Онлайн чтение книги Том 11. Монти Бодкин и другие
Глава IX

Надпись была сделана лихо и размашисто, и человеку, который видел ее впервые, как сейчас Монти, поначалу казалось, что она гораздо больше, чем на самом деле. Создавалось впечатление, что это не стена с надписью, а, наоборот, гигантская надпись с крохотным кусочком стены.

На самом деле все произведение, если позволено будет так его назвать, состояло из двух высказываний: одно над зеркалом, другое — слева от него.

Первое высказывание гласило:

Второе:

Эксперт по каллиграфии, вероятно, сделал бы вывод, что автор был человеком добрым и впечатлительным.

В другом известном случае с надписью на стене, той, что появилась во время Валтасарова пира и, по словам Валтасара, испортила ему весь праздник, неприятными были сами слова «Мене, мене, текел, упарсин», почему-то огорчившие вавилонского царя. Странное дело: если бы кто-то написал эти слова в ванной Бодкина, он бы и не думал расстраиваться; хотя, конечно, зная нрав вавилонских царей, вполне можно допустить, что Валтасар, увидев нынешнюю надпись, только порадовался бы. О вкусах не спорят.

Монти было от чего прийти в ужас. Кроме слов: «Приветик, кися!» и т. д. ничего по-настоящему угрожающего не было. И все же, глядя сейчас на эти слова, он ощущал примерно то же, что мистер Лльюэлин, когда его мускулистый товарищ попал ему мячиком в солнечное сплетение. Ванная поплыла у него перед глазами, и на какое-то мгновение он увидел двух Альбертов Пизмарчей, причем оба странно колебались из стороны в сторону.

Затем нормальное зрение вернулось к нему, и он уставился на стюарда. В голове его мелькнуло дикое подозрение:

— Кто это сделал?

— С кем не бывает, сэр…

— Безмозглый вы осел! — вскричал Монти. — Вы что, думаете, это я написал? Чего ради я стал бы писать такое? Это женская рука.

Именно это открытие привело Бодкина в такое смятение, и кто скажет, что у него не было причин волноваться? Ни один человек, невеста которого плывет на одном с ним корабле, не обрадуется, если обнаружит в своей каюте любовные послания, сделанные девичьей рукой, но меньше всего обрадуется тот, который только что благополучно выпутался из объяснений по поводу татуировки с сердечком. С чувством обреченности Монти отметил, что слова «Привет, малыш!» жирно обведены линией в форме сердца.

Но замечание Монти Бодкина о женской руке оказалось весьма кстати. От этих слов Альберт Пизмарч воспрял духом. Пафос пророка-обличителя слетел с него, и оказалось, он умеет по-человечески удивляться и даже радоваться.

— Теперь мне все ясно, сэр. Это молодая дама из соседней каюты.

— Что?

Альберт Пизмарч кашлянул в кулак.

— Довольно жизнерадостная дама, сэр. Вполне могла это сделать. Позвольте, я приведу вам пример. Примерно полчаса назад из ее номера раздается звонок, я вхожу, а она стоит перед зеркалом и красит губы помадой. «Добрый день», — говорит она. «Добрый день», — говорю я. «Вы стюард?» — говорит она. «Да, мисс, — говорю, — я стюард. Чем могу быть полезен?» — «Вот что, стюард, — говорит она, — Не могли бы вы вон из той корзинки на полу достать мне нюхательную соль?» — «Конечно, мисс, — говорю, — с удовольствием». Иду к корзинке, открываю крышку и как сигану назад! А молодая леди: «Эй, стюард, — говорит, — что такое? Странно вы себя ведете. Вы что, пьяны?» А я отвечаю: «Известно ли вам, мисс, что там в корзинке некое существо, которое щелкает зубами, когда вы поднимаете крышку? Если бы я зазевался, оно отхватило бы мне полпальца». А она говорит: «Ах да, забыла вас предупредить. Это мой крокодильчик». Вот, сэр, такая у вас соседка.

