Онлайн чтение книги Сласти и страсти, или Забавы новобрачных Troubles and Treats
4. Собака Мордой Вниз

– ОН НА КАКАШКУ ГОВОРИТ ГОВНО!

Я громко смеюсь и поднимаю развернутую ладонь, чтоб дочка шлепнула ее своей маленькой пятерней.

Удержаться не могу от смеха всякий раз, когда Вероника повторяет слова и фразы из фильма-тезки Билли, «Билли Мэдисон». Мы залезли с нею на диван и смотрим лучший фильм всех времен, а Билли спит на своих качелях в нескольких шагах от нас.

Спустя несколько минут в дверь входит Дженни. Вообще-то она входит в дверь хромая, ковыляет до дивана и садится по другую сторону Вероники, целуя дочь в головку.

– Мама, у тебя бо-бо? – спрашивает ее Вероника.

Я с ужасом смотрю, как Дженни тащит к себе скамеечку, кладет на нее ногу, откидывается на спинку дивана и сажает Веронику к себе на колени.

Боже ж мой. Вот оно. Это и есть выдуманное повреждение. И как мне это играть? Стоит ли сразу отозвать ее в сторонку и заявить, что она большая толстая лгунья? Погодь, никогда не называй женщину толстой. Особенно после беременности – даже просто в шутку. Убийства последуют. Может, мне лучше подыграть и хранить спокойствие?

– Да, у мамочки бо-бо, – со вздохом отвечает Дженни.

– ХА-ХА! – воплю я. – ТЫ УШИБЛАСЬ!

Дженни недобро смотрит на меня, и я тут же стираю с лица улыбку.

Это что еще за едрена-вошь? Мне ведь никак нельзя радоваться, коли она поранилась, верно? Спокойно, чел. Спокойно .

– То есть отстой, что ты ушиблась, я хотел сказать. Ты ушиблась. Это так отстойно. Я хочу сказать, потому как, знаешь ли, ты ушиблась.

Вот. Гораздо лучше. Спокойствие, выдержка. Ей нипочем не узнать, что ты что-то подозреваешь .

Недоброе выражение так и не сходит с лица Дженни – надо выкручиваться.

– Ты что, не мог хоть немного прибраться сегодня? В доме бардак.

Оглядываю все игрушки на полу и грязную посуду на кофейном столике.

– Мы заняты были, кино смотрели, – объясняю.

Дженни оборачивается, смотрит на экран и в первый раз замечает, что мы смотрим.

– Серьезно говорю: брось смотреть этот идиотский фильм. Вероника и без того его взахлеб цитирует, – жалобно вздыхает Дженни.

Эта самая подделка профзаболевания уже изменила ее! Раньше она любила этот фильм. Не-еееееееет!

– Так как же ты ударилась? Знаешь, когда ты по-настоящему ударилась, – спрашиваю я, сложив руки на коленях и играя в озабоченность.

Не может она знать, что тебе известно. Что, если это как в телешоу «Когда животные нападают»? Может, она и на тебя бросится, братец .

– Ну, я решила сегодня с работы пораньше уйти и попробовать йогой позаниматься. Как выяснилось, я уже не такая гибкая, какой была когда-то, – сообщает она мне.

Она что, словом «йога» шифрует что-то? Теперь что, «терпеть до последнего», как она это называет? Не удивлюсь, если есть у нее группа приспешников, кто на нее работает, помогают ей в этом обдуманном вранье.

Йога… как же, точно!

– Попробовала встать в позу Собаки Мордой Вниз и коленку вывихнула, – заканчивает она, положив голову на спинку дивана и закрывая глаза.

Понятно? Целиком поймал ее на вранье. Собака Мордой Вниз – это не поза в йоге. Это китайская пословица или еще что-то, типа: «Кто в церкви бздит, тот на вонючей скамье сидит». По-моему, она звучит так: «Кто встает собакой мордой вниз, тот делает как-как себе в штанишки».

– А Клэр знает? Ты Клэр сказала? Что Клэр сказала? – вопрошаю я.

– Нет, зачем Клэр знать? После йоги я только и хотела, что до дому добраться и ноги задрать. Переговорить с ней у меня и времени еще не было.

