Онлайн чтение книги Кот, который жил роскошно
СЕМЬ

Повинуясь эмоциональному порыву после ознакомления с материалами о гибели леди Ди, Квиллер отправился в галерею «Бессингер-Тодд», располагающуюся в финансовой части города. Галерея находилась на месте старой галереи Ламбрета, которую Квиллер очень хорошо знал. В сей утренний час в пустом зале галереи он увидел мужчину в деловом костюме, наблюдавшего за одетой в джинсы девушкой-ассистенткой, стоящей на стремянке. Заметив Квиллера, мужчина удивился и сказал:

– Извините, у нас закрыто. Я думал, дверь заперта.

– Меня зовут Джим Квиллер, когда-то я работал в «Дневном прибое». Критиком тогда был Маунтклеменс, я обычно писал обзорные статьи об искусстве, на заказ.

– Очень приятно. Я – Джером Тодд. О Маунтклеменсе много слышал, но сам появился здесь гораздо позже него. Приехал из Де-Мойна.

– Три года я не был в этих местах. Смотрю, вы здорово расширили галерею.

– Да, убрали потолочные перекрытия, чтобы можно было выставлять полотна больших размеров, и пристроили балкон для изделий народных промыслов.

– Я сейчас ушёл из журналистики, живу далеко на севере, но слышал о трагической смерти вашего партнера и пришёл выразить соболезнования, – сказал Квиллер.

– Благодарю… Могу быть чем-нибудь полезным? – Тодд внезапно сменил тему. Это был высокий, видный мужчина с довольно нервирующей привычкой: стоило ему почуять неприятный запах, как он начинал теребить себя за нос.

Квиллер умел импровизировать на ходу.

– Я остановился в «Касабланке», – сообщил он. – И мне захотелось в память о мисс Бессингер сделать нечто, что помогло бы делу, которому она отдавала все свои силы.

Тодд выглядел одновременно удивлённым и встревоженным.

– Как я себе представляю это «нечто»? – продолжал Квиллер задумчиво. – Мне кажется, необходимо издать книгу, в которой бы рассказывалось об истории «Касабланки» и в которой использовались бы старые фотографии, взятые из публичной библиотеки. Текст можно скомпоновать из интервью и собственных изысканий.

– Подобная акция влетит в копеечку, – проговорил дилер, почувствовавший запах денег и невольно включившийся в импровизацию.

– На публикование книг на исторические темы существуют субсидии, – холодно обронил Квиллер. – А доход от продаж отойдёт Мемориальному фонду Бессингер. Моя работа – бесплатно.

Странно, но Тодд вдруг занервничал.

– У кого будут взяты интервью? – быстро спросил он.

– У местных историков, архитекторов и людей, помнящих «Касабланку» в пору её расцвета. Вы удивитесь, узнав, сколько людей откликнется после того, как мы передадим сообщение по радио. Мой собственный поверенный до сих пор помнит, как мальчиком ел шпинатовые рулеты в ресторане на крыше.

– Мне бы не хотелось, чтобы кто-то копался в обстоятельствах смерти моего партнера. Слишком много домыслов и глупых слухов распространялось в этой связи, – проговорил дилер, пощипывая себя за нос.

– Уверяю вас, ничего подобного не будет, – сказал Квиллер. В эту секунду какое-то движение над головой заставило его посмотреть наверх: по перилам балкона важно расхаживал персидский кот. – Кстати, я снимаю квартиру" которая ранее принадлежала мисс Бессингер, и должен отметить её вкус в подборе мебели и произведений искусства.

Тодд молча кивнул, соглашаясь.

– Сколько же лет, мистер Тодд, вы были её партнером?

– Восемнадцать. Сюда мы приехали после того, как Джо Ламбрет перебрался в Калифорнию.

– У вас есть какие-нибудь работы Расмуса?

– Нет! И говорить не хочу об этом парне. Есть множество живых художников. – И он снова ущипнул себя за нос.

– Я спросил об этом только потому, что там, на севере, строю большую художественную галерею. – Квиллер упивался импровизированной игрой.