Альберт Пизмарч помолчал, переживая все снова. Но поскольку к его сюзерену еще не вернулся дар речи, он продолжил:

— Оказалось, она киноактриса и завела это животное по совету своего имиджмейкера. Вот такая у вас соседка, и простите меня за откровенность, я думаю, что вы совершили ошибку, сэр, серьезную ошибку.

Монти все еще пытался собрать мысли воедино. Он зажмуривался и вновь открывал глаза, хмыкал, кашлял, мычал. Затем, постепенно, до его сознания стало доходить, что собеседник упомянул о какой-то ошибке.

— Ошибка?

— Да, сэр.

— Чья ошибка?

— Я говорю, вы совершили ошибку, сэр.

— Я не совершал.

Альберт Пизмарч словно окаменел.

— Хорошо, сэр, — сказал он сухо. — Как вам будет угодно. Если вы хотите, чтобы я хранил молчание и ни во что не вмешивался, я буду хранить молчание. С формальной точки зрения вы вправе на это рассчитывать. Но я полагал, что все случившееся некоторым образом сблизило нас, и если можно так выразиться, вы могли бы отказаться от отношений сюзерена и вассала — иными словами, пассажира и стюарда — и позволили мне быть откровенным.

Монти из его слов ровным счетом ничего не понял, ясно было только одно: он каким-то образом умудрился обидеть собеседника. Хоть Альберт Пизмарч и говорил загадками, лицо его было как открытая книга. На нем ясно читалось уязвленное самолюбие.

— Да-да, — поспешил успокоить его Монти. — Конечно, конечно.

— Так я могу быть откровенным? — обрадовался Альберт Пизмарч.

— Вполне.

Стюард посмотрел на него по-доброму, что так естественно для человека, который, если бы в семнадцать лет женился на матери Монти (хотя, как мы знаем, в действительности этого не произошло) вполне мог бы теперь быть его отцом.

— Благодарю вас, сэр. В таком случае, сэр, позвольте мне еще раз напомнить вам, что, по-моему, вы совершаете серьезную ошибку. Я имею в виду сердечное увлечение этой дамы, пусть даже она такая красивая, как ваша соседка.

— А?

— Ваша соседка, — продолжал Альберт Пизмарч, — актриса, сэр, ее зовут мисс Флокс, а я помню, еще моя матушка говаривала: «Держись подальше от актрис, Альберт». И была права, как выяснилось значительно позже, когда, невзирая не ее слова, я взял и влюбился в девицу, игравшую в Портсмутской пантомиме. Очень скоро я понял, что актрисы и обычные люди движутся по разным орбитам и не могут найти общий язык. Начать с того, что она понятия не имела о пунктуальности. Сколько раз я по три четверти часа ждал ее на площади, а она появится как ни в чем не бывало и говорит: «А, вот ты где, Мордашка! Я не поздно?»

Он замолчал, откашливаясь. Для пущей достоверности последние восемь слов он произнес писклявым фальцетом — и голосовые связки не выдержали напряжения. Откашлявшись, он закончил свой рассказ:

— Но отсутствие пунктуальности — это еще полбеды. Все в ней было не так. С ней я был как на пороховой бочке, честно вам скажу. Взять хотя бы простой случай с чаем и сахаром. Положишь ей сахару, она говорит: «Ты что, хочешь испортить мне фигуру?». А в другой раз не положишь, так она: «Куда ты спрятал свой проклятый сахар!» — да еще и обидное слово прибавит.

Он горько усмехнулся: воспоминания были не из приятных. Потом, заметив, что Монти собирается что-то сказать, поспешил закончить свой рассказ:

— А все темперамент, сэр, артистический темперамент! Я очень скоро понял, что мы с ней несовместимы. И так во всем. Возьмите ее отношения с коллегами. Бывало, провожаю ее до сцены перед началом представления, и она все время твердит о том, какая это стерва Мод или Глэдис, а встречаю ее после представления и, чтобы ей было приятно, что я интересуюсь ее делами, говорю: «Надеюсь, дорогая, тебе сегодня не мешала стерва Мод или Глэдис?» — а она надует губы и отвечает: «Буду очень тебе благодарна, если ты впредь не будешь называть моих лучших подруг стервами». На следующий день я говорю: «Ну как там твоя подруга Мод или Глэдис?» — а она на это: «Не знаю, что ты имеешь в виду под словом «подруга». Я ее терпеть не могу». Очень утомительно это было, сэр, вот почему я советую вам, как человек, который сам через это прошел, — не связывайтесь с актрисами, даже с самыми раскрасавицами. Дышите ровнее к этой юной леди, вот мой вам совет, сэр, и сами увидите, что так будет лучше.

Монти еле сдерживался. Был момент, когда, в состоянии вселенского счастья и полной безмятежности, он любил Альберта Пизмарча. Это состояние кончилось.

— Благодарю вас, — сказал он.

— Не за что, сэр.

— Благодарю вас, — повторил Монти, — во-первых, за то, что поведали мне историю своей жуткой жизни…

— Приятно это слышать, сэр.

— …и во-вторых, за то, что дали мне ценный совет. Со своей стороны, сообщаю вам, что я не только не кручу роман с дамой из соседней каюты, но даже никогда ее не видел. И нечего, — тут Монти повысил голос, — коситься на дверь ванной, поскольку…

Лицо Альберта Пизмарча, как мы уже говорили, было как открытая книга. Сейчас на нем можно было прочесть удивление, смешанное с недоверием.

— Вы действительно ее не видели?

— Никогда.

— Тогда, сэр, — неуверенно сказал Альберт, — простите меня великодушно. Я был введен в заблуждение. Мой товарищ с палубы «В» сказал мне, что вы уговорили его хозяина поменяться каютами, и когда я увидел эту вашу соседку и понял, что нрав у нее не дай Боже, и вошел сюда, и нашел эти послания во всю стену, я, естественно, предположил, что вы решили поменяться номерами с джентльменом с палубы «В», чтобы оказаться поближе к даме из соседней каюты.

Монти весь кипел от негодования:

— Да не менялся я с джентльменом с палубы «В»! Это он поменялся со мной.

— Не вижу разницы, сэр.

— А я вижу.

— И вы не знаете даму из соседней каюты?

— Я уже говорил вам, что в жизни ее не видел.

Стюард неожиданно просиял. Сейчас он был похож на человека, долго бившегося над кроссвордом, безуспешно гадая, что бы это могло быть: «большая австралийская птица», как вдруг его осенило. И как наш кроссвордист-любитель, затрепетав, радостно воскликнет: «Эму!» — или как Архимед по одному известному поводу затрепетал и вскричал: «Эврика!», так сейчас и Альберт Пизмарч, затрепетав, воскликнул: «Ага!»

— Ага, сэр! — воскликнул Альберт Пизмарч. — Теперь мне все ясно. Дама из соседней каюты писала вот это на стене не из любви, а из озорства. Я ведь уже рассказывал вам, какая она шутница? Мне известен один подобный случай. Когда я служил на «Лорентике», Чудила устроил вечеринку для актрис, которые плыли с нами…

— Что еще за чудила?

— Второй стюард, сэр. У него было прозвище такое, Чудила. Так вот, как я уже говорил, Чудила пригласил девиц, веселье затянулось за полночь, но Чудиле нужно поспасть часок-другой, чтобы к утренней вахте быть, как огурчик, — он просит у дам извинения и заваливается спать к Фляге…

— Какая еще фляга? Ничего не понимаю!

— Старший официант, сэр. У него прозвище было — Фляга. Так вот, как я уже говорил, Чудила спал у Фляги, а когда наутро поднялся в свою каюту, то увидел, что одна из молодых девиц написала губной помадой на стене всякие ядовитые слова, и как он на это реагировал — это нельзя описать, это надо было видеть, по крайней мере так мне передавали очевидцы. Понимаете, он боялся, что в любой момент Старик вздумает провести инспекцию корабля…

— Как интересно…

— Очень, сэр. Я так и думал, что вы оцените. И он не смог их оттереть, Чудила не мог оттереть надписи, потому что помада несмываемая.

— Несмываемая?

— Научный термин, сэр, означающий, что краску невозможно оттереть без специальных химических составов.

— Что?! — закричал Монти, и стюард вдруг явственно различил, как уложенные красивыми завитками волосы молодого человека стали дыбом, каждый по отдельности, как иглы на взъяренном дикобразе.[35] …как иглы на взъяренном дикобразе — В. Шекспир. «Гамлет», акт 1, сцена 5. Перевод М.Лозинского.

— Сэр?

— Стюард!

— Да, сэр?

— Вы не думаете… вы не думаете, что эти надписи сделаны помадой?

— Я знаю, что они сделаны губной помадой.

— Боже мой!

— Да, сэр. Несмываемой помадой.

— О Господи!

Альберт Пизмарч не понимал его отчаяния. Он не видел причин для чрезмерного волнения. Чудила — другое дело. У того была должность на корабле, которой он обязан соответствовать. Если бы надпись в его каюте выставили на всеобщее обозрение, Старик вызвал бы его, и парой слов дело бы не ограничилось. Но Монти — вольный пассажир.

Однако было ясно, что молодой человек принимает все это слишком близко к сердцу, поэтому Альберт Пизмарч осмелился взбодрить его, указав на другой аспект проблемы. В свободные от службы часы он размышлял о жизни и сейчас решил поделиться с Монти преимуществами своей, добытой упорным трудом, философии.

— На эти вещи, сэр, следует смотреть так: это просто судьба. Почему-то, если знаешь, что это предрешено, все кажется не так уж плохо. Я все втолковываю своим коллегам, но, как ни удивительно, им этого не понять. Главная беда обычного стюарда на океанском лайнере, сэр, — это узость кругозора. Интересно, сэр, — продолжал Альберт Пизмарч, садясь на любимого конька, — задумывались ли вы об этом — я хочу сказать, задумывались ли вы о непостижимых путях судьбы или — как ее еще называют — Провидения? Для примера возьмем хотя бы наш случай. Что мы имеем? Помаду. Хорошо. Чью помаду? Дамы из соседней каюты. Отлично. Но до войны дамы не пользовались губной помадой. Это война ее принесла. Итак, если бы не было войны, даме из соседней каюты нечем было бы писать на стене ванной.

— Стюард… — прошелестел Монти.

— Подождите еще секунду, сэр. Мы можем пойти дальше. Что стало причиной войны? Какой-то тип в Швейцарии выстрелил в германского императора.[36] Какой-то тип в Швейцарии выстрелил в германского императора — Пизмарч ошибается, на самом деле поводом для начала Первой мировой войны послужило убийство в Сараеве австро-венгерского наследника престола. А если бы этот тип не стрелял в императора, не было бы войны, не было бы помады, и вашей соседке нечем было бы писать на стене ванной комнаты.

— Стюард!.. — повторил Монти.

— Только один момент, сэр. Мы еще не закончили. Можно заглянуть глубже. Почему появился на свете тот тип? Потому, что его отец и мать встретились и поженились. Вероятно, они встретились в кино или в другом таком же месте. Очень хорошо. Теперь подумайте сами, сэр. Представьте, что в тот вечер шел дождь, и она осталась дома. Или представьте, что, когда °н надевал сапоги, за ним зашли приятели и увели метать дротики. Что из этого следует? Отец того типа не встретил бы мать того типа, некому было бы стрелять в императора, не было бы никакой войны, не было бы никакой помады, и даме из соседней каюты нечем было бы писать на стене ванной.

— Стюард! — взмолился Монти.

— Сэр?

— Если хотите знать, — сказал Монти, с трудом выговаривая каждое слово, — вы меня переоцениваете.

— Очень жаль слышать это, сэр. Я всего лишь показывал странные и удивительные пути…

— Я знаю. — Монти провел полбу рукой. — Но больше не надо. Ладно?

— Хорошо, сэр.

— Мне грустно, стюард.

— И правда, вид у вас грустный, сэр.

— Да. Видите ли, я помолвлен и собираюсь жениться…

— Надеюсь, вы будете очень счастливы, сэр.

— Я тоже надеюсь. Но буду ли? Вот в чем вопрос.

— Какой вопрос? — спросил, входя, Реджи Теннисон.