эксклюзивное право обслуживания» рыбаков взяли на себя еще две компании The Midland и L.B. & Southern Coast Railway). Льготные билеты позволили рыбакам-горожанам значительно расширить «географию ловли», и эта практика привела к созданию «объединенной» ассоциации (которая в разные времена называлась по-разному), члены которой пользовались льготами регулярно., но некоторые из старейших членов Ассоциации выдвинули протест. Они заявили что готовы рассмотреть этот план, если коэффициент будет удвоен, так чтобы каждая рыба считалась за двадцать.

Если у вас найдется как-нибудь на реке свободный вечер, я посоветовал бы заглянуть в какой-нибудь прибрежный трактирчик и занять место в распивочной. Там вам почти наверняка встретится пара-тройка старых удильщиков, которые, потягивая пунш, заставят вас проглотить такую порцию рыболовных историй, что диспепсия вам гарантирована на месяц.

Мы с Джорджем — не знаю куда подевался Гаррис, но среди бела дня он вышел побриться, потом вернулся, потом целых сорок минут наводил глянец на башмаки, и с тех пор мы его не видели — так вот, мы с Джорджем и собакой, предоставленные в собственное распоряжение, на второй вечер отправились прогуляться в Уоллингфорд, а на обратном пути забрели в маленький прибрежный трактир, чтобы отдохнуть, перекусить, и так далее.

Мы вошли в зал и уселись. Там был какой-то старик, куривший длинную глиняную трубку, и мы, конечно, разговорились.

Он сообщил, что сегодня был славный денек, а мы сообщили, что и вчера был славный денек, а потом мы все сообщили друг другу, что и завтра, наверно, тоже будет славный денек. Джордж сказал, что урожай, кажется, будет отличный.

После этого каким-то образом выяснилось, что мы здесь проездом, и завтра утром двигаем дальше.

Затем в беседе произошла пауза, во время которой наши глаза блуждали по комнате. В конце концов они остановились на пыльном старом стеклянном шкафчике, высоко над каминной полкой. В нем содержалась форель. Эта форель меня просто загипнотизировала; рыба была просто чудовищной величины. На первый взгляд я даже принял ее за треску.

— А! — сказал джентльмен, проследив направление моего взгляда. — Славная штука, да?

— Просто необыкновенная, — пробормотал я, а Джордж спросил старика, сколько, по его мнению, она весит.

— Восемнадцать фунтов и шесть унций, — ответил наш друг, поднимаясь и снимая с вешалки плащ. — Да, — продолжал он, — третьего числа будущего месяца стукнет шестнадцать лет с того дня, как я ее вытащил. Я поймал ее на малька, чуть ниже моста. Люди мне рассказали, что она завелась в реке, а я говорю — поймаю! — и поймал. Сейчас такой рыбы в наших местах, наверно, уже немного. Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи.

И он вышел, и мы остались одни.

После этого мы не могли оторвать от рыбины глаз. Это была действительно замечательная форель. Мы все еще смотрели на нее, когда у трактира остановилась повозка, в дверях возник местный извозчик, с кружкой в руке, и тоже воззрился на рыбу.

— Здоровенная форель, а? — сказал Джордж, оборачиваясь.

— Что говорить, немаленькая. — ответил возчик, затем, отхлебнув пива, добавил: — Вас тут, наверно, не было, когда ее поймали?

— Нет. Мы тут проездом.

— А! — сказал возчик. — Тогда конечно не было. Уже лет пять, как я ее поймал.

— О! Значит это вы ее поймали? — сказал я.

— Да, сэр, — ответил наш приветливый собеседник. — Как раз под шлюзом, тогда там еще шлюз был, как-то в пятницу, после обеда. И поймал-то на муху, обалдеть просто. И пошел-то щук половить, ей-богу, какая форель, даже не думал, а как увидел на леске это чудище, чуть не упал, ей-богу. Еще бы, в ней как-никак двадцать шесть фунтов. Спокойно ночи, джентльмены, спокойной ночи.

Спустя пять минут пришел третий и описал, как он поймал эту форель одним ранним утром на уклейку. Потом он ушел, а на смену ему явился флегматичный джентльмен средних лет, который с важным видом уселся у окна.

Сперва все молчали. Потом, наконец, Джордж повернулся к вновь прибывшему и сказал:

— Прошу прощения и надеюсь вы простите нам нашу смелость — мы тут у вас совершенно чужие — но мы с моим другом были бы весьма признательны, если бы вы рассказали нам, как вам удалось поймать вот эту форель.

— А кто вам сказал, что эту форель поймал я?! — последовал удивленный ответ.

Мы ответили что никто, но мы как-то инстинктивно чувствуем, что это сделал именно он.

— Вот уж поразительный случай, совершенно поразительный! — рассмеялся флегматичный незнакомец. — Ведь да, ведь так, вы правы! Ее поймал я. Надо же, как вы так угадали? Нет, нет, это совершенно поразительно, поразительно!

И он рассказал нам, как потратил полчаса, чтобы ее вытащить, и как при этом у него сломалось удилище. Он сообщил, что когда пришел домой, тщательно ее взвесил, и она потянула на тридцать четыре фунта.

Потом ушел он, в свою очередь, а к нам заглянул хозяин. Мы рассказали все что услышали про форель, он пришел в страшный восторг, и мы от души хохотали.

— Выходит, Джим Бейтс, и Джо Маггл, и мистер Джонс, и старина Билли Мандерс — все рассказывали, что ее поймали они? Ха-ха-ха! Да-а, здорово! — восклицал честный старик, от души веселясь. — Ну да, сами поймали и повесили тут у меня в гостиной, да? Ха-ха-ха!

И тогда он рассказал нам подлинную историю этой форели. Оказывается, он поймал ее сам, много лет назад, когда был совсем мальчишкой. Для этого не потребовалось никакого мастерства или искусства, ему просто повезло, как всегда везет мальчугану, который удирает с урока, чтобы в солнечный день поудить на веревочку, привязанную к пруту.

Он сказал, что когда притащил домой этакую форелину, его даже не стали пороть, и даже сам учитель признал, что она стоит тройного правила арифметики, со всеми упражнениями вместе взятыми.

Тут его позвали из комнаты, а мы с Джорджем снова уставились на рыбищу.

Это была воистину изумительная форель. Чем больше мы на нее смотрели, тем больше восхищались.

Она привела Джорджа в такой трепет, что он взобрался на спинку кресла, откуда ее было лучше видно.

Кресло шатнулось, Джордж, чтобы удержаться, в смятении схватился за шкафчик, шкафчик с грохотом полетел в низ, за ним слетел вместе с креслом и Джордж.

— Рыбу не угробил?! — вскричал я в страхе, бросаясь к нему.

— Надеюсь, — ответил Джордж, осторожно поднимаясь на ноги и осматриваясь.

Но он ошибся. Форель разлетелась вдребезги на тысячу кусков. (Я сказал тысячу, но их, может быть, было только девятьсот. Я не считал.)

Нам показалось странным и непонятным, как это чучело форели могло рассыпаться на такие маленькие кусочки.

Это действительно было бы странно и непонятно, если бы это было чучело. Но это было не чучело.

Форель была гипсовая.