– Тогда вы обязательно должны прийти к нам на открытие выставки в пятницу, – проговорил дилер облегчённо, почуяв приток возможных денежных средств. -Мы сейчас как раз делаем разметку для картин, поэтому в зале пусто. Но на вернисаже вы увидите несколько впечатляющих работ.

– Для своей галереи я решил использовать старый амбар, – продолжал врать Квиллер. – Там огромные стены, и я хотел достать несколько картин с грибами. Грибы мне кажутся вполне достойными объектами, чтобы висеть в амбаре.

– После самоубийства все работы Расмуса были мгновенно раскуплены, – сухо сообщил Тодд. – Если бы у меня хватило ума, я бы попридержал некоторые для себя, но я находился в шоковом состоянии. Ведь за нюнь мы почти ничего не продали. Этот художник в мёртвом виде стоит куда больше, чем в живом. Но если вы придёте сюда в пятницу вечером, то увидите работы других художников, которые, возможно, вам понравятся. Какой именно амбар вы перестраиваете?

– Яблочный. Восьмиугольный. – Амбар, принадлежащий Клингеншоену, действительно был предназначен для хранения яблок и имел восемь стен.

– Интересно! Вы можете разместить в нём современные гобелены. Высота стен вам известна?

– Честно говоря, этим я ещё не занимался, – сказал Квиллер. На сей раз чистую правду.

– Всё равно приходите в пятницу. Будет шампанское, закуски, живая музыка, служащие на парковке.

– К которому часу?

– К шести – и до тех пор, пока выпивка не иссякнет.

– Спасибо. Приду. – Квиллер пошёл было к выходу, но на полпути развернулся. – Скажите честно: что вы думаете о будущем «Касабланки»?

– Гиблое дело, – проговорил Тодд без всякого выражения.

– А вот ваш партнер был уверен, что здание можно и нужно спасти.

– Да… но… изменились обстоятельства. Здание снесут для постройки «Ворот Альказара», которые свяжут в единое целое новый центр города и новый Хламтаун. Я собираюсь перенести туда галерею. Уже подписал договор на аренду помещений, которые будут в два раза больше по площади, чем мои теперешние.

Квиллер посмотрел на часы – время встречи с архитектором в пресс-клубе.

– Что ж, благодарю за то, что уделили мне столько внимания, мистер Тодд. До встречи в пятницу.

По дороге в ресторан он думал о том, что мысль об издании книги, родившаяся под влиянием момента, совсем неплоха, как и идея насчёт амбара. Подобное жилище будет раз в десять просторнее, чем то, которое он занимает сейчас в Пикаксе, а сиамцы могли бы лазать по балкам перекрытий.

Пресс-клуб занимал мрачную каменную крепость, бывшую некогда окружной тюрьмой, в качестве же постоянного места сбора репортеров и журналистов она превратилась в цитадель вольнодумства и бунтарства. Но с той поры, как Квиллер таскался сюда, работая на «Дневной прибой», многое в клубе изменилось. Интерьер обновили, осовременили, сделали светлее и, по мнению Квиллера, – разрушили. Однако, как и раньше, в полдень здесь было не протолкнуться. Квиллер ждал архитектора в фойе, рассматривая втекающую в двери толпу желающих пообедать: репортеров и редакторов, рекламных агентов, радио – и телеведущих.

Мужчина с аккуратно подстриженной бородкой вошёл в двери медленно, с любопытством оглядываясь и критически кривя рот. Квиллер двинулся вперед и представился.

– Я Джефф Лоуэлл, – произнёс мужчина. – Значит, вот он какой, знаменитый пресс-клуб. Я ожидал чего-то другого. Он окинул взглядом обновлённые стены и зеркала, втиснутые в золочёные рамы.

– Они декорировали всё по-новому пару лет назад, – словно извиняясь, сказал Квиллер. – Теперь это совсем не тот унылый и захудалый пресс-клуб, который я так любил. Пройдём наверх?

На втором этаже находился обеденный зал со скатертями, салфетками и перечными миленками на столах. А вовсе не с бумажными подстилками и скрученными пластиковыми бутылями с кетчупом и горчицей. Они выбрали столик в укромном углу.