Ага-аааа, значит, она тянет время, план сочиняет. Попалась!

Дженни снимает Веронику с колен и сажает ее рядом с собой, с усилием поднимается с дивана и ковыляет на кухню.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Возьму льда, к колену приложить, – отвечает она, а сама на ходу о стену опирается.

От здорово работает! Она, в натуре, все это продумала. Я б никогда не подумал пойти и принести ей лед. И хромота у нее выглядит натурально.

Упражнялась, должно быть.

Вскакиваю, устраиваю спектакль, будто «помогаю» ей с ее «ушибом», когда на самом-то деле просто хочу посмотреть, не получится ли вывести ее на чистую воду.

Помогая ей идти на кухню, выставляю у нее на пути ногу, и она о нее спотыкается, успевая в последний момент за стол схватиться, а то бы вовсе на пол упала.

– Дрю! Какого черта? Ты что, мне ножку подставил? – вопит она.

– Как твое колено? – спрашиваю, подозрительно глядя на ногу, которую Дженни держит в нескольких дюймах над полом.

– Да что с тобой сегодня? Странно как-то ведешь себя, – бормочет она, а потом опирается на стул, чтобы выпрямиться, и прыгает на одной ноге к холодильнику, чтобы забрать пузырь со льдом.

– Дженни, смотри у меня! – угрожающе говорю я ей.

– О чем это ты, черт побери? – вопрошает она, садясь за кухонный стол, потом кладет ногу на стул и, морщась, укладывает пузырь со льдом поверх колена.

Век живи… Откуда у нее такое здоровское умение в этом? Никогда не знал, что она такая хорошая притвора. О Иисусе, а ну как это не единственное, в чем она притворяется? О боже мой! Вот почему ей совсем не хочется заниматься сексом со мной. Она устала притворяться!

– Ты притворяешься, когда занимаешься сексом с Клэр, а теперь еще хочешь и обманом из меня деньги тянуть! Сучьи дети! – ору я и с топотом несусь из комнаты.

* * *

Оглядываясь назад, я вполне уверен, что в точности могу указать, где я был не прав с Дженни. Я валил все на естественные роды. Ни один мужчина никогда не должен видеть свою жену в такой ситуации. Ни один мужчина никогда не должен смотреть на живое влагалище в такой ситуации. Впрочем, мертвое влагалище, верно, было бы таким же гадким, потому как оно было бы мертвое. Мертвое липучее влагалище. Такое увидев, вовек не забудешь.

Начался день вполне хорошо. Дженни перехаживала неделю, вот врач и уложил ее с утра пораньше на осмотр в клинику с тем, чтоб роды можно было ускорить. Мы взяли Веронику с собой, поскольку весь день предстояло в основном сидеть да поджидать, как бы чего не случилось. Картер с Клэр согласились взять нашу дочь к себе поспать, как только дела пойдут. Мы делали все положенное, чтобы Вероника не возненавидела своего брата с первого взгляда. Вместе с нею подбирали имя, позволили ей помогать украшать детскую, взяли ее с собой в клинику и тайком сунули в сумку Дженни подарок для вручения Веронике «от ее братика», как только тот родится, – все необходимое, чтоб она не наступила тому на яички и, увидев, не стала звать его говняшом. Если учесть, что именно такое имя она выбрала, то что ж было б странного, если б сестричка так назвала братика, едва его увидев. То было ее новое любимое слово, и тяжко было улестить ее выбрать другое имя, когда мы листали книжку «Как назвать малыша».

– Все равно буду звать его Говняш! Малыш – это говняш!

Как, скажите, сердиться на дочь, ведь то была первая логично связанная ею воедино фраза. В натуре, для меня это был день гордости.

Ближе к обеду в день родов дела пошли серьезные. И, говоря серьезные, я имею в виду до едреной матери серьезные. У Дженни схватки выше крыши, а тут является эта баба, которую так и хочется назвать «Трехнутой сукой»[8]Название вполне популярной у американцев песенки (и даже не одной).. И это, уверяю, еще самое приличное имя для нее.

– ГДЕ, ТВОЮ МАТЬ, ЭТОТ МУДАК С ЛЕКАРСТВАМИ?

Я прикрыл ладонями Веронике уши и с ужасом воззрился на жену. Дженни никогда не орала и не ругалась в присутствии Вероники. Никогда. Порой повышала голос, но обычно тогда, когда кто-то не слышал, что она говорит. А тут она повернулась совсем новой своей стороной, к какой я не привык.

– Всего две минуты, как сестра вызвала его, детка. Он скоро придет, – успокаивал я ее, убирая ладони с ушей Вероники.

– ПШЕЛ НА ХЕР!

Я глянул на монитор схваток и увидел, что маленькие волнистые линии взлетели до того высоко, что аппарат стал мигать тревожным красным светом.

– Дыши, детка. Просто дыши. Думай о чем-то другом, – убеждал я.

– Я ДУМАЮ, КАК БЫ ЗАГНАТЬ ТЕБЕ ЯЙЦА ПРЯМО В ЖОПУ, ЗАСРАНЕЦ!

Уголком глаза я заметил стоявших в дверях Картера и Клэр, на лицах обоих был написан ужас.

– Э-э, так мы вернемся попозже, – выговорила Клэр и тут же метнулась вон из палаты, прихватив Веронику и бешено шепча через плечо Картеру: – ВОН! ВОН!

Когда Вероника оказалась вне зоны слышимости, я подошел поближе к койке и попытался убрать волосы со лба Дженни, говоря, что все будет как надо, но она вцепилась мне в руку. Никакого преувеличения. Буквально приподнялась и вцепилась зубами в мою ладонь.

Несколько минут спустя появился врач, но когда он сказал Дженни, что не он носит лекарства, я в натуре стал опасаться за жизнь бедняги. Потом он сказал ей, что должен воды спустить, чтоб все пошло по-настоящему.

А что ж тут уже битый час происходит? Чаепитие с друзьями, едрена-вошь?

Мне, в натуре, жаль, что не вымарал эту часть истории, потому как выгляжу я в ней гигантским мудаком, было б можно назад вернуться, так вымарал бы.

Только, думается, без нее вам всего не понять.

Врач вскрыл упаковку и извлек из нее штуковину, которой если и подходило какое название, так вязальный крючок. Длинный такой, с закорючкой на конце. Меня, едва я его увидел, сразу смех разобрал.

Врач встал в конце койки и попросил Дженни раздвинуть ноги. Даже не жду от вас вопросов: да, и над этим я посмеялся.

– Слышь, дорогая, по ходу, врач у тебя меж ног вязать собрался, – пошутил я. – Спорить готов, у него одеяло на десяток человек получится при таких-то длиннющих волосьях, как у тебя на лобке.

Вы слышите? Это вопят мои яйца, схваченные в тиски .

После того как доктор сделал прокол, а я извинялся в поте лица, что не сбрил жене смехотворно длинные лобковые волосы до родов, вновь пошло ожидание. Нет, не ожидание рождения ребенка, а ожидание проклятущих лекарств.

– По-моему, не надо называть его Билли, – выговаривает Дженни посреди мычания и взвизгивания от боли.

– О чем ты говоришь? – с ужасом спрашиваю, меряя палату шагами от двери и обратно. Яйца мои в себя еще не пришли от зажима из-за лобкового покрова, так что я сейчас изо всех сил стараюсь не подходить к жене ближе чем на пять футов[9]Чуть более полутора метров..

– Кто называет детей в честь идиотского фильма? – спрашивает она после глубокого выдоха, ознаменовавшего прекращение схватки.

– У тебя от боли бред, должно быть. Это единственное оправдание той чуши, что ты несешь.

Дженни глянула на меня, и я тут же прикрыл пах руками. Не мог исключить того, что она схватит телефон и запустит им аккурат мне меж ног.

– Это ты меня только что идиоткой назвал? – тихонько спросила она.

Мне, в натуре, тут же надо было бежать без оглядки… потом развернуться и стрелой лететь вон из больничной палаты по коридору, пока не нашлась бы палата с больными сплошь в коме, которые криком бы меня не выдали.

– Если кто ходит как утка и говорит как дурка, тогда – да, да, назвал, – браво ответил я ей, упираясь кулаками в бока.

Ошибка номер два .

Через две секунды мобильник Дженни врезался мне в пах, у меня вырвался громкий стон, а руки сами собой схватились за пострадавших.

– Сыр с галетами! Больно же! Дурочка, «Билли Мэдисон» – это первый фильм, который мы посмотрели вместе. И он величайший фильм всех времен. Мы никак не могли назвать нашего сына иначе, как Билли. У нас уже есть Вероника, названная в честь пылкой учительницы героя, мисс Вероники Вон. Нам нельзя оставлять нашу дочь зависшей в одиночку. Подумай о детях, – убеждал я. – Сделай это ради детей.

– Меня ты больше не любишь, да? – заныла Дженни, слезы полились у нее по щекам, и она обхватила голову руками.

Иисусе милостивый, что происходит прямо сейчас?

Я бросился к койке, схватил ее, плачущую, в объятия.

– Милая, я, конечно же, тебя люблю. Успокойся, – сказал ей.

– КАТИСЬ ТЫ НА ХЕР СО СВОИМ УСПОКОЙСЯ! Я СИЖУ В ЛУЖЕ ВОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖЕ МАТКИ! – заорала она.

Я постарался сдержаться, в натуре постарался, но – не сумел. Меня всего передернуло. Всего-то делов – околоплодные воды. Вода из ее матки. Она в ней сидит. Маринуется в маточной жидкости.

И вопит:

– О БОЖЕ МОЙ! ТЫ ЧТО, ВЗЯЛ ДА СХОХМИЛ СЕЙЧАС?

Я принялся неистово головой трясти: «Нет», – но ущерб уже причинен.

Тут заявился анестезиолог, катя перед собой тележку с лекарствами, и я только что не умолял его всадить ей побольше чего угодно. Я в тот день, должно быть, в натуре, онемел от мозгов до самого низа, еще до того, как все пустил к едрене-фене.

Врач позволил остаться мне в палате на время анестезии, и, позвольте вам заметить, ничто не способно подготовить к виду иглы длиной с твою руку, которую втыкают твоей жене в позвоночник. А поскольку она на самом пике схваток, то только и способна, что вздохнуть, когда игла в нее входит.

До тех пор, пока я рта не открыл.

– Ничего себе иглища, едрена-вошь, – только и молвил.

Дженни глянула на меня, набычилась, волком смотрит. Ну, насколько могла, ведь большой живот согнул ее всю до крайности, а сестра ей на плечи налегала, как могла.

– А ну как она чуточку левее попадет и тебя ни с того ни с сего паралич разобьет? – спросил я в ужасе.

– Заткни… пасть, – выдавила из себя Дженни.

После того как анестезия угнездилась, где ей положено, я еще раз убедился, что в нашем договоре есть пункт, по которому клиника признается виновной и я вхожу в число ее совладельцев, если мою жену парализует. Уж коли суждено мне до самой смерти кормить ее протертым горошком да задницу подтирать, так хоть богатым буду.

– Тебе больше никогда не захочется секса со мной, – рыдала Дженни. – Я вот-вот через дырку, куда ты свой пенис совал, человечка вытолкну, и тебе никогда больше не захочется туда снова соваться.

Почему, боже, почему? Почему вбила она себе в голову эту картинку? Не было у меня с ней в сексе никаких проблем, когда она Вероникой была беременна. Никогда не было меж нами всех этих глупиздей типа: «О нет, если я малышу больно сделаю или он мой член увидит?» А сейчас? О Иисусе Милостивый, это для меня конец.

– Ну что за глупости! Зачем тебе говорить такое? – спросил я, нервничая.

Может, затем, что это правда. Человечек прокладывает себе путь по этому каналу, и мне что, полагается не испытывать страха по этому поводу?

Семь часов спустя Билли криком возвестил о своем появлении на свет, а меня вырвало в мусорную корзину около койки.

Теперь мне надо как-то убедить жену, что я не страшусь ее влагалища. По крайности, больше не страшусь.