– Так, значит, вы заинтересованы в восстановлении "Касабланки", – констатировал архитектор.

– По крайней мере настолько, чтобы начать задавать вопросы. Я ещё дома подготовился. Весь вчерашний вечер изучал отчет «Гринчман энд Хиллз». Вы, похоже, питаете по поводу данного проекта радужные надежды.

– Как вам, наверное, стало ясно, в это дело нужно вложить много денег, но его осуществление вполне реально. Оно может стать одним из крупнейших реставрационных проектов в нашей стране, – сказал Лоуэлл.

– Почему вы так в этом заинтересованы?

– Во-первых, ещё до женитьбы я несколько лет жил в этом здании и могу сказать: есть в нем нечто, что влезает тебе в печенки. Не знаю, как получше это объяснить. Но в основном моя фирма заинтересована потому, что «Касабланка» была спроектирована покойным Джоном Гринчманом и в наших архивах имеются все оригинальные планы. Естественно, это невероятно облегчило изыскательский процесс. В начале века Гринчман – упорный молодой архитектор – встретился с Харрисоном Пламбом, который носился с совершенно безумной идеей. За её осуществление не взялся ни один нормальный архитектор, но Гринчман согласился и сделал себе имя на «Касабланке». Дизайн здания намного опережал своё время: мавританский стиль стал популярным только после Первой мировой войны. Стены у основания были в два фута толщиной, а наверху сужались до восемнадцати дюймов. Механическое оборудование – водяные, паровые трубы, электропроводка – было сконцентрировано в специальных местах между этажами для удобств ремонта и большей звуконепроницаемости. И ещё один достойный удивления факт: жильцы могли пользоваться электричеством столько, сколько хотели!

– А что известно о Харрисоне Пламбе?

– Семья сделала состояние на железных дорогах, но сам он не проявил склонностей к занятию бизнесом. Он был мечтатель, дилетант. Какое-то время учился в школе изящных искусств – L'Ecole des Beaux Arts – и, пока находился в Париже, осознал всё величие проживания в шикарных городских апартаментах. Эту идею он привёз домой. Ему грезился дом-дворец.

– И как реагировала местная элита?

– Она съела идею с кожурой! Дом стал настоящим хитом! Семейным предлагались двенадцатикомнатные апартаменты со специальными комнатами для слуг. Холостякам и незамужним дамам – квартиры поменьше. Позади дома находились конюшни для лошадей и каретный двор. Всё это подавалось немедленно, как такси. Забавно: не было кухонь, зато на крыше имелся ресторан, поэтому жильцы либо ходили есть наверх, либо блюда присылали им в номера.

– А бассейн?

– Только для мужчин, знаете, потешить самолюбие. На первом этаже разместились конторы биржевого маклера, ювелира, адвоката и страхового общества. В подвале имелись прачечные и обувная мастерская. Брадобреи, парикмахеры, портные, белошвейки вызывались прямо на квартиры.

– Для себя Пламб оставил лучшие апартаменты?

– Весь двенадцатый этаж. Он был выполнен по его собственной прихоти в испанском стиле, а в двадцатых годах переделан под французский модерн. Если здание восстановят, квартиру Пламба можно превратить в настоящий музей, настолько она грандиозна!

Квиллер сказал:

– Предположим, Фонд Клингеншоенов восстановит «Касабланку» в её прежнем виде, как, по-вашему, кто-нибудь захочет в ней поселиться?

– Без сомнения.

– Вы, верно, встречались с дочерью Харрисона Пламба?

– Только два раза, – ответил Лоуэлл. – Первый когда попросил разрешения сделать наброски. Пришлось умасливать старушку воспоминаниями о дорогом отце, рассказами об архитектурных стилях, и, в общем, с задачей я справился. Второй – когда презентовал копию отчёта (в кожаном переплете, и не иначе!), который, думается, так и не был ею прочитан и даже открыт, несмотря на то что мы поместили на обложке портрет её отца рука об руку с Джоном Гринчманом. К сожалению, в бридж я не играю, поэтому меня больше к ней не приглашали.

– Мне придётся с ней встретиться, – сказал Квиллер, – Что она такое?

– Достаточно мила, но живёт исключительно прошлым, в собственном временном пространстве.

Ей наплевать на то, что входные ступени сотрутся в порошок, а лифты рухнут. Если кто-нибудь не вложит ей ума, она так и будет до конца жизни цепляться за свою квартиру, а для "Касабланки" это смерть. Лично я не хочу быть около здания в тот день, когда его взорвут.

Они заказали дежурное блюдо вторника – свиные отбивные, – поговорили о метаморфозах Цвинтер-бульвара, о возможной постройке «Ворот Альказара» и обогащении Хламтауна. За сырным пирогом и кофе разговор вернулся к "Касабланке".

– Давайте сравним силы противоборствующих сторон, – предложил Квиллер. – Итак, с одной стороны – разработчики (застройщики) и отцы города, которые во что бы то ни стало хотят убрать здание с глаз долой.

– Плюс финансовая поддержка проекта "Ворота Альказара" риэлтерской фирмой, занимающейся делами "Касабланки", ведь она для них постоянная головная боль: несмотря на низкую арендную плату, здание заполнено жильцами лишь наполовину, а механическое оборудование от старости и плохого обращения постоянно ломается.

– Так. С другой – НОСОК и «Г. энд X.», правильно?

– Плюс художественные и академические слои общества. И ещё армия бывших жильцов, поддерживающих НОСОК. Это может показаться странным, но существуют люди, ностальгирующие по «Касабланке»: они грустят по ней, как по… Парижу, наверное. Она для них – живое воспоминание о былом. То, что случилось с Ди Бессингер, просто ужасно. В ней была заключена сильнейшая энергетика, и – вам это, видимо, известно – она должна была унаследовать здание.

– Нет, это для меня новость, – сказал Квиллер.

– Конечно, Дианна имела собственнический интерес к «Касабланке». Но он никак не мешал ей искренне любить это здание.

– Вы хотите сказать, что Графиня в своём завещании назвала Бессингер наследницей?

– Да. Ди кучу времени провела на двенадцатом, и, по-видимому, это было по достоинству оценено Графиней, которая, давайте говорить начистоту, живёт совсем одиноко.

– А теперь скажите: если Фонд Клингеншоенов сделает предложение – на данном этапе я, правда, не уверен, что сделает, – то можно ли точно сказать, что Графиня продаст здание?

– Вот этого я не знаю, – проговорил архитектор. – Мэри Дакворт считает, что эта женщина умело играет в кошки-мышки на обе стороны. Ей явно не хочется, чтобы её дом разрушили, но по материнской линии в её роду Пенниманы, а они финансируют «Ворота». Вы знаете Пенниманов?

– Знаю, что они владельцы «Утренней зыби», – сказал Квиллер, – поэтому, как бывший работник «Дневного прибоя», я не очень-то ценю их газету.

– Они владеют акциями радио – и телекомпаний и бог знает ещё каких! В этом городе Пенниманы правят балом. Мне доставило бы огромное удовольствие увидеть, как сносят то, что они понастроили.

– Да, это было бы забавно, – согласился Квиллер. – Но совет директоров Фонда Клингеншоенов не соберётся раньше четверга, и для нас с вами все эти мысли сейчас – журавли в небе.

На этом они пожали руки и пообещали держать друг друга в курсе дел.

Из пресс-клуба Квиллер отправился в публичную библиотеку, одно из нескольких зданий, оставшихся нетронутыми, разве только автостоянка расширилась. Библиотека была раз в сорок больше пикакской, и Квиллер подумал: а видела ли её когда-нибудь Полли Дункан? Он вспоминал о Полли куда чаще, чем предполагал. Интересно, что она сказала бы о лифтах «Касабланки»? Жильцах? Гостиной? Золотых кранах? Водяном матраце? Правда, Квиллер сомневался, что «холодильный» вид «расхолодил» бы её.

Просматривая библиотечную коллекцию, посвященную местной истории, он обнаружил огромное количество материала по «Касабланке», относящегося ко времени, когда Цвингер-бульвар был заполонен лошадьми и каретами, а позже – паровыми машинами Стэнли и электромобилями «коламбус». Чёрно-белые фотографии представляли президентов, финансовых магнатов, театральных звезд, стоящих на ступенях здания, или вылезающих из «дюзенбергов» при помощи швейцара в форме, или обедающих в «Пальмовом павильоне» на крыше. Вот женщин, в узких шёлковых, очень длинных платьях с перехватами ниже колен и в мехах, сопровождают мужчины в оперных плащах и цилиндрах, – очевидно, эта группа собралась на благотворительный бал. А вот в парке, примыкающем к зданию, нянюшки выгуливают малышей в колясках, а фантастически одетые детки бьют ракетками по воланам. Было даже фото карликового бассейна с мужчинами-пловцами в купальных костюмах (панталоны по колени).

Квиллера более всего интересовали фотографии, где был заснят Харрисон Пламб: человек с маленькими, по-видимому оставленными как воспоминание о Париже, усиками. Иногда рядом с ним находился друг Гринчман – это во время визитов к знатным сановникам иногда жена и трое детей (мальчики в коротких, по колено, штанишках, и малышка Аделаида с локонами, струящимися из-под полей её украшенной цветами шляпки). На более поздних фотографиях Аделаида с отцом позировали у «Стуц Биэкэт» или чайного столика на террасе. Квиллер вспомнил, как кто-то говорил, будто бы люди и события прошлого, впечатавшись в кирпич, камни и деревянные обшивки старого здания, придают ему некую загадочную ауру. Если это правда, тогда становилось понятным то, что пытался сказать Лоуэлл о магии «Касабланки».

После двухчасового экскурса в спокойное нарядное прошлое Квиллер особенно остро почувствовал, как ему трудно выносить назойливый грохот современной улицы. Он быстро пошёл домой. Дул пронизывающе-холодный ветер. Цвингер-бульвар с его высоченными домами превратился в аэродинамическую трубу. Редактор «Прибоя», некогда занимающийся полосой, посвященной ресторанам, называл бульвар «Пищеблоком». Квиллер насчитал дюжину ресторанов с национальной кухней, о которых в Мускаунти слыхом не слыхивали: полинезийской, мексиканской, японской, венгерской, шехуанской и средневосточной среди многих других. Он вознамерился перепробовать их все. И пожалел, что с ним нет Полли.

Был уже конец дня, и обитатели «Касабланки» на автобусах, машинах, такси возвращались домой. Квиллер был единственным, кто пришёл пешком. Он заглянул на стоянку в надежде на то, что его место окажется свободным, но на сей раз в № 28 находилась «джелопи» семьдесят пятого года.

Когда он присоединялся к пестрой толпе, втекающей в двери здания, его окликнул мужчина с рыжеватыми усами.

– Привет! Въехали?

– Да, теперь и я в числе счастливчиков, – сообщил ему Квиллер.

– И на каком этаже?

– Четырнадцатом.

– Крыша всё ещё протекает?

– Когда пойдет дождь, тогда смогу сказать точно, но по крайней мере управляющая заявила, что вчера её починили.

– У вас, наверное, связи. Потому что здесь никто никогда ничего не чинит, – сказал мужчина и рванул вперед, стараясь попасть в отъезжающий лифт, и Квиллер только тогда узнал в нем дружелюбного бегуна, который помог ему в день приезда.

В вестибюле стояли рабочие с пивными банками, шумные студенты с ранцами, женщины, одетые в деловые костюмы и с кейсами в руках, пожилые люди с палками, с забинтованными руками, распухшими ногами – то ли автовокзал, то ли больничный коридор.

Большинство жильцов останавливались возле своих почтовых ящиков и кисло просматривали их содержимое. Проходя в переполненный зальчик, Квиллер чудом увернулся от огромного лысого гиганта в футболке с надписью «Ферди Ле Булл» (бык). Вслед за этим на него едва не налетела женщина средних лет в вечернем, усеянном блёстками платье, встревожено разглядывавшая дюжину конвертов, зажатых в руке.

– Прошу прощения, – пробормотал Квиллер.

– Эй, привет! – внезапно вскричала она девчоночьим голоском, оценивающе разглядывая его усы. – Где скажи на милость, тебя прятали?

В ящике Квиллера почты не было. Для письма Полли ещё не подошло время, а все остальные принимала его временная секретарша.

Руперт стоял рядом с грузовым лифтом, словно в ожидании «скорой помощи»: его красная кепка пылала не хуже пожарного гидранта. Миссис Таттл сидела на своём обычном месте и вязала, не забывая при этом посматривать на студентов-инженеров. Среди ожидавших лифта Квиллер увидел Эмби с пакетами в руках.

Квиллер спросил её:

– Здесь что, поблизости инженерное училище? Ребята говорят только о мостах.

– Они из зубопротезной школы, – ответила она. – Квилл, познакомьтесь с моим соседом, Кортни Хэмптон. Кортни, это Джим Квиллер. Он живёт на четырнадцатом, в квартире Ди.

Представленный Квиллеру молодой человек обладал квадратными плечами, узкими бёдрами и моднейшим костюмом. Взглянув на ботинки и куртку Квиллера, он прогнусавил:

– Из глухомани к нам приехали?

– Кортни работает в «Киппер энд Файн», магазине мужской одежды, – сказала Эмби. – Чем занимаетесь, Квилл?

– Брожу. Стараюсь сориентироваться на местности. Всё изменилось. Многих зданий уже нет.

– «Касабланка» на очереди, – предсказал сосед Эмби. Можете не распаковывать чемоданы.

– Интересно, что сегодня по телевизору? – устало вздохнула женщина.

– Лично я, – проговорил Кортни, напыщенно вздернув брови, – если кого-нибудь это интересует… так вот я сегодня вечером… играю в бридж… с Графиней.

– Ла-ди-да, – проговорила Эмби.

Оба лифта прибыли одновременно, и толпа хлынула вперёд, отделив Квиллера от этой пары. Неохотно поднимаясь, Зелёный исполнял на каждом этаже один и тот же неуклюжий ритуал: сначала он тряско останавливался, затем апатично раскрывал двери, чтобы выпустить пассажиров, после чего ждал целую минуту, медленно закрывал створки и полз на следующий этаж. Никто в кабине не разговаривал: все задерживали дыхание.

День выдался трудный, и Квиллер был рад вернуться домой. Но когда он открыл дверь 14-А, на него пахнуло невыносимым жаром. Батареи шипели и щёлкали, а кошки, вытянувшись, лежали на полу и тяжело дышали.

– Что ещё стряслось! – воскликнул Квиллер. – Да здесь как в пустыне! Градусов тридцать пять! – Он начал было искать термостат, не нашёл и схватил трубку телефона. – Миссис Таттл! Квиллер из 14-А. Что с обогревателями? Мы же задыхаемся! Коты уже наполовину сварились! Сейчас потекут оконные стекла!

– Откройте окна, – посоветовала она спокойно. – Когда с востока идёт волна холодного ветра, ваша сторона здания подогревается. Контролировать процесс мы не в состоянии. Квартиры на восточной стороне замерзают, поэтому батареи работают на полную мощность, дабы как-то их согреть. Вы просто отворите все окна, и всё.

Он сделал так, как ему посоветовали, и сиамцы быстро очнулись и ожили настолько, что потребовали в качестве утешения банку лососины. Квиллер тоже не стал терять времени и отправился ужинать. Он понимал, что следовало бы пригласить Эмби, которая выглядела чересчур утомленной, чтобы готовить что-либо из своих запасов, да к тому же в её квартире сейчас невыносимое пекло. Но ему не нравилась её манера вести разговор, да и приглашение могло её ободрить. А в его теперешнем финансовом положении ему следовало быть очень осторожным. Раньше женщины как-то чересчур быстро западали на его огромные усы; теперь он боялся, что они станут западать на его огромный банковский счёт.

Чувствуя себя виноватым, он отправился к ближайшему ресторану на Цвингер-бульваре, который оказался японским: в зале стояли столики «хибаси» на фоне раздвижных перегородок «содзи» и японских акварелей. За каждым столом могло поместиться восемь человек, которые грудились вокруг большого гриля. Квиллера усадили пятым.

Обычно он ел в одиночестве, забавляясь подслушиванием разговоров и сочиняя сценарий о присутствующих в зале. За его «хибаси» молодая пара потягивала чай из серых чашечек без ручек и хихикала по поводу палочек для еды. Молодой человек был предельно внимательным к своей спутнице, которая беспрерывно восхищалась кольцом на пальце. «Всё ясно, – подумал Квиллер, – молодожены. Из провинции. Медовый месяц в большом городе. Заказали самого дешёвого цыплёнка».

На другом конце «хибаси» двое мужчин в деловых костюмах пили мартини с саке, поджидая свою морскую композицию из омаров, мяса и креветок. Ужин за счёт конторы, предположил Квиллер. (Себе он заказал бифштекс-терияки за умеренную цену.) Дальнейшие наблюдения показали, что за всё платил мужчина в шитом на заказ костюме (манжеты рубашки украшали золотые запонки, а галстук – золотая булавка). Его гость относился к нему с почтением: костюм гостя явно был куплен в магазине, а шея свободно болталась в воротничке рубашки. На ухе у него была повязка. Эти двое составляли любопытную пару. «Босс и его служащий», – решил Квиллер. У него создалось ощущение, что всех этих людей он видел в «Касабланке», в холле, возле лифтов. Внезапно мужчина с повязкой быстро взглянул на Квиллера и что-то пробормотал своему хозяину, который повернулся посмотреть на новоприбывшего.

Разговор за столом прекратился – появился повар-японец, импозантная фигура с кожаными ножнами на боку и в полуметровом колпаке, смахивающем на трубу. Повар быстро поклонился, вытянул свои металлические лопаточки, которыми заработал, как ударник из симфонического оркестра. Зрители безмолвствовали, наблюдая за передвижениями лужицы яйца, пригорка резаных грибов и горы риса. Мясо, морепродукты и куриные грудки шкворчали в масле, пересыпались специями и горели в спирте. Затем повар вытащил огромный нож, нарезал мясо кубиками и сервировал еду на грубых сероватых тарелках. Быстро поклонившись, он сказал:

– Желаю приятно провести вечер, – и испарился.

Квиллер единственный воспользовался палочками – он научился управляться с ними, когда работал корреспондентом в горячих точках планеты.

Молодая, наблюдавшая за ним в восхищении, произнесла:

– Здорово у вас получается.

– Много практиковался, – отозвался он. – Вы здесь впервые?

– Да. Нам показалось, что здесь ничего себе, правда, милый?

– Точно, нормально, – согласился её муж.

Квиллер вышел из ресторана в темноту и, решив принять меры предосторожности, подозвал такси. Был поздний вечер, и вестибюль «Касабланки» опустел. Большинство жильцов ужинали, уткнувшись в телевизор. Студенты готовились к занятиям, а старики – ко сну.

Квиллер ждал Красного. Двери открылись… Вышедшая из кабины молодая женщина походила на прекрасное видение! У неё была фигура манекенщицы и лицо ангела, подчеркнутое изумительным, положенным с огромным искусством макияжем. Она также обладала походкой манекенщицы, а если судить по костюму и наследством тоже. Квиллер сильно подул себе в усы.

Пахнущий дорогими духами Красный подвез Квиллера на четырнадцатый, который на самом деле был тринадцатым, и он несколько ошалело поприветствовал сиамцев, проговорив:

– Вы не представляете, что я только что видел!

– Йау! – сказал Коко, поднимаясь на задние лапы.

– Прошу прощения, но подарков сегодня не будет. Как температура? Получше? Извиняюсь за сауну. Может быть, хотите почитать?

Грациозно сбросив уличную одежду и надев пижамные штаны, Квиллер решил прочитать очередную главу из «Эотена» Кинглейка. Возможно, то было простой игрой воображения, но, похоже, сиамцам нравились верблюды, козы и всякие домашние животные. Их уши подергивались, а усы закручивались. Это было жутко.

Итак, вся троица прошествовала в библиотеку: Коко шел впереди, вознеся, словно флагшток, напряжённый хвост; за ним Юм-Юм, волнообразно крадущаяся и ставящая одну изящную лапку перед другой, в точности, подумал Квиллер, как та девушка в вестибюле. Он замыкал шествие в красных, как сердце на открытках в День святого Валентина, пижамных брюках, которые Полли подарила ему прошлым февралем.

Библиотека была наиболее весёлой комнатой в квартире, дружелюбно встречающей хозяев полками, забитыми альбомами, книгами по искусству, и стенами, увешанными картинами. Мебель – современная, исполненная из тикового дерева и хрома, – была создана известными дизайнерами, чьи фамилии Квиллер позабыл. Он плюхнулся в объятия кресла и открыл книгу на десятой главе; Юм-Юм трижды прокрутилась вокруг своей оси на его колене и устроилась, положив мордочку себе на лапки. Коко только-только вальяжно развалился приготовившись слушать, как вдруг слабый скрежет заставил кошек пулей выскочить из библиотеки в прихожую. Квиллер отправился следом и увидел, как Коко выцарапывает что-то из-под двери. Это был подсунутый в щель конверт.

На плотном листе бумаги с большой монограммой «У» нетвердым почерком было написано: «Добро пожаловать в «Касабланку». Заходите, выпьем – в любое время». Подпись: «Изабелла Уилбертон из квартиры 10-F, та самая, которая хотела продать детский рояль».

Квиллер фыркнул в усы и аккуратно, чтобы не помять, кинул записку в корзину для мусора. Скомканная бумага была для Юм-Юм чем-то вроде валерьянки, и она достала бы её в течение трёх секунд. Всю свою жизнь он по привычке сминал бумагу, прежде чем выкинуть её, но эти дни остались далеко позади. Удивительно, думал Квиллер, как человек привыкает к жизни с кошками. Если бы ему пару лет назад сказали, что он будет вести себя подобным образом, он обозвал бы этого человека полным кретином.

Снова очутившись в библиотеке, он вернулся к десятой главе, но лёгкое покалывание над верхней губой заставило его отложить книгу. Квиллер провел рукой по усам, как бы унимая неприятное ощущение.

– Давайте посидим и поразмышляем, – обратился он к ожидающим его слушателям. – Мы здесь всего двое суток, а усы начинают подавать сигналы.

Тот факт, что в этой квартире было совершено убийство, не волновал Квиллера – его настораживал интерес Коко к этому убийству. Кот знал всё! Сначала он обнаружил кровавое пятно под мебелью, затем золотой браслет, засунутый между подушками дивана. У Коко было чутьё насчёт надёжно припрятанной правды.

У Квиллера после ознакомления с газетными статьями тоже возникли сомнения насчёт жесточайшего убийства «милым, спокойным молодым человеком» своего благодетеля, «лучшего друга», которому он подарил золотой браслет с выгравированным любовным посланием. Росс мог винить в своих неудачах галерею, но это никак не могло стать поводом для убийства. Это Тодд выдал «Прибою» столь ненадежную информацию. Тодд со своей нервической привычкой вечно щипать себя за нос. А что это значит?

Новость же о том, что Ди Бессингер должна была унаследовать «Касабланку», ещё больше насторожила Квиллера. Этой женщине противостояли большие силы. В интересах многих могущественных людей необходимо было убрать её с глаз долой. Даже партнер не соглашался с нею насчёт реставрации старого здания и сейчас планировал перенести галерею в "Ворота Альказара". Но все это ничуть не объясняло того, почему Росс Расмус стал убийцей.

– Как ты считаешь, Коко? – спросил Квиллер.

Кот не слушал. Он выгнул спину и пристально смотрел на входную дверь. Через секунду в дверь раздались отчаянные удары. Квиллер подскочил к ней и распахнул настежь: перед ним с поднятыми кулаками стояла женщина с обезумевшими глазами.

– Дом горит! – закричала она, увидев